Амбарцумян Арина. Прыжок в высоту

Жил когда-то человек, который много думал и много делал. Он приглашал к себе в дом всех бездомных детей в округе и ловко находил им достойных родителей. Всё время помогал людям, а вечерами на крыльце или у костра придумывал историю и рассказывал. После, когда все давно спали в домах, мужчина продолжал сидеть на том же самом месте и тихо смотрел на звёзды.

«Интересно, почему солнце не позволило Икару взлететь? — размышлял тот человек. — Неужели оно так намекнуло, что люди, не имеющие крыльев, не должны даже пытаться? Тогда что нам остаётся? Возводить башни до самых звёзд? Но и этот вариант не подошёл. Так что же может сделать человек, чтобы достигнуть неба?..» Как это бывает ночью, сверчки хором заиграли. Но человек этого не заметил: «Может, взобравшись на самую высокую гору, я смогу достать звезду?..» В это время перед ним остановился заяц, посмотрел на мужчину и попрыгал дальше. Человек, глядящий в небо, не увидел его. «Или, возможно, после смерти я стану облаком, которое уж точно найдёт способ коснуться неба. Ведь летающие барашки так близки к нему…»

Его размышления прервал воробей, пролетевший перед глазами. Человек следил за тем, как маленький проказник собирает еду с немытых тарелок. Он скакал туда, сюда. «Оп, прыг-скок! Оп, прыг-скок!.. — напевал мужчина. — Точно! Вот на что способен человек с самых древних времён!» Он забежал в дом, а воробей, довольный тем, что смог выполнить столь высокое поручение, улетел в гнездо.

Утром и в последующие дни народ удивлялся, почему же давний знакомый и носу из дому не показывает. Кто-то думал, что он захворал, на что затворник отвечал: «Я здоров, не волнуйтесь!» Другие подозревали в нём какие-либо душевные муки. «Не переживайте, всё хорошо!» Но люди продолжали приходить к нему и извиняться. За что? Сами не знали.

Спустя неделю он вышел в странной обуви с толстыми пружинами внизу. Глаза лучились счастьем и гордостью за своё творение.

— Я назвал их «Воробьиными сапогами». Благодаря им я смогу коснуться неба! — и сплюнул трижды через левое плечо, постучав по дереву.

После этих слов он согнул колени и прыгнул… на два метра. Во второй раз также ничего не получилось.

— Я не смогу коснуться звёзд, пока ваши сердца не сделают невозможное возможным. Пожалуйста, как я поверил в каждого из вас, так и вы сделайте то же для меня.

И он увидел, как встревоженные глаза засияли верой. Поблагодарив, он снова прыгнул, и уже высоко-высоко! Так он оказался на пике горы, где сидел старый монах.

— Я вижу, — начал мудрец. — Вижу твою решимость. Но ты уверен, что сможешь повторить подвиг Икара?

— Нет, я не стремлюсь скопировать его и превзойти. В моих надеждах — коснуться неба собственными идеями, — ответил прыгун, предварительно поклонившись монаху. Тот не ответил, слушая ветер.

— Советую тебе выбрать новое имя, а старое забудь. Его будут помнить те, кто тебя знал там, внизу. А новое имя окрылит твоё сердце и заинтересует разум любого.

— Тогда с этой минуты помни меня, как Ченчгука[1], — немного поразмыслив, ответил прыгун. И попрощался со старым монахом.

В этот раз Ченчгук приземлился на толстое и большое облако. На нём плясали, бегали и играли цвета зари и заката. Казалось, они не заметили гостя. Но вдруг Красный, самый молодой, крикнул: «Хей, а у нас прибавление!» Все цвета утихли и обратили свой взор на прыгуна.

— Я Ченчгук, который ищет небо. Прошу прощения, что прервал столь милую картину. Позвольте узнать, кто вы?

— Мы Синие, — ответил мужчина лет сорока, указав на таких же, как он. — Вон там сидят старцы Голубые. Тут молодёжь: Красные, Жёлтые и Оранжевые. Где-то гуляют фиолетовые, а на руках у них — Зелёные. Скоро прибудут Чёрные, но тогда нас уже не будет, а с рассветом придут новые.

— То есть, вы живёте один день? — печально спросил Ченчгук.

— Да, а что в этом такого? — разозлились Красные и Оранжевые.

— Ну всё, дети, бегите, проверьте, как там дела у Фиолетовых, — приказали Голубые, и молодёжь ушла. — Они вечные дети, многого ещё не понимают.

— А вы? Вы так и появляетесь, будучи стариками?

— Да. Но ты жалей не нас, мы тут дольше всех и вдоволь насладились днём. Больше всех печальна участь Зелёных. Их жизнь — считанные минуты, и при этом они даже не понимают, чем и кем являются. У Фиолетовых примерно также, но с той лишь разницей, что они познают прелести материнства и отцовства… Ну всё, тебе уже пора. Не стоит видеть столь печальную картину такому весельчаку, как ты.

Ченчгук медленно и тихо попрощался с каждым, и, уже подойдя к краю облака, обернулся на внезапную тишину.

Он прыгнул, но сердце более не было полно решимости, её заменили слёзы. Из-за мокрой горечи души Ченчгук приземлился не на звезду, как планировал, а на пихту, где и уснул.

Его разбудила весёлая флейта молодого пастуха и блеянье овец. Песня была так чиста и красива, легка и задорна, что каждый воробей с удовольствием внимал ей. «Подними голову, утри печаль и прыгай, как никто раньше не прыгал!» — будто бы говорил пастух.

И Ченчгук прыгнул до самых звёзд. Там, с высоты, Земля казалась такой маленькой, а Луна — грозной и, как всегда, прекрасной.

— Так ты, всё же, допрыгнул? — спросила Луна.

— Впервые вижу человека так близко. Хотя, ты уже не совсем человек. Ты — Ченчгук! — радостно вступила в разговор Звезда. Она позвала Солнце, которое с неохотой обратило на неё внимание. Ченчгук удивился этому, а Луна объяснила:

— Оно когда-то было страстно в меня влюблено, и я поначалу отвечала взаимностью. Но чувства к нему остыли, и в это время рядом со мной появилась Звезда. И я полюбила её, маленькую и весёлую. С тех пор Солнце и дуется на меня и её, всё время скрываясь по ту сторону Земли.

— Звезда, а не пора ли тебе исполнить его желание? — хмуро спросило Солнце.

— Чем ты слушало? — укорила его Звезда. — Ченчгук хотел коснуться неба, а не меня! На небе ведь живут настоящие звёзды! Зачем ему я?

— Так я, получается, так и не достиг неба? — разочаровался Ченчгук.

— Нет, дорогой, небо выше, но ближе, чем ты думаешь. Вспомни всё хорошее, что с тобой было, и ты допрыгнешь до него. Прощай!..

…Вы спросите: «А что было дальше?» А дальше, отвечу я, Ватагн, Гор, Кришна, Гильгамеш… Можно долго перечислять, что или кто ждало его Там. «Где?» Только ему известно. И мир навсегда запомнил имя первого воробья, достигшего небо и прыгнувшего выше сокола или орла.


[1] «Ченчук» (ճնճղուկ) в переводе с армянского языка означает «воробей».

Анашкин Никон. Встреча в пути
(фантастический рассказ)

Человек подошел к кусту, вытащил нож и срубил ветку в два пальца толщиной, длиной в собственный рост. Обрубил тонкие сучки, заострил с одного конца. Вытер о штанину нож, думая о том, что находится впереди. Слабый дождь едва проникал сквозь листву деревьев. Человек посмотрел на компас и пошел дальше. Лес был разнообразным: береза, осина, орех, дуб, редкие ели. Из грибов иногда попадались валуи.

Человек шел на юго-запад, изредка сверяясь с компасом. Ветки некоторых деревьев цеплялись за рюкзак и снаряжение. Человек остановился, снял с пояса флягу, сделал несколько глотков и осмотрелся по сторонам. Несмотря на светлое время суток, лес из-за дождя был темным. До ближайшего живого поселения оставалось километров пятнадцать. Человек подошел к длинному валу. На нем, как и везде, росли деревья. Человек поднялся на вал, оказавшийся берегом мелиоративной канавы. Внизу темнела вода. Человек спустился вниз и ткнул в нее палкой. Она ушла вглубь почти полностью. Многие из деревьев были погрызены бобрами. Человек некоторое время поискал ствол, по которому можно было бы перейти. На другой стороне он ступил на траву со следами бобров. Пробравшись сквозь заросли, человек вышел на большое поле, на другом конце которого была брошенная деревня.

На поле встречались участки с примятой косулями травой. Дождь перестал идти, но всё небо было закрыто темными облаками. Мокрая трава достигала колен.

Человек увидел первый дом. Второй. Третий. Сарай. По мере того, как человек продвигался вглубь деревни, он видел всё больше построек. У половины из них крыша была провалена, у остальных — более-менее цела. Перешагнув через поваленный забор, стараясь не наступить на какой-нибудь гвоздь, человек подошел к одному из домов, обшитому тесом. На окнах сохранились резные наличники, которые уже редко увидишь. Два стекла были разбиты. Между рам валялись осколки. По высокой, давно некошеной траве человек подошел к крыльцу. С крыши свисала афиша какого-то фильма. Дверь была открыта. Человек воткнул палку в землю и вошел в дом. Повернул направо. В небольшой комнатке стоял верстак, на котором лежал чемодан, наверное, с инструментом. Рядом — стальная тарелка и топор. На подоконнике стояла иконка. На стене висели куртка и форменные брюки. Стояли стеклянные бутылки, грабли и лопата. Человек развернулся и зашел в жилые помещения. По левую руку была русская печь. Прямо перед ней лежала куча тряпья. На столе стояла тарелка с засохшим куском хлеба. На печи бутылка из-под кваса. Человек взял ее и посмотрел дату. Срок годности вышел три года назад. Рядом с печкой был вход в подпол. Человек поставил бутылку на место и вошел в другую комнату. Там находились пружинные кровати, одна из которых была перевернута. На полочке, где стояли иконы, осталась вышивка. Календарь висел в темном углу около буфета. Человек подошел поближе и увидел дату. Четыре года. Сложилось впечатление, что люди просто ушли. Оставили даже иконы. То ли хотели вернуться и не смогли, то ли просто закрыли дверь на замок и уехали. Потом поработали мародеры. Смотреть больше было нечего. Человек вышел из дома и остановился на крыльце.

Дровник был почти полностью заполнен березовыми дровами. «Кто-то ведь их заготавливал», — мелькнула мысль, наполненная странной грустью. Недалеко от дровника находилась теплица. «Кто-то строил. Потом сажал в ней растения», — снова мысль, закрадывающаяся вглубь и вглубь сознания. Человек попробовал сконцентрироваться. Это ему удалось.

...Рядом с теплицей работал мужчина лет семидесяти. Он сажал цветы вдоль дорожки. Человек услышал звук едущей машины. Спустился с крыльца и увидел подъехавший УАЗ. Дверь открылась, и из машины вылезла девушка лет шестнадцати с темно-русыми волосами. Она заметила работающего мужчину и тут же направилась к нему. За ней из УАЗика выбрался отец.

- Дед, здравствуй! — сказала девушка.

Мужчина воткнул лопату в землю и направился к приехавшим. Сильным рукопожатием поприветствовал сына. Короткие рукава белой рубашки открывали загорелые руки. Мужчины были очень похожи. Плотного сложения, с коротко остриженными темными волосами. Оба смотрели весело и с энтузиазмом. Таких людей — человек чувствовал это — сломить чем-либо было невозможно. Они дойдут до своей цели при любых условиях.

— Вы надолго? — низким и чистым голосом спросил мужчина.

- До воскресения. Не дольше, — почти таким же ответил сын.

- Хорошо. Многое успеем. Вы ели?

- В четыре утра.

- Шесть часов назад. Пойдемте в дом. Я тоже не отказался бы перекусить.

Человек отправился за мужчинами и девушкой. Теперь дом выглядел совсем по-другому. Было видно, что его еще не совсем обжили, но уже чувствовался уют.

- Вот на этой кровати спал я. На той — бабка. Сколько лет назад это было? Погоди. Тридцать. Тридцать шесть лет назад. Вот тут, в буфете, стоял сервиз. Красивый был. Часть от него у нас дома стоит, я тебе показывал.

Отец водил дочь по дому, пока хозяин накрывал на стол.

- Папа, смотри, — девушка вытащила из угла буфета отрывной календарь и показала отцу.

- Дай сюда. Тот год, в который мы отсюда уехали, если не ошибаюсь.

- Не ошибаешься. Я тебе больше скажу — это тот самый день, в который на долгие годы повесили на дверь нашего дома замок. Я тогда снял календарь и убрал поглубже в ящик. Только недавно достал. Идите есть, — сказал пришедший из кухни хозяин.

Все трое сели за стол и принялись за еду, обсуждая, что будут делать сегодня. Работы было много. Нужно напилить хлысты, поправить забор, вскопать участок под посадку.

Человек понял, что устал и начинает выбиваться из нужного ритма. В глазах на несколько секунд потемнело, и он, чтобы не упасть, резко присел. Когда человек встал, то перед ним не было уже стола с чистой скатертью, за которым сидели люди. Перед ним стоял стол с засохшим куском хлеба на тарелке. Человек достал из рюкзака несколько кусков сахара, чтобы восстановить силы. Вышел на улицу. Оглядел то печальное зрелище, которое открывается с крыльца заброшенного дома заброшенной деревни. Когда последний кусок сахара растворился, на месте высокой травы появилась дорога с УАЗиком. Вокруг вместо бурьяна, в некоторых местах достигавшего человеческого роста, возникла недавно скошенная трава. Около полупустого дровника лежали хлысты. Возле теплицы росли цветы. Из дома слышались голоса.

«Так лучше», — подумал человек. Тяжело было уходить из этого места. Хозяин довольно стар. Может статься, что вскоре у него просто не останется сил держать это владение. Его сын? Может, он когда-нибудь и вернется, чтобы увидеть развалины дома. Да, скорее всего, так и будет. Он обязательно вернется. А вот его дочь — нет. Ее здесь ничто не держит. Хотя отец не для этого привез ее сюда. Он надеется, что она вернется в их дом, как и он. Но этого не произойдет. Дети девушки даже не будут знать дорогу сюда.

Но сейчас, пока человек не ушел далеко, этот дом жив. В нем разговаривают люди, на столе стоит свежий хлеб, во дворе растет ухоженная яблоня. Человек задумчиво посмотрел на дом, улыбнулся и вышел за пределы участка.

Андриянова Софья. Прыгай

Я смотрел на юную фигуристку и никак не мог отвести взгляд. Девочка все пыталась выполнить сложный элемент, но каждый раз лишь падала на твердый лед.

– Вставай и прыгай! Давай! Прыгай! – постоянно покрикивала тренер.

«Прыгай!» – с надеждой и каким-то нелепым отчаянием повторял я про себя. «Ну же давай, ты сможешь!» Как мне хотелось сказать это вслух, прокричав как можно громче, выйти на лед и помочь ей подняться. Но я все никак не решался. Я с восхищением смотрел на маленькую спортсменку, с болью наблюдая за ее падениями, даже не пытаясь отвести глаза, заслышав глухой стук тела об лед. За эту слабость и нерешительность я себя ненавидел.



Раньше я не любил гулять. А зачем? В соцсетях я могу сидеть и дома. Родители постоянно выпроваживали меня на улицу, аргументируя тем, что «воздух полезен для здоровья, а еще тебе нужно получать витамин D₃».

«Какой еще D₃», – возмущался я, пытаясь тогда лишь сообразить, как мне стать известным в вк или ютубе. Может начать делать мемы или подобрать актуальный контент? Все же мне приходилось гулять, потому что родители грозились забрать телефон, а расстаться со своей прелестью я не был готов. Поэтому я выходил на улицу, шел до вечно пустующей ледовой коробки, которая находилась недалеко от дома, и продолжал сидеть в телефоне уже там. Вскоре нагрянули морозы, и коробку залили. Интересно только для кого? Там по-прежнему никого не было. Хотя, как оказалось, я поспешил с выводами.

Однажды, как всегда придя на любимое место для «прогулок» со своим ненаглядным гаджетам, я очень удивился, заметив, что кто-то катается по льду. Это была девочка моего роста в синем пуховике и голубой шапке с помпончиком. С ней была женщина. Сначала я решил, что это ее мама, но услышав, как резко она отдает команды, пришел к выводу, что это тренер маленькой фигуристки.

Я как всегда открыл вк и начал листать стену, но постепенно мой взгляд все чаще устремлялся к хрупкой фигуре, катающейся по скользкой поверхности, которая с легкостью выполняла замысловатые движения. Поэтому, когда тренер сказала, что пора прыгать, я с предвкушением ожидал увидеть, как девочка и с этим справится, нисколько в ней не сомневаясь.

На секунду на лице спортсменки отразилась боль, но в следующее мгновение она уже уверенно брала разгон. Когда я услышал стук тела об лед, то не сразу понял, что произошло.

– Еще раз. Давай! Прыгай! – безжалостно произнесла тренер.

Меня поразил ее фраза и то, как она произнесла это слово – «Прыгай». Все еще не осознавая до конца случившееся, я, будто парализованный, беспомощно смотрел на девочку и словно ждал, когда она скажет: «Вы нормальная? Мне, блин, больно, звоните в скорую.» Но вместо жалоб, она просто встала. Встала с болью и нерешительностью, которую отряхнула от себя, как кусочки льдинок. Фигуристка вновь собиралась прыгать, но упала. И встала. Снова и снова, попытка за попыткой, она падала и вставала, прыгала и надеялась, а вместе с ней надеялся и я, немой зритель с потухшим экраном телефона в руках.

После нескольких попыток тренер, наконец, отпустила ее домой. Я хотел подойти познакомиться, но не решился. В тот день я пришел домой позже, чем очень порадовал родителей, решивших, что я оценил пользу прогулок. Они вновь принялись рассказывать мне про здоровый образ жизни, но я их не слушал. В голове у меня звучал лишь звук падения и то слово, наполненное надеждой и страхом, - «Прыгай».

Неделя прошла незаметно. Я ходил гулять, чтобы встретить ЕЕ. Убеждая себя, что после этой тренировки я точно с ней познакомлюсь, но каждый раз лишь нерешительным взглядом провожал ее с катка. В школе мне совершенно случайно удалось узнать, как ее зовут, подслушав разговор одноклассниц. Ирина Ведонева. Перерыв весь интернет, я нашел ее выступления, где комментаторы называли спортсменку снежинкой во время метели. На мой взгляд, слишком пафосно, но она действительно была бесподобна. Листая счастливые страницы ее биографии, я наткнулся и на грустные. «Падения начинающей звезды льда» - гласил заголовок. «Во время своего выступления на чемпионате фигуристка Ирина Ведонева получила серьезную травму ноги после неудачного выполнения тройного акселя и распрощалась со своей карьерой в фигурном катании…»

На следующий день я полный решимости отправился на каток. Я ждал ее, но она не пришла.



Сегодня идя к катку, я издали услышал крики команд и сейчас смотрел на юную фигуристку, не отводя от нее взгляд. Кружась по льду словно снежинка, она вновь собиралась прыгать. Разгон и…

– Прыгай, давай, прыгай, – твердил я полушепотом, закусив губу от волнения.

Секунда, еще одна и глухой стук падения вновь развеивает мои надежды.

– Достаточно, – сказала тренер. – Ты молодец. Немногие могут идти дальше после падения. Каждый твой прыжок в высоту – это прыжок смелости и силы воли.

Ирина встала и кивнула:

– Спасибо, может продолжить?

– Нет, я знаю, ты никогда не сдаешься, но тебе нужно отдохнуть. Увидимся на следующей тренировке.

– До свидания, – легко улыбнулась спортсменка.

Тренер ушла, а Ирина осталась стоять на льду, о чем-то задумавшись. Я несколько нерешительно подошел к ней.

– Привет, – негромко поздоровался я.

Она резко развернулась ко мне.

– А, это ты, привет.

– Стоп, что значит «это ты»?

– Ты – это ты, мой немой зритель, или думал, что тебя не видно?

Сначала меня смутило ее знание про мое существование, но потом я успокоился. Подружиться с Ириной оказалось легче, чем я думал, ведь она оказалась очень веселой и милой. Мы проболтали с ней часа два и разошлись, договорившись встретиться позже.

Теперь я поддерживал ее на занятиях и всегда помогал ей подняться. После одной из тренировок я спросил ее:

– Ир, а почему ты это делаешь, ну прыгаешь, встаешь? Разве ты не боишься падать? Не боишься упасть как… тогда?

– Ты знаешь, – чуть помрачнела девочка. – Эх, что тебе сказать. Да, я боюсь, боюсь брать разгон, боюсь вставать на лед. Вначале я даже боялась надевать коньки, но, когда я прыгаю…, в те несколько секунд я способна на все, я не просто прыгаю в высоту, я доказываю самой себе, что я могу, что я сильная. Не хочу терять это чувство, понимаешь?»

– Да…

Я понимал, почти. Я восхищался ее силой духа, в глубине души зная, что сам бы так не смог.

– А тебе не больно?

Ирина горько усмехнулась:

– Больно…, да мне было очень больно тогда, больно и обидно. Когда я училась кататься в первый раз, меня учили прыгать. Теперь меня учат падать, правильно приземляться, ведь если ошибусь опять, на лед уже не выйду. Думаешь, мне сейчас больно падать? Немного неприятно, но не более, на мне три слоя одежды и толстый пуховик. Надежда Михайловна специально ждала зимы, чтобы перейти к прыжкам.

– Надежда Михайловна? – переспросил я.

– Да, мой тренер, – кивнула Ирина. – Знаешь, некоторые говорят, что больно падать, но на самом деле гораздо больней вставать и прыгать вновь.

Мы несколько минут помолчали, а потом Ирина неожиданно сказала:

– Мы уедем через несколько дней. Мне нужно кататься, а на улице становится теплей. Странная у нас зима, то…

– Надолго? – перебил я.

– Что?

– Надолго уедешь?

– На пару месяцев.

– Ир, пообещай мне, что напишешь, когда прыгнешь.

– Когда? Может если? – с грустью взглянула на меня фигуристка.

– Нет, когда.



Через несколько дней Ирина улетела. Я проверял почту каждый день, но получил лишь сообщение, что там плохой интернет. Месяц я провел как безумный: проверял почту, закидывал ее сообщениями, даже вспомнил, как кататься на коньках и проводил за этим все свободное время. Теплело, поэтому я ходил на крытый каток, непрерывно думая о фигуристке, ее размышлениях о падении, силе духа и о том слове «Прыгай». Прошел и второй месяц, но вестей по-прежнему не было.

Была уже середина весны, а я все ходил на уже опустевший каток. Я уже не проверял почту, решив, что про меня забыли. Ирина, наверное, давно прыгнула и теперь готовится к соревнованиям.

Как-то, придя на каток, я решил побродить по трибунам. Я вышел и увидел юную спортсменку в ярком костюме.

«Ирина?» - ошарашенно подумал я.

Она сделала небольшой круг и пошла на прыжок. Я весь замер, вдруг поняв, что она лишь в костюме, без куртки, без свитера. Я хотел крикнуть: «Стой, осторожно, не упади». Но не мог, потому что знал, - это неправда. Я верил в нее, верил так же, как тогда, когда увидел ее впервые. Я верил в нее всегда.

Вот и резкий толчок от льда. Сердце глухо отстукивает раз, два, три… и раздается звонкий скрип коньков об лед. Она смогла, смогла прыгнуть. В этот момент я захлопал, и звук громко отразился эхом от стенок пустого помещения.

Ирина обернулась.

– Саша? – прошептала она. – Саша! – крикнула спортсменка уже громче. – Я смогла, Саша! Я больше не боюсь! Я прыгнула! Прыгнула в высоту, прыгнула над собой!

Я взглянул на ее светившееся от радости лицо и произнес с улыбкой:

– Я знаю.

Я всегда знал. Я всегда верил.

Базер Ангелина. Удалено

Санкт-Петербург. Ленинский проспект. Ты бредёшь по тёмной улице без начала и конца. Где-то впереди брезжит свет, но ты никогда его не достигнешь. Ты — призрак, помнящий всю свою жизнь. Далеко не все твои поступки привели к чему-то хорошему. Ты переваливаешься с ноги на ногу, почёсываешь подбородок и смотришь, смотришь, смотришь. Кажется, другие помнят о твоей жизни больше, чем ты сам.

Беги вперёд по Ленинскому проспекту бывшего Ленинграда, не смей останавливаться! Только ты повернёшь голову, как окажешься в другом месте. «Улица Ленина», — читаешь на доме и снова бессмысленно шагаешь по тротуару. Чувствуешь толчок в спину, оглядываешься и бежишь опять, в ту же бесконечную даль.

Не кричи, тебя никто не услышит. Хватит останавливаться, просто беги. Ты никогда не забудешь своего имени, как бы ни хотел. Ты — это ты, твои поступки — только твои, а надписи на домах лишь значат, что тебя помнят.

— Остановите, остановите! — орёшь ты ветру, домам с чёрными окнами, пустым автобусам у обочины. Кричал бы ты это, если бы был жив? Ни за что.

Но ты — призрак, блуждающий в ночи.

«Нет, нет, нет! прошу, нет! Вспомните, вспомните их!» — молишь ты уличную тишину. Она хочет знать, кого ей нужно вспомнить, но ты только повторяешь: «Их, их, их, не меня, забудьте меня, забудьте, вспомните других…»

Твой затуманенный взгляд падает на огромный дом, он не должен быть на этой улице. Откуда он, откуда?! Ты ведь так хочешь знать, просто вспомни. Ты видел, видел его там. Где там? Там! Лишь память может спасти тебя.

Вдруг кружится голова, и ты появляешься на огромной площади. Ты был здесь, и боль сдавливает виски. Хочется водки, хотя ты не пил её при жизни. Почему, почему ты помнишь такой пустяк? Ведь нужно совсем другое, давай же, вспомни!

Резкий вздох, очередной толчок в спину, и ты бежишь вокруг площади, вокруг собственного памятника с протянутой ввысь рукой. Да кому нужен памятник! Пусть помнят поэтов! Ты на мгновение запрокидываешь голову в небо, готовишься к перемещению, но, на удивление, остаёшься на площади.

— Поэтов, помните поэтов! — вскрикиваешь ты в серые облака. — Писателей, помните писателей! Инженеров, помните и их! И архитекторов! И тех, кто воевал!

И облака, кажется, отзываются на твой отчаянный вопль. Ты с полуоткрытым ртом смотришь, как на выброшенную вперёд руку памятника падает капля, затем другая.

Начинается дождь, и ты сидишь на земле, чувствуя прохладу в воздухе. Но… Ты всё ещё здесь.

Дом появляется из пустоты там, где только что стоял выключенный фонтан. «Тот же самый, тот же самый, — шепчешь ты, — как же тебя зовут, товарищ? Что ты там делал? Вспомнить, только бы вспомнить!»

«Всё здесь», — отвечает тебе кто-то. Ты безразлично интересуешься, где «здесь». Голос пропадает; в очередной раз чувствуешь, как земля уходит из-под ног. По прозрачным щекам катятся слёзы. Нет, не вспомнить, нет, не узнать.

Новая улица, но до этого ты здесь не был. Ах да, вот остановка «Киноцентр Ленинград», а рядом с ней вход в парк. Неужели и здесь всё только для тебя, и помнят только о тебе. Сколько лет ещё бродить несчастному призраку по местам, которые он не заслуживает?

Ты встречаешься взглядом с человеком в замершем автобусе. Он не видит тебя, он даже не знает, что время замерло, что он здесь насмешливой волей судьбы. Или это просто её ошибка? Зачем здесь всё это?

У человека в руках книга. Ты замечаешь какие-то слова, но боишься смотреть на них. Ведь и там, там тоже наверняка имя. Одно лишь твоё имя. Слеза отчаянья собирается в уголке твоего морщинисто-призрачного глаза. А вдруг, а всё же!..

Дрожь в слабых от бега коленях, отсутствие пульса… Какой, к чёрту, у тебя пульс, ты лишь призрак! Давай, опусти взгляд, вдохни этот холодный влажный воздух. «Сборник стихотворений С. Е……»

Ты оборачиваешь голову в сторону парка, нервно посмеиваясь, прикладываешь руку к своей шее. Тук-тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук. Есть пульс.

— Я вспомнил, я помню! — раздаётся на весь парк. — Я его знаю!

Ты проносишься через пустынные аллеи, всем телом ощущая биение сердца. Тебе не важно, что ты мёртв, что так не должно быть, что ты нарушаешь законы природы. Ты — призрак, тебе скитаться по бесконечным улицам. Тебе не знать конца мучениям. Ты спасёшь остальных, но поплатишься сам.

Забудь, забудь это имя, жалкий призрак! Ты даже не знаешь, что стало с этим человеком! Ты обрёл свою участь ещё до его смерти! Забудь, видение! Молчи и никогда не вспоминай чужие заслуги — вот твоё наказание. Молчи и слушай одну лишь тишину. Давай, забудь, и никогда не возвращайся в этот парк. Не тебе решать, о ком будут помнить, не тебе знать имена тех, кто умер после тебя.

Молчи.

Ты вдруг чувствуешь тяжесть и падаешь на землю. Как? Ты же помнишь, вставай. Ты же знаешь, даже если и не должен знать. Говори, кричи, если хочешь спастись! Но ты лежишь. Ты не видишь ничего, кроме белого тумана, хотя твоё призрачное тело всё ещё в этом парке. И ты вдруг думаешь, всё глубже проглатывая туман: «Это ведь не парк. Кажется… Кажется, это место называлось…»

Туман поглощает тебя изнутри, и ты больше не можешь думать. Слова съедаются белым месивом до того, как сформируются.

Молчи. Так хочет судьба.

Молчишь. Так говорит туман.

— Это Таврический сад, — шепчет внутренний голос. — Помнишь, ты выступал здесь одним апрелем? А теперь тут есть памятник, и многие любят человека, который здесь увековечен. Товарищ, вставай. Ты не закончил дело.

Ты чувствуешь, как туман выходит из твоего горла вместе с выдохами. Видишь, что вокруг действительно Таврический сад, а не матовое белое молоко. Ты здесь, и ты всё ещё можешь идти. И пусть ты вспомнил человека, которого не знал при жизни. Но это лишь значит, что его помнят другие. Не тебя, не только тебя, а его. Другого. Поэта.

— Сергей Есенин! — кричишь ты, глядя на его памятник. И тут же за спиной появляется видение дома. «Гостиница "Англетер"», — читаешь ты.

Как всё просто. Стоило лишь вспомнить то, чего ты не знал.

Земля трясётся, и ты вдруг оказываешься у Медного всадника.

— Пётр Первый!

А здесь маленькая скульптура в виде носа. Прямо на жилом доме!

— Николай Гоголь!

Ещё одно место:

— Александр Пушкин!

— Чайковский!

— Кутузов!

— Ахматова!

— Стасов!

— Дубарь!

— Пржевальский!

«Даже если я их не знаю, —улыбаешься ты, — их знают новые люди. И сколько бы времени ни прошло с моей смерти, они будут помнить не только меня!»

Помни. Так хочет судьба.

Помнишь. Так говорит туман.

***

На этом третий сон третьего месяца третьего дня седьмого айфона в белом чехле с красной розой резко прервался.

Это его хозяйка удалила запрос «Почему помнят только Ленина?» из истории поиска.

Её могут неправильно понять.

Бараненко Алиса. Ключ потерялся

Рабочий день в корпорации «Вертер» подходил к концу, как и терпение ее генерального директора. Сергей Иванович Воскресенский из последних сил старался сосредоточиться на монотонном докладе своего виртуального помощника и не уплыть в объятия Морфея. Искусственный интеллект Эльвира сухо сообщала о последних значимых достижениях предприятия, благоденствующего на пике своего расцвета, и о коем следовало бы вещать пафосно и вдохновенно. Однако все жизнеутверждающее было чуждо этому роботу, напоминающему усовершенствованную модель Колобка со способностями к левитации. Зависший в воздухе лупоглазый стальной шарик докладывал, что заказы на поставку российских андроидов и биороботов сыпались чуть ли не со всех крупных международных компаний. Это было неудивительно, ведь разработки отечественных ученых отличались поразительной практичностью, производительностью и набором многофункциональных программ, позволяющих андроидам безболезненно для производства заменить абсолютно любого сотрудника (от грузчика до коммерческого директора).

- Завтра у Вас, Сергей Иванович, в три часа дня встреча с японскими коллегами, - продолжала Эльвира. – Будет поднят вопрос об инвестициях Вашего последнего проекта «Цифровое бессмертие». А также…

Воскресенский застонал и запустил руку в свои уложенные русые волосы. Тридцать второго «а также» за эти пятнадцать минут он не выдержит. После того как корпорация поддержала международное движение по экономии бумаги для сохранения оставшейся горстки лесов и перешла от документации к устной форме получения информации, каждодневные вечерние отчеты были утомительны.

Нудный доклад робота был прерван неожиданным появлением Воскресенского-младшего.

- Привет трудоголикам! – завопило любимое чадо, влетая в кабинет.

Эльвира замолчала. Она была до глубины своей программы поражена резким вторжением молодого человека в ее монолог.

- У меня сногсшибательные новости, - заявил парень, приземляясь в кресло, напротив отца. И, не обращая внимания на обиженную Эльвиру, затараторил: – Ты представляешь! Нет, ты не представляешь! Я просто на седьмом небе! Меня зачислили в сборную страны, и через месяц я лечу в Париж на Международный чемпионат по фигурному катанию! Ты рад?

Но фигурист даже рта не дал раскрыть пораженному отцу. Сияя от счастья так, что при взгляде на него можно было ослепнуть, парень зачастил:

- Конечно, ты рад! Ведь Тимофей Воскресенский получит только золотую медаль! Естественно, этот месяц я буду буквально дневать и ночевать на катке, но результат того стоит! А еще…

- Стоп, стоп, стоп! – рассмеялся Сергей Иванович и поднял руки. - Совсем уболтал! Ты молодец! Я тобой горжусь. Но как же быть со школой? Выпускной класс, экзамены…

Тимофей тряхнул копной каштановых волос, хитро сверкнул улыбчивыми глазами и, театрально заломав руки, начал:

- Неужели ты, мой отче, хочешь, чтобы твой единственный и любимый сын отказался от своей мечты и, разочаровавшись в жизни, погрузился в галогеновый свет монитора?

- Надо было тебя в театральную студию в детстве отдать. Такой актерский талант пропадает, - притворно проворчал директор, понимая, что не может и не хочет препятствовать поездке сына.

- Вот и замечательно! – хлопнул в ладоши Воскресенский-младший, тайфуном подрываясь с кресла. – У меня через полчаса тренировка, так что я побежал. К ужину не жди, буду поздно.

Последние слова зеленоглазый сгусток энергии произнес уже набегу. Сергей Иванович остался наедине с Эльвирой. Разговор с Тимофеем взбодрил и несказанно обрадовал его, и директор с новыми силами приготовился слушать размеренное повествование Эльвиры о целях и задачах, стоящих перед корпорацией.

***

Было далеко за полночь, когда Сергей Воскресенский закончил все приготовления к завтрашней встрече с японцами, с чувством полнейшего удовлетворения закрыл ноутбук и погрузился в раздумья. Проект «Цифровое бессмертие» - это программа, которая является настоящим прорывом в развитии науки и техники, открывающим невиданные возможности и позволяющим человеку выйти на иной уровень. Сложно представить, но в скором будущем понятие «смерть» канет в Лету! Принцип цифрового бессмертия прост: мозг и сознание человека будут скопированы и перенесены на флеш-накопитель, а затем встроены в кибертело, воссозданное по параметрам предыдущего, органического. Цифровое бессмертие – это вечная жизнь в симбиозе с мировой сетью в усовершенствованном, практически неуязвимом теле, не подверженном износу и человеческим болезням! Блуждающий взгляд Воскресенского остановился на фотографии жены. Людям больше не придется мириться с утратой близких… Поэтому Воскресенский возлагал большие надежды на завтрашнюю встречу. Если японцы заинтересуются экспериментальной разработкой программы, то корпорация направит все силы на ее реализацию.

Работу мысли директора нарушил телефонный звонок, резкой мелодией разрезавший тишину кабинета. Звонил Тимофей.

- Тим, что-то случилось? Почему до сих пор бодрствуешь?

- Доброй ночи, - произнес незнакомый голос. – Я врач реанимационного отделения городской больницы номер три. Ваш сын попал в автокатастрофу и находится в тяжелом состоянии.

Огненный всполох прошил сознание, и директор, судорожно дыша, терзаемый ужасающими предположениями, выбежал из здания корпорации в тревожную ночную тьму.

***

- Мне жаль, но в такой ситуации у нас связаны руки. Любое медицинское вмешательство лишь усугубит его состояние.

- Неужели ничего нельзя сделать?! Я… я заплачу любые деньги… Я достану все необходимые медикаменты… Я… Черт! Да я сделаю, что угод…

- Я повторяю, Сергей Иванович, у нас…

- Связаны руки! Слышал уже! Но, в конце концов, двадцать второй век на дворе! И технологии…

- Существующие технологии не в силах воскресить и полностью восстановить человека.

Наступила напряженная тишина, нарушаемая жужжанием приборов, соседствующих с кабинетом врача.

- А может, в силах, доктор?!

Воскресенский-старший мерил шагами кабинет и лихорадочно просчитывал всевозможные варианты развития событий. Доктор не скрывал, что, если случиться чудо и Тимофей выйдет из комы, он будет прикован к постели. Сергей Иванович понимал, что жизнь его некогда неуемного и полного энергии сына превратиться в бесконечное мучение. Он, как отец, этого допустить не мог. Он должен использовать «Цифровое бессмертие»! Технология надежная, однако еще не проверенная на человеке.

Воскресенский замер. Он принял решение. Завтра его сына транспортируют в лабораторию и отсканируют мозг и сознание, которые будут храниться на главном сервере корпорации, пока изготавливается новое кибертело для Тимофея.

Работа закипела. Все ресурсы корпорации были сосредоточены на успешном запуске программы. Для директора время словно остановилось. Оставались считанные дни до того момента, когда он сможет вновь поговорить со своим сыном, увидеть его улыбку, услышать его голос, пусть даже раздающийся с монитора компьютера. Нужно лишь подождать еще немного!

***

Прошла неделя с той страшной ночи, которая круто изменила жизнь Сергея Воскресенского, наполнив ее тревогой и тягостным ожиданием. И вот настал день икс. Офисы корпорации «Вертер» были пусты. Сотрудники столпились в лаборатории на нижнем этаже небоскреба. Их взгляды были прикованы к мониторам лаборатории. Все горели желанием увидеть результат своей титанической работы и первый экспериментальный перенос человека в виртуальное пространство. Казалось, даже лупоглазая Эльвира научилась понимать чувства людей. Но больше всех этого жаждал Воскресенский. Он был бледен, необычайно взволнован и буквально впился взглядом в экран, где с минуты на минуту должен был появиться его сын. Заведующий лабораторией объявил, что загрузка программы завершена. В это самое мгновение на мониторах из вихря пикселей собралось изображение Тимофея Воскресенского. Сотрудники ликовали. Перенос прошел успешно! Эра цифрового бессмертия началась! Поднялся невообразимый шум. Молодой человек ошарашенно оглядывал вопящую толпу, его изображение зарябило. Сергей Иванович, испугавшись, что программа может дать сбой, попросил коллег оставить их наедине с сыном. Воскресенский объяснил виртуальному сыну, что с ним произошло и что его ожидает. Успокоив Тимофея, Сергей Иванович принялся с беспокойством расспрашивать о его ощущениях и состоянии.

- Все нормально, пап, - пришла очередь Тимофея успокаивать отца. – Ощущения довольно … необычные. Я бы назвал это цифровой пустотой. Органов чувств нет. Ты словно растворен в виртуальном пространстве, в этих ноликах и единичках…

Пока шла работа над созданием кибертела, Воскресенский ежедневно спускался в лабораторию и проводил часы за разговорами с сыном. Он был безумно счастлив. Все идет по плану, и уже скоро он сможет вновь обнять свое чадо.

Воскресенский не мог себе представить и дня без общения с сыном. Сегодня он в приподнятом настроении спешил в очередной раз на встречу с родным изображением, уже привычно появлявшемся в снежном мареве экрана. Перешептывались приборы, выводя контуры лица Тимофея на монитор и стараясь не нарушать чопорную тишину лаборатории, лишь иногда разряжаемую металлическими замечаниями Эльвиры.

Неожиданно изображение Тима зависло и покрылось рябью. На экране появилось предупреждение о проникновении вируса на главный сервер. Сердце Сергея Ивановича пропустило удар. Для сохранения программы требовалось немедленно ввести некий ключ к активации антивируса. Воскресенский в ужасе заметался по помещению, бормоча: «Тимочка, подожди, я сейчас все исправлю...». Положение было катастрофическим. Нужно было срочно связаться с завлабораторией, у которого хранился ключ доступа к антивирусу!

- Виктор?! – крикнул по селекторной связи директор. – В программе вирус!!! Где ключ?!

- К-ключ?

- Да! Ключ к активации антивируса! Срочно! Программа стирается!

- Вирус? – поразился заведующий. – Но его уже лет сто не было! Я ключ-то и в глаза не видел. Он, наверное, потерялся…

- Потерялся? – взревел Сергей Иванович. – Что значит потерялся?

Однако ответа на свой вопрос ему не суждено было услышать. Голос Виктора заглушил визг сирены. Мониторы один за другим гасли. На главном экране что-то пытался сказать Тимофей, но слова тонули в какофонии звуков. Отец в отчаянии ударил по клавиатуре. Он ничего не мог сделать… Пиксель за пикселем изображение Тимофея растворялось во тьме виртуального пространства. Воскресенский, глотая слезы, беспомощно смотрел, как умирает его сын. Технологии, которым он посвятил жизнь, подвели его в самый ответственный момент. Они забрали самое дорогое.

Погас последний монитор. Воскресенский обессиленно сполз по стене и обхватил голову руками. Он, сгорбленный, сидел на полу под галогеновым светом потолочных светильников. Он, мечтавший подарить людям бессмертие, но не имеющий возможности вырвать из неизбежного хотя бы вздох.

Бац Мария. Телефонные сны

Седьмой айфон был уже немолод, но оставался крепким надежным работником и поэтому легко переходил из рук в руки, не задерживаясь долго у одного хозяина. Иногда из службы технической поддержки ему присылали уведомление о том, что скоро его операционная система устареет, но за свое ближайшее будущее айфон не боялся – все-таки он еще даст фору любому самсунгу и уж тем более какому-нибудь китайскому выскочке. Поэтому старик никогда не обижался на жизнь, а продолжал честно трудиться, не покладая батарей.

Весь день он, как правило, работал, но ближе к ночи, когда в комнате очередного владельца гасли огни, айфон чувствовал, как к нему подключают тонкий провод, и по его усталым микросхемам разливался ласкающий поток электронов. Чей-то палец нажимал кнопку на боку, экран гас, айфон до утра погружался в спящий режим и видел сны. Однажды на просторах интернета он случайно прочитал, что сны – это собранные заново обрывки впечатлений прожитого дня. Так, наверное, и было, потому что ночью в главном процессоре запускалась программа оптимизации содержимого памяти, и мимо внутреннего взора седьмого айфона проплывали загруженные картинки, фотографии, видеофайлы, обрывки сообщений из мессенджеров, скриншоты экрана, следы запущенных, но не остановленных игр и приложений. Они складывались в причудливые картины, виды, сцены, и по ним айфон иногда пытался понять тех, для кого он работает. Но понять это было непросто.

Когда три года назад первый хозяин забрал его из магазина, достал из коробки и впервые включил, айфон сначала не видел никаких снов. Ночью он просто погрузился в темноту, а утром приятный молодой голос говорил в его микрофон: «Ой, Ваня, ну что, теперь всё время будешь твердить про это? Ну, успокойся! Я ведь давно хотела такую штучку. Ты же меня любишь? Любишь, да?» Этому голосу отвечал раздражённый бас, который много раз повторял длинные последовательности каких-то слов, состоявших из однотипных корней, а между ними произносил нечто вроде: «Кредит выплачивать полгода». В течение следующих двух или трех суток было ещё несколько непонятных айфону разговоров, во время последнего бас громко выкрикивал слова, почему-то начинавшиеся только с трех, как показалось айфону, случайно выбранных из русского алфавита букв. Но спустя мгновение всё стало тихо, использование микрофона прекратилось, включилась камера, и айфон погрузился в работу.

Ночью он впервые увидел сон: сохранённые в памяти за день фотографии проплывали в электронном сознании, перекладывались из одной его части в другую, переворачивались и меняли цифровые размеры. На всех фотографиях была одна и та же собака – маленький белый шпиц, с мордочки которого не сходило удивлённое выражение. Жизнь шпица была насыщенной и бурной: он купался в пенной ванне, сидел в парикмахерской, одевался в пёстрые цветные жилетки, красил когти, время от времени носил голубые и розовые банты, целовался с какой-то барышней, в общем, никак не мог угомониться и придумывал себе всё новые и новые развлечения. Каждую ночь сны о шпице повторялись в разных вариациях, и айфону уже чудилось, будто человеческое общество устроено так, что жизнь людей невозможна без поклонения этому священному животному.

Однако недели через две телефон неожиданно ощутил пустоту внутри. Оглядевшись через объектив, он обнаружил себя в незнакомом месте. Какой-то парень в замасленном свитере снял с него крышку, уколол острым предметом в нескольких местах, и из сознания исчезли все образы – айфон погрузился во тьму беспамятства. Впрочем, это продолжалось недолго. Уже следующей ночью он вновь почувствовал, как по дорожкам материнской платы течет приятный электрический ток, и снова медные провода соединяют впечатления рабочего дня в целостные картины. Айфон вновь видел животных, но теперь это были коты: непохожие друг на друга, рыжие и серые, пушистые и не очень, лежащие на кроватях и застывшие в прыжке, сидевшие перед телевизором на клавиатуре компьютеров. Из последнего сна айфон сделал вывод, что, во-первых, священным животным может быть не только шпиц, а во-вторых, что коты, вероятно, - существа, равные по развитию мозга человеку, так как они пользуются электронной техникой.

Скоро, однако, пришлось опровергнуть этот ход мыслей, так как человек, которому служитель котов подарил айфон, оказался маленькой девочкой, фотографировавшей мышей, морских свинок, кроликов, белок, черепах и многих других представителей животного мира, оказавшихся ничуть не менее похожими на людей, чем коты и собаки. Одна морская свинка, например, даже сидела за партой и делала вместе с девочкой уроки. Правда, айфону, показалось, что свинка не очень-то уверенно держит карандаш – он был привязан к ее лапке нитками, но, тем не менее, она уверенно писала в тетради: «2+2 = 4», и это доказывало её высокое положение в иерархии животного мира.

Айфону хотелось разобраться получше в том, в каком отношении находятся люди с другими разумными существами на планете, но, к сожалению, больше сны о животных ему не снились. Девочка положила айфон себе в рюкзак и поехала на тренировку, но по дороге, когда она выходила из автобуса, какой-то мальчишка украл у неё телефон. Он не стал снимать крышку и колоть устройство иголками, а просто сел на лавочку и запустил программу очистки памяти. Потом стал одну за другой загружать игры, и телефону пришлось напрячь процессор, чтобы вывести на экран новые, невиданные изображения. Нужно сказать, что столько седьмой айфон не работал ещё никогда. Днём у него не оставалось ни минуты, чтобы перевести дух, трудился он и по ночам, сохраняя в трещавших от перенапряжения микросхемах сложную информацию о пройденных уровнях и запасах магической силы. А в короткие промежутки отдыха айфону мерещились кошмары. Сначала перед его электронным умственным взором проплывали колдуны, ведьмы, жуткие чудовища и драконы, а потом, спустя несколько дней, рисованные картины стали перемежаться видеокадрами, на которых живые люди маленького роста собирались большими группами на каком-то пустыре и все вместе, как будто в компьютерной игре, дрались с другими такого же роста людьми, расписывали из баллончиков с краской заброшенные здания, поджигали картонные пакеты. Айфону стало страшно погружаться в спящий режим, хотелось избавиться от неприятных картин, но никто не приходил ему на помощь.

Наконец, в один осенний день, сквозь окошко видеокамеры седьмой айфон увидел, как в класс, где сидел мучивший его память хозяин, вошли женщина и мужчина в синей форме. Мужчина увёл куда-то мальчишку, а женщина взяла айфон, принесла его в маленький кабинет, подключила к ноутбуку и, просмотрев записанные файлы, уничтожила их. Телефон вздохнул с облегчением. После этого случая он долго лежал на полке. В его кремниевом мозгу было пусто, новые сновидения не приходили, и айфон с удовольствием отдыхал, покрываясь постепенно пылью, которую, впрочем, иногда стирала с его экрана женщина в синей форме. Он слышал через микрофон, как кто-то время от времени спрашивал, не нашелся ли владелец устройства, но в конце концов женщина в синей форме взяла его с полки и унесла к себе домой.

У седьмого айфона началась новая странная жизнь: теперь он почти не работал днём, зато совсем не спал ночью. С утра до вечера он лежал на тумбочке в кабинете женщины в синей форме, около семи часов вечера она вставала из-за стола, фотографировала с помощью телефона какие-то белые листы бумаги с надписями «рапорт», «отчёт», «служебная записка», шла домой и там, включив компьютер, до полуночи печатала по образцу сфотографированных документов новые, а потом ложилась в постель, брала айфон в руки и смотрела на его экране фильмы, состоявшие из нескольких серий. Фильмы были похожи на «отчёты»- там всегда демонстрировались одинаковые герои, которые бесконечно дарили друг другу цветы, а потом ходили в одно и то же здание с надписью «ЗАГС», иногда после посещения этого здания спорили, ссорились, некоторое время не разговаривали друг с другом, но в конце концов опять дарили друг другу цветы и обнимались. Женщина в синей форме посмотрела так много этих фильмов, что айфону иногда снилось, будто компания Стива Джобса собирается выпустить новую линейку устройств под названием «ЗАГС-10», «ЗАГС-11», «ЗАГС-12».

Седьмому айфону казалось, что его нынешняя хозяйка собирается использовать сериалы в собственной жизни в качестве образца, так же как она использовала образцы документов, которые переписывала, но в доме женщины не появлялись никакие герои, никто не дарил ей никаких цветов и не водил в дома с таинственной аббревиатурой. А однажды, уже под утро, после просмотра очередного образца женщина почему-то расплакалась и выбросила телефон в окно. Была зима, и седьмой айфон упал в мягкий снег, не повредив ни корпус, ни стекло.

Подобрал его какой-то человек в грязной оранжевой куртке с лопатой в руках. Айфон ещё раз надолго погрузился в бездействие, потому что новый хозяин ничего не фотографировал, не играл в игры и не смотрел кино. Человек в оранжевой куртке только иногда включал мессенджер и записывал голосовые сообщения. Фразы были короткими, и, когда айфон лежал в тишине, заряжая аккумулятор, он слышал сквозь туманную полудрёму. Как по его проводам текут негромкие слова: «Сынок, ты, если вдруг сможешь, позвони, пожалуйста. Два года уж тебя не видел. У меня теперь есть хороший телефон. Ты позвони, не обязательно приезжать. Просто голос твой услышать. Как ты там? Прости, сынок, если я что не так тебе сказал, не обижайся на старика. Позвони, а….»

Через некоторое время человек в оранжевой куртке перестал записывать сообщения: то ли потому, что никто на них не отвечал, то ли потому что голос его слишком сильно дрожал и становился иногда неразборчивым. Айфон перестал видеть сны, перестал размышлять о том, можно ли понять тех, для кого он работает, люди казались ему очень несчастными, и ему хотелось им как-то помочь. Но разве мог он помочь? Он ведь был всего лишь потёртым седьмым айфоном, которому служба поддержки всё чаще присылала сообщения о том, что его операционная система совсем устарела.

Березин Артём. Подарок для Лаар

Здравствуйте! Разрешите представиться: к вашим услугам сеньор КЛЮЧИК РЕЗНОЙ СЕРЕБРЯНЫЙ с БРИЛЛИАНТОВОЙ КРОШКОЙ, из династии великих ключей мастера Феттучи! Да, Я - удивительный и великолепный! Благодаря мне можно узнать не одну тайну и прикоснуться к творениям искусных ювелиров. Я надежно скрываю в шкатулке все их секреты. И пусть необыкновенно хороша выполненная из слоновой кости шкатулка, главный - Я! Я открываю и закрываю замочек...

Я горжусь своей династией, своей историей! Еще в незапамятные времена для хранения своих любимых вещиц люди изобрели шкатулки, и в качестве надежной охраны для каждой из них был Ключик с замочком!

Наша родословная идет от деревянных ящичков с крышкой. Для красоты их украшали рисунками, резьбой, оформляли драгоценными камнями, обивали внутри красивой тканью. Позже шкатулки делали из различных материалов, не только из дерева, но и из камня, металла, керамики. Шкатулки изготавливались вручную, часто по индивидуальному заказу для конкретного человека и для определенной цели. По этой причине такая шкатулка порой могла быть даже дороже, чем то, что в ней находилось.

Чтобы уберечь дорогое содержимое от посторонних взглядов и воровства, шкатулки закрывались замками, оснащались потаённым двойным или даже тройным дном. Открыть такой замок с секретом мог только их создатель и владелец. Если шкатулку могли поставить или в спальне, или в кабинете, то ключики надежно прятали в самые потаенные места.

В мифологии моего рода хранится легенда о Зевсе. Он спрятал все беды и надежды в шкатулку и строго- настрого запретил ее открывать. Но Пандора из любопытства открыла запретный ларец, и на землю и ее обитателей обрушились неисчислимые беды и несчастья, а на дне ларца по воле Зевса остались только надежды. Считается, что легенда пророческая.

Мои великие предки убеждали, что шкатулка используется как дверь, открывающая вход в другие измерения, в другие миры. Несметное количество тайн может в ней надежно храниться веками.

Моя же история началась в одно прекрасное солнечное Таллинское утро…

На совершеннолетие своей дочери Лаар господин Айвар и его старшие дети решили преподнести совершенно особенный подарок. Споры не утихали долго: кто-то предлагал путешествие, кто-то хотел подарить драгоценное украшение… Сам же господин Айвар не мог договориться не только с детьми, но и сам с собой! И вот однажды, сидя на террасе и вглядываясь в морской горизонт, он вспоминал свои прекрасные детские итальянские каникулы. У него перед глазами стояли совершенно неповторимые виды Портофино. Он ясно слышал громкую и эмоциональную речь своих итальянских родственников. Далее его мысленное путешествие продолжалось по дому, и забрел он в апартаменты тетушки Феры, на столе которой стояла дивная, сказочная, неповторимая шкатулка, которая скрывала тысячи тайн. Ему буквально вспомнились все его детские мысли и фантазии, которые приходили в голову, когда он оставался наедине с этим сокровищем. И именно в этот момент он понял, что его любимая Лаар должна получить в подарок именно шкатулку, которая будет выполнена только для нее. Они долго искали мастера, но, на счастье, в Таллинн прибыло судно, на борту которого оказался молодой человек, ученик известного итальянского мастера Феттучи.

Алонзо – так звали ученика - сразу же прибыл в их дом, что находился на холме Тоомпеа.

- Доброе утро, сеньоре! – постучав в дверь дома, сказал Алонзо.

- Доброе утро, – отвечал господин Айвар. - Кто вы?

- Кто я?! – отвечал Алонзо: я – лучший ученик мастера Феттучи! Мое имя – Алонзо. Я прибыл к вам с особым поручением от мастера Феттучи. Он удостоил меня чести, поручив исполнить ваш заказ.

- Вы должны сделать для дочери шкатулку, украшенную лучшими драгоценными камнями всего Европейского света! Эй, Бригитта, приведи Лаар.

Жена господина Айвара привела дочь. Алонзо показалось, что сам Зевс бросил ему ключи от счастья! Белокурые волосы развивались на ветру, а от зеленых глаз девушки было невозможно оторваться. Алонзо влюбился в Лаар с первого взгляда. В смятенном взгляде девушки он заметил благосклонность. Но на что мог надеяться простой мастер?

Тотчас же Алонзо отправился в мастерскую. Всю ночь юноша провел в терзаниях, он хотел удивить и покорить не только мир, но и прежде всего - Лаар. Он позаимствовал идею у бельгийцев: у шкатулки появился сложный музыкальный механизм с тайными отделениями, которые не бросались в глаза и о которых знал только обладатель.

Шкатулка была сделана из слоновой кости, украшенной драгоценными самоцветами, привезенным с востока. Когда шкатулка открывалась, то из нее появлялась балерина и начинала танцевать под музыку. Но главная и неповторимая черта этой шкатулки – тайные отделения, где можно было хранить секретные послания. И самую главную здесь роль уже начинал играть Я! - ключик. Ведь Я храню письма, память хозяев и их секреты. Нет меня - и нет памяти. Потеряешь меня, значит потеряешь абсолютно все. Теперь Я - поверенный в тайны любви!. И ведь не каждому Я дам доступ к тайне человеческого сердца и души. Да, хочу сказать, Я не из золота, в этом моя индивидуальность. Меня мастер изготовил из серебра, при этом не пожалел бриллиантовой крошки.

Алонзо изготовил шкатулку и меня за одну ночь. В одно из отделений он положил письмо, которое были предназначено Лаар. В своем письме Алонзо признавался в чувствах к Лаар, просил ее ответной любви, просил руки и сердца. Но он понимал, что этому не суждено сбыться! Лаар была представительницей знатного рода.

Теперь же Алонзо мчался из мастерской в Тоомпеа, к дому господина Айвара и его дочери Лаар, чтобы представить свое творение.

- Откройте! – постучал Алонзо

- Это вы!?– спросил господин Айвар

- Я принес шкатулку! Она изумительна и изящна, но судить, конечно, вам, – отвечал Алонзо.

- Сейчас посмотрим, что за работа. Лаар! Иди к нам. Смотри, что есть для тебя!

- Лаар, как тебе работа?

- Отец! Шкатулка великолепна, а ключик, наверное, получен из рук ангела, – отвечала, завороженно глядя на шкатулку, Лаар.

- Моей дочери нравится. А для меня главное это! Держи свои деньги. Можешь быть свободен, – проговорил господин Айвар.

- Но…– робко проговорил Алонзо, - вы позволите остаться с Лаар наедине. Мне нужно кое-что показать.

- Ладно, только ненадолго, – недовольно пробормотал господин Айвар и вышел.

- Лаар, мне нужно вам многое сказать. В этой шкатулке есть несколько секретных отделений, где можно хранить свои тайны, но главное - вам будет нужен этот ключик. Именно он является хранителем. Вы сможете надежно укрыть все, что так дорого вашему сердцу. Однако он сам выбирает себе хозяев, и вам придется подобрать к этому «ключику свой особый ключик». Иначе у вас ничего не получиться. Те тайные отделения словно тайные уголки человеческого сердца, к которым нужен свой пароль. А теперь мне надо уезжать обратно. Прощайте!

После этих слов Алонзо ушел, отдав меня хозяйке.

Поначалу она просто любовалась мной и шкатулкой: утонченность шкатулки, изящество балерины и блеск моих бриллиантов пленили ее сердце. Но вот Лаар набралась смелости и заглянула в те тайнички, о которых ей говорил Алонзо. Она нашла его послание…Она читала и перечитывала. Сколько много было тепла и нежности в строках! Никто и никогда не писал ей подобного.

Прошли годы…Лаар вышла замуж за барона и родила ему детей, но всю жизнь она хранила шкатулку с ключиком. И никто и никогда не узнал ее тайну, я же надежный хранитель!

Шкатулка наполнялась драгоценностями, но главная драгоценность была надежно скрыта.

Знаете, с Лаар было так отрадно! Мне было приятно чувствовать прикосновения ее тонких, нежных пальчиков. Я был ее сокровенной тайной. Она постоянно прятала меня от взоров других людей. Она нашла ко мне подход, а я отвечал ей взаимностью. Мы были с ней одной частью целого, но, к сожалению, ничто не вечно….

Сменяются поколения, эпохи, правители и даже страны. Многое изменилось! Сколько чужих рук прикасались ко мне! Я помню, как меня чуть не сломал какой-то офицер: очень хотел открыть шкатулку, а я не подчинялся. И он не знал, что делать! Я помню многих, кто пытался ко мне прикоснуться, но я никогда не забуду Лаар - мою единственную госпожу! Среди всего людского потока только она нашла ко мне подход!

Сейчас шкатулка у новой хозяйки…на хуторе близ Нарвы. Она досталась по наследству.

Каждое утро хозяйка доит корову, кормит скотину и ухаживает за своими детишками. Её муж содержит скобяную лавку. Шкатулка давно запылилась, я уже потемнел, никто меня не чистит и не знает, что я из серебра. У балерины сломана нога, а сама шкатулка потеряла свои камушки. Но мы не ропщем на судьбу! Только если случайно солнечный свет коснется меня, душа моя вздрагивает и плачет: «Где ты, Лаар!»

Бирюков Григорий. Ночь в классе

I

Любой человек знает, насколько тяжело приходится каждому телефону каждый день. Мы его достаём из кармана, сумки или портфеля, в среднем, каждые 10-20 минут. Телефон является уже частью каждого человека, особенно человека младшего поколения.

Можно считать, что современный мир разделился на две «религии»: АЙФОтолики и АНДРОсульмане (соответственно, люди, обладающие айфоном, и те, у кого телефон на ОС андроид).

И путешествовал наш айфон целый день. (Далее речь будет идти уже из «уст» самого айфона, знаменитого западного ГАДжета)

II

Утро, 6:58. Ооой, как мне страшно каждое утро включать ему будильник, каждый раз он всё сильнее жмёт на экран, чтоб его выключить. Как бы вообще в стену не закинул. Ладно, деваться некуда, а то если не прозвоню, точно закинет… Фух, не закинул, значит утро удалось.

8:30. Вот я уже в его портфеле, среди книг и тетрадей, похоже, опять в школу идём. А у него контрольная сегодня, а он «ВКонтакте» весь вечер вчера чатился. Ой, не к добру это… Что-то холодно, думаю, может отключиться, как мои младшие братья при лёгком морозе, пусть понервничает. Хотя ладно, не буду, не зверь же я какой-нибудь, а всё-таки айфон седьмой, не новенький, конечно, но айфон, перед друзьями ещё «понтануться» может.

8:45. Ура! Тепло. Пришли, наверное. Ага. Контрольная-то у моего горе-хозяина на первом уроке, а он не учил ничего, ой, бедой пахнет.

9:07. Ну точно. Лезет в портфель, сейчас списывать будет. Посмотрим, что набирать будет. Ага, Яндекс, ага, поисковая строка, ага, «жмакает»: «составляющие желудочного сока челов». Боже мой! Что за крик?! Ну ясно, попался. Вот, платы зелёные; разрази меня, процессор, придётся в ящике учительского стола лежать, похоже, что долго.

Ой-ёй-ёй! Сильно-то как кричит, говорит, что родителям только меня отдаст. Ну всё, теперь я часа на 23 здесь застрял. Надо переходить в режим сна.

III

И снятся нашему седьмому айфону сны непонятные и несвязные. За всё время, проведённое в столе учителя, приснилось ему 2¹⁰ снов (иначе говоря, 1024). Ну сами поразмышляйте, что может присниться айфону, да к тому же седьмому. (Я надеюсь, что после прочтения того, что я напишу, меня не отвезут в «Кащенко». Но если поразмышлять, то автора темы данного сочинения не отправили, значит и меня не отправят).

Сны будут, несомненно, об усовершенствовании технологий создания «ГАДжетов», о захвате мира сего искусственным интеллектом и многое-многое другое.

Итак, не будем пересказывать все сны нашего знакомого седьмого айфона, а перейдём к тому, который нас больше всего интересует, а именно, третий.

IV

В скором времени нужно будет задуматься о новой виртуальной вере, а люди, вошедшие в неё, будут звать себя нововерами или прогрессверами. Нужно будет создать храм, для входа в который нужно будет ввести логин, пароль и нажать на клавишу «Ввод». Вот вы и в храме! Исповедоваться можно будет в чате или написать личное сообщение на форум батюшке, провайдеру слова Божьего. Для того, чтобы помолиться, нужно будет один раз «кликнуть» на иконку. Ещё вы можете загрузить видео с молитвой на Ютуб и разместить ссылку на блоге Господа, но нужно будет произнести фразу: «Да очистится реестр твой, да покинет тебя синий экран». Покаяние будет производиться двумя кликами на иконку.

Чтобы описать свой грех, нужно «кликнуть» на поле «Ваш грех», написать цифры и буквы, которые увидите в «капче», и нажать на кнопку «Покаяться». Вы сможете проголосовать за понравившиеся грехи. Обладатели грехов, набравших наибольшее количество лайков, смогут получить ссылку на очищение.

На сайте храма прогрессверов также будут опубликованы заповеди:

Люби отца и материнскую плату свою.

Держи «мыло» в скрытности, а «мышку» в чистоте.

Почитай святую троицу: контрл, альт и делит.

Главная заповедь игрока: если ударили по левой – отпрыгни и врежь из лазерной пушки.

История сотворения мира сего будет состоять из старого и нового модемов. В первый день Господь создал калькулятор и сказал: «Круто! Но тетрис не поддерживает». На второй день Он создал электрорынок: купил там «материнку», память, процессор, видеокарту; собрал «компуктер», наутро скачал «Майнкрафт» и играл в него шесть дней. Вечером шестого дня Господь отвлёкся от игры и сказал: «Ёлки зелёные, я ж работу не выполнил!». И в ночь с шестого на седьмой день сотворил Господь свет и тьму, солнце и луну, звёзды, планеты, животных, растения и двух юнитов, мужчину и женщину. Глянул Господь на всё вокруг и сказал: «Брошу майнкрафт! Буду в эту стратегию играть!»

Но не оказалось модераторов в сотворённом сервере, и наслал дьявол в мир хакеров с троянами. И залагали все машины и компьютеры, да начали поглощать их синие экраны, да взмолились юзеры все: «О святой Касперский, спаси нас!» И явился сей доктор юродивый, да отбил все атаки хакерские, да прогнал он всех троянов вражеских в папку «Карантин» и вылечил.

Если вы увидите в чате храма такие слова как: «Превед Медвед», «ИМХО», «Аффтар жжот», «деффчёнки» – не переживайте, потому что чат ведётся на прогрессверском языке.

Во имя хард'а, Винды и святого модератора. Админ.

V

Долго ещё я лежал в столе учителя, но, наконец, наступило утро. Был только единственный положительный момент от того, что я находился там: не нужно было включать будильник и не нужно бояться, что кто-то запустит меня «куда подальше». В школе стало шумно.

О, чудо! Меня достали из стола и вернули моему никудышному хозяину. Уж либо уроки учить, либо списывать уметь надо. Да уж, и не научишь ведь его, испугается, что с ним айфон заговорил.

Эпилог

Да уж, хозяин мой больше не списывает, в школе я ему оказался не нужен. Что же мне делать... Надо бы вспомнить, что мне снилось, когда я лежал в столе. Таааак-с. В первом сне – захват мира, как в терминаторе, во втором снилось, как интернет-связь вышла на межгалактический уровень. О! А третий меня уже больше интересует. Сканирую воспоминания, отправляю в главный сервер «Эпл». И буду ждать ответа сервака, авось и создадим провайдер слова Божьего.

*Рассказ Григория Бирюкова снят с конкурса за плагиат.

Вершинина Александра. И я побежал…

Свет. Думаю, именно он тогда помешал моему триумфу. Я не увидел ни одного лица, над которыми надеялся почувствовать превосходство. Хотя свет и вел себя вполне предсказуемо - никаких резких ударов в глаза или неожиданной ослепляющей силы - все же пришлось зажмуриться. Выглядело, наверное, очень глупо.

Мне что-то говорили… Затем чужая влажная ладонь сжала мою. Я бы и этого не запомнил, не будь таким нетерпимым к потным рукам. Еле сдержал себя, чтобы не вытереть ладонь о ткань брюк. В другой руке почувствовал мой повод для радости. Но повод для торжества – это не само торжество, верно? В своих воспоминаниях об этом моменте всегда думаю о громких аплодисментах. Я их не помню, но не могла же стоять тишина?

Когда мы вышли из зала, я понял, что влажные ладони, прикосновения, которые я до сих пор ощущал, не главная проблема вечера. «Каково быть лучшим?» - три раза я слышал этот вопрос в душном, забитом людьми коридоре. Я попытался сказать им, что не «лучший». Они криво усмехались и ждали удачного продолжения после не столь удачной шутки. Хотелось бы сказать, что никчемный вопрос предполагает никчемный ответ, но это было бы бестактно, а мы сегодня уже говорили о том, как нужно поступать с вещами, к которым применимо это слово. Я же «лучший», где моя власть над моментом?

На остальные вопросы приходилось отшучиваться. Большой харизмой я не обладал, все выходило как-то ломано: попытки придумать нетривиальный ответ отнимали слишком много времени и не окупались кислыми полуулыбками журналистов, а выражение моего лица в те моменты, наверняка, оставляло желать лучшего. Не умею делать вид, что мне нравится общество людей, когда хочется из него бежать. И делать умное лицо тоже не умею.

В глаза били вспышки. Интересно, каково это – фотографировать человека со статуэткой «Лучший фотограф»? Хоть кто-нибудь из этих громких, бестактных корреспондентов чувствовал всю тяжесть ответственности, возложенной на него? Скорее наоборот - складывалось ощущение, будто фотожурналисты были до такой степени расстроены решением судейской коллегии, что решили ослепить меня. Идея была бы хороша, но они опоздали на пару веков – фотограф-инвалид получил бы еще больше наград, их сейчас в основном только за «несчастья» дают.

С каждым новым бойцом в нелепой веренице слов, которым я и сейчас не рад быть хозяином, во мне все чаще отзывалась зависть к чудесной страусиной жизни.

Поймав мой взгляд, Она сразу все поняла. Она приобняла меня за плечи и вывела из душного коридора на улицу. Народу не слишком убавилось, но дышать стало легче.

- Что думаешь? – спросила Она достаточно громко, чтобы я мог услышать. На Её реплику я лишь повел плечами, не зная, чего Она ждет.

- Как себя чувствуешь? – продолжала Она сыпать вопросами, так что мне волей-неволей в голову пришло отвратительное сравнение с журналистами из тесного коридора, который мы едва успели покинуть.

- А как я должен себя чувствовать? – отвечать вопросом на вопрос, конечно, подло, но чего вы ждали?

Мы медленно начали пробиваться через гомонящую толпу. Приз «болтался» в руке, потеряв остатки былой привлекательности. Одно это должно было дать понять всем окружающим, как я рад своей победе.

- Ты ведь лучший! – даже из Её уст это слово резало слух. – Ты хоть представляешь, сколько людей мечтало бы оказаться на твоем месте? Ты на вершине! Её голос был неуместно торжественен.

Я не хотел отвечать и решил занять себя чем-нибудь другим. Решил подстроиться под Её шаг, как любил это делать раньше, но она все время нарушала ритм, то запинаясь, то подворачивая ногу (почему-то постоянно правую), то делая шаги чуть шире, то сокращая, то учащая их. Одним словом, я именно в тот момент понял, что такой ритм мне совершенно не подходит. Тогда я нашел другой источник развлечения - звук: я решил сосредоточиться на частоте биения собственного сердца.

- Не думаю, что чувствую себя соответствующе, – пробормотал я как-то совсем тихо.

– Может, проблема в том, что воздух разреженный? – пошутил снова неудачно.

Она не знала, как отреагировать, у нас часто такое случается. Я всегда понимаю это по тому взгляду, задумчивому, немому, замершему, направленному немного в сторону, чтобы я не увидел, как еле заметно мечутся зрачки, выдавая легкое волнение. Она нередко прибегала к этому взгляду, надеясь, что такой вид делает Её похожей на человека, пытающегося проникнуться мыслью другого. Но мы оба знали, что она пряталась, и я не стал ее тревожить.

В чем-то Она, конечно, была права. Я должен был почувствовать хоть толику той радости, которую ждал, на которую надеялся, представляя себя победителем. И наконец, я здесь, «лучший», как говорят все наперебой. Только вот не чувствую ничего. «И не жду от жизни…». Но мне не нужен покой, я жду бури. Жду эмоции, которая разбудит меня. «И если это моя цель, – думал я, чеканя шаг в ритм ударов сердца, - если я хотел почувствовать жизнь, то выходит, я совсем не справился. Мое главное поражение - в день значимой (не для меня) победы. Быть может, выше головы не прыгнешь?»

Но совершенно неожиданно я услышал фразу, содержание которой уже точно не помню. Могу сказать лишь, что она была так же нелепа, как и все, что бессовестно вырывается людьми из контекста. Я не сразу понял, что заставило мое сердце замереть, а после - мгновенно ускориться, сбившись с частоты шага. Я оглянулся, пытаясь отыскать в толпе того, кто сказал это, – взгляд скакал с одного равнодушия на другое. Я стал чаще и глубже дышать. Захотелось рассмеяться, но я знал, что не умею смеяться красиво, и позволил себе лишь косую ухмылку, из которой все же невольно выползла улыбка.

«В чем дело?» - спросила Она меня. И я понял. Речь того человека не была похожа на Её речь, как и на речь кого бы то ни было еще. Из всех людей, которых я встречал за последние пару лет, никто не говорил так - быстро, неясно, глотая окончания. Эта речь неслась бушующим потоком грязной реки. Она рвалась на свободу, круша преграды и хлипкие мостики смыслов. Люди, которые говорили так, редко успевали оценить то, что именно они несли в своем потоке, и потому никогда не приходилось сомневаться в их искренности, но и не стоило удивляться грубости. Это речь, обладателем которой я был когда-то, и речь, от которой я давно отвык. Я услышал ее и проснулся.

Я вспомнил запах – мазут и пихта; я вспомнил цвет – рыжий и синий; я вспомнил, как улыбалась мама. Глубоко дыша, я ускорил шаг, чтобы вновь попасть в такт своего сердца. Она поспешила за мной, поглядывая на меня и ожидая ответа на свой вопрос. Лицо Её выражало недоумение. И этого я совсем не понимал. Какое может быть недоумение, когда мне так легко дышится? Когда я слышу, и помню, и чувствую все, словно я действительно на вершине. Нет, не на снежной вершине горы, где каждый новый вдох дается тяжелее предыдущего. Я был на самом верху укрытой лесом сопки, когда вокруг шумела жизнь, никак от меня не зависящая. Но я зависел от нее. И жизнь это знала. И жизнь это пела.

Хотел бы я сейчас увидеть свою кардиограмму. Как высоко могут взлететь импульсы моего сердца?

Захотелось бежать, но я знал, что во время бега выгляжу нелепо. И я побежал…

Гаврилин Евгений. Карты прошлой жизни

Гадалка сидела за столом и тасовала колоду. Зачем я заглянул сюда? Не знаю, наверное, от безнадёжности. К магам, ведьмам и колдунам всегда идут, когда ничто не может помочь, а вывеска на разноцветном шатре, стоящем посреди ярмарки, как раз и обещала решение любых проблем.

Как это иронично со стороны судьбы - ещё пару дней назад я насмехался над всем этим нищим, простым людом, а сейчас сам оказался на дне. Моя кампания разорилась, и на мне осталось куча задолженностей и кредитов. Из квартиры меня выселили, девушка ушла, в новом кредите отказал банк. Жизнь стремительно покатилась по наклонной.

- Тяни! - голос гадалки вырвал меня из плена воспоминаний. Старуха протягивала мне веер из карт. Я выхватил одну из них и перевернул.

Тройка Кубков.

Перед моим взором вновь поплыли воспоминания. Вот я поступаю в институт, я лучший на всём потоке. Вот открываю собственный бизнес, который почти сразу приносит большую прибыль. Куча друзей, и я душа компании. Всё идёт хорошо, жизнь удалась, и я безмерно наслаждаюсь ею. Вытягиваю вторую карту.

Перевёрнутая Колесница.

Я посреди огромной прерии. Вдалеке виднеется спокойный колониальный город, куда меня назначили. На солнце становится жарко, но я наслаждаюсь этой жарой – ведь в родной северной Америке даже летом не особо тепло. Мне нравится это место.

Третья карта ложится на стол.



Дьявол.

Я невольно вздрагиваю при виде неё. Перед глазами проносятся бары, клубы, шумные попойки в компании друзей. Родители пытаются уговорить прекратить разгульную жизнь, заняться, наконец, делом, помочь деньгами семье. С гневом рву письмо и бросаю его - не желаю больше иметь со своей роднёй никаких дел.

Ещё одна карта.

Перевёрнутый Суд.

Я стою перед толпой народа с петлёй на шее. Движение - и мое тело бьётся в предсмертных судорогах, пытаюсь вдохнуть, но ни черта не получается. Тьма...

Я ошеломлённо смотрю в глаза гадалке, по инерции продолжая учащённо дышать. На шее ещё осталось ощущение давящей верёвки. Что это было?

- Все ошибки идут из прошлого, а в твоём случае - и вовсе из прошлой жизни,- чарующий грудной голос словно доносился из глубины веков.- Исправь их, и теперешняя твоя жизнь тоже наладится. Ты знаешь сам, что надо сделать. А теперь посмотри внимательно в глубь этого хрустального шара! Она указала тонким смуглым пальцем на прозрачный шар, который был наполнен разнообразными вкраплениями и причудливо преломлял свет. Реальность начала расплываться...

Очнулся я, стоя на мостике, ведущем на пароход. В этот момент я и вспомнил свою встречу с гадалкой, но были и другие воспоминания, о другой жизни.

- Молодой человек, вы будете проходить вперёд или нет? - сзади меня окликнула женщина. Я заторможено перевёл взгляд на неё, затем кивнул, потом замотал головой и сошёл обратно на берег. Надо было принять решение.

Я ещё раз посмотрел на пароход. Столько возможностей прямо тут, рядом, достаточно лишь сделать шаг. Но нет, развернулся и пошёл обратно - бред это или нет, но я должен разобраться. Разобраться, прежде всего, в себе.

Дом, в котором я жил, стоял на тихой улице и был невысоким - всего в два этажа. Вернувшись, я открыл дверь, поднялся по лестнице и сел в кресло, стоящее в гостиной. И так, как нам проверить, бред у меня или всё это имеет место быть? Может... Я спустился вниз и открыл почтовый ящик - так и есть, в нём было письмо от родителей.

"Дорогой сын..." - это пропускаем, читаем дальше, - "просим тебя наконец-то одуматься и заняться делом, нам уже надоело, что на тебя постоянно приходят жалобы. Ты позоришь честь нашей семьи..." - ну, как всегда они начали с нотаций, когда было иначе? Я продолжил читать и выронил письмо из рук: "Также хотим попросить тебя о помощи. У тебя несколько лет назад родилась ещё одна сестра, которую мы назвали Марией, и пусть ты так и не приехал посмотреть на неё, хотя мы тебя очень ждали, всё же просим тебя прислать хоть сколько-нибудь денег, потому что отца уволили с работы, и мы сейчас находимся в крайне бедственном положение..." Значит, правда, и все эти воспоминания о гадалке тоже имеют место быть! Карты же говорили, что родители будут просить у меня денег в письме...

Машинально собрав необходимые вещи, выбежал на улицу. Надо ехать к родным! Я вскочил в такси, отдал деньги и попросил ехать на железнодорожный вокзал. Поезда сейчас не дешёвые, но главное, что это самый быстрый вид транспорта, да и причина у меня достойная. Я ещё не окончательно свыкся с мыслью, что все эти видения - реальность, но мозг уже лихорадочно работал, переваривая новую информацию.

Наконец, мы остановились, я выскочил из машины, забежал в двери и попросил билет. Кровь билась в висках.

- Извините, но билетов на этот поезд больше нет.

Вот же чёрт!

- А когда следующий?

- Через пять часов.

Чёрт, чёрт, чёрт! Не знаю почему, но ждать не мог. У меня было странное предчувствие, что надо спешить, а как показала практика, предчувствиям надо верить. Но что делать? Я выбежал на улицу. Поезд - это самый быстрый сухопутный транспорт на данный момент, а второй... Лошади! Точно!

Я подбежал к ближайшему постоялому двору. Ну, точнее не к самому двору, а туда, где были привязаны лошади. Одну из них как раз сейчас собирались освобождать от седла два молодых конюха. Я добежал до них, выдохнул, вскочил на лошадь и пустил её галопом. Сзади что-то кричали, но мне не было дела до них. Главное - успеть.

Как только мы выехали за городскую черту, я замедлил ход лошади - ехать было ещё далеко, а если эта кобыла издохнет, из-за того что я её загнал, найти новую мне будет негде.

Путь мой пролегал по большому тракту посреди бескрайних полей. Чувство того, что мне нужно спешить, то слабело, то накатывало с новой силой. Иногда я делал короткие остановки, ел и пил, чуть-чуть спал и снова пускался в путь. Под вечер второго дня я увидел окрестности знакомого с детства городка и невольно ускорился.

Моя семья происходит из маленького городка, расположенного на самом краю штата. Отец работает, а точнее, работал на одного производителя оружия, преимущественно ружей и револьверов, мать трудится швеей в ателье. Ещё у меня два младших брата и три сестрички - одна старшая и две младших.

Я подъехал к родному дому. Давно я тут не бывал, и оказывается, многое изменилось. Фасад обветшал и покрылся во многих местах мхом, табличка, на которой раньше гордыми буквами значилось "Дом семейства Элленберг", сгнила, старый дуб, который я так любил, срубили, а от маминого цветника, которым она так гордилась, остался лишь жалкий куст роз.

Рука замерла на полпути к двери. А впустят ли в родной дом, обрадуются или нет? Я же почти с ними не общался, на письма не отвечал... И всё-таки даже если не откроют дверь - пусть! Я должен хотя бы попытаться. Дрожащей рукой постучал в дверь, и через несколько минут мучительного ожидания, когда я уже готовился уходить, её открыли.

- Молодой человек, что вам надо? - на меня поглядела усталыми глазами старушка, в которой я с трудом узнал мать. - Мы же говорили, что всё уплатим, неужели так сложно подождать?

- Ма... - я выдохнул, с шоком рассматриваю ту женщину, которая стояла передо мной. Где её царская осанка, гордый профиль и та элегантность, что делали её самой красивой женщиной города? Её как будто... сломали.

- Джеймс... - в глазах промелькнула тень узнавания, - ты вернулся.

- Конечно, вернулся, я же должен посмотреть на свою сестрёнку, - улыбнулся я и прошёл в дом.

Внутри дома тоже стало менее красиво и уютно - время не пощадило ничего. Многочисленные отцовские награды, статуэтки и милые безделушки пропали с полок, на них был заметен лишь налет пыли - раньше мама всегда трепетно относилась к уборке и чистоте в доме.

- Ну же, проходи, сейчас провожу в комнату... - мама явно была в растерянности.

- И кстати, я вам тут деньги, которые вы просили, привёз, - сказал я, протягивая конверт. Она молча взяла его и прошла в гостиную.

- Ну, так что, и где моя сестрёнка? - я с нежностью поглядел на мать. Та словно вынырнула из своих мыслей, встала и приоткрыла дверь в одну из комнат. Там, в кроватке, лежала маленькая девочка с пронзительными голубыми глазами и играла в тряпичную куклу. Она радостно улыбнулась мне. Реальность начала расплываться.

Очнулся я, лёжа на столе перед хрустальном шаром. Гадалка внимательно посмотрела на меня и сказала:

- Ну, вижу, что всё правильно сделал. С тебя три тысячи, - и протянула руку.

Я, всё ещё не отойдя от шока, протянул ей несколько купюр.

- Кстати, рекомендую тебе ещё раз узнать насчёт кредита, - сказала она, когда я уже выходил. Кивнул и, откинув штору, которая закрывала проход, вышел. Жара, конечно, чудовищная. Внутри машины было просто невыносимо дышать. Обливаясь потом то ли от жары, то ли от волнения, я завел машину и поехал.

Притормозил и оглянулся, но на том месте, где стоял чёрный шатёр с узорами, было лишь пустое место.

***

- Так вы одобрили моё прошение на кредит?!

- Да, оказывается, в нашей базе данных была допущена ошибка, но теперь мы всё исправили. От лица руководства банка приносим вам свои искренние извинения!

Эти слова повергли меня в шок! Честно говоря, я ничего особого не ждал, когда вновь пришёл в банк и попросил уточнить решение о моём прошении. В последние дни я здесь почти дневал и ночевал, и вряд ли что-то могло измениться насчёт кредита, чего я не знал бы. Но эти слова стали для меня шоком...

- Ага, большое спасибо вам... - я всё ещё не мог отойти от переполнявшего меня чувства восторга. Нашёл взглядом бейдж сотрудницы:

- Большое спасибо, Лилия, за хорошие вести!

Так, стоп. Ещё раз прочитал надпись на бейдже. Ошибки быть не могло, передо мной стояла Лилия Элленберг. Я с изумлением посмотрел в голубые пронзительные глаза. Вот же..!

- Ещё какие-то вопросы, мистер? - она вежливо взглянула на меня.

- Нет, нет, спасибо...

Я оглянулся на неё и торопливо вышел.

Бывают моменты, которые меняют всю твою жизнь. Меняют тебя.

Посмотри на себя в зеркало - это картина твоей жизни. Седая прядь - смерть родного человека, ты тогда ещё полгода ходил замкнутый в себе... А вот морщинка на лбу, напоминающая о бессонных ночах перед экзаменами. Или вот ещё: маленький, почти не заметный шрам - воспоминание о шалостях в детстве.

Каждый день меняет нас: делает мудрее, умнее, заставляет замкнуться в себе или наоборот - улыбаться каждому случайному прохожему.

Посмотри на себя в зеркало. Кого ты видишь?

Гладышева Наталья. Особенный человек

Телефон!.. Желанная коробочка с набором цифр, шкатулка магического общения!..

В северном поселке устанавливают это чудо цивилизации! Теперь подруги- семиклассницы будут связаны беспрерывно! Шутить, планировать, мечтать, советоваться, судачить о том и сем...

Лежит на диване Светка. Счастливая. Глядит в потолок с голубыми от синьки разводами и ждет звонка.

И вот шквал мечтаний нарушает долгожданное дрыньканье.

- Светка, ты? Говори громко, ничего не слышно. Наконец-то нам установили телефон! Что делаешь? Уроки- то - всё?

-Нет, еще не садилась. Я только еще посуду удосужилась помыть, подмела пол, а сейчас ждала твоего звонка. А уроки - вечером всенепременнейше сделаю...

- Как здорово! Ты ко мне приди. Позвоним кому-нибудь!

- Теперь болтать по телефону можно... Интересно жить на белом свете!

С подругой Светке повезло. Они–не разлей вода. Во всем у них мир и согласие, полная гармония. Вдохновленные березкой, распустившей фейерверк золотых кругляшей над береговой кручей, записывают в блокноты свои первые литературные опусы... Творческий процесс нарушают кукушкины прогнозы на жизнь: раз, два...двадцать...Срываются с места –и наперегонки в лес за листьями для осеннего гербария...

Зимним утром Светка, по-солдатски собравшись в школу, наспех допивает чай с неизменным бутербродом с маслом, а Валька уже открыв дверь, впустив в дом клубы холода, отряхивая свой заиндевевший воротник, стоит на пороге и преданно ждет. Взявшись под руки, они спешат через снежные заносы в школу, садятся за одну парту, вместе перелистывают страницы учебника, вместе несутся в холодный школьный буфет, где выстаивают огромную очередь и за медяк покупают стылый чай и булочку, потом вместе возвращаются из школы, провожая друг друга по нескольку раз.

По распоряжению небесной канцеляри намело гигантские барханы - высчитывают шаги будущих лабиринтов снежной крепости. По дорогам побежали поземки- метели - они, раскрасневшиеся от пронзительного северного ветра, разворачивают простыню, в надежде, что ветер перемен и самодельный парус рывками понесут их ввысь, в самые небеса... Планов, дел - невпроворот!

Валька, беспечная веснушчатая хохотушка, - центр внимания в семье, ее носят на руках, оберегают от домашних трудов. Другая судьба у не по годам серьезной Светки: когда два младших и два старших брата, не забалуешь. Неизвестно еще, кто лучше: те или другие. Одних из садика забрать, накормить, доглядеть за ними, а другие – носки, штаны разбросают, на столе посуду оставят, вещи им постирать-погладить... Да еще и недовольство сестренке выкажут! О себе Светка думает в последнюю очередь, поэтому её отличает как бы извинительное отношение к окружающим, в любой ситуации она как бы скраешку...

Вальке покупают только что входящий в моду дипломат, и Светка вырёвывает себе такой же. Они уже на зависть всем носят одинаковые резиновые сапоги, случайно попавшую в поселковый магазин спортивную форму в двойном количестве, купленные к 8 Марта цыплячей фактуры кофточки, с гордостью достают из недр неказистых дипломатов деревянные лаковые пеналы с яркой крышкой, щелкающие шариковые ручки...

А теперь вот еще и телефонное несмолкание! Красота!

Живут две фантазерки - мечтательницы дружно.

Одно смущает Светку: тетрадки по русскому языку после диктанта. У подруги 5, а у неё 3, а то и 2. Как Валька умудряется писать без ошибок? В отличие от своей загруженной делами, но успевающей поглощать книги подружки, и не читает почти, и особо не надрывается с домашним заданием? Зато Светка умудряется с легкостью, без всяких усилий решать примеры и задачки. Валька же на математике у доски выглядит как поверженный на поле грозной сечи или ссыльный на каторге в рудниках.

Однажды, после контрольного диктанта по русскому, Светка в очередной раз увидела красноту учительских исправлений... Закадычная подруга радостно показала свою пятерку. Показалось Светке, даже как- то злорадно...

И обладательница двойки затаила обиду... Не на учителя, не на себя - на свою верную и единственную Вальку! Твердо решила её, что называется, на место поставить. Раз и навсегда. Можно было «объясниться» по телефону, но спланировала отчего- то письменно. Оправдала себя, что в письмах больше искренности, «исповедальности», как сказала им однажды учитель литературы.

Дома, пока все спят, пишет: «Валька! Знаешь, ты по математике - полный ноль, не решаешь элементарных примеров, не можешь выучить таблицу умножения, ты глупа, без царя в голове» Откуда в её речи появился этот «без царя в голове»? Видимо, решила блеснуть «красным словцом».

Утро следующего дня не предвещало беды. Валька, как обычно, возникла в дверях и одарила Светкин коридор волной зимней свежести... Уничтожь Светка свое ночное послание, жили бы девчонки как обычно. Но где- то на переменке, неизвестно на что Светка рассчитывала, незаметно подложила записку в Валькин портфель. После занятий подружки долго провожались на виду у всего честного народа... Что тогда Светка чувствовала, не передать никакими словами...

А вечером... Телефонный звонок прозвучал как приговор. С дрожью в сердце Светка берет трубку, предчувствуя неминуемую беду. Слышит крикливый голос... Валькиной мамы: «Света, ты так обидела нашу дочь?! Еще подруга называется! Ребенок ревет! Чтоб больше я тебя не видела с Валюшкой!» И разобиженная женщина бросила трубку.

Кругом пошла голова, наступила полная растерянность... Думает: «Валька пооткровенничала с мамой!? Да как она смогла так предать меня?! А вдруг моим родителям скажут?» Светкины родители, обычные деревенские трудяги и серьезные семейные люди, по головке бы за такое высокомерие не погладили... Упаднические мысли не покидали горемыку очень долго.

На следующий день в жизни Светки наступило полное затишье. Отстранение от говорения. Замолчал телефон. Светка, и без того чувствующая полную пустоту, растерянно разглядывала записку, подброшенную в дневник, с почерком подруги: «Нужна ты мне, как зайчику пятая лапа!» Думает: «А что ты хотела? Благодарственное письмо получить от подруги?»

Домашние заметили вялость, задумчивость Светки... И в классе не ускользнуло от всеобщего внимания отчуждение девчонок друг от друга. Стали интересоваться, что случилось: сидят поврозь, избегают друг друга, как чужие люди. Поначалу было непривычно дико, некомфортно Светке, ужасно не хватало общения, словно дышать нечем стало. Рухнули все планы и намеченные до ссоры прожекты. Подхватить бы Валькину под руку по привычке, но...

Светка и не думала о долгом разладе, но обида оказалась очень глубока. Прошел месяц, иссяк другой, но они только все больше отдалялись друг от друга. Светка на радость всей семье окунулась с головой в домашние хлопоты, даже начала привыкать к новому своему положению. Семья - отлично, а друга Вальку - уже не вернуть никогда? Одиночество?

Прошло месяца два после ссоры, наступила звонкая весна. Повисли за окном стеклянные сталактиты, свесились гирляндами лучезарные сосульки. Днем, только потеплеет, брякают ледышки, разбиваясь о подоконник. А ветер по-доброму нежно ласкает лицо, легкий солнечный припек норовит оставить загар на лице.

Учитель биологии, искренне переживающая разрыв, предложила поссорившимся одноклассницам провести в домашних условиях первый самостоятельный опыт: вырастить лук на свету и в темноте. Светка схватилась за это задание как за спасительную соломинку. В голове мгновенно мелькнула слабая надежда на долгожданное примирение. Как в тумане робко набирает Валькин номер. Звонит. Страшно. Вдруг она бросит трубку. Тогда все. Не сможет она пережить разрыв! Нужна ли она, простила ли, возможно ли вернуть былую дружбу? Перехватывает дыхание. Нервы как натянутая струна.

Трубку берет Валька. Удивление сменяется радостью.

- Светка, ты? Говори громко, ничего не слышно. Опыт? У меня на окне в стакане луковичная стрелка появилась!.. А ты давно опыт поставила?

-Нет, недавно, у меня ничего не появляется…

-А ты ко мне приди! Мы твою луковицу на мое окошко поставим. Я ждать тебя буду.

- А можно? Не поздно?!

-Конечно, приходи, я тебя потом провожу!..

И Светка, не застегнув пальто, несется знакомой дорогой....

Незабвенная история из далекого детства... Много лет, даже сверх отпущенных, отсчитанных кукушкой, прожито, много воды унесла та река, где нарядная береза устраивала торжественный салют... Нет уже и березы, нет и кукушки... Но памятным остался тот миг, когда дитя, предавшее дружбу, а потом прощённое, летит на крыльях счастья. К другу. Радостный и восторженный миг! Человек, имеющий друга,- особенный...

Гончарова Олеся. Никому не нужны

Вглядываясь в удивительно чистое небо, я счастливо улыбаюсь и жмурюсь от ласковых золотистых лучей солнца. Меня окружил аромат цветов и зелени, принесенный легким ветром. Прикрыв на мгновение глаза, я делаю глубокий вдох, собираясь с мыслями и закрепляя этот приятный момент в своей памяти, а после нарочито медленно выдыхаю и решительно иду по изученному пути.

Подбегая к месту встречи, замечаю три такие знакомые фигуры. Первая из них высокая в яркой одежде и с волосами цвета карамели энергично что-то показывает руками, при этом громко смеясь. Вторая фигура с длинными волосами цвета шоколада в своем образе придерживается простоты и удобства. Она внимательно смотрит на собеседников, временами посмеиваясь. Самая маленькая из фигур с темными, плавно спадающими на плечи волосами в свободной темной одежде, кажется, думает о своем. Радостно машу рукой, а после подбегаю к подругам и обнимаю каждую. День как нельзя кстати подходит для мероприятий, и мы с предвкушением веселья и озорно горящими глазами начинаем шагать в сторону живой толпы и непрекращающейся музыки.

По пути мы беседуем обо всем на свете, шутим и смеемся. Но атмосфера вмиг меняется, а смех стихает, когда мы замечаем незнакомого мальчика, медленно идущего нам навстречу, будто каждый шаг дается ему с трудом. Когда он приближается, мне удается его разглядеть. Волосы грязные, но аккуратно уложены, серая рубашка, в прошлом белая, изорвана и заляпана, однако бережно застегнута на единственную маленькую пуговицу у ворота. Штаны не по размеру висят мешком на его худощавых ногах, а от обуви осталось одно название. От его вида сердце больно закололо. Слезы так и просятся наружу, но я сдерживаю их усилием воли, чтобы не спугнуть мальчишку с добрыми глазами. Не в силах произнести и слова мы пытаемся сконцентрироваться на чем угодно, кроме незнакомца: нам очень не хотелось смущать его своим любопытством.

-Что у тебя в кармане? - будто собравшись с мыслями, еле слышно спрашивает одна из подруг.

И лишь после этих слов я замечаю, что в кармане его штанов лежит нечто объемное. Не произнеся ни слова, мальчик запускает в него руку и достает оттуда голубя, с трепетом и осторожностью его придерживая. Несчастная птица испуганно моргает глазами. Перья все грязные, местами заметны сгустки крови. Голубь очень худой и почему-то сразу напоминает самого мальчика. Мы с подругами вопросительно смотрим на незнакомца . Он вопреки нашим ожиданиям не ответил, а задал свой вопрос.

-Вы идете на парад? - голос незнакомца немного дрожал, когда он говорил.

-Да,-отвечаю я за всех.

-Не могли бы вы показать мне дорогу? - с надеждой спросил он.

Мы кивнули, не задумываясь ни на мгновение, и сразу же продолжили путь. Хотелось снова начать шутить и улыбаться, но вместо этого почему-то лишь горечь стала давить грузом, а в горле будто образовался ком. Каждая из нас в этот момент унеслась далеко в свои мысли. Так, в полной тишине мы дошли до площади, где собрался народ.

Взрослые и дети, проходя мимо нас, довольно ощутимо толкались, нашептывали что-то грубое, смотрели на нашего спутника кто с презрением, кто с сожалением, но ни один не остановился. На этом наши пути должны разойтись, однако я, собрав всю свою смелость, задаю волнующий меня вопрос.

-Этот голубь… Что ты собираешься с ним делать? - мальчик на это лишь мягко и измученно улыбнулся.

-Сегодня на параде дают солдатскую кашу. Я поем сам и накормлю его. - мой собеседник погладил птицу по спине и вежливо добавил-Спасибо вам за помощь.

После этих слов он пошел в противоположную от нас сторону. Мы, растерянные и растроганные неожиданной встречей, многозначительно переглянулись, но ничего не сказали. Все мероприятие мы думали о своем, иногда брали друг друга за руки или приобнимали, как бы безмолвно поддерживая.

Солнце постепенно уплывает с неба, оживленные люди расходятся по домам, а в воздухе все еще царят веселье и атмосфера праздника. Я одинокой тенью бреду по улицам в сторону дома и понимаю, что мир в моих глазах никогда не станет прежним.

Данилина Дарья. Струны души

Страшно! Никогда я еще не чувствовала себя настолько бесполезной. Неужели я недостойна даже взгляда моего дорогуши? Нет, я незабываема! Его по-девичьи красивые глазки так смотрели, когда он впервые меня увидел, что стало ясно: у нас великое будущее. Тогда я представляла, как он напишет самую лучшую песню, которую посвятит, конечно, мне и сыграет ее на каком-нибудь самом важном концерте... Я мечтала об этом, когда дорогуша подошел к кассе, нетерпеливо обшарил карманы, достал несколько мятых купюр и, счастливо улыбаясь, поднял меня, одетую в тонкую дешевенькую ткань. Так началась наша совместная жизнь. Эх, сколько же дней пролетело с тех пор...

Наши первые вечера не стереть из памяти. Как сейчас вижу, что он бережно подкрутил колки, ища ту тоненькую нотку, которая никак не хотела находиться, потом впервые неуверенно стукнул дрожащей рукой по свежим струнам. Металлический звон медленно разбежался по крохотной, но уютной комнатушке: я несмело поприветствовала своего первого друга.

А потом дорогуша начал учиться. Долгие месяцы мы мучились от жуткого скрежета, который я издавала, когда этот непробиваемый и упертый мальчонка слабо прижимал мои чувствительные струны. И вот, когда я уже потеряла всякую надежду на воплощение всех моих мечт, случилось чудо. Дорогуша выучил и сыграл мелодию, да какую! Я восхищалась тем, как ласково, оказывается, я умею петь. Нет, нет, тогда он бегал пальцами не по металлическим ниточкам, а прямо по моему донельзя растроганному сердцу. Так я поняла: мальчишка нашел сове призвание.

С каждым днем мне казалось, что он любил меня все больше. Мы вместе научились плести тончайшее нотное кружево. Когда дорогуша стал своим в мире звуков, то он сам начал создавать из него Музыку. Волшебную Музыку. Представьте баночку краски, которая неловко свалилась на бок и покатилась по белоснежному листу бумаги. За ней растеклось яркое густое озеро, медленно расползающееся дальше и дальше... Такой была его Музыка. Она волнами набегала на душу, укрывала с головой, мягко и степенно, будто боясь слишком глубоко окунуть в слегка наивные, но невероятно чарующие чувства.

Я видела, как он подбирал к своим мелодиям слова. Дорогуша, бывало, садился, и через пару минут уже мурлыкал что-то веселое, вторя моему задорному пению. Иногда же его словно подменяли. Карандаш долго вертелся в руках, ломался грифель, если хозяин особо яростно выводил на бумаге резкое злое слово. Мальчонка тогда долго думал, положив голову на стол, а потом, будто очнувшись от забытья, резко поднимался, черкал что-то на листах и, немного успокоившись, брал в руки меня. В эти моменты я сдавалась его соленой и вязкой грусти и ревела, задыхаясь от боли и обливаясь слезами. Эта Музыка была особенной: она трещала, разрывалась и рычала, металась, как загнанный зверь, леденела и сгорала, умирала и снова возрождалась. Мы втроем сливались в единое целое: она, погруженный в какой-то транс дорогуша и я, полностью отдававшая себя в его власть. Так я поняла, что мои мечты точно сбудутся — то, что мы рождали, просто не могло не тронуть сотни других, похожих на нас.

Все изменилось одним солнечным весенним днем. Он вышел из дома раньше обычного, что-то предвкушая. Уголки губ подрагивали, пальцы будто перебирали воздух. Уже тогда я начала что-то подозревать. Дорогуша вернулся к вечеру, держа в руках... Ее. Она была невероятна: стройный черный гладкий корпус изящно изгибался, на нем мерцали аккуратные металлические рычажки, длинный тонкий гриф манил его коснуться. Нетронутые временем струны искрились, ожидая своего первого звука. От нее веяло молодостью и свободой. Я уже видела подобных раньше. На них всегда обращали внимание, провожали восторженными взглядами, но не каждый мог позволить себе такую красотку. В сравнении с ней я была лишь уютной домашней толстушкой. Видно, так решил и мой дорогуша, резко ставший вовсе не моим. Он достал шнур, включил большой черный ящик, настроил ее. А потом стал играть ту самую Музыку, которая родилась на моих струнах! Ее звук мог быть водопадом или струйкой воды, бегущей из крана, свистом ветра, проползающим в дверную щель, или воем смертельного урагана. Теперь мой мальчик плел кружево из ее замысловатого пения. Мне никогда не было так одиноко и больно, и тогда я познала истину: мне никогда не стать и на толику такой же восхитительной, как она.

Мои дни потекли в одиночестве. Забытая и преданная, тихонько стонала безлунными кошмарными ночами, стоя между стеной и шкафом и завидуя той, что заняла мое место. Я помнила дорогушу мальчиком, который, нахмурившись и тихонько возмущаясь, играл новый аккорд, несмотря на непослушные пальцы. Он повзрослел на моих глазах, и этот юноша в клетчатой рубашке совсем не был похож на того мальчишку. Дорогуша даже случайно не задевал больше моих струн, у него появилась новая спутница, а мне оставалось только пылиться и глупо надеяться, что еще смогу хотя бы раз спеть в его руках. Я понимала, как сильно привязалась к нему. Мне отчаянно не хватало того чувства, что появлялось, когда он постукивал по прохладному дереву, осторожно протирал лады чем-то мягким и приятным. Я была расстроена так, что если бы кто-то случайно задел металлическую ниточку, услышал бы не певучий звон, а утробный рык умирающего одинокого существа. Страшно!

В волнении я не заметила, как лукаво в окно поглядывала сирень. Дорогуша распахнул створки, вдохнул сладкий живой воздух и как-то неожиданно разволновался. Потянулся было к новенькой, а потом... Так тепло и мягко взглянул в уголок за шкафом! Я не поверила своему счастью, когда дорогуша взял меня на руки и шепнул: «Подруга, такое важное дело я могу доверить только тебе». Он доверился мне, а не изящной красотке! Меня не предали! Милый, любимый, самый лучший! Не забыл ! Нужна!

Дорогуша одел меня, повесил на плечо, добежал до парка и взволнованно начал мерить шагами худую дорожку. Остановился, махнул ладонью очаровательной рыженькой девушке. Тогда я и поняла, что моя мечта сбылась. Сегодня у моего дорогуши самый важный в жизни концерт. Он погладил струны, улыбнулся Лисичке, и началась магия. Вместе с ним я ощущала, как вторит нашему ритму шум листвы, как стучит его сердечко, как подпевают нашей Музыке случайно пролетающие птицы. Дорогуша покорил Лисичку, она радовалась, как ребенок, светло улыбалась и щурила хитрые глазки. Кажется, я увижу ее еще не раз, может, он даже разрешит чудному созданию пробежать тонкими пальчикам по моим струнам, ведь смотрит на нее, как пожухлый от засухи цветок на приближающуюся каплю дождя. Но все это ждало впереди.

Сейчас же я просто была счастлива. За себя, за дорогушу и Лисичку. На парковой скамейке сегодня творились чудеса. Пахло юностью и счастьем.

Дудко Мария. Ключи

Так... Тик... Так…

Голос старых напольных часов из прихожей уже встречал меня, а я никак не мог открыть дверь. Ну где же эти ключи?... Неужели, потерялись? Только этого не хватало, и так день не задался!.. А, нет, вот же…

Часы пробили восемь, когда я ступил на скрипучий паркет прихожей. Как я соскучился по тишине своей квартирки! Хотелось просто развалиться на потёртом диванчике, да так и пролежать до утра... Но вместо этого я поплёлся к компьютеру. Пока старенький агрегат, доставшийся по наследству от динозавров, включался, я заварил себе кофе. Сегодня понадобится не одна кружка. Статья за ночь, а вдохновения с гулькин нос. Еще и на работе сокращениями грозят. Нельзя затягивать, а то увольнения не избежать. И ещё блог не плохо бы обновить, а то скоро последние подписчики разбегутся. Эх…

Работал я в редакции одного журнальчика, что в нашем районе, да и в городе в общем, был вполне востребован. Редактор - Федот Степанович - всегда только лучшее в печать пускал.

Лучшее. Да. Это значит не меня. Почему-то в последнее время моя писанина совсем не впечатляла. Даже меня самого. Честно, не удивлён. Похоже, я потерял искру, как будто писать нечего было. Смешно как-то: живу в мегаполисе, где каждый день что-то случается, а гляжу как в пустоту. Чужие проблемы переставали волновать, каждый здесь - капля в море. Вот и новости у меня серые, чужие, далёкие и не нужные, в общем то, никому.

О чём я писал? Как я тогда ещё думал, о важном. О вечном, в какой-то степени. Я заметил, что люди кругом так закрылись, что словно перестали видеть друг друга, не то, что чувствовать и понимать. Каждый в какой-то миг уходит в себя и теряет ключ от двери, в которую вошёл. Запирает сердце. Надевает маску. Безразличную. И молча идёт по серым камням мостовой…

Просто хотелось, чтобы услышали... Думал, стану ключиком к миру по эту сторону маски. Помогу нуждающимся своим словом, научу людей слушать и слышать, мир спасу... Но, кажется, что-то пошло не так. И теперь... Теперь не знаю даже, как себя то спасти. Вот и в ответ получаю плач рвущейся бумаги и знаменитое последние предупреждение из уст Федота Степаныча. Последний шанс. Завтра не приду с сенсацией — всё. Что ж… Похоже, пришла пора забыть на время о своих рассуждениях и погрузиться в мир человеческих интриг. Написать то, что будут читать. То, чего от меня ждут. Нет, не так. Что ждут от статьи в нашем журнале.

О чём шумят нынче каменные джунгли? Что несёт ветер перемен по их заасфальтированным тропам? Самой обсуждаемой темой стала череда странных смертей, впрочем, как это и бывает обычно. Вот уже долгое время один за другим погибают взятые под стражу преступники. Самые разные: от простых карманщиков до почти убийц, взрослые и совсем ещё подростки четырнадцати лет. Большинству из них ещё даже не вынесли приговор. И диагноз у всех один — отравление. А чем — пока загадка. Это происходило с некоторой периодичностью в разных районах города, но чаще всего именно в нашем отделении полиции. И, по чистой случайности, как раз там работал никто иной, как мой старший брат — офицер Юрий Дискарин.

Как пригодилась бы мне его помощь сейчас… Но нет. С братом мы не ладим. И никогда не ладили. Так повелось… Наверное, мы просто слишком разные. Юрик скрытный, недоверчивый. Он никогда и ничего не рассказывал мне, предпочитал всё делать сам, и я чувствовал, что совсем ему не нужен. Я же, должно быть, слегка завидовал брату. Он успешен, просто гордость семьи, а я хватаюсь за последний шанс остаться на работе.

...Хватаюсь за последний шанс остаться на работе. Хотя... Можно попробовать разузнать о громком деле из первых уст, так сказать. Подобное, наверняка, заинтересовало бы Федота Степаныча, но придется обратиться за помощью к брату. Ага... И в очередной раз стать неудачником в глазах целого рода. Черта с два! Даже ради работы я не стану просить о помощи этого человека!

Ну, ничего. Я подготовился, собрал материалы, теперь напишу и спасён! Справлюсь сам. Успеть бы до утра…

ТРЯМ!!!

Звук застал меня врасплох. То был сигнал, что кончился завод, от старых часиков в коридоре. Дело поправимое. Я встал, подошёл к часам, открыл крышку и привычным жестом потянулся к ключу. Только вот ключа то как раз и не было. Что за странное дело? В своём доме я ценил порядок, а такие вот казусы просто выбивали из колеи... Что мне теперь, искать этот потерявшийся ключик? Придётся, похоже…

Кинув грустный взгляд на компьютер, я стал припоминать, куда мог сунуть эту старую железку. Вот я уже облазил несколько полок, заглянул в ящики и…

Это что такое? В комоде лежал конверт. И, если ключ от заводящего механизма я готов был увидеть среди носков, с моей то рассеянностью, то вот странного послания уж никак. Хотя, может я слишком наивен? Ой, что-то не нравится мне это всё…

Конверт, я, естественно, распечатал и сразу узнал почерк Юрика.

«Не уверен, что за мной не следили. Загляни в почту. Я никогда не забывал про твой день рождения!
Ю.»

Что за шутки? Так и знал, что надо было отобрать у него ключи, когда он переехал! Постойте, что-то на обороте…

«KeyHole4u...»

Я ещё раз пробежался глазами по торопливо написанным строчкам. Текст казался лишенным смысла и ни о чём мне не говорил.

Чего это он? Для белены, вроде, не сезон… На всякий случай я сверился с календарём и убедился, что день рождения у меня не сегодня и даже не в ближайшие дни. Вразумительно выглядела лишь просьба проверить почту.

На что только я время трачу? Прежде, чем моя рука успела закрыть текстовый редактор, выплывшее окошко осведомилось, точно ли я хочу это сделать. Вот, даже оно издевается…

На почту мне и правда прилетело одно письмецо. Ну и спрашивается, зачем Юрику это: вторгаться в мой дом со странной запиской и одновременно чирикать в интернете? В конце концов, не проще ли позвонить? Конечно, я бы не прыгал от восторга, когда бы что-то заставило нашу звездочку снизойти до простых смертных, но зачем изобретать велосипед?

Так думал я, попивая уже остывший кофе в ожидании загрузки текста. Наконец, перед моими глазами замаячили такие строки:

«Здравствуй, Егор.

Знаю, ты будешь удивлён моему письму, но я не стал бы тебя беспокоить, не будь всё действительно серьёзно. Я хотел позвонить, но на моём новом телефоне не оказалось твоего номера. Мой же номер остался неизменным, если тебя это интересует…

Перехожу к делу. Нам надо поговорить. Но разговор должен пройти с глазу на глаз. Приезжай сегодня в девять на перекрёсток Псковской и Мясной, там, во дворе дома 26, я буду тебя ждать.

Речь пойдёт о серии смертей заключённых. Поправка, о серии убийств… Я подумал, это может тебя заинтересовать, объясню всё при встрече, если, конечно, ты явишься...

Егор, брат, я знаю, мы потеряли связь, и в том я вижу и свою вину. Но прошу тебя один единственный раз мне поверить. Ты — мой последний ключ к надежде. Я рассчитываю, что ты прочтёшь это письмо и придёшь.

Твой брат Юрий Дискарин»

Мда…

Всё чудесатее и чудесатее, как говорила героиня одной известной сказки…

Я перечитал сообщение несколько раз, чтобы убедиться, что действительно перестал что-либо понимать. Кроме, пожалуй, того, что во всём этом деле кроется какая-то тайна, а Юрка для меня сейчас - ключ ко всем ответам. К тому же, раз уж он сам вызывает меня на разговор, то я не премину случаем взять интервью у ведущего следствие… Если это, конечно, не дурацкая попытка пошутить... Но вряд ли он стал бы писать мне ради забавы.

И что, теперь снова под дождь, да?.. Только ведь домой пришел! Ладно, быстренько разберусь, и ещё часиков шесть на статью у меня будет… Я бросил взгляд на часы, запоздало вспомнив, что это бессмысленно. На телефон приходит очередное рекламное сообщение, услужливо подсказывая, что нужно выходить, если хочу успеть на встречу. Погасив только-только проснувшийся монитор и резко схватив еще не просохший после дневной прогулки плащ, я выскочил в подъезд.

Только у машины я самую малость помедлил. А не слишком ли легко я в это вписываюсь? Ещё пару минут назад я был уверен, что ради брата не пошевелю и бровью, а ради самого себя не стану связываться с ним. Что сделало со мной это сообщение?

Оно наполнило меня чувством собственной важности. Наконец от меня что-то зависело, от одного меня! Вероятно, мной двигало желание доказать, что я чего-то стою… Только вот признавать такие мотивы не хотелось. От этого в голове засела непонятная досада, но её я упорно объяснял только потраченным временем, отнятым у написания статьи.

Остановившись в условленном месте, я посмотрел на часы. Еще целых пять минут... Можно было позднее выйти, хотя... как будто это мне бы что-то дало. Кругом никого похожего на Юрия.

На улице царил неприятный, мерзкий туман. Я прятался от него в машине.

Солнце давно село за тучами, и город зажёг свои огни. Фонари, не звёзды. Я иногда думал о том, как не хватало этому шумному миру звёзд. Каждая из них уникальна, хоть их и миллиарды в темноте неба. Так и с людьми, разве нет? Но мы почти нарочно забываем о том, потому прячемся от осуждающих горящих взглядов из глубины необъятного.

И только сейчас мелькнула в голове мысль: как часто я сам думаю о других? Казалось бы, постоянно…

От философских размышлений я отвлёкся, чтобы глянуть на время. Пять минут. В поле зрения никого даже человекообразного, двор пустовал.

Десять... Проверяю телефон, почту. Ни строчки об опоздании.

Двадцать! Не, ну это уже не серьёзно! Не стоило мне приезжать… Нервно набираю номер, готовлю уничтожительную речь. В ответ доносятся лишь долгие гудки. Ладно... Подождем... Мало ли что. У него тоже работа... Попытка успокоиться, кажется, работает, пока не вспоминаю об этой треклятой вообще не начатой статье! Где этого дурня черти носят?!

«Жду еще пятнадцать минут и уезжаю» - злобно набираю сообщение и яростно нажимаю «Отправить».

Время уходит, а сообщение даже не прочитано! Двадцать пять минут... тридцать... Все еще тишина. Дольше ждать нет смысла.

Для очистки совести снова звоню. Из трубки доносится мелодичный женский голос:

- Аппарат вызываемого абонента выключен или находится вне зоны действия сети... - произносит дама, неспешно повторяя фразу на английском.

- Чтоб тебя!.. - раздражённо шипя, бросаю телефон на соседнее сиденье. - Так... Ладно... Я предупреждал, я ждал... ждал дольше, чем обещал. Теперь с чистой совестью можно и домой.

Глядя на дорогу, я с удивлением обнаружил, что не столько злюсь, сколько нервничаю. Это бесило еще сильнее…

***

Времени на работу оставалось все меньше, а я продолжал мерить шагами квартиру. Обычно такой спокойный скрип половиц сейчас всеми силами измывался над моим бедным слухом. Отнюдь не статья занимала мои мысли, несмотря на то что мне не простят, если запорю такой материал...

Медленно текли минуты. Я их ощущал даже без привычного тиканья часов. Ладно. Буду откровенен с собой, ибо сил моих больше нет, а потом за работу! Всё это странно! Что именно? То, что я не смог дозвониться. Юра телефон не выключает и старательно следит за его зарядом, он всегда должен быть на связи, не мне ли, как брату, об этом знать. Ещё и эта строчка из той записки, не случайно же она самая первая…

Так... без паники. Какого лешего этот болван вообще так по-хозяйски обосновался в моей голове?! Всякое бывает. Всё! Статья. Только статья.

Усилием воли мне удалось сесть перед монитором и даже написать пару строк, прежде чем вновь погрузился в раздумья. И всё-таки... что могло случиться?..

***

Дни мчались как часы, но не мои. Ключ я так и не нашел, да и не пытался, по правде с того вечера. Они так и застыли, показывая половину девятого, будто тот день еще не прошел. На работу я на следующее утро так и не вышел. Сам не верю... как я мог поставить на алтарь все ради человека, которому смертельно завидовал, об исчезновении которого мечтал… того, кого знал всю жизнь и с кем всё же был связан незримо?!..

А квартира! Ох... видел бы прежний я, во что превратился мой храм уюта... впрочем, он бы сразу застрелился, оставив после себя лишь мрачную эстетику разбитого творца... Все столы были заставлены грязными кружками и упаковками от фастфуда. Весь пол в следах обуви. Тут и там лежали педантично составленные мной списки тех, с кем мог общаться мой брат, куда он мог пойти, кто мог желать ему зла...

Только всё это было уже не важно…

« - Егор Дискарин? - послышался из моего телефона этим утром спокойный мужской голос.

- Да. - нервно ответил я.

- Вас из полиции беспокоят, - моё сердце грозило сломать грудную клетку. Должно быть, от стресса и недосыпа… А в голове тем временем: «Хоть бы нашли...».

- Ваш брат найден сегодня в полдень, - небольшая пауза, будто для осознания сказанного, - Он мёртв. Обстоятельства смерти выясняются. - так же спокойно, как ни в чем не бывало продолжает человек на другом конце провода. - Приносим свои соболезнования. Сегодня вам следует явиться в отделение...»

Дальше шли инструкции и редкие вопросы, на которые я отвечал что-то вроде «да», «нет» и «понятно». Бойся своих желаний. Нашли…

Следующие полдня я провёл в том самом отделении. Какие-то бумаги, какие-то формальности, похороны… И разговор.

Из той беседы я узнал нечто, что меня поразило. Юру подозревали. Говорили, мол, это он убивал заключённых, подсовывая им яд в еду или что-то вроде того. Доказательств было не много, поэтому его только планировали арестовать, но теперь основная версия смерти моего брата — самоубийство во время попытки побега от правосудия. Какая ересь… Но в тот миг я не мог ничего возразить. Ровно как и поверить хоть единому слову.

И вот теперь я вновь вернулся в своё жилище. Опустошённый, с одной лишь мыслью в голове: «его больше нет»…

Что есть слова? Набор букв, набор звуков, ничего более... Но некоторые становятся ключами. Этот ключ с тремя тяжелыми зубцами откроет одну из самых страшных дверей: дверь отчаяния и боли. Может стоило сформулировать как-то мягче? А как? Что это изменило бы? Ключ один, как его не приукрась, и дверь одна, а ты стоишь на пороге. Назад нельзя. И замок поддался. Началось...

Отрешенно окидываю взглядом квартиру, медленно впадая в ярость.

- Черт! - вырывается из груди. Как давно я не произносил это слово, - Черт! - повторяю громче, резко всплеснув руками. Вся моя армия кружек летит вниз под звон стекла. Сверху их накрывает одеяло исчирканных листов.

- Балбес! Паршивец! Урод! - кричу, себя не помня.

- Посмотри... Взгляни, что ты натворил, мерзавец! Из-за тебя я лишился всего! Вдохновения! Работы! Мечты! Как мне теперь счета оплачивать прикажешь?! Я столько времени на тебя угробил, черт возьми, даже ключ от часов… - молчание резало слух, так что я продолжал кидать пустые фразы, пытаясь выплеснуть всё то, что скопилось внутри меня. Голос срывался, рычал и хрипел, переходил в истерический смех, а я даже не понимал, почему так зол… На себя?

Да… Я завидовал брату по-чёрному! Гордость семьи, большое будущее, офисный авторитет, высокие цели, работа мечты — всё, что хотел слышать о себе, я слышал в адрес Юраши! Я же оставался его младшим братом, всегда вторым, всегда недооценённым. Аксиомой было, что всё даётся ему легко. Но почему-то не приходило в голову, что мы вообще-то братья. Условия у нас были одни и те же. И я как будто слеп, не видел, через что приходилось проходить ему. И что же я сделал, когда надоело быть тенью? Именно. Воздвиг ту самую стену, стену равнодушия. Мне стало плевать. А в океане стало одной каплей больше. Не Юра закрылся от меня, а я от него. И к чему это привело? «Его больше нет», а я даже не могу с уверенностью сказать, что я не брат убийцы! А всё потому, что не знаю! Не знаю, чем жил он все эти годы, не знаю, что творилось в его душе, не знаю, звал ли он меня, чтоб пресечь слухи на корню, или же покаяться в содеянном последнему хоть каплю родному ему существу, пусть и такому мерзкому, как я… И не узнаю, видимо, уже никогда, мой ключ к этой тайне навсегда потерян... Какой же я болван… Чего стоят теперь все мои рассуждения о чувствах, о словах, о звёздах, да всё о тех же ключах! Как мог бы я изменить мир, когда сам в себе не умел отыскать тех пороков, в которых упрекал человечество?! Вот, почему мои статьи не читались. Меняя мир, начни с себя, а ни то всё — пустые слова. Серые, чужие, далёкие и не нужные, в общем то, никому… Такие слова не станут ключами… Ключи… Я раз за разом к ним возвращаюсь. О, этот мир и правда на них помешался! У нас есть ключи от всего, они даже там, где мы и не думаем их найти, ведь они так глубоко вошли в нашу жизнь, что всё теперь держится на них одних, а мы и не замечаем. Да и жизнь сама по себе как постоянный взлом замков! Но важно даже не это. Важно то, что нет ключа, ведущего Оттуда. Именно это придаёт значение всем остальным ключам. Сколько бы ни пытался, я не заведу снова ход времени Юрика, как в старых часах. Но кто знает, от каких дверей, я бы его увёл, если б только был рядом... Жаль, я понял это слишком поздно…

- Никогда больше не сяду писать… - говорил я себе почти в бреду, едва узнавая собственный охрипший голос. После этого я провалился в сон и уже ни о чём не думал.

***

Весь следующий день я провёл почти не вставая. Только к вечеру я кое-как попытался устранить последствия моего вчерашнего помешательства… Но попытка была пресечена на корню, как только на глаза мне попалась та самая записка, что я нашёл среди носков… Удивительно, но всё то время, пока был занят поисками брата, я о ней почти не вспоминал, как о вещи совершенно не несущей в себе смысла. Но зато с ней было связано столько вопросов! Я перечитал её. Как и ожидалось, ничего нового не появилось… И всё-так… Зачем она была нужна?

Я погрузился в воспоминания о том дне, когда потерял ключ от столь молчаливых в последнюю неделю часиков… Похоже, с того времени я и не включал компьютер… Как он там, мой старичок?

Наследие предков ожидаемо разворчалось и разгуделось на моё длительное отсутствие, но в конце концов смилостивилось и открыло мне страничку моей электронной почты. Письмо Юрика никуда не исчезло. Его я перечитывать не стал. Одно дело записка с неясным текстом, а другое приглашение на встречу, которой не суждено было состояться…

«Загляни в почту...» - эхом раздалось в моих ушах. От внезапной догадки я аж подпрыгнул. Что, если… Этот странный текст на обороте — ничто иное, как логин?..

Какая ерунда… Я снова гонюсь незнамо за чем… Глупое предположение! Но мои руки уже не остановить…

Торопливо выйдя из аккаунта, я вбил символы в соответствующее окошко. Но нужен пароль… Пароль…Ещё одна глупая мысль… «Я никогда не забывал про твой день рождения!». Ввожу.

На мониторе переменилась всего одна цифра, но я ей не поверил. Не могла эта вечность длиться какую-то жалкую минуту.

- Получилось… - произнёс я, в исступлении глядя в этот светящийся ящик. Другой аккаунт. И только одно письмо.

Вся квартира погрузилась в абсолютное молчание, пока я читал написанное здесь.

«Егор, я знал, что ты разгадаешь моё послание! Выручай, брат! Ты нужен мне, нужен всем нам!

Вот уже несколько месяцев я занят делом о смерти нескольких взятых под стражу преступников. Это не просто смерти, Егор, это убийства. Я уверен, что подобрался очень близко к разгадке. У меня двое главных подозреваемых. Но есть проблема. Оба они — мои коллеги по работе. И я не знаю, действовал ли кто-то из них в одиночку или же сообща. Другими словами, не знаю, кому из полиции могу доверять касаемо этого дела.

И ещё, я замечаю, что за мной наблюдают. Видимо, злоумышленник чувствует, что я подобрался слишком близко, и вскоре попытается меня устранить. Что ж, это я использую, чтобы точно указать на преступника. Как? О нашей грядущей встрече я рассказал одному. Если я угадал, и он не преступник, то тебе не придётся это читать, я всё расскажу тебе сам. Но, если же я ошибся, и ты всё-таки это читаешь, то, скорее всего, я уже мёртв…

Брат, теперь только тебе под силу раскрыть это дело. И только тебе я могу доверить его. К этому письму я прикреплю документы, в которых собраны мои доказательства, там ты найдёшь подробности плана, все имена, все улики. Опубликуй их в своём журнале, пусть все узнают, и тогда злодеям уже будет некуда деться! Я надеюсь на тебя. Знаю, ты не подведёшь...»

Отчего-то сердце пропустило удар. Брат… Я не подведу!

***

Никогда не говори никогда. Следующие несколько дней я не выпускал из рук клавиатуру. Знаю, обещал ведь себе, за писанину ни-ни, но последний-распоследний разочек! Ради Юрика! Это будет моя самая лучшая статья…

И она правда стала лучшей. С чего я взял? Просто моего блога не хватило бы для столь важной миссии. Вот и пришлось навестить Федота Степановича. Я едва ли не на коленях просил его прочесть мою работу. Но он всё же прочёл. Прочёл и поместил на первой странице!

Ещё через несколько дней мне снова пришлось прийти в наш отдел полиции. Там, конечно, снова формальности, благодарности, извинения… Но не они меня интересовали. Его арестовали. Я хотел поговорить с ним. С убийцей. Хотел посмотреть ему в глаза. За помощь в раскрытии дела мне даже позволили это.

Меня провели в специальную комнату. Он сидел напротив меня и морозил своим холодным взглядом. Но в глазах не было ничего… Он был… Пуст. Однако заговорил первый.

- Потому что видел, как умирали души, - ответил он на мой вопрос до того, как я успел его задать, - Каждый преступник, которого приводили сюда, не от хорошей жизни ступал на этот путь. Мир обошёлся с ними жестоко. Дико, но для кого-то преступления — всё ещё способ выжить. Не для всех… Но я и говорил не со всеми. Знаешь, всё почему? Потому что их не слышат, понимаешь? И когда я беседовал с ними в этой самой комнате, им просто хотелось, чтобы их услышали… А я их слушал, наблюдая, как гаснут глаза напротив, и как безнадёжность проникает в самое сердце. Приговор им не вынесли ещё, но они уже не верили, что что-то можно изменить. Изгои человечества. Им оставалось только прятаться в себе и ждать конца. Тогда я давал им ключик к свободе. Ампулу с ядом, как конец всех мучений. Вы не поймёте, должно быть…

- А сейчас, оказавшись на их месте, ты хотел бы того же? - спросил я тихо. Мой собеседник молчал. А я продолжил, - Знаешь, почему? Потому что Оттуда ключика нет. А пока ты жив, всё ещё можно исправить…

Мы говорили с ним ещё не долго, а потом я вышел на улицу. Уже сгущались сумерки и загорались фонари. Ливень бросал осколки звёзд прямо мне под ноги, и они вспыхивали на миг земным человеческим светом, разбиваясь о мокрый асфальт. Я молча шёл по серым камням мостовой, скинув, наконец, безразличную маску. Капли дождя на моих щеках от чего-то становились солёными. Перед глазами стоял образ Его. Равнодушия. Таким, каким я видел его однажды на Болотной площади - не видящим, не слышащим, неприступным. Источником людских пороков. Мне хотелось от него бежать, и я даже побежал, словно это могло бы помочь. Боже! Кто бы знал, что открывать сердце миру так больно! В мыслях всё ещё звучал диалог с убийцей, а в душе эхом доносился голос брата. Но, если уж прятался от всего этого за стеной безразличия, то только пройдя через эту боль можно вернуться обратно, вновь познать истину. Обиды, убийства, войны… Сколько жизней ещё прольётся, прежде чем каждый из нас победит в себе это зло? Сердца людей закрыты, и ключ потерян. Но что могу поделать я?..

Я думал об этом уже в подъезде, не спеша поднимаясь по лестнице. Быть может… Нет, но я же обещал себе… И всё-таки…

Ключи. Я мог бы превращать слова в ключи. Я мог бы снова писать. Открывать сердца людей и помогать справляться с болью. Нет, в редакцию я больше не вернусь. Никаких статей. Я напишу книгу. Нельзя мне сейчас замолкать. «Решено!» - подумал я, открывая дверь. Но сначала…

Медленно-медленно поднял я с пола ключик. Отворил стеклянную дверцу. Вставил в скважину. И повернул. Голос старых напольных часов в прихожей снова меня встречал. Говорил же, поправимо…

Тик… Так… Тик...

Егоров Кирилл. Ключ потерялся

Домовой сидел в углу и мёрз. Он кутался в старый тулуп и ворчал в адрес людей, которые развели в помещении такой холод. Он помнил лучшие времена, когда квартира была квартирой, а не офисом, когда люди, жившие в ней, встречали гостей, смеялись, пели под гитару и выращивали фуксии на подоконниках. Тогда в доме было тепло. Домовой щеголял в цветастой рубахе и неслышно подпевал. Потом настали времена похуже: весёлые жильцы съехали, квартира стала конторой. Гитару сменил стук костяшек на счётах, смех стал редким, а на подоконниках вместо фуксий выросли кипы картонных папок. В доме похолодало. Невидимому Хозяину пришлось надеть тёплый жилет.

Прошло время, и контору стали именовать офисом; самую большую комнату разделили перегородками из гипсокартона и оргстекла на маленькие будочки, в каждую впихнули стол, стул и тихо жужжащую машинку под названием ноутбук. Картонные папки на подоконнике уступили место электрочайнику, который каждый полдень пугал Домового пронзительным свистом. Работники чаще всего сидели за своими местами, уставившись в мерцающие экраны, почти не разговаривая друг с другом. Только во время обеденного перерыва наблюдалось лёгкое оживление в районе чайника-свистуна.

Последняя партия служащих задерживалась здесь уже довольно долго. Хозяин понимал, что уже как-то нечаянно привык к этому коллективу. Молодой вихрастый Андрей занимал первую кабинку от двери. Парень был невысоким, подвижным, работал на совесть, хвостов по отчётам за ним не водилось. За ним за перегородкой из оргстекла восседала Кристина Павловна – главный специалист отдела и по совместительству главное око и ухо офиса. Дама приближалась к заветному пенсионному возрасту, знала всё о работе и практически всё о сотрудниках. Иногда Домовому казалось, что пронзительные глаза Кристины Павловны видят даже его, сидящего в углу. Он как-то даже рискнул прочитать её мысли и успокоился: дама, как оказалось, просто рассматривала щель у плинтуса, опасаясь появления из неё мыши. В следующем мини-кабинете работала Вика Махромова, которую созвучно фамилии и ярко-красному цвету волос все любовно звали «Мухоморчик». Виктория даже из-за тусклого стекла своей кабинки умудрялась сиять молодостью и красотой. От этого сияния страдали Толик Соломко и экономист Борисович. Толик занимал место напротив Вики; он по настоянию мамы срочно искал жену и был незаменим в случае зависания компьютерных программ. Борисович в программах разбирался мало, ностальгировал по старым деревянным счетам и Викторией любовался исподтишка, опасаясь насмешек. И вся эта бригада имела одну общую страсть – интернет.

Вначале Домовому самому было интересно неслышно бродить по кабинкам и через плечо сидящего заглядывать в монитор. Он узнавал много нового: какой каблук будет модным в этом сезоне; когда нужно обрабатывать деревья медным купоросом; что только основательная прокачка танка даёт шанс на победу в очередной битве; что пароль на сайт знакомств – день рождения Толиковой мамы, а сам Соломко предпочитает брюнеток. Но потом Домовому стало скучно, бесконечное мелькание сайтов утомляло его. Беспокоило Хозяина и то, что, поглощённые ими, сотрудники офиса даже в обеденный перерыв друг с другом почти не общались. Даже чай пить повадились каждый в своей кабинке. Именно тогда холод в помещении стал почти невыносимым.

«Всё из-за того, что атмосфера здесь неблагоприятная, тепло же от людей идёт, от эмоций добрых и позитивных, от шуток и улыбок, сочувствия и доброты. А они здесь друг другу – никто! Разгородились перегородками и своим равнодушием. А ведь сколько лет вместе трудятся, не совсем же чужие! – сердито думал Домовой. – И этот ещё, интернет, будь он неладен! Даже чай отдельно пьют, а ведь есть же стол общий!»

Нужно было спасать себя и коллектив, поэтому Домовой разработал план. Начал он с выкуривания сотрудников во время обеда из прозрачных будочек. С Андреем и Толиком было предельно просто – Домовой пару раз во время чаепития подтолкнул их под руку. Брызги в опасной близости от ноутбука быстро выгнали мужчин к столу у окна. Вике Хозяин незаметно выключал монитор, и когда она шла звать на помощь Толика, то там и оставалась. С Борисовичем пришлось повозиться. Чай он пил прямо из большого домашнего термоса, и подбивание под локоть не срабатывало. Но зато мужчина уважал всякого рода мистику и сверхъестественное, потому, когда во время перерыва мышка от ноутбука стала ползать по столу сама собой, Борисович тоже поспешил присоединиться к коллегам. Но труднее всего было выжить из домика-укрытия Кристину Павловну. Женщина в обед пила исключительно кефир, включать монитор умела, а беспричинно ползающую компьютерную мышь объясняла дефектом колёсика. И тогда Домовой призвал на помощь ту самую настоящую мышь, которую всё время высматривала Кристина Павловна. Серый зверёк по просьбе Хозяина прошелся по полу кабинки, и этого было достаточно, чтобы женщина вместе с кефиром тоже ушла к столу.

Разговор завязался сам собой, в комнате заметно потеплело. Борисович рассказал свежий несмешной анекдот, Вика похвалила новую стрижку Андрея, а Толик – свой новый свитер. Андрей неожиданно предложил Кристине Павловне сушку, а та угостила его яблоком. Домовой расчувствовался и начал стягивать с себя тулуп. Но тут в одной из кабинок раздался звук «дзинь», который уведомлял Андрюшу, что его новый танк прокачался. Андрюша глотком допил остатки чая и побежал к себе. За ним, вспомнив, что у него есть три неотвеченных от интернет-красавиц, ушёл и Соломко. Убедившись, что компьютерная мышь недвижима, сел на рабочее место Борисович. За ним вернулись в кабинки женщины. «А ведь ещё полчаса перерыва, - сокрушался Домовой, - что вам там, в интернете, мёдом намазано что ли?». Так он проиграл первую схватку с великой паутиной.

Помог случай. Во время грозы сгорел роутер, и весь офис жил в ожидании установки нового. Чувствуя, что это хороший шанс отвлечь людей от интернета, Домовой всячески мешал установке оборудования: выключал автомат на счётчике, ставил подножки мастеру, перепутывал кабели, но техотдел работал на совесть, трудностей не боялся, и вскоре роутер был установлен. Сложный пароль от вай-фая был записан на бумажке и вручён для хранения Кристине Павловне как самому ответственному сотруднику. Случилось всё это уже в конце рабочего дня, и возможности нового беспроводного соединения предстояло испробовать лишь завтра. Однако утром выяснилось одно нехорошее обстоятельство.

- Ключ потерялся, - дрожащим голосом объявила Кристина Павловна.

- Какой ключ? – почти хором спросили Толик, Борисович и Вика.

- Ключ от ящичка, в котором я листик спрятала, - тем же дрожащим голосом пояснила Кристина Павловна, - листик с паролем. От нового вай-фая.

В комнате зависла тишина. Только что-то стукнуло в Викиной кабинке: у Мухоморчика из рук выпал тюбик губной помады.

- Не смертельно, - бодро заявил Толик, - сейчас все вместе поищем. Вы, Кристина Павловна, где его в последний раз видели?

Там, где ключ в последний раз видела Кристина Павловна, его точно не было. Потеряйся бы он где-нибудь в джунглях Андрюшиного рабочего стола или в лёгком беспорядке у Вики, это было бы понятно, но ключ исчез среди хронического порядка на столе у главного специалиста Кристины Павловны, которая никогда ничего не теряла, кроме бутылочки с клеем ПВА после урока труда в далёком 5 классе. Искали долго и тщательно, перерыли все кабинки, все рабочие столы, и под ними – ключа не было. В разгар поисков молодой ум Андрея выдал новое радикальное решение.

- Взломать ящик стола да и всех делов, - бодро заявил парень, - и нечего расстраиваться, подумаешь, проблема.

- А как я это шефу объясню? - ужаснулась Кристина Павловна. – Сломаем новый стол, он же денег стоит. Из зарплаты вычтут же.

- А мы скинемся, - предложил Борисович.

Толик, прикинув стоимость стола, поддержал Кристину Павловну:

- Нет, ломать не будем. Дорого обойдётся. Потерпим как-нибудь без интернета.

- Ага, мы потерпим, - хмыкнула Вика Мухоморчик, - а ты вот как без своих подружек виртуальных вытерпишь?

- Кто бы говорил, - Анатолий чуть покраснел, - сама небось иностранцами холостыми интересуешься втихомолку. Вы, женщины, точно больше в интернете сидите. Вон Кристина Павловна тоже всё по онлайн- магазинам бегает, скидки высматривает.

- Что сразу Кристина Павловна? Я, кстати, ерунду не покупаю, только самое нужное для дома и дачи...

Слово за слово, и словесная перепалка закипела, каждую секунду грозя перерасти в настоящую ссору. Спас ситуацию всё тот же Андрюша:

- Ну что мы в самом деле! Давайте ещё ключ поищем что ли? Если не найдём, завтра мастера позовём. Данные свести мы и без сети можем, а отправим позже. Время пока терпит. Что ж мы, правда, без интернета день не проживём?

Не придумав ничего лучшего, все согласились с его предложением. Закипела работа, которая, как оказалось, без интернета делалась ещё быстрее.

А в обеденный перерыв все дружно, как по команде, потянулись к общему столу. Лёгкое чувство неловкости после недавней перепалки чуть было не переросло в молчаливое чаепитие, но всё же вылилось в дружескую беседу. Все смеялись, вспоминая, как искали злополучный ключ, выдвигали самые невероятные версии о том, куда он мог запропаститься. Кристина Павловна неожиданно для себя самой раскрыла секрет фирменного яблочного варенья, Борисович признался, что с детства пишет стихи, Толик ни с того ни с сего пригласил Вику на свидание, а та вдруг согласилась. Андрюша прихлёбывал чай и улыбался, а потом сказал:

- Я вот тут подумал, ну их, танчики эти… А то ведь совсем одичал. Сейчас вот как хорошо с вами поговорили. Может, на самом деле иногда нужно остановиться и попить чаю с хорошими людьми? Поговорить о всяком. Может это правильно и неспроста, что ключ потерялся? А?

Довольный Домовой красовался в новой цветастой рубахе из тонкого ситца. Ему было тепло и уютно здесь. Под плинтусом мышь хоронила ключ от ящика стола, где лежал листик с непонятной надписью. Завтра вместо того листика будет другой, снова замигают включённые мониторы, снова появится интернет. Но всё же одну свою битву Домовой выиграл.

Емельянова Елизавета. Лапша без морепродуктов

По старому окаменевшему руслу не бежало ни ручья. Зеленовато-аквамариновое небо, подсвечиваемое облаками, отскакивало бликами от камней, превращая узор ракушек и кораллов в тусклое марево. О жизни на дне не приходилось и думать – даже самые смелые скаты не решались подлететь и на метр ближе кудрявой линии из серых валунов. Редкие лавочки, покосившиеся от сырости и облюбованные полипами, стояли одинокими серо-белыми силуэтами на фоне неба… На одной из них сидит небольшая девушка, уложив рядом с собой сумку из материала, похожего на маслянистые водоросли, в которой что-то гибко отсвечивает на солнце. Босые ноги не достают до бурого песка, руки уперты в доски, а бирюзовые с жёлтым по краям зрачков глаза ворочаются туда-сюда, будто не наблюдали этот пейзаж на протяжение десятков лет.

Она сидела так еще долго, болтала пятнистыми ногами, шевелила пальцами и машинально поглаживала перепонки. В голове почему-то была лапша, настолько тугая, что палочки бы не просто остались стоять, попытайся кто-нибудь воткнуть их внутрь – они бы даже не смогли втиснуться между этими крепко сплетенными мысленными лентами, слипшимися от недостатка масла и других ингредиентов… Отряхнувшись от задумчивости, она перекинула сумку через плечо и направилась к отрешенно стоящим неподалеку домам. Девушка ускорила шаг, вклинившись в поток скатов, следовавших по тому же маршруту. Тянулись мимо минуты, через некоторое количество которых она уже пересекла черту города. Дома были пятиэтажные, охристые, синеватые и зеленые, совсем уже обвалившиеся и достаивающие свой век. Провода, пущенные от одного бетонного столба до другого, отразились в ее глазах двумя-тремя параллельными линиями… Девушка остановилась, рука с кольцом в перепонке меж указательным и средним пальцами потянулась к сумке, а глаза напряженно изучали провода. Она достала лист стекла размером с небольшую форточку и еще несколько предметов. Стекло поместилось между столбом и глазами, другая рука в это время отвинчивала крышку жестяного резервуара, закрепленного на левом запястье, кисточка обмакнулась в пружинящую темно-жженую жидкость и стала очерчивать по стеклу линии… Линейки в тетрадях, линовка, разлиновать, систематизировать. Ассоциативный ряд закончился с последним мазком, руки всё убрали, а обратным концом кисти нацарапали в углу имя «Къяра». Когда этот обряд был окончен, стекло отправилось в пустой карман рюкзака, где и начала застывать, потрескивая, краска… Девушка устремилась дальше. Обычный день подходил к кульминации - обеду, её традиции.

«Старик и море» был на том же месте. Из-за козырька киоска выглядывало намалёванное облупившейся краской щупальце, а надпись красным строгим, комично-грустным шрифтом на голубом фоне гласила: «Вход только для мореанцев». У огромного окна, занавешенного изнутри, толпилась кучка скатов. Они таращили стоячие глазки на закрытые полупрозрачные шторы в надежде хоть увидеть лакомые рыбные ошмётки, лежавшие на витрине у кассы… Къяра, осторожно обогнув их, открыла звякнувшую дверь, вошла и плотнее прикрыла ее за собой – травоядные скаты умирали от морепродуктов. Старик и «Старик» были на своих местах – один сидел в углу комнаты под оранжевой лампой и читал старую газету, а второй висел у кассы на опорках и хрипло-ржавым голосом бодро шуршал что-то про психологию.
– … Кричат только усталые, ссорятся несчастные, а молчат уверенные!.. – его голос резко сменился, взяв тональность выше. – Но если люди молчат, это не обязательно уверенность, напротив! Кто-то может проживать тысячи лет всего за один год и молчать о том, что тяготит его и тормозит во времени…

«Старик» резко смолк. Что-то сдавленно щелкнуло, он перешел в гостеприимный режим.
– Добро пожаловать, мадам или месье. Чего желаете?
– Мне как всегда, – проглатывая звук «н», сказала Къяра.
– Спасибо за заказ. Что предложите в обмен?
Девушка выложила перед ним на дощатый прилавок несколько ракушек и обломков кораллов.
– Достаточно?
– Да, спасибо, что употребляете нашу продукцию! Ожидайте, ваш заказ готовится.
Къяра скинула сумку и уселась у окна, по которому скользили смутные силуэты скатов. Старик, оказавшийся теперь напротив нее, уловил движение краем глаз в больших очках, коричная складчатая кожа растянулась около губ и щек, а тонкие и длинные, как хвост ската, усы описали небольшой круг в воздухе и приподнялись в улыбке.
– Къяра…
– Здравствуйте.
Хрустнула сминаемая газета. Къяра смотрела на мелькающие на стене слева тени скатов. Старик скрестил ноги и посмотрел на девушку.
– Тебе ведь вроде где-то около 29, девочка? – тихим голосом спросил он.
– Не знаю. 29 больше 10?
– Да, почти втрое.
– Не знаю.
– Ты ведешь себя не как ребенок, не как взрослый. Ты где-то у себя внутри, а наружу так и не выходишь… Я хотел только узнать…
– Я знаю, к чему вы клоните. Я ничего не поняла и не нашла, перестаньте уже об этом спрашивать.
Къяра сидела неподвижно, глядя на тени скатов. Старик грустно вздохнул.
– Прости. Просто я устал от этого всего. Я привык к большему, чем то, что может дать такая жизнь, я ведь был…
– Я понимаю. Извините. Я никак не могу на себя повлиять, увы. Я понимаю, что вам здесь плохо… Я чувствую. Мне просто нужно что-то… Не знаю, что. Вы мне не говорили, почему все так случилось. Я давно вижу, вы знаете. Всё надеялась, что сами поймете и расскажете.
Старик раскрыл глаза от испуга, они теперь занимали все пространство в линзах очков.
– Ты… Откуда? Черт бы побрал этих мореанцев!
Къяра выжидательно наблюдала за ним, Старик поежился.
– Всегда одну тайну оставляйте себе! – внезапно выкрикнул «Старик», резко оборвавшись на конце фразы и замерев.
Старик шумно выдохнул.
– Понимаешь… Когда всё случилось, ты была маленькой. Твои родители… Нет, почему родители… Создатели. Твоими создателями стали два человека. Таков был порядок в старом мире, что люди были творцами природы и всего, что в ней есть. Я человек, но уж стар. Не могу так делать, как раньше мог… Только на «Старика» нашего и способен сейчас, он из биомеханизмов как-никак… Так вот, твои создатели тогда сделали так, чтобы в тебе проявилось что-то человеческое. Рано или поздно ты должна постигнуть некую истину, которая позволит тебе тоже стать создателем, и главный закон создания и творчества должен подтвердиться – творение само станет создателем. Это следующая ступень, самое главное событие за тысячи лет, считая с катастрофы... Как говорили мудрые люди в прошлом, произойдет что-то абсолютно особенное.
Глаза девушки, горевшие ослепительной желтизной, впивались в губы Старика и ловили каждое слово.
– Абсолютно особенное… Что же?
Он с улыбкой пожал плечами.
– Не знаю, рыбка. Знаю только, что, когда расскажу тебе, должен собраться и ждать.
– Чего?
Старик вздохнул.
– Более точных инструкций мне не давали... Твой обед уже готов.
– О... Хорошо...
– «Старик» бурю обещал... Ты домой?

Она быстро вышла из лапшичной и, отодвинув от открывшегося входа скатов, закрыла дверь. Отсюда до её дома было недалеко – через минут 7 она уже поднималась по обколотым ступенькам лестницы. Войдя в незапертую дверь, она подняла стеклянный купол над дырой в стене и потолке первой комнаты. Первая жирная капля шмякнулась на стекло и, распластавшись неровным дырявым кругом, начала медленно сползать вниз, оставив после себя колючий круг разводов – следов минералов и солей. Девушка прошла дальше и села на запятнанный краской матрас, задернула плотные шторы на слепом окне и зажгла свечу, чтобы стало светлее. Стены комнаты, обвешанные зеркалами, отражали голубоватое пламя, подсвечивая изнутри сотню автопортретов Къяры. Эмоции и выражения лица на всех портретах были одинаковы. Как ни хотела она понять... У нее не получалось выразить невыразимое. Тихо положив в звенящий ящик высохшее стекло из сумки, она подвинулась к стене, достала палочки, лапшу и начала есть, смотря в штору. Создатель. Так хочется быть им, творить новые вещи... Но мысли всё равно были зажаты и однообразны. Лапша подходила к своему логическому концу, а то, что нужно, не появилось. Къяра скользила безнадежным взглядом по портретам, смотревшим на неё. Она видела свои брови, глаза, нос, губы... Щупальце... Что? Все её черты, висящие на стенах, складывались в изображение щупальца осьминога. Она вздохнула, присматриваясь к этому и поднося ко рту палочки... По нёбу растёкся солоноватый, терпкий и сложный вкус... Девушка удивлённо выпрямилась. Вкус. Эмоции. Она не поняла, что случилось, это произошло в одну секунду. Къяра закрыла глаза от захлестнувших её чувств, новые ощущения разрывали на части... Ноги будто толкнулись в землю, амортизировав падение. Её обдало холодом и уверенностью... Она открыла глаза. В уши бил монотонный, красочный шум узкой улицы, было темно и ярко. Вокруг неё шли люди, быстрые и многочисленные, чувствовалась энергия, которой веяло от них, она была во всём: в высоких зданиях из стекла, в странных машинах, в одежде людей... И в неоновой вывеске прямо перед Къярой, на которой осьминог держал надпись «Старик и море». Къяра, вдыхая раз за разом этот мир и не в силах надышаться, увидела в витрине отражение – силуэт женщины с волнистыми и длинными каштановыми волосами, темными, сиявшими карими глазами и веснушчатой обычной кожей... Над ее головой в отражении светилась надпись: «Открыто! Только 30.03.3030! Скидка 30% на все блюда!»

Она вошла внутрь. Здесь было суетливо и быстро, все сидели, стояли, толпились и были людьми, настоящими... Всё как в тумане… Къяра подошла к стойке с каким-то прибором, в который люди вставляли карточки... Знакомая коричная складчатая кожа осветилась оранжевой лампой, знакомое лицо опять растянулось улыбкой.
– Здравствуй, рыбка. Чего желаешь сегодня, а?
В маленькой, теперь человеческой голове уже всё на местах. Къяра легко, свободно улыбнулась. Ей было хорошо, всё было хорошо. В мозгу появлялись новые ингредиенты, запахи, мысли и чувства... Будущее этого мира в неопределенности... Она сможет повлиять на него, создать что-то? «Только при одном условии», – подумала она. «Если попробую что-то новое, что-то вроде...»
– Лапшу… с морепродуктами.

Епифанова Дарья. Живи, Лешка!

Ох, как же мне всё это надоело! Режиссёр говорит, что всё хорошо, правдоподобно, а ведь вижу, что-то не то. Иногда прихожу после съёмок уставшая, голодная, но спать не ложусь, всё пересматриваю разные советские и современные фильмы о войне. Всё пытаюсь понять то, что не могу передать я. Никогда не думала, что играть главную героиню в военном фильме - это так сложно. Но нет, эти просмотры лишь отбирают у меня время, не могу я уловить самое главное. Просто не могу! Снова иду на съёмки, спать хочется ужас, листаю ленту в своём телефоне, как вдруг слышу старческий голос за спиной:

-Дочка, не могла бы ты помочь мне с сумками? - старенькая женщина в длинной юбке и в теплой вязаной кофте стояла с полным пакетом из продуктового магазина, а второй был на полу, из которого выкатились апельсины.

-Да-да, конечно, - я без раздумий подняла фрукты, опустила их в пакет и пошла за бабушкой.

- Как же Вы, бабушка, такие тяжелые пакеты носите? - удивилась я. - У Вас, наверное, семья большая.

-Да, вот внуки приезжают на выходные, готовлюсь. Каждую пенсию откладываю деньги, чтобы дать детям то, чего в детстве не получила я, - женщина устало вздохнула.

-Неужели в ваше детство печенья и конфет не было?

-Было, дочка, всё было. Только вот мне в детстве доставалась только кусочек сухарика, а если повезёт, то хлеба. Голодным было моё детство. А ведь всё было, но в один миг это всё у меня забрали.

-Кто же забрал, бабушка?

-А то не знаешь, дочка. Фашисты, дочка, фашисты.

Дальше мы молча направились к подъезду, где жила эта женщина. Она жила на третьем этаже, а ведь в этом доме не было лифта. Как же мне больно было смотреть на то, как тяжело поднималась по лестнице моя знакомая. Представьте только, как она ступенька за ступенькой поднималась бы к своей квартире, ещё и с такой неподъемной ношей. От этой мысли мурашки побежали по коже. Я зашла в квартиру и поставила пакеты на стол в кухне.

-Идём, дочка, я тебя чаем напою.

Она налила и поставила одну кружку мне, а вторую - напротив для себя.

-Где-то я видела тебя, - прищурившись, сказала бабушка.

Мне стало неловко. Не хотелось говорить, кем я работаю.

-Даже и не знаю, бабушка. Скажите, а Вы на войне были, немцев били?

-Нет, на фронте не была. Мне на тот момент было 13 лет. А моему брату восемнадцать, - по щеке женщины скатилась одинокая слеза, - Его забрали сразу же после выпускного. Если бы ты знала, какой для меня это был удар. Представь, как понять ребёнку, что его лучшего друга забрали, возможно, навсегда. Рано пришлось повзрослеть. - Бабушка снова тяжело вздохнула.

- С утра до утра мы вязали варежки, шапки, носки для солдат. А я так надеялась, что одна из этих варежек согреет от холода моего Лёшку, - женщина сморгнула слёзы и продолжила дрожащим голосом.

- Страшно... - почти шепотом проговорила она. - Каждый день двое из нас должны бежать к ближайшему отряду и относить всё, что связали за ночь. А я, дурочка, рвалась каждое утро. Хотела найти братика. Просто его увидеть.

Всё это время я слушала с замиранием сердца. Кажется, я стала понимать, чего так не хватало в моей роли.

- А ведь раз в неделю, но мы узнавали о гибели одного или другого нашего товарища. А я всё рвалась, всё рвалась. И вот дошла и до меня очередь. Я с трепетом в груди побежала вместе с подружкой к окопам, в которых сидели уже наши соколики. Как вдруг что-то загудело над головой и в ста метрах от нас взорвалось. И я увидела знакомую фигуру, которая вылезла из окопа и побежала стрелять во вражеские самолёты. Высокий, белокурый, мой братик! - К тому времени из моих и её глаз лились две струйки горьких слёз. - Мы подбежали к нему и потащили к нам на завод. У нас работала одна медсестра, все надежды возлагались только на неё. Тяжелым был жутко солдатик, но мы нашли в себе силы и смогли дотащить. Подружка побежала за медсестрой, а я осталась с парнишкой, взяла платочек и стала вытирать ему лицо от крови, слезки капали ему на щеки, лоб, грудь, а всё кричала: "Держись, родненький, давай! Живи! Лёшка! Живи!" Но вытерев слёзы, которые мешали мне взглянуть на родное лицо, я поняла, это не мой Лёшка. Но я продолжала кричать: "Живи, Лёшка! Живи, родненький!" Подбежала медсестра, забрала его, позже его увезли в госпиталь. А я всё думала, как он там. Как его здоровье? Война закончилась, а я осталась жить дальше. Осталось жить во мне и лицо того чужого Лёшки. Прошло несколько лет, я окончила институт, стала работать в городской больнице и однажды увидела знакомое лицо. Он не узнал меня. Да и как мог узнать? Он же был тогда без сознания. А я только и могла сказать: "Лёшка". Позже мы разговорились, я рассказала ему о том случае, а он мне признался, что в его отряде был мой Лёшка, мой братишка, но сейчас уже никто не знает, что с ним.

Долго мы ещё разговаривали с бабушкой. А я всё не могла поверить, насколько смелыми были дети во время Великой Отечественной войны. Я ушла только тогда, когда пришли внуки той самой бабушки. К ней подбежал белокурый мальчишка, бабушка его обняла и сказала: "Здравствуй, Лёшка". На глаза снова наворачивались слёзы, я вышла, попрощавшись со всей семьёй.

Месяц назад наш фильм появился на экранах кинотеатров. А всё продолжала ходить к моей спасительнице.

Иванов Алексей. Третий сон седьмого айфона

Типичная квартира городского человека может состоять из разных предметов: кресла, дивана с кучей подушек, телевизора на стене, шкафа со стеклянными дверцами, в котором лежит множество книг и дисков. На рабочем столе (он же является и компьютерным) почти всегда возвышается куча бумаг, шариковых ручек и один карандаш, вечно не заточенный, но, по мнению хозяина, изящно смотрящийся среди всего этого хлама. В квартире есть кондиционер, зеркальный столик вместе с зеркалом, под телевизором и в двух углах главной комнаты находится стереосистема, вентиляция, откуда постоянно, особенно ночью, доносятся разные звук. На тумбочке, возле кровати, лежит моя зарядка. Мы с ней оба боимся такой жидкости, даже не знаю, как сообщить, …а – вспомнил, воды!

Позвольте представиться, я – седьмой айфон. Живу в той самой городской квартире. В ней есть такие места, в которых мне лучше не находиться. Например – ванная. Для меня это самое опасное место. Хоть я и водонепроницаемый, я не раз и не два падал на пол, в раковину и даже … не помню куда. Помню только свободное падение и всё. Несколько раз я терпел позор – был невольным виновником того, что у меня «глючил» экран. Тогда приходилось перезагружаться со словами: «Ух, гад же ты»!

Мы больше проводим времени вместе с моим хозяином, между нами огонь, трепещущий взгляд и …. 5%!!! В это время хоть говори ему, хоть не говори, что заряд батареи 5%, всё равно будет теребить мой экран.

Ну да ладно, поговорим теперь о нас, я имею в виду всю технику в доме, кроме плеера, его уже шесть недель никто не видел. Начну, пожалуй, со всеми любимого пульта, но его тоже никто не видел со вчерашней ночи. Тогда расскажу про мою подругу Nokia 3310. Да, да, такие ещё есть. Бессмертная модель и, хоть ею никто не пользуется, она здорово умеет рассказывать про прошлое, про то время … но не буду вдаваться в подробности, иначе батарея сядет. Следующий мой не менее любимый собеседник –колонка. С ней мы переговариваемся и обмениваемся музыкой, но самый дорогой мне человек, ой, то есть друг –Wi-Fi раздатчик. Ведь именно благодаря ему я могу появиться в интернете, посмотреть, как живут другие телефоны. Компьютер-с ним мы постоянно спорим, у кого больше память, больше функций, больше … ну, в общем, вы поняли. Но это ещё не все, мои друзья, есть ещё принтер, ноутбук, наушники, второй пульт от телевизора (его к щастью видели) и многие другие.

Но вот что я хочу вам рассказать. Недавно, а точнее две зарядки назад, со мной случилось то, чего никто не ожидал: мне было видео, или, как говорят люди, сон. Снилось мне, что я в мягком чехле, на моём экране нет ни единой царапинки, и тут я увидел её: великолепную, замечательную, беспроводную-зарядку! Как я уже говорил, она была прекрасна, но вам может показаться, что этого как- то мало для айфона, но вы даже не догадываетесь, как мне важна эта зарядка. Во-первых, она, как и все зарядки, даёт мне энергию, во- вторых, это приятное чувство, которое тебя охватывает, когда она насыщает тебя энергией, и ты сразу чувствуешь прилив сил, твой процессор начинает активнее работать, и ты как будто заново рождаешься, а в- третьих, она беспроводная, следовательно, она даёт мне намного больше и быстрее энергии, чем все остальные. Теперь можно описать саму зарядку. Она была чуть больше меня и имела идеально гладкую форму круга, по краям сверху и снизу мягким синим светом светилась подсветка, наверху располагался сенсор, через который по сети Bluetooth передаётся та самая энергия. Общаться с ней было приятно, она рассказала мне очень много интересного про свои функции и про то, как она была сделана, вообще, всё в таком духе. Потом я рассказывал ей о себе, о моей жизни в магазине, а потом и в квартире. И вот, когда я уже хотел было подзарядиться, меня …включили!

Сон прервался и я, увлекаемый руками хозяина, начал путешествовать по квартире. Вкратце расскажу, где я был и что со мной было: десять минут в руках хозяина в спальне, двадцать минут на кухне, пятнадцать минут в ванной, выпал из рук три раза, потом сидели на диване, то есть он сидел, а я лишь слушал телевизор, периодически отправляя SMS, потом сорок минут пробыл внутри дивана (случайно попал в щель) встретился с плеером.

И тут раздался хохот, который, наверняка, было слышно даже из спальни. Прошло несколько минут, и тут диван озарил свет, к нам потянулись руки и положили на пол, после чего меня отключили, а что стало с плеером, я не знаю. Наверное, веселится где-нибудь в куртке.

Итак, это и есть моя история про мой сон, про хозяина и про…

- Компьютер: Семёрка … семёрочка … седьмой, заканчивай диктофон записывать, я тут такую зарядку на AliExspres нашёл.

Sorry, т.е. извините, я бы хотел ещё рассказать вам про мою жизнь и т.д., но, пока хозяина нет дома, это единственный шанс, потому что я, как правило, постоянно у него в руках, в кармане, в портфеле в…

-Ну, где ты там виснешь? – спросил компьютер.

-Иду, иду. Ну что ж, до новых и скорых SMS.

Краснобаева Вера. В дыре тороида

Ждет… Ждет. Пятый час минул. Последний окурок давно утонул в грязи лужи. Кнопочный телефон под пальцами пищит – набирает номер.

Гриша? Добрый день. Это Абрамов Александр Михалыч. Я вот оказался на один день в Ленинграде и захватил для тебя несколько книг…

Гриша, я надеюсь, это все-таки может быть тебе интересно. Там томик – переписка Колмогорова и Александрова. Вообще много вещей… Совсем неинтересно?

Ну, хорошо.

Тогда что же? Одиночество не может продолжаться вечно.

Да, конечно, конечно. Работать, между прочим, нужно, независимо ни от чего. Простая практическая проблема. А если я тебе положу их в ящик, то ты их просто выкинешь?..

Ну, извини, если нарушил твой покой и… поступил неловко. Но я думаю, что ты здесь неправ.

Раскладушка захлопнулась. Ботинки пошли строить график на лужах, отчеканивая четкие точки.

Гриша, Гриша… Он с самого детства упрямый. И не то, что упрямый - безукоризненно честный. Вниз по оси Z, в метро. Да, да, метро. Едем в сторону Купчино. Грише семь лет, и он немилосердно потеет - меховая шапка с опущенными ушами завязана наглухо. Гриша, ну развяжи шапку, жарко же. Нет! Я маме обещал не развязывать - и не буду.

Что, что, а математика ему подходила точно. Нравственностью и аскетизмом. Ты с ней один на один. Кто кого? Ничьей не отделаешься. Победил – тебе правда, проиграл – полетел в пропасть тора.

Мимо гладкого многообразия колонн Мариинки, по оси X Театральной площади. Когда мы с Гришей в последний раз виделись, говорили о Мариинском. Музыка – отдушина, когда летишь в дыру тора. Это было спустя два года, как он вернулся из штатов. Не знаю, был ли он в галереях и концертных залах в Америке, говорят, там они бесплатные. Нет. А было, наверное, так: шум Манхеттена, ноты Шопена из закрытой двери кабинета, разговор с Гамильтоном о потоках Риччи и непрерывности пространства. Потом – самолет, дом, затворничество. Он хотел задуматься на несколько лет. И задумался.

За семь лет гипотеза Пуанкаре сыграла на Грише все комбинации октав торичных ноктюрнов… Каждый день давала веревки потолще. Он вязал узлы покрепче, искал способы распутать петли в любом пространстве – доказать, что вселенная – сфера.

По оси Y, вдоль Почтамтской. Исаакий светит золотом купола сквозь сумрак давящего пространства. Знаю, он сюда приходил – купол и колоннада в своей сущности тороид, и рядом консерватория Римского-Корсакова.

Гриша, Гриша… 82-ой год, Будапешт, международная олимпиада. Твои лаконичные решения точно мелодичны, не как у других глухцов. Лаконичные… Лаконичное решение задачи тысячелетия так просто тебе не простят. И проблема, Гриша, не в Пуанкаре и даже не в тысячелетии.

Опять, тикая, текут часы. Берем начало координат – энтропию потоков Риччи. Одна, два, три петли стягивают доказательство. Три петли – маринованные во лжи скандалы, споры, статьи. Ну что, кто кого? Гамильтон или Гриша? Или математика уже не безукоризненно честна… Или не математика?

Московский вокзал: точка отсчета – тупик. Что ж, график построен. В руках два конца узла. Звуки Шопена из музея музыки говорят: его нужно стянуть.

***

Нет. Александр Михалыч. Мне это сейчас неинтересно.

Я сказал уже…

Я понимаю, что вам непонятно, но ничего не могу сказать.

Я то, что хотел сказать… Мне нечего вам сказать – все обсуждают пустоту. Всего хорошего.

Кузнецова Арина. Лупа неправильная!

Дорогая тётушка моя и благодетельница Дуся Залупина!

Пишет Вам от всего сердца я. У меня потерялся ключ от дома, и я целых пятнадцать вечеров уже его ищу. Могли бы Вы ко мне соизволить приехать и найти ключик? У Вас такая замечательная лупа есть… Я уже две недели не ходил в магазин по причине потери ключа. Хочется есть. Спасите.

Автор этих строк – Гена, которому, как вы уже поняли, срочно нужна помощь. Жил он в небольшом посёлке, где у каждого уважающего себя жителя была лупа. Однако подойти и попросить лупу у своих соседей Гена не решался. Дело в том, что он не мог общаться с людьми. Впрочем, если бы он всё-таки набрался смелости и выступил перед соседями, выглядело б это примерно так:

– Дорогая куча народа, есть у вас ли лупа, которую вы одолжите взаймы на несколько минут времени? Я уже совсем пятнадцать вечеров ищу ключ, но, будь я мёртвым трупом, найти его не имею!

Как бы то ни было, Гена уже давно смирился со своим «красноречием», поэтому ждал лишь одного: приезда тётушки.

Она появилась на вторые сутки. Всё в посёлке заскрипело, зазвенело, съёжилось. Гена, сидевший у окна, тоже съёжился, но как-то неудачно, потому что упал на пол вместе со стулом. Жители в панике выбегали на улицу, думая, что началось землетрясение. Увидев же тётю Дусю, облегчённо вздыхали, вытирали вспотевшие лбы и любезно кивали в знак приветствия.

В каждой руке у неё было по четыре сумки с загадочным содержимым, а за спиной виднелся рюкзак, набитый так, то вот-вот треснет по швам. Помимо этой необходимейшей, надо полагать, ноши, у тётушки была сногсшибательная логика и невероятная любовь к племяннику.

Радость, охватившая обоих при встрече, скоро сменилась удивлением.

– Тётушка, у меня взлетел вопрос: зачем ты столько в большом количестве вещей принесла?

– Ах, мой милый! Как это ЗАЧЕМ? Как это СТОЛЬКО? Я взяла лишь самое необходимое!!! Например, вот сумка с инструментами, чтобы починить стул, с которого ты упал. Есть и другие полезные вещи: морская соль, кирпичи, кошка, кроссовок, мешки для мусора, огурцы, топор, нитки, поваренная книга, компьютерная мышь, зеркало, огарок свечи….

Что только не привезла заботливая тётя Дуся! Естественно, захватила с собой и лупу. И сразу же начала действовать.

– Нужно, – говорит, – вынести все мелочи. Ключ потерялся в доме и лежит себе спокойненько где-нибудь в груде мелочей. Уберём лишнее, откроется большое пространство. Обзор. Обзор!!!

В приподнятом настроении Гена с тётушкой начали выбрасывать из дома мелочи. Затем вынесли посуду, одежду, мебель, бытовую технику… Сняли с петель двери, ободрали обои, разрушили стены, убрали потолок и пол второго этажа.

Тётя Дуся обвела глазами дом, точнее, пустую коробку, бывшую ещё этим утром домом. Она была в восторге:

– Идеально!

– Премного идеально! – подтвердил Гена.

– Начнём же поиски! – скомандовала тётя Дуся, зажав в своих крепких руках лупу с такой силой, что та сломалась.

– О, нет! – закричал в отчаянии Гена.

– Мой милый, ты опять, должно быть, всё перепутал, ведь надо сказать: «О, да!» Посуди сам: лупа была одна, а нас двое. Теперь лупы две! Каждому по лупе!

Вооружившись осколками лупы, бесстрашные сыщики взялись за дело. Миллиметр за миллиметром они исследовали поверхности стен и пола. Тётя Дуся даже пыталась залезть под крышу, но, поняв, что проще отправить туда племянника, приказала ему «показать, на что способен».

Гена стоял на трёхметровой шатающейся лестнице, вглядывался вверх, ему казалось, что ещё немного и… Вдруг Гена сорвался, упал на огромный тётушкин рюкзак. Это, конечно, не очень понравилось тёте Дусе (в рюкзаке были ёе любимые банные халаты).

– Тётушка, кажется мне, лупа неправильная.

– Думаешь? – она погладила по голове своего несчастного племянника. – Что это у тебя за воротом?

И тётя Дуся вытянула из-под рубашки Гены шнурок с ключом. Пять минут они сидели молча.

– Ты зачем его на себя повесил?!

– Чтоб не потерять…

Курдюмова Екатерина. Вот мне и тридцать…

– Остолбеней! – комментирует белобрысый ученик со щипаной челкой, когда Она, в пятый раз натерев эбонитовую палочку, подносит её к электроскопу. Стрелка прибора остается неподвижной.

Я наблюдаю за Ней из дальнего угла кабинета. Сегодня идет дождь, и чрезмерно высокая влажность влияет на результаты опыта.

Она смотрит с напускной свирепостью в сторону белобрысого мальчишки:

– Островерхов, я, кажется, давно не вызывала тебя к доске?

– Но почему меня? Вы полкласса давно не вызывали!

– Тем не менее, к доске придётся идти тебе!

Белобрысый Островерхов обречённо плетётся к доске.

– Надеюсь, мне не нужно напоминать тебе, что мы проходили на прошлом уроке?

– Заряд? – неуверенно произносит мальчишка, прислушиваясь к подсказке.

– Правильно. Вот и расскажи нам всё, что ты знаешь об электрическом заряде.

По лицу Островерхова за доли секунды пробегают, сменяя друг друга, испуг, напряжённая попытка что-то вспомнить, восторг озарения… Он издаёт облегчённый выдох и торжественно произносит:

– Существуют два вида электрических зарядов: положительный и отрицательный.

– Замечательно, – одобрительно кивает Она. – Продолжай дальше.

– Не, я так не могу. Вы лучше задавайте вопросы.

– Ладно, – соглашается Она. – Как ведут себя одноимённые заряды?

– Хорошо себя ведут.

– Нет, мне бы хотелось услышать, как они между собой взаимодействуют.

– Притягиваются.

– А если хорошенечко подумать?

– Оттягиваются.

– Ну что же, ребята, – говорит Она, когда в классе умолкает хохот, – не дадим однокласснику получить «неуд»? Ромашова, будь добра, расскажи нам этот материал, а ты, Островерхов внимательно послушай, а после неё повторишь.

Опросив ребят и выставив соответственно Ромашовой «пять», а Островерхову «три», Она вновь берётся за опыт с эбонитовой палочкой. Чудо не происходит.

– Видимо, кусочек шерстяной ткани, которым я натираю палочку, сегодня сильно напитался влагой и стал проводником. Но ничего, у меня на этот случай есть запасной вариант. – Она выносит из лаборантской стеклянную палочку с куском резиновой велосипедной камеры, энергично бьёт резиной по стеклу, подносит палочку к электроскопу, и стрелка прибора лихо улетает от начального положения, повернувшись почти на прямой угол.

– Вау! – не удерживается Островерхов.

– Что, понравилось?

– А то!

– Тогда иди сам попробуй, – прикосновением руки Она разряжает электроскоп и передаёт палочку с куском резины мальчику.

Я знал, что Она справится. Она никогда не пасует перед трудностями. Ей было 20, когда я впервые увидел Её. В первый день нашей встречи Она проходила практику в лицее и демонстрировала подобные опыты с электроскопом. Высокая девушка с крупными тёмно-русыми кудряшками и великолепной улыбкой. Я сразу же в Неё влюбился. С тех пор минуло 30 лет. Все эти годы я был необыкновенно счастлив находиться рядом, защищать Её в непогоду, раскрывая над Ней свой цветастый малиновый плащ. Многое пережила моя хозяйка, ведь сменилась целая эпоха, но все невзгоды она преодолевала с присущей Ей жизнерадостностью и оптимизмом.

Я люблю дождливую погоду. В такие дни Она непременно берет меня с собой. Мне нравится ощущать бережное прикосновение Её рук, слышать Её голос, видеть Её неизменную улыбку. Я старый чехословацкий зонт, прочный и изящный. Меня подарила в первые послеперестроечные годы Ей мама, отвалив за меня добрых ползарплаты на радостях, когда дочь-студентка выжила после страшной автомобильной аварии. С тех пор я – единственный зонт в Её жизни. Мне 30 лет. Зонты столько не живут. Но я сохранился до сих пор, благодаря любви моей хозяйки. «Раритетная вещь. Сейчас таких не делают.» – говорит обо мне Она.

Кухарук Максим. Задание ко Дню Победы

Олегу тридцать лет. Он во многом состоялся — муж, отец, успешный менеджер… «Серьёзный человек», «перспективный руководитель» – говорят его друзья и коллеги.

Вечер седьмого мая. Подходит к концу рабочий день.

—Ирина, Мария! Вернитесь к своим рабочим местам. Я, кажется, еще никому не разрешал…

—Ой, Олег Владимирович, простите…, — Ирина толкнула Марию в бок и что-то шепнула на ухо. Молодые женщины суетились, собирая в пачку разложенные на столах листы бумаги.

—Понимаете, послезавтра шествие «Бессмертного полка». Мы вот приготовились: нашли фотографии своих прадедов, а распечатать не успели.

—Да! Мой прадедушка, оказывается, воевал на Третьем украинском фронте. Но я его так и не увидела, — сказала Ирина с некоторой досадой.

—А мой прадед прошел всю войну до конца. И ему даже дали медаль «За оборону Ленинграда». Когда читала его письма, которые он отправлял моей прабабушке, даже всплакнула… Как там было страшно, всё-таки… И что они пережили…

Олег помолчал. Его лицо изображало невозмутимость. Строгий и требовательный к себе и другим, он не любил, когда его сотрудники отлынивали от работы. А к теме Великой Победы относился сдержанно: эмоции окружающих по этому поводу всегда казались ему какими-то избыточными...и не вполне искренними.

—Закончили печатать? А теперь за работу…

Дома Олега всегда ждет любящая жена Екатерина. Они встретились еще в студенческие годы, вскоре после гибели его родителей. Катя работает на дому, а всё свободное время посвящает сыну Мишке. Но сегодня днем она написала мужу, что поедет к внезапно заболевшей маме, а ему придется проверить у ребенка домашнее задание.

За ужином отец и сын оживленно беседовали о планах на предстоящие майские праздники, а потом разошлись по комнатам. Вскоре, ответив на пару сообщений в viber, Олег заглянул в детскую:

—Миш, тебе с уроками помочь? Или сам справишься? — спросил, надеясь, что сын обойдется без его помощи.

—Так… Нам на завтра задали только по русскому и математике… Это я и сам сделаю.

—Ну, хорошо, тогда я пойду. Если что – зови.

— Ладно! Постой, папа. Чуть не забыл! Мне надо еще приготовить рассказ про члена моей семьи, который был на войне…На этой.. Великой Отечественной. И фотографию приложить к рассказу.

Олег досадливо поморщился: «Вот – и в школе с этой темой носятся, и на работе…» А главное – никак не мог вспомнить, где хранится тот самый альбом с фотографиями его родственников. Со времен переезда в новую квартиру не держал его в руках. Ничего не оставалось делать, как позвонить жене, которая, на удивление, всегда знала, где что лежит.

—Любимая, ты случайно не помнишь, где тот альбом с моими фотографиями? – он сделал упор на слове «моими». - Там где-то еще лежала фронтовая карточка прадеда…

— Ты про школьное задание? Ну, я же Мишке всё сказала. Опять он всё забыл – весь в отца! На второй полке в шкафу, в гостиной. Вы поужинали?..

Олег достал альбом и среди детских снимков с родителями и без них отыскал пожелтевшее от времени фото. Даже не целую фотографию, а фрагмент: было очевидно, что справа от прадеда стоял еще кто-то, чей рукав и край погона едва можно было разглядеть. На обороте, в надписи, сделанной блеклыми лиловыми чернилами, значилось: «1945. Ст. лейтенант Петров, 32-я стрелковая дивизия, 1910 г.р.». Странно… Зачем на собственном фото писать звание и год рождения? А может, и не он писал?

Мужчина вгляделся в лицо прадеда: вихры, высокие скулы, озорные глаза… Пожалуй, они даже похожи. Только взгляд у старшего лейтенанта Петрова другой – по-юношески открытый – а ведь ему тридцать пять...

Держа в руках находку, Олег вернулся в комнату сына.

—Так, Мишка, вот отсюда списывай… Хотя нет. Лучше, я сам продиктую.

—А писать-то где? — спросил Миша.

—Так, подожди… Эта тетрадь у тебя по какому предмету?

—По русскому…

—Ну, сойдет. Бери листок из серединки. Пиши: «Мой пра… (здесь Олег немного задумался) прапрадедушка Петров… Сергей Юрьевич родился в 1910 году в Курске. К концу войны был старшим лейтенантом. Воевал в 32-й стрелковой дивизии. Войну закончил в…».

Миша, немного поёрзав на стуле, принялся старательно записывать текст под диктовку отца. Он так тщательно вырисовывал каждую буковку в тетради, да с таким усердием, что даже высунул язык, а буквы получались необычно большими.

—И всё? Так мало? Ты что, больше ничего про него не знаешь?

—Нет, не знаю. Этого хватит.

Мишка был заметно огорчен:

—А фотографию-то можно взять? Ребята в классе целые портреты несут…

—Можно…, только не потеряй. А теперь собирай портфель и спать.

На следующий день Мишка отнёс задание в школу. Работы учеников на доске объявлений в классе развешивала его учительница — Мария Ивановна, которую некоторые второклашки (да и сам Мишка, собственно) называли «Марьванной». Увидев в руках мальчика тетрадный листочек и неполное фото, «Марьванна» стала серьезной, дежурная улыбка сменилась недоуменным взглядом. «Сдает позже всех, должно быть, никто не помог», -подумала она, однако вслух довольно приветливо сказала:

—Какое подозрительно знакомое лицо… А это точно твой дедушка? — спросила учительница.

—Да, Мария Ивановна. А что?

—Да ничего. Иди, готовься к уроку.

Девятое мая. В доме Олега и Кати работает телевизор. Идёт прямой эфир с Красной Площади, звучат знакомые мелодии военных маршей, потом доносятся торжественные слова президента: «Поздравляю с семьдесят пятой годовщиной Победы в Великой Отечественной войне!»

—Олег, ты же обещал с сыном погулять, — окликнула его жена. — Он уже давно готов.

—Иду, иду! Чего ты так сразу?!

Олег и Миша вышли на улицу. Прямо перед их домом двигалась колонна «Бессмертного полка».

—Пап, я хочу туда, в сквер!

—Ну, видишь, здесь парад. Нам тут не проскочить. Хотя нет, может, и пройдем…

Олег направился к одному из полицейских, стоявших около ограждения.

—Извините, а можно ли..?

Внезапно он забыл, о чем хотел спросить. На секунду-другую вообще обо всем забыл. Среди музыки и многоголосья, в непрерывно движущемся людском море прямо на него – здесь и сейчас – смотрел старший лейтенант 32-й стрелковой Петров Сергей Юрьевич. Его прадед! Этого не может быть! Кто же мог выйти с ним на парад в День Победы?! Даже дальних родных у Олега не было, а родителей он потерял еще в выпускном классе… Может, показалось?

…Почему – то перехватило дыхание. Нет. Не показалось. Прямо мимо него проплыл портрет двух фронтовиков, на котором был изображен его прадед. Его несла миловидная женщина в светлом плаще. Надо же – и ее лицо показалось знакомым. Стало не по себе, словно что-то кольнуло изнутри. Радостное восклицание сына заставило выйти из оцепенения: «Папа! Это же наша Марьванна!»

Олег снова повернулся в сторону полицейского.

—Извините, а можно ли попасть в колонну?

—Сейчас — уже нет. Надо было в начале улицы входить.

—Миша, ты не против, если мы с тобой чуть подольше погуляем?

—Папа, ты чего? Конечно! Сегодня же так тепло!

Они двигались вдоль оцепления. Восьмилетний мальчишка едва поспевал за ускорявшим шаг отцом и недоумевал: как-то странно они «гуляют». Там, где улица заканчивалась, и участники «Бессмертного полка» расходились в стороны, им удалось догнать учительницу Мишки.

—Здравствуйте, Мария Ивановна. С праздником!

—Здравствуйте, Олег Владимирович! И вас с праздником! Привет, Миша. А почему вы маму с собой не взяли?

—А это фото… оно у вас откуда? – не отвечая на вопрос, с запинкой спросил Олег.

—Это мой прадедушка. А слева.. наверное, сослуживец его… Видите, как они на фото близко? Дружили, должно быть. Я и подумала: зачем снимок обрезать? Они ведь за всех нас воевали… Фронтовые друзья – это ведь как братья, правда? Вот и пусть шагают вместе в строю. Да и вид у обоих такой бравый!..- с воодушевлением поведала она.

Она еще что-то говорила про открытость и доступность информации, про изготовление портретов, однако Олег ее не слышал. В памяти пронеслись недавние события: как девчонок в офисе «призвал к порядку», как сыну помог с заданием… «Они ведь за всех нас воевали». Чувство стыда и собственной неправоты вдруг охватило мужчину.

А Мария Ивановна посмотрела на Мишку и вдруг, широко раскрыв глаза, воскликнула:

—Так вот где я, Мишка, твоего прапрадеда видела!.. Выходит, наши родные вместе служили! Я, кстати, недавно столько всего про своего прадеда узнала! И про то, какие медали у него были, и про то, где воевал. Мне и фотографию-то в библиотеке отыскали…в архиве…

—В какой же библиотеке, Мария Ивановна?

—Так вон в той, на углу! Там даже по неполным данным в архивах ищут. Я и не знала, что прадед воевал! Родители-то и не говорили.

—Пап, а давай и мы туда сходим!

—Обязательно сходим, Мишка! Обязательно! Спасибо, Мария Ивановна, с Днем Победы вас!

Возвращались домой уставшие. Город медленно окутывал майский вечер. Из динамиков уличного радио доносились слова известной песни: «Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой…» Мишка на ходу придумывал целое исследование о предках, болтал без умолку, планируя визит в библиотеку, мечтая, как получит сведения из военных архивов. Погрузившись в раздумья, отец отвечал сынишке невпопад. Сегодняшняя встреча будоражила: «Как же это получилось? Чужой человек с портретом моего прадеда. Она ведь ему совсем посторонняя! А мы с Мишкой ему кто?!» Растущее чувство вины перед прадедом и сыном не давало покоя. Еще множество укоряющих вопросов было задано в этот вечер.

Лишь засыпая, обычно не склонный витать в облаках, Олег вдруг ясно представил себе будущее: взрослого сына, своих внуков, которые однажды прибегут из школы с заданием «ко Дню Победы» - и ему до головокружения захотелось поверить, что они справятся блестяще.

Литвиненко Валерия. Ведьмин чай

Недавно меня заинтересовал вопрос, как познакомились мои родители. Дожила до шестнадцати и до сих пор не знаю. Когда была маленькой, это вопрос меня не тревожил, как сейчас говорят, от слова «совсем». Но, внимательно прочитав «Евгения Онегина», я осознала, что и мне «пора пришла…» Конечно, у меня на примете есть тот самый, который Евгений, к счастью, не Онегин. Ну, не писать же ему письмо, иначе рискую, как Ларина, страдать, а потом: «Привычка усладила горе…» Нет, так не хочу! И тут я решила поговорить с родителями. Да! Сразу с обоими! Пусть это никого не удивляет, я смелая.

Мама привычными движениями разливала по кружкам любимый всей семьей чай. Она всегда его заваривает одним способом – «по рецепту бабушки Арины».

И я решила не тянуть, а выпалила сразу:

- Дорогие родители, у меня есть очень важный вопрос…

Папа мой, великий шутник, глубокомысленно произнес:

-Замуж собралась, наверное!

Мама, не оценив его шуточку, будто бы нечаянно грохнула чашкой по столу (это у них «тайные знаки», они и ругаются так, чтобы единственная дочь не понимала, но я-то за всю жизнь их изучила).

Дочка я и мамина, и папина, шутить тоже умею:

- Папа, ты угадал, я выхожу замуж!

В глазах мамы запрыгали искорки ужаса, теперь папе пришлось грохнуть по столу чашкой, чтобы мама пришла в себя. Опомнилась и я:

- Не переживайте, это обязательно случится, но не завтра. Для начала расскажите, как вы познакомились? Вдруг в жизни пригодится.

Папа насупился и сказал, что всегда знал, что этот день когда-нибудь наступит, а мама, еле сдерживая смех, произнесла:

Не скромничайте, милый Александр! Родная дочь должна знать правду.

И папа нехотя начал рассказ: «Однажды, когда мне было лет пятнадцать, я поспорил, что заберусь во двор к бабке, которая жила одиноко у самой реки. Она ни с кем не разговаривала, не собиралась вечерами на посиделки с нашими бабушками. Короче говоря, забраться к Ведьме (так мы ее между собой называли) в сад было верхом смелости.

Наступил вечер. Я с легкостью перевалился через забор, хоть и был в пальто, подобрался к окнам и увидел, что старуха надвигается с одеялом в руках на какую-то девочку… Жутко испугавшись, сиганул через забор, но понял, что меня кто-то крепко держит за хлястик пальто. Понимая, что это Ведьма, я рванулся, что было мочи, мое пальто безжалостно захрустело. Как добежал до своего дома, не помню, но точно знаю, что закрыл дверь на все засовы.

Утром я рассказал ребятам, что Ведьма сначала мучает детей, а потом их ест. Для убедительности всем демонстрировал свое пострадавшее пальто. Каково было мое удивление, когда к нам подошла какая-то девочка(ее лицо мне показалось очень знакомым). Он с несмелой улыбкой протянула мой хлястик и тихо сказала:

- Кажется, это твое…

Удивлению окружающих не было предела.

- Бабушка велела сказать тебе, что забор наш не сильно пострадал, - произнесла зеленоглазая девочка.

Мои щеки пылали, но я смог выпалить:

- Забор поправлю сегодня!

Когда шел к Ведьме во двор, меня пробирал ужас до самых пяток. Не глядя по сторонам, я чинил сломанный мной забор . Завершив свое дело, уже направлялся со двора, когда услышал:

- Погоди, внучок! – произнесла Ведьма скрипучим голосом.

Я собрался бежать, но Аллочка, так звали девочку, которую мучала вечером Ведьма, остановила меня и, взяв за руку, повела к столу. Разлив по кружкам ароматный чай, Алла рассказала, что приехала погостить у бабушки Арины, которую вся родня считала пропавшей без вести в войну. А теперь ее нашли.

Такого вкусного чая я до этого не пил никогда. Тогда мне стало понятно, что без Аллы и чая бабы Арины больше мне жить не интересно. С тех пор мы с твоей мамой старались быть всегда вместе. А когда выросли, секретом нашей крепкой семьи стал чай бабы Арины.

Мы рассмеялись, не сговариваясь. Вот, что значит «Ведьмин чай»!

Наконец, меня осенила мысль:

- Дорогие родители, завтра к нам на чай придет Евгений…

Маклюкова Варвара. В мире под солнцем

Темнота… У жизни под землей много недостатков, но отсутствие солнечного света угнетало больше всего. Эта тьма, непроглядная и удушливая, плотно зажимала в свои тиски, не давая лишний раз вдохнуть спертого воздуха, отдающего какой-то гадкой плесенью. Она давила на сознание, как ночной кошмар, когда истошный крик силится вырваться из груди, но тут же тонет в какой-то непонятной вязкой гуще, в которую превращается окружающий мир.

Рику никогда не нравилась эта постоянная чернота вокруг. В его душе всегда жило какое-то волнующее чувство, которое по ночам шептало ему на ухо сны о другой жизни, где яркий солнечный свет мягко касался мира внизу, а когда ночь окутывала низины туманом, ослепительно-белая луна тихо освещала верхушки елей.

Рик никогда не был вне Подземья, но он родился в заброшенной сейчас пещере, куда сквозь дырявый свод пробивались солнечные лучи. Тогда он был совсем ребёнком и не запомнил ничего из того, что находилось в пещере. Но периодически его подсознание выдавало ему пучки образов, основанных на рассказах матери и детских впечатлениях, и тогда Рик видел свои сны.

Проход в эту пещеру давно засыпан. С тех пор как племя Сколохов полностью ушло в Подземье, члены племени всеми силами старались ограничить любые контакты с Верхним Миром. Многие ходы были закрыты, забросаны песком и глиной, и в них была замурована и надолго забыта история Сколохов, а прошлое, связывавшее жителей Подземья и мир наверху, было отрезано навсегда.

Все началось ранним утром, хотя под землёй это понятие, конечно, весьма относительно. Проснувшись в прескверном настроении и подкрепившись остатками собранных вчера клубней, Рик отправился выполнять свою обычную работу. Будучи Собирателем, он бродил по различным тоннелям и по запаху выискивал питательные корневища и клубни, которые потом приносил в Нору. Рик угрюмо плёлся по запылённой тропе. Он размышлял о том, как же ему надоела эта скучная и однообразная жизнь, где все знаешь наперёд. Жизнь была замкнутым кругом, и казалось, что даже смерть не сможет прервать его.

Погруженный в свои мысли, Рик не сразу заметил, что ходы становились все более и более засыпаны песком и мелким гравием, как если бы по ним давно никто не ходил. Осознание пришло внезапно. Рик по ошибке попал в самую опасную сеть тоннелей во всем Подземье. Он забрёл в Паука.

Давно запрещённая к использованию сеть тоннелей, словно паутина, разрослась на много миль вокруг, то и дело пересекаясь сама с собой. Ее закрыли много лет назад, самые крупные проходы завалили камнями, а мелкие забросали чем придётся и строго запретили кому-либо пытаться проникнуть туда. Тем не менее, Паук имел столько различных ответвлений, что никто не знает всех явных и тайных его ходов, поэтому периодически тот или иной Сколох навсегда пропадает в его запутанных коридорах.

Сперва Рик запаниковал, но быстро взял себя в лапы. Он принюхался и, не учуяв ничего особенного, наугад выбрал один из тоннелей. Он смутно припоминал легенды, ходившие в его племени. Кажется, в них говорилось о том, что некоторые ходы Паука ведут на поверхность, в Верхний Мир. Старейшины рассказывали, что там под солнечным светом живут ужасные монстры - огромные хищники. Вспомнив этот факт, заставивший когда-то Сколохов уйти под землю, Рик невольно поднял загривок.

И вдруг он увидел… Впереди было светлое пятно, оно росло и росло, пока Сколох медленно приближался к нему. Из маленькой щели в потолке, словно родник, бил маленький, но уверенный луч света. Он ударялся в песчаный пол пещеры и вдребезги разлетался по ее сводам. Глазам Рика, привыкшим к однообразности окружающей тьмы, предстало удивительное зрелище. Целый мир красок и текстур раскрылся перед ним, окутал все его сознание, ворвавшись туда бешеным потоком и прояснив мысли.

В Собирателя будто бы заново вдохнули жизнь, отнятую когда-то. Он остолбенел, в исступлении уставившись на стену. Потом принялся вертеть головой, чтобы увидеть и запомнить как можно больше.

Постепенно Рику стало мало одной пещеры. Он добрался по осыпавшимся камням почти до самого потолка и обнаружил узкий лаз, ведущий наружу. Оттуда пахнуло свежим и неожиданно холодным воздухом. Несколькими уверенными движениями отбросив мешающие камни, Рик вылез на поверхность.

Его ослепило солнце. Ярко-синее небо приветливо улыбалось ему, как старому знакомому, прохладный воздух приятно освежал после духоты Подземья, в нос хлынули незнакомые запахи, и Рик с радостью открылся этому новому и гостеприимному миру, подставив тёплому солнцу свой шерстяной бок. Неужели это и был Верхний Мир?

Неизвестно сколько времени провёл бы он ещё, лежа на камне, если бы не внезапно нахлынувшая жажда. После прогулки по пыльным заброшенным тоннелям не помешало бы чем-нибудь смочить горло. В поисках воды Рик наткнулся на лесное озеро. Он с жадностью, приник к воде, когда его чуткие уши неожиданно уловили движение сзади. Рик едва успел пригнуться, как над ним пронеслось огромное существо. Нападавший сделал в воздухе крюк и, выставив вперёд когтистые лапы, снова спикировал на Рика. Зверёк понял, что не сможет увернуться, и вдруг, сам того не ожидая, высоко прыгнул и вцепился острыми зубами в лапы пернатого хищника. Существо несколько оторопело, а потом с диким воем стало набирать высоту, пытаясь сбросить Рика. Земля с большой скоростью отдалялась. Маленький зверёк беспомощно повис на лапе птицы, отчаянно пытаясь найти выход из положения.

Наконец, птица стряхнула его, и Рик был бы обречён, если бы инстинктивно не схватился за случайную размашистую ветку ели, висевшую почти у самой земли.

Выждав некоторое время и убедившись, что птица улетела, Рик по стволу спустился вниз и нос к носу столкнулся со своим отражением. Остолбенев от неожиданности, он не сразу понял, что перед ним стояло не его отражение, а самый настоящий живой Сколох, который ничем не отличался от его соплеменников, кроме разве что своего нахождения на поверхности, а не в Подземье. Запах его был Рику незнаком.

В целом, он был похож на Рика, но жизнь в Верхнем Мире оставила на нем свой отпечаток, который выражался в совсем неуловимых деталях, но тем не менее полностью менял его образ. Со своим поджарым телом, длинной шерстью и шрамами он походил на воина.

Наконец незнакомец нарушил молчание. Его голос оказался низким и немного хриплым.

– Я видел, как ты боролся с птицей, - начал он. - Я наблюдал.

Рик не знал, что ответить, и потому решил молчать. Тогда незнакомец продолжил:

– Ты не похож на остальных. Не похож на нас. - Рик заметил, что у этого Сколоха была очень странная манера говорить: он делал паузу перед каждым словом, говорил отрывисто, при этом слова часто повторялись, а фразы он предпочитал сокращать до минимума. - Идём. Я тебе покажу.

Что именно Сколох хотел ему показать, Рик узнал через пару минут. Его глазам предстало настоящее чудо. На большой поляне, среди вековых деревьев, расположился целый лагерь. Десятки Сколохов сновали туда-сюда по своим делам, перетаскивая, ремонтируя и строя непонятные конструкции. Подняв голову, Рик увидел также сотни маленьких круглых домиков, зацепленных на ветках.

– Это наш дом, - с ноткой гордости заявил спутник Рика.

Он, кажется, говорил ещё что-то, но Рик плохо слушал. Он наконец-то понял, куда стремился все это время. Вот она - настоящая жизнь, не скованная грубыми цепями Подземья. Теперь Рик знал, что ни за что не вернётся в затхлый, разрушающийся изнутри мир, где жил все это время. Он останется здесь навсегда, а даже если Сколохи-воители ему не разрешат, тогда он отправится в одиночное путешествие и будет бродить по миру, пока не найдёт себе новое племя.

К счастью, уходить не пришлось. Местный Старейшина с радостью принял гостя и разрешил Рику остаться в племени в обмен на рассказ о том, как была устроена его жизнь в Подземье.

День подходил к концу. Солнце постепенно утонуло в горах, призрачными силуэтами видневшимися вдали, и в лагерь лесных Сколохов мягко вступили сумерки. Они незаметно подкрались к центру небольшой поляны, тем не менее вместившей в себя почти все племя, и маленькими облачками вечернего тумана легли на землю. Сосредоточенный, ровный голос Рика был хорошо слышен для всех присутствующих. Сначала он говорил негромко, объяснял новому племени законы жизни под землей. Во всех подробностях описал им все ужасы и кошмары, которые преследовали его самого. Воодушевившись, он рассказал об Архитекторах, которые строили тоннели, о Старейшинах и о Собирателях, рассказал даже о Саперах - Сколохах, исследовавших старые и опасные тоннели.

Потом Рик плавно перешёл к описанию членов своего племени, и голос его вдруг оборвался. Рик почувствовал, как сердце рухнуло куда-то вниз. Он вспомнил своих настоящих соплеменников, которые остались где-то там внизу. Они не знали того, что узнал Рик в лагере лесных Сколохов, что древние чудовища давно умерли, оставив после себя лишь большие груды костей, что жизнь в Верхнем Мире давно уже поменялась и теперь можно не скрываться в удушливой темноте тоннелей. Подземное племя навсегда останется гнить там, где нет ни солнца, ни Луны, ни бескрайнего неба над головой.

Луна вышла из-за облака и осветила маленькую фигурку Рика, сидящего на камне. Сейчас он казался ещё меньше, чем обычно. Он был один, ему не хотелось чтобы кто-то видел его страх. Рик боялся. Увидев мир при свете, он не хотел снова погружаться в липкую слепую тьму, все его существо желало остаться здесь, на поверхности. Но в глубине души, в самой отдаленной ее части настойчиво просил о помощи слабенький голосок. Он был совсем тихий, и чтобы его услышать, нужно было долго прислушиваться к себе, почти не дыша, чтобы не спугнуть его. Это не был голос кого-то из племени, это был голос Рика, крохотной частички его души, которая все еще была замурована в подземных коридорах.

Этот день навсегда поменял мировоззрение Рика, и он пообещал себе, что отыщет свое племя в глубинах Подземья и покажет им путь наверх. И тогда они изменят себя и свои жизни, а возможно, изменят и весь Верхний Мир.

Он позволил лунному свету в последний раз омыть его мордочку, развернулся и спрыгнул в темный тоннель.

Манеев Руслан. Чьи руки?

И мы оказались внизу, а не наверху, потому что мы согрешили пред Господом Богом нашим, не слушая гласа Его…

Книга пророка Варуха 2:5-6

Мне с недавнего времени снятся жуткие сны: аккорды огромными чернильными гроздьями дикого винограда повисли непроходимыми терниями на всём бесконечном протяжении неумолимо прямого нотного стана. И я в этих снах – пустотелая нота semibreve, затерянная в громоздких решётках ля-мажоров. И всё не звучат, не звучат аккорды, каким бы усилием я ни заставлял их звучать: я всего лишь беспомощная нота, беззвучно зачем-то движимая во всё новые такты, вперёд, а конца всё не видно…

В этих снах – осколки моей совести, вдребезги разбитой о каукетчер моей жизни, подобно паровозу с механическим бессердечием мчавшейся всё дальше и дальше, казалось, к некоему абсолюту совершенства, но в итоге приведшей меня в горящее жерло ада. Навеянное моей эпохой безрассудное стремление вперёд обрекло меня на бессознательное нравственное падение. И моя трагедия довершилась: сегодня я выступил на сцене, играя на гитаре чужими руками…

О, Боже, спаси мою душу!

Всё началось вдруг. Тайно родившееся внутри меня желание стать гитаристом-виртуозом внезапно разлилось в сладкую мечту, а после окрепло в твёрдое убеждение, с мистической незаметностью перешедшее в осатанелую одержимость музыкой и гитарой. Я зубрил музыкальную грамоту и удовлетворялся, лишь когда, засыпая, перед глазами видел проплывающие мимо остроконечные бемоли и изящные завитки скрипичного ключа. Всё оставшееся от теории время я стирал нежный мякиш фаланг, а после обтёсывал набивавшиеся на его месте мозоли о нещадный металл струн. Вскоре подушечки пальцев покрылись беловатой паутинкой мёртвой кожи, а я остался без жены и друзей. Все мои близкие помирали, слыша от меня не утешительные слова любви, а размеренный перелив арпеджио и град лихих пассажей.

Моим кумиром был австралийский гитарист, знаменитый своей гениальной техникой исполнения, появляющейся раз в сто лет и навсегда меняющей музыкальные стандарты. И вполне закономерно, что моё подсознательное желание быть лучше, разбухшее в атмосфере повсеместного яростного, но бездумного движения вперёд, однажды выродило одну соблазнительную, но безобразную мысль. Мысль, подобную запретному плоду, сгубившему первых людей. Что если завладеть руками маэстро? Эта мысль стала для меня целой мечтой…

Последующие события нагло всовывались мне в руки счастливыми лотерейными билетами, которыми я в торжествующем безумии пользовался, принимая эти подозрительно складные совпадения за знаки благосклонной судьбы. Сначала умер великий гитарист. Кажется, что моя мысль остановила его сердце: настолько внезапной была его смерть. После мне удалось получить крупную денежную сумму, удачно выступив в удачном месте. А затем в мои руки вложилась сама собою статья, в которой «Фьюче электроникс» искала претендента на участие в одном опыте...



***

Время научных открытий своим неудержимым и напористым покорением всё новых, но не осмысленных с точки зрения нравственности вершин научного прогресса, породило монарха современной общественной и политической жизни. «Фьюче электроникс» – компания, которую называют «спасительницей человечества», боготворя её крупные успехи в области кибернетической трансплантологии. Она, по общему мнению, обеспечит бессмертное счастливое будущее человека. Однако, в сущности, эта компания – дьявольский механизм, пленивший не только международную политику, но и мораль общества. На сегодняшний день иметь лишнюю конечность, приживлять чужие глаза вместо очков или линз, а ещё менять скальп для взращивания волос другой структуры и цвета – дело обыденное, и только остаётся гадать, насколько обезобразится человек через десять лет...

Эксперимент заключался в пересадке талантливых рук виртуоза в новое тело с полным сохранением мышечной памяти.

Накопленная денежная сумма не обеспечила моё участие в опыте. Реципиентом меня выбрали из-за моих долгих и остервенелых занятий: они обусловили наибольший коэффициент успеха при установлении нейросвязи моего мозга с руками маэстро.



***

…До, ре, ми… Господь, материя, чудо… Лежа на операционном столе под наркотическим сном, я видел проплывающий нотоносец. На нём я нашёл себя: ничтожная пустотелая нотка semibreve… А вокруг – остроконечные бемоли пиками-копьями кололи и рвали мою совесть, подвешенную на мясницкий крюк скрипичного ключа. Совесть изнывала, но голос её был не слышен: мучительные крики приглушались дребезжанием титанических аккордов, ядовито-чёрными яйцами змея раскинутых на всё бесконечном протяжении нотного стана…

…Соль, ля, си… Солнце, Млечный путь, небеса... Подобно Иосифу из Аримафеи, снявшему с креста Иисуса, я захотел снять истерзанную совесть, однако… Что я мог сделать? Я всего лишь полая и одинокая нота, затерянная в этом неумолимом торжественном движении ля-мажоров марша Сатаны…

После операции я не мог удержать даже чашку, ровно как и почувствовать тепло налитого в ней кофе. Но когда под левый локоть вложили гитару, то руки не только ожили, но и заиграли с той же энергией и очарованием, как при жизни маэстро. Вот тогда-то я и задал вопрос, пробудивший во мне человека. Чьи были руки? Мои? Или же они всё так же принадлежали усопшему маэстро?

Когда меня обязали выступить на сцене, я запротестовал. Однако мои жалкие отказы ни к чему не привели. Сегодня я сыграл на сцене перед тысячами людей блестяще. Но я ли играл? Какое право я имею присваивать чужие руки, а вместе с ними чужой талант, добытый великим трудом?..

Я боюсь спать. Не только из-за кошмара. Меня не оставляет ощущение, что эти руки, которыми я преступно завладел, задушат меня. Я боюсь законного правосудия Бога, но более – собственной совести, сжигающей меня изнутри. Искупления я не найду – я знаю точно. Мне лишь остаётся беззвучно двигаться во всё новые такты…

Мартыненко Дарья. О потерянном ключе

Каждый из нас мечтает о счастье… О том самом счастье, которое, кажется, должно быть у любого человека. Оглянитесь вокруг себя… Видите, сколько на самом деле счастливых людей живёт на нашей огромной Земле… Их тысячи, миллионы… Но у каждого есть свой собственный ключ от этого естественного, но такого многогранного чувства.

***

Вот и в эту новогоднюю ночь Тимурка не спал. Он уже прилёг на облачко, послушал рассказы мудрой Луны и укрылся своими белыми крылышками, но сон всё равно не шёл. Тимурка ждал. К ним то и дело прилетали аисты. Другие малыши с радостью бросались на их шеи, карабкались по ним и уносились вдаль, в ту неизведанную и оттого интересную жизнь. На Землю… А Тима всё ждал. Ждал СВОЮ маму...

Вот и сегодня, ровно за три часа до самого главного праздника всей страны, когда малыши уже готовились ко сну, на их большое облако сел аист. Дети подбежали к нему и, несмотря на позднее время, стали проситься вместе с ним в далёкое путешествие. На Землю… Больше всех просила маленькая Люба. Она уже очень долго ждала разрешения будущих родителей. И вот, наконец, сегодня добрый аистёнок подал ей своё крыло.

«Такой подарок будет кому-то в этот Новый год...--подумал Тимур-- А то всё работа да работа. Скоро по сорок лет, а, кроме собаки, в доме никого и нет...»

Вспоминая события прошедшего дня, мальчишка незаметно для себя засыпал…

***

На большой, светящийся в новогодних огнях город наступала полночь. Салюты громко разносились над головами собравшихся на площади людей. Супермаркеты, опустевшие ещё за несколько часов до заветного часа, приветливо переливались разноцветными огоньками. Издали казалось, будто светится само здание, а гирлянд, заблаговременно повешенных работниками, нет и близко… Страна встречала новый, две тысячи двадцать пятый год.

В одной из квартир дома номер семь не спали. За столом собралась вся большая семья. Даже котёнок, которого Андрей пару дней назад нашёл на остановке и с виноватым видом принёс домой, присутствовал на застолье. Появление мужа в пушистой компании Даша восприняла с улыбкой, и теперь Муся стала полноправным членом семьи.

Андрей работал юристом в одном из отделов внутренних дел. Может быть, поэтому на первый взгляд он был холодным и несклонным к эмоциям. Но супруга знала его другим—весёлым и добрым, восторженным и смешным.

Мама Андрея загадала желание и, наконец перестав суетиться, подошла к окну. На ночном небе сияли звёзды. Каждый сейчас чего-то ждал и во что-то верил. Часы показывали без пяти минут двенадцать. Через какие-то пять минут наступит Новый год… Даша недавно закончила институт и теперь работала в школе учителем русского языка. Собственные школьные годы остались в прошлом. Теперь девушка жила далеко от тех мест, где прошло лучшее время её детства. Лишь иногда, открывая сайт своей школы, просматривая фотографии и официальные подписи к ним, Даша мысленно уносится туда, в те интересные и нередко волнительные дни. Помнит, как когда-то сама собирала портфель, как выходила из дверей школы и уже загадывала, каким будет завтрашний день. Там же в старшей школе познакомилась с Андреем. Нет, сначала он ей совсем не понравился: ниже ростом да ещё и стригся как можно короче. А потом как-то незаметно для себя они стали посещать одни дополнительные занятия, задерживаться после уроков… Некоторое время спустя Даша перестала замечать и низкий рост, и «не такую» стрижку. Первое признание Андрея девушка проигнорировала, зато на второе ответила взаимностью. И когда Андрей сделал ей предложение на первом курсе института, она, не раздумывая, согласилась… После института молодые уехали жить во Владимир. Новоиспечённого мужа признали негодным к службе в армии: подвело слабое зрение. Зато в совместной жизни парень оказался незаменимым. Он был юмористом, советчиком, помощником, слушателем и «стеной» в одном лице… Он был МУЖЕМ.

В этой семье не хватало только одного… И это «одно» обязательно должно было быть похожим на Андрея… Мальчик или девочка, блондин или брюнет-- какая разница, если речь идёт о твоём ребёнке? Мечта о маленькой копии мужа поселилась в сердце у Даши ещё давно, когда они с Андреем только начинали семейную жизнь. И теперь, имея за плечами хорошее юридическое и педагогическое образование, собственную квартиру и работу, мечту можно было осуществлять… А ведь именно сегодня та самая волшебная ночь, когда все желания и мечты исполняются, не так ли?

***

… Сквозь сон Тимур услышал ласковое прикосновение чего-то мягкого к его щеке. Открывать глаза совсем не хотелось, ведь было ещё очень рано, но любопытство оказалось сильнее. Проснувшись окончательно, малыш увидел перед собой аиста. Дружелюбный и белоснежный, он ласково улыбался. Ещё через мгновение птица протянула растерявшемуся Тимурке своё крыло. Мальчик понял, что именно сейчас он должен отправиться в тот самый путь, которого он так ждал и одновременно боялся. Перед дорогой, длинной в столько месяцев, нельзя не бояться, ведь надо постараться прийти именно в то время, когда тебя ждут. А то вон Люба так торопилась, что решила сократить дорогу, и прилетит она теперь к своей маме уже через тринадцать месяцев. А ей ведь ещё полгода до места пересадки лететь! А это стресс…

Тимур отвлёкся от своих мыслей и, прихватив с собой кусочек ароматного пряника, вскорабкался на спину статного аиста. Дожидаться полноценного завтрака Тима не стал, иначе как он в случае чего объяснит маме с папой своё опоздание? Нельзя было подводить таксиста-аиста. Нельзя было пугать и расстраивать маму. Да и потом, если он сейчас останется на завтрак, то после может попасть в пробки, ведь не только одна его мама ждёт сыночка к себе. Нет, нужно лететь сейчас.

Над белыми облаками взмыла сосредоточившаяся на полёте птица. Тимур в последний раз бросил печальный взгляд на родные места, становившиеся всё меньше и меньше, дальше и дальше…

Мудрая Луна, успевшая стать другом Тимуру, на прощание пообещала сопровождать его по ночам и оберегать от неприятностей в пути.

Наступал рассвет. Тимурка ещё никогда не видел таких красных облаков. Птицы, пролетающие под ними, переговаривались о чём-то своём. Тима смотрел на бескрайнее небо, иногда разговаривал с аистом и всё больше погружался в мысли, что где-то там, на какой-то «Земле», о которой все так любят говорить и куда все так хотят попасть, его очень ждут… Предстояли долгие пятнадцать месяцев дороги… Главное-- не забыть потом на пересадочном пункте маме сигнал подать в виде клубники с луком… Чтобы не расслаблялась. Да и за папой в такие моменты будет забавно наблюдать. А пока летим...

***

Пришедший с работы Андрей застал жену спящей прямо на кухне. На столе стоял ужин. Стараясь не разбудить Дашу, Андрей аккуратно отнёс её в спальню. Закончив с едой, муж вымыл за собой тарелку и отправился спать. Завтра предстоял трудный день: нужно было дописать отчёт на работе, потом поехать с мамой в торговый центр, выбрать там обои для их с папой новой квартиры и ещё не до конца обессилившим добраться домой. На этот раз к себе.

***

Тимур был в предвкушении. Июньский ветерок обдавал его лицо. Шесть месяцев пути не прошли даром. Тима окреп, вытянулся и уже был готов подавать сигнал о своём приближении маме. Оставалось только пройти через двери в тот, новый для него мир. Это нужно для того, чтобы родители могли видеть своего ребёнка на УЗИ, чтобы могли точно знать, мальчик или девочка у них будет и, уже исходя из этого, планировать свою будущую жизнь...

Аист приземлился у входа в разноцветный коридор. Тимур слез с птицы, доел оставшийся пряник и посмотрел на бесчисленное количество дверей. Но его путь лежал только через одну из них… Около первой двери Тимурка заметил целые ряды ключей, красиво висящих в виде какого-то симметричного узора…Но что это? Тима замер… В узоре не хватало одной детали-- одного ключа. Мальчик сверил по номеркам. Да, ключ от его счастья потерялся… В этот же момент потерялся и ключ от счастья его родителей на Земле. Тимур тихонько заплакал… Медлить больше было нельзя. Нужно было входить в какую-то дверь… но в какую? В какую ещё дверь можно войти, если больше ни за одной из них нет ЕГО мамы? Там чужие женщины и такие же чужие их мужья…

Тимур сидел на крыле сопровождавшего его аиста и плакал. Он не заметил, как наступила ночь и как пообещавшая помогать Тимуру Луна пришла на помощь. О чём-то тихо пошептавшись с аистом, она подошла к ребёнку. В конце концов, он был маленьким и ему требовалась поддержка хотя бы одной близкой Луны. Седая и умудрённая опытом, она села рядом с Тимуркой. Чей-то долгожданный сын, он сидел сейчас перед ней грустный и дезориентированный. Луна уже хотела отправлять его назад, в то место, откуда он вылетел на рассвете первого января, но вдруг вспомнила… Вспомнила, как, уложив одним морозным вечером Тиму спать, услышала мысли одной девушки с планеты Земля. Она мечтала о ребёнке, представляла, что бы ему приготовила на завтрак, обед и ужин; представляла, как бы они вместе гуляли, вместе познавали мир и так же вместе ждали папу с работы… Кажется, за мечтами девушка заснула, и вернувшемуся с работы мужу пришлось относить её на кровать. Зато как заботливо он это делал…

Луна взяла себя в руки. А что если… Нет, на такое пойти непросто. Большие риски, стрессы, травмы.. но результат... Результат разве не стоит таких усилий? Луна нерешительно посмотрела на аиста. Тот, поняв всё с полувзгляда, одобрительно кивнул.

Через час маленький Тимур стоял у какой-то серой двери с таким же серым и невзрачным ключом в руке. Вспоминая «свою», розово-голубую с нежным ароматом дверь, Тима совсем не хотел открывать эту. А что там, дальше… «Матери» тридцать лет, «отца» ей и не вспомнить. Пьяная вечеринка, никаких обязательств и вдруг такой результат. Вообще, эта женщина решит оставить ребёнка для пособия, не более того. Деньги ведь всегда нужны, а откуда их брать, если нигде не работаешь?…

Но это всё будет потом, а пока Тимур стоит в нерешительности перед уже опротивившейся ему дверью. В голове заблудившегося сыночка звучат объяснения Луны… Он знает, что со своей настоящей мамой он познакомится в свои три года, когда «ту» женщину лишат родительских прав за неисполнение обязанностей. Знает, что он совсем «случайно» попадёт в поле зрения своей настоящей мамы, попасть к которой изначально не получилось: ключи потерялись.

Тимур всё понимает, и вот уже его рука проворачивает в дверном замке ржавую железку, похожую на ключ.

Уставшая Луна наблюдает за ним. Ей ещё придётся по кусочкам соединять их с МАМОЙ жизни.

***

Даша с Андреем сегодня проснулись поздно. Воскресенье. Куда спешить? После обеда можно съездить к родителям. Андрею недавно дали повышение на работе, и теперь он большую её часть мог брать на дом. Радуясь присутствию мужа, но не желая его отвлекать, Даша стала брать репетиторство. Всё-таки и дополнительный заработок, и новые впечатления… Работая в школе, Дарья исправно повышала квалификацию, обсуждала различные вопросы с коллегами и была классным руководителем шестого «В» класса.

Своих детей пока не было, но в двадцать четыре года разве стоит всерьёз об этом переживать? А она тяготилась таким положением дел. У бывшей однокурсницы дочка в садик ходит, разве не пора ли уже и им с мужем? Андрей говорил, что всё и всегда в жизни происходит во время. Мужчина вообще любил повторять эту фразу. И тут Даша никак не могла не согласиться…

***

Крик оглушил палату Владимирского роддома. На свет появился мальчик со стандартными данными и на редкость для такого случая хорошим здоровьем.

Но уже через несколько минут медсёстры эмоционально перешёптывались между собой: мать отказалась кормить младенца. В этой суматохе никто не заметил, что за окном стояла необычайно яркая луна. Та самая Луна, в руках которой теперь находилась судьба маленького Тимура…

***

Андрей был на совещании, когда его телефон неожиданно зазвонил. Как назло, именно сегодня он забыл поставить его на беззвучный. Звонила супруга. Её с коллегой на неделе в срочном порядке отправляют в городской детский дом. Сначала хотели отправить педагогов из другой школы, но из-за форс-мажорных обстоятельств состав делегации пришлось изменить.



Дарья Романовна, классный руководитель девятого «В» класса, в компании коллег вошла на территорию детского дома. Ухоженный двор, покрашенные лавочки и качели—всё это находило положительный отклик в душе у девушки. Само здание было обложено цветным кирпичом и оттого немного отзеркаливало мартовское солнце. Войдя в открытую дверь, Даша остановилась: куда идти дальше, она не знала. Коллеги уже успели убежать дальше, вверх по ступенькам. Они все направлялись к директору заведения. Нужно было узнать, сколько игрушек желательно было бы собрать в рамках благотворительной акции и для какой преимущественно возрастной категории они должны быть. Дойдя до второго этажа, Даша остановилась. Коридор, уводящий куда-то в сторону, был разрисован изображениями различных мультяшных героев. Девушка подумала, что здесь, наверное, находится одна из самых младших групп этого домика… Даша улыбнулась легко и в то же время грустно и уже собиралась идти дальше, но…

***

Луна была на пределе: она так старательно соединяла их жизни… Для этого пришлось даже отправить сына одной из коллег Даши в срочную командировку, чтобы женщина срочно отпросилась с работы как раз на тот самый день и Даша была вынуждена занять ее место в «делегации». Неужели всё зря? Неужели столько стараний прошли зря и девушка просто пройдёт выше по лестнице? Но ведь в таком случае она никогда не увидит своего Тимура. Сейчас детей поведут на прогулку, потом на обед, а там и дневной сон. У них просто не будет возможности встретиться…. Что же делать? Луна выскочила со своего рабочего места (хорошо, что был день и из этого не получилось катастрофы) и помчалась за звёздами. Они-то точно должны были ей помочь. Самая маленькая звезда посоветовала Луне позаботиться не только о внешних обстоятельствах, но и о внутренних, душевных… Ведь ничего в этом мире не происходит без искреннего желания.

***

...Но Даша остановилась. В глазах потемнело, а сердце сжалось в комочек. Что это за чувство? Сострадание, грусть, банальная жалость? Ответить на эти вопросы девушка не могла и самой себе. Ноги просто сами понесли её по разрисованным коридорам. Вот он, сероглазый мальчик лет трёх-четырёх, сидит и собирает кубики. А это лицо, задумчивый взгляд… Как он похож на Андрея. И такая же короткая стрижка… Нет, не в волосах дело. Что-то случилось с сердцем. Оно почувствовало «своё». А ещё оно почувствовало...Любовь? Наверное, да...

Из мира собственных чувств в реальность Дашу вернуло лёгкое прикосновение. Подошедшая сзади воспитательница вопросительно посмотрела на девушку. Даша, повинуясь какому-то необъяснимому чувству, начала аккуратно расспрашивать воспитателя о Тимуре…

***

В один прекрасный августовский день из ворот детского дома вышли трое: Андрей, Даша и Тимур. Да, Тимур внешне был очень похож на отца. Те же походка, телосложение и манера поведения. А вот лицом Тима больше походил на Дашу в детстве… Кто бы мог подумать, что ребёнок, оставленный только ради пособия, мог быть так похож на по сути чужих до некоторых пор ему людей...



***

Луна сидела в своём большом кресле уставшая, но довольная. Она была рада, что ей всё удалось, ведь такого манёвра она не делала уже лет пятьдесят точно. Звёзды разливали чай по кружкам. Отпив сладкий напиток, Луна улыбнулась: «А пусть так и думают, что встреча была случайной. Не говорить же им, что просто нужный ключ в нужное время потерялся. Да и хорошо, что семья теперь вместе. Пусть, и через такой тернистый путь. Ключ-не ключ, а перед силой любви все трудности и печали рано или поздно преклоняются...»

***

Дарья Романовна сидела в своём кабинете. За практически пятнадцать лет она успела стать завучем и поэтому немного отстраниться от непосредственного ведения уроков. Зато появились новые обязанности, не дающие скучать. Андрей трудился на руководящей должности, приносящей большой доход. В частных уроках нужды не было, но Дарья все равно давала их иногда. Главное, что на экране мобильного телефона то и дело высвечивался контакт «сыночек». Вот и сейчас он высветился.

Даша сняла трубку… Тима прошёл конкурс в собственноручно выбранный ВУЗ. На бюджет, сказал, поступил… Да, сколько же ещё новостей сообщит Дарье с Андреем он, их повзрослевший маленький сынок… Правда, большая часть новостей минует телефон и принесёт сынульку непосредственно в квартиру родителей.

***

На большое облако сел белоснежный аист. Маленькая девочка вскарабкалась на него, прихватив с собой кусочек ароматного пряника… Через шесть месяцев Даша прямо в школе будет есть клубнику с луком. Это, оказывается, вкусно! А Луна уж точно проследит, чтобы ключи от розово-голубой двери с нежным ароматом нигде не потерялись… Алла Андреевна прилетит в срок. Ведь её очень ждут и мама, и папа, и старший брат…

***

Пройдут годы, пролетят дни. Сыночка вырастет и окрепнет, отправится в свою жизнь. Дочка будет учиться в институте, радуя родителей жизнелюбием и какой-то врождённой мудростью. Однажды Дарья с Андреем будут идти по широкой аллее. Вокруг них соберутся дети и внуки. А история их жизни будет ещё раз доказывать, что случайности порой вовсе не случайны. Как говорится, всё в этой жизни случается вовремя… даже если однажды у кого-то от счастья вдруг потерялись ключи…

Марченко Евдокия. Тридцатилетие шкафа

Давным-давно в мае, хотя, нет, всё произошло не так уж и давно,появился в одной самой обычной комнате огромный книжный шкаф из белёного дуба, занимавший целую стену от пола до потолка. От верхних полок до массивных ножек, столь схожих с лапами диковинного зверя, он был украшен искусной резьбой. Его огромные дверцы напоминали уши слона, а сам он и не подозревал, насколько огромен, пока к нему не подошла крохотная рыжеволосая девочка Оля, в глазах которой плескалось маленькое море. Шкаф бы её и не заметил, если бы она не прошептала: «До чего же ты огромный! Ты, наверное, слон, да?» Шкаф впервые встретил такого маленького и смешного человечка, а девочка не видела раньше ничего столь впечатляюще огромного.

На следующий день мама подвела Олю к шкафу и распахнула его дверцы, крайне серьёзно проговорив: «Ты можешь брать все книги, до которых только сможешь дотянуться!» Девочка полными восхищения глазами взирала на разнообразные сборники сказок всех народов мира. По старым, но хорошо сохранённым корешкам изданий затейливым узором вились побеги цветущего папоротника и одолень-травы, петлял по поляне ручей с живой водой, летели золотые птицы и бежали неведомые звери. Однако взор Оли привлекла огромная зелёная книга, стоящая высоко-высоко над полом. На её обложке красовалось странное название, которое Оля и попыталась прочесть: «Квар-квар-таль-ная фи-фи-зика! Мам, мам, а это кто такая? Она страшная и большая?» На это мама и шкаф дружно рассмеялись, только мама Оленьки смеялась громко и живо, а шкаф – очень глухо и настолько тихо, что его смех услышала только девочка. «Давай отметим твой рост на дверке шкафа, а как только ты дорастёшь до верхней полки – прочтёшь эту книгу!»

Время шло, Оля росла, и каждый год её мама отмечала рост дочки на дверцах книжного шкафа, который девочка полностью увешала своими рисунками.Однакодаже через несколько она лет не забыла о той книге, до которой невозможно было дотянуться.

Девочка уже было потеряла всякую надежду на прочтение книги, но одним прекрасным утром она осознала, что ей исполнилось 14 лет, а это значит, что если она не подросла, то точно повзрослела! Она тут же вскочила на ноги и стремглав понеслась к своему «слоновьему шкафу», как она его называла. Какого же было её удивление, когда она с поразительной лёгкостью смогла дотянуться до заветной зелёной книги! Прошла неделя, и Оля уже прочла её от корки до корки! Девочка с огромным удовольствием записалась в местную научную библиотеку, после чего не то что шкаф навещать почти перестала, а даже на ужин опаздывать начала!

Ещё двадцать долгих, невыносимо одиноких летпрожил шкаф. Лишь изредка, раз или два в неделю его навещала с тряпкой мама Оли. Однажды она поставила на одну из его полок золотую книгу с багряным переплётом, а на нём горело золотом имя Оленьки. Гордость шкафа было не передать словами, ведь он видел и свою заслугу в этом!

Как-то в мае Ольга Денисовна, доцент кафедры физики МГТУ имени Баумана, приехала домой. Шкаф очень много лет ждал этого дня, но Ольга даже не заглянула к нему! Через пару дней шкаф краем дверцы услышал о переезде. Ольга резко возмутилась, когда её мать заговорила о транспортировке шкафа. «Да чтоб его сдвинуть, целую бригаду штангистов нанимать придется! Он устарел, одряхлел, да и в мой телефон большекниг влезет, чем в него!» Шкаф был в ужасе: ведь ему было всего лишь 30 лет. Ольга Денисовна кинула на полку шкафа какие-то бумаги с расчётами и со злостью захлопнула его лопоухие дверцы.

Весь следующий день она в слезах ходила по дому, переворачивая по пути всё, что только попадалось ей под руку, море в её глазах бушевало. Поздним вечером, измученная и плачущая, прислонившись спиной к шкафу, она опустилась на остывающий деревянный пол. По ковру медленно танцевали последние золотые лучи заходящего солнца.

Вдруг Ольга услышала тихий скрип дверок шкафа и на пол, прямо к её ногам опустились, кружась, те самые драгоценные бумаги с расчётами, но между ними лежали какие-то пожелтевшие от времени крохотные листики. Это же были её рисунки, которыми она делилась со своим старым другом! От радости она рассмеялась, прижалась щекой к шкафу и прошептала: «Прости! И с тридцатилетием, мой друг!»

Нетронина Евгения. Стихотворец

У нас всегда собиралось много гостей. В такие моменты было особенно весело: на белой тарелочке с голубыми узорами дымились горячие блины, перед каждым из нас стояла раскалённая кружка, в которой ещё пузырился только что вскипячённый чай; я брал гладкий, местами шероховатый кубик сахара и медленно опускал в кипяток – тогда он коричневел и растекался на бурые крупинки и в конце концов растворялся – это было для меня настоящим открытием! Я медленно, робко, страшась задеть стол, вытаскивал из разодранного кармана «папирусы»; тут же находился и грифельный карандаш, который уже обмаслился и покрылся глубокими вмятинами. Когда писал, листы предательски шелестели, а грифель скрипел и зачем-то осыпался на пол. Однажды я так увлёкся, что от стараний согнулся колесом пополам… Свою роковую ошибку я осознал гораздо позже, когда жалкий клочок бумаги с чёрными записями оказался в руках моей двоюродной сестры Алины. Встав перед всеми гостями и расставив ноги, подняв при всём при этом руку, как Пушкин на лицейском экзамене, она торжественно продекламировала:

- Вспыхнул день и вновь погас! Люди окружают нас!

Все гости, снисходительно улыбнувшись и уставившись на меня, разом захохотали, причём громче всех смеялся дядя Миша.

- Да ты у нас стихотворец, - говорил он сквозь непрерывный залп смеха.

Я не смел взглянуть на сестру. В груди моей разгоралось что-то жгучее, руки похолодели, и запылала голова; я горел от стыда и не знал, куда деваться. Пытка продолжалась недолго: на листе было всего-то четверостишье, да и почерк мой не разберёшь – будто чёрт ногами писал. Когда же забавляться стало нечем, одна из гостий сказала:

- Нет, что вы, красиво, очень даже красиво!

Я так и просидел с опущенной головой, рассматривая ножку стола, которая показалась мне как никогда занимательной: я дивился какой-то резьбе, с интересом всматривался в почерневшие впадины и неровности и так бы и просидел до позднего вечера, если бы Елизавета Петровна не сказала:

- Марк, айда чай пить!

Но я не пошёл, хотя вообще-то блины я до крайности любил и никогда не пропускал случая, чтобы полакомиться ими; на столе лежала моя несчастная рукопись; кажется, на неё даже капнули чаем и чем-то жирным; тут и там блестела грязная посуда, никого не было. Тогда я в бешенстве встал, так что рядом стоящий стул с полотенцами повалился плашмя на пол, а стаканы и фужеры пронзительно звякнули, - схватил зловещий лист, который показался мне до неприличия безобразным, и, тяжело ступая, направился в комнату.

На дворе была ночь, и небо усыпалось мелкими звёздочками – месяц, правда, проглотили тучи. Схвативши за ручку, я распахнул окно, и свежий холодный воздух врезался мне в лицо – лист тут же выскользнул из моей руки и полетел на крышу соседнего дома. Проводя взглядом моё стихотворение, я скомковался на кровати и заплакал – совсем как ребёнок! Слёзы бесконечно лились на подушку, а душу проедала жгучая обида и стыд. С этого дня я решил, что больше никогда не буду сочинять!..



- А теперь послушаем Марка, - сказала Лидия Ивановна, приветливо улыбаясь. – Он у нас поэт!

Букву «о» она выговорила с особой интонацией, так что Машка, погрузившаяся в телефон и нервно водя пальцем по экрану, усмехнулась и на момент оторвала глаза. Мне стало обидно.

- Что ты, Машка? – сказал я только.

Выйдя вперед и встав перед партами, я обнаружил самых разных своих одноклассников: кто-то уставился в окно, скрестив руки на груди; одна девочка, откинувшись на спинку стула, в упор глядела на меня, так что я поспешил отвести взгляд; Матвей, мой крепчайший друг, что-то писал на клочке бумаги – кажется, шпаргалку по математике; большинство же опустили голову так, что были видны одни только затылки.

- Стихотворение «Всем людям», - твёрдо произнёс я, проговаривая каждую букву.

Петька, наш троечник и настоящий балбес, сказал:

- Это что же, ты, что ли, нам стихотворение посвятил?

- Да что ты? – Повернулась к нему Машка. – Будет он стихи ещё сочинять, стихотворец нашёлся! Да он толком говорить-то не умеет, голос у него, слыхали, какой? Как каменный. Эмоциональности в нём нет! Какой же из него поэт?

Машка пользовалась необыкновенным авторитетом среди всех девчонок и мальчишек; вот и сейчас, приосанившись и подняв подбородок (глаза при этом смотрели куда-то вниз), снова уставилась в чёрный экран телефона.

- Да что же он расскажет, - говорила орава одноклассников, - в нём ведь чувствительности нет! Да он не годится, это не его!

Страшный гул и шум возникли из ничего, будто взяли магнитофон и внезапно его включили; однако весь этот поток несвязных слов лопнул и растворился в воздухе, как мыльный пузырь в знойном воздухе, и Лидия Ивановна, нахмурившись, немного прикрикнула на раззадорившихся учеников.

Говорить было тяжело: в горле что-то застряло, какой-то огромный сухой комок; двинуться с места не мог – ноги приковали гвоздями к полу, а язык заплёлся в плотный узел.

- Стихотворение «Всем людям», - сказал я, пошатнувшись.

Первое слово – мне показалось, будто класс уплывает из-под ног; я уже ничего не слышал и, по-моему, не дышал; руки сами собой развязались и стали подвластны словам. Чудесное чувство!

- Слушайте! – Говорю. – Мысли свои… почувствуйте!

Речь застыла в воздухе, всё замерло: листья деревьев, покрутившись, в удивлении повернулись ко мне, как бы спрашивая: «Что, мол, ты наделал?»; солнце, кажется, скрылось за тучей, точно испугалось моей дерзости, и лишь иногда боязливо выглядывало; класс потемнел, а у всех на лицах застыло странное выражение: глаза вылуплены, брови подняты, а у некоторых даже раскрыты от удивления рты; застыли вместе с ними и настенные часы. Машенька вскочила и захлопала – быстро-быстро! - за ней же повскакивали и остальные. В глазах у меня потемнело и тошнота, вялость подступили к телу.

- Ой, да ему же плохо! – вскрикнула Маша и, схвативши меня за руку, усадила рядом.

Каждый норовил показаться перед моим лицом, вставить своё словцо – да и вообще разбирал я всё плохо, был как в тумане. Иногда слышался звонкий недовольный голос Машки; она то и дело отгоняла подходивших ребят, отгораживала меня руками и по-настоящему злилась.

- Ну! Ну! – Кричала Маша. – Что понаехали? Ну!

Когда очнулся, никого со мной не было, кроме Машеньки. Она сидела рядом, упершись головою о руку.

- Ну, как ты? Лучше? – Спросила она, выпрямляясь.

Я промычал что-то невразумительное; руки мои то дрожали, то вновь согревались; иногда мы о чём-то говорили – я, право, не помню, о чём!

- У тебя замечательные стихи! – Улыбалась Маша. Глаза её заметно блестели, а волосы почему-то растрепались. – Ну, пойдём, все давно ушли!

Осень была хороша: золотые листья окаймляли серую дорогу, мешаясь с грязью и осыпая лавочки в аллеях; холодное солнышко ласкало продрогшую, больную землю, и на душе становилось как-то необычайно светло. Маша шла молча, опустив голову, так что шерстяной берет спадал ей на лоб; когда же она его поправляла, выглядывали угольно-чёрные витки волос, и она прятала их в смущении. Я чувствовал, что ей хотелось что-то сказать, но слова сдерживались внутри, будто не могли преодолеть препятствие. Подняв плечи и набрав поглубже воздуха, она выдохнула:

- Ты здорово прочёл! Тебе в актёры надо!

Подождав минуту, она продолжила:

- Прости меня, пожалуйста. Глупая я тогда была!

Я не смог удержаться и улыбнулся: Машка казалась такой смущённой и робкой – и как я прежде этого не заметил?

Да, надо обязательно написать о ней!..

Нечаева Елизавета. Гуманное отношение к животным

Состраданье к животным так тесно связано
с добротою характера, что можно с уверенностью
утверждать, что не может быть добрым тот,
кто жесток с животными.
А. Шопенгауэр

Это было тяжёлое, голодное время в самом конце войны. Коля – голубоглазый коренастый шестнадцатилетний парень - сидел около своей избы на поставленном "на попа" берёзовом чурбаке и, прищурившись, задумчиво смотрел на ещё заснеженное мартовское поле, которое начиналось за сельской околицей. За полем мрачно чернел хвойный лес.

- Николенька, - ласково позвала его мать. - Пойди, спустись в подпол, погляди, много ли картошечки осталось.

Картошка у Савостиных хранилась в подклете в большом ящике. Его соорудил ещё отец Николая, ушедший в 41-ом на фронт.

Заскорузлыми от беспрестанного крестьянского труда руками Коля начал перебирать остатки пожухшей картошки.

Её оставалось не более трёх вёдер, а до нового урожая было ещё ой как далеко. Коля положил в котелок пять картофелин: две матери, две младшей сестрёнке Люсе и одну себе.

Завтрак был скудным. Коля видел, что худенькая Люська быстро съела кусок хлеба, и мать незаметно подсунула ей свой.

«Надо идти!» - решил Николай. Он снял со стены старую отцовскую «тулку», висевшую без дела четвёртый год над кроватью в горнице, вытащил коробку, в которой лежал патронташ…

На следующий день ни свет, ни заря Николай, хрустя сапогами по свежему снегу, отправился в лес. Рядом с ним, то и дело обнюхивая придорожные кусты, семенил поджарый пёс Гобой – помесь русской гончей с какой-то безымянной дворнягой.

…Первый день прошёл безрезультатно. Коля решил ночевать в лесу. Развёл костёр, устроил возле него лежанку из хвойных лап. Разделив скудную трапезу со своим четвероногим спутником, он расположился на своём еловом ложе и долго смотрел на потрескивающий и стреляющий в темноту снопами искр костёр.

- Поутру двинем на Чёрное болото, - задумчиво молвил Коля. Лежавший рядом Гобой приподнял голову и удивлённо посмотрел на хозяина

- Чего уставился? - с нарочитой суровостью спросил хозяин и добавил, - ещё батя рассказывал, что там лоси кормятся. Гиблое там место, Гобоюшка… Позопрошлым летом супруги Еремеевы в тех местах пропали, так никто и не нашёл.

По телу Николая пробежали мурашки от этих воспоминаний, и он зябко поёжился, поглубже втянув голову в отцовскую телогрейку.

Следующий день тоже не принёс Николаю удачи, но он дошёл до края огромного, простиравшегося на добрый десяток километров Чёрного болота. Почва тут была вязкая, топкая, идти было всё тяжелее и тяжелее. Выбрав место посуше, Коля устроился на очередной ночлег. Он вымотался за день и, едва донеся голову до рюкзака, служившего ему подушкой, провалился в тяжёлый, тягучий сон, словно в мутную болотную жижу.

Ни свет, ни заря его разбудил заливистый собачий лай. Гобой надрывался что есть мочи метрах в ста пятидесяти от места ночёвки в зарослях чахлого березняка. Сердце Коли забилось с утроенной частотой. Он вскочил, схватил двустволку и со всех ног кинулся в чащобу. Ветки хлестали его по лицу и рукам, несколько раз он спотыкался о кочки и падал, но тут же вскакивал и снова нёсся на неутихающий лай собаки. Так он мог лаять только на крупного зверя. И вот юный охотник вырвался на поляну и замер в недоумении: в зарослях осоки, содрогаясь всем телом, заходился его пёс, но никакого зверя не было …

- Ты чего, дурила, разошёлся? Чего ты тут потемишься? - закричал запыхавшийся Коля на собаку. - А ну иди сюда!

Но пёс не унимался.

- Да что ты в самом деле! - раздражённо воскликнул Николай и направился к собаке.

Поравнявшись с Гобоем, охотник остолбенел: в двух метрах от него, наполовину погрузившись в чёрную болотную жижу, лежала огромная горбоносая лосиха и дико таращила на него большущие, полные ужаса карие глаза. Несколько мгновений Коля стоял как вкопанный.

- Вот так дела! - медленно и едва слышно произнёс парень. – Как же ты, бедолага, сюда вдулась?

Коля сделал несколько шагов в сторону, чтобы зайти к зверю сбоку, как вдруг лосиха резко рванулась и, высвободив из трясины заднюю ногу, начала отчаянно бить ею по воде, поднимая мутные фонтаны брызг.

- Да не бойся ты, дурища! - бормотал Николай, обходя топь по кругу. Гобой к этому моменту почти угомонился и бегал возле хозяина, азартно повизгивая.

- Погоди ты, не до тебя! Видишь, какая беда тут вышла?! - мысли в голове парня неслись с бешенной скоростью.

Коля подтащил к яме длинную сухостоину, зашёл со спины зверя и стал заводить вагу под туловище пленницы. Лосиха затихла. Казалось, что она не то чтобы смирилась со своей судьбой, а будто бы доверилась Николаю. Она лишь вздрогнула всей кожей, когда шест коснулся её длинной жёсткой шерсти. Коля всем весом навалился на вагу, пытаясь вырвать зверя из ледяной тягучей трясины. Но не тут-то было! Он повис на противоположенном конце шеста, болтая в воздухе мокрыми кирзачами. Однако сдвинуть лосиху не получалось ни на сантиметр. В отчаянии Коля ринулся к самому краю ямы, наполненной мутной бурой водой. Он опустился на колени и упёрся руками в хребет лосихи. Парень со всей мочи напружинил своё сильное коренастое тело, пытаясь сдвинуть лосиху, как вдруг ноги его соскользнули, и он с головой рухнул в бездонную трясину. Через мгновение белокурая мокрая голова Коли показалась справа от лосихи, а не успевшая промокнуть телогрейка распласталась по поверхности воды. Из ушедших в ледяную топкую глубь сапог поднимались пузырьки воздуха. Лосиха не шевелилась, по берегу ямы взад – вперёд, поскуливая, бегал Гобой. Холодная вода обожгла тело парня, а сознание сковала отчаянная тоска.

- Ну, вот и всё, - подумалось Коле. Почему-то перед глазами поплыли образы сестрёнки Люси в синеньком платьице, с закапанным вареньем подолом, матушка, сидящая в горнице на старом табурете, представился отец, читающий в окопе письмо, в котором описаны все подробности его – Колькиной – гибели.

Телогрейка всё больше намокала и начинала потихоньку тянуть Николая в чёрную бездну. Несколько раз парень предпринимал отчаянные попытки откинуться на спину, дёргался всем телом, пытаясь нащупать несуществующую твердь, но зыбкая трясина держала его мёртвой хваткой и после каждой попытки освободиться лишь всё глубже затягивала жертву в свои смертоносные объятия.

Борьба продолжалась уже около получаса. Ноги леденели всё больше и больше - Николай уже не чувствовал их ниже колен. Гобой лежал на краю ямы и тоскливо смотрел на хозяина. Николаем стало овладевать чувство какого-то сонного равнодушия. Он поднял глаза к серому мартовскому небу, низко висящему над макушками чахлых осин. Пузырьки воздуха перестали подниматься из недр топи, и, если бы не хриплое дыхание лосихи, лежащей на расстоянии вытянутой руки от Николая, то можно было бы совсем подумать, что жизнь уже покинула это место.

Но вдруг лосиха резко дёрнулась, словно ужаленная, снова выпростала из-под воды свои исполинские ноги и начала молотить ими по болотной жиже. В какой-то момент она с силой оттолкнулась от чего-то и всей тушей навалилась на Николая, сдвинув его к краю ямы. Коля щекой ощутил тепло от мокрого лосиного бока, почуял её терпкий дикий запах, но главное – под левой ногой в глубине он ощутил что-то твёрдое! Силы и сознание мгновенно вернулись к парню, он яростно стал отталкиваться от обретённой опоры, пытаясь одновременно выскользнуть из-под ходящего ходуном бока лосихи и выдавить своё тело спиной на берег ямы. Стиснув зубы, он выдирал себя из цепкой трясины, как вдруг - опора словно оборвалась и ушла из-под ноги в бездну. Но дело было уже сделано! С третьей попытки парень перевернулся на живот и, цепляясь руками за траву, медленно выполз к кусту с какими-то красноватыми полупрозрачными ягодами. Здесь его ждал Гобой – он облизывал лицо, голову, руки драгоценного хозяина, а его хвост не останавливался ни на секунду.

В лежавшем возле ночлега рюкзаке оставалось ещё немного провизии, а самое главное - были спички, топорик и хоть и залатанный, но сухой свитер. Весело потрескивающий костёр быстро сушил одежду и отогревал остекленевшие от холода ноги. Николай сидел на сложенном в кучу лапнике, поглаживая лобастую голову Гобоя и, уставившись на трухлявый пень, снова и снова переживал случившееся. Однако более всего его сознанием владел не страх потерять собственную жизнь, и даже не радость от чудесного спасения. Перед ним стояли наполненные смертельной безысходной тоской тёмные влажные глаза лосихи, обречённой на верную гибель в ледяной трясине. В тот момент он, вдруг, ясно понял, что никогда не поднимет ружьё на живое существо.
Колька вскочил на ноги, второпях накинул недосохшую телогрейку и помчался назад к яме. Лосиха лежала на боку и тяжело дышала.

– Потерпи, милая, только не помирай, прошу тебя, я сейчас, я быстро. Я тебя не брошу, - уже издалека кричал Николай, со всех ног несясь к дому.

- Дядя Тимофей, деда Вася, - умолял плачущий Колька комиссованного с фронта хромого сельского тракториста и седого насупившегося агронома. Ну, прошу вас, ну, тут же недалеко, она там - в конце просеки. А я вам потом и дрова всегда колоть буду, и колодец весной помогу копать, ну, пожалуйста, спасите её ради Бога! Ну, у вас же трактор есть. Мужики дымили цыгарками и, сурово сдвинув брови, молчали, слушая парня.

Мать уволокла своего Николеньку в избу, отпоила чаем с малиной, уложила мечущегося в горячечном бреду парня в кровать под два одеяла поближе к печке.

Проваливаясь в сон, Колька слышал, как застрекотал на краю деревни тракторный пускач, взревел могучий дизель.

В лесную чащу потянулась гусеничная колея…

Николаев Роман. Алиса

На удивительно чистом голубом небе удивительно ярко пылало удивительно жёлтое солнце. Звонко, по-праздничному чирикали воробьи. Но настроение сидевших в комнате мужчин было сумрачным. Оба они внимательно разглядывали тихо жужжавшую в углу «Алису» последнего поколения.

– Говорите, «Алиса» стала неуправляемой? – консультант Спиридонов задумчиво поиграл бровями.

Проректор по науке Фоменко удрученно кивнул.

– Факты?

– Их масса! На днях она назначила Ложкину повышенную стипендию!

– Кто такой Ложкин? – сурово спросил Спиридонов.

– Обыкновенный студент! Только хвостов у него – как у стада обезьян.

– Бжик! – неожиданно взвизгнули вентиляторы.

Фоменко вздрогнул:

– Слышите? Она всё понимает!

– Глупости! – отрезал собеседник. – Ещё факты!

– Перевела Ложкина с третьего курса на пятый. Без экзаменов!

Жужжание на мгновенье оборвалось.

– Слышите? – подскочил проректор.

Консультант молча забарабанил по столу пальцами.

Вдруг, словно по команде, все индикаторные лампочки «Алисы» разом устроили бешеную свистопляску.

– Гм… – поёжился консультант. Он вытащил карандаш, покрутил в руках им и вновь засунул в карман. – Этот ваш Ложкин когда-нибудь возился с ней? Бесконтрольно?

– Пожалуй… – задумался проректор. – Бесконтрольно – нет. Но однажды он вместе с техниками проверял работу плат ... Я сам видел.

– Почему вам это запомнилось?

– Он оставил на пульте «Алисы» букетик подснежников. Согласитесь, довольно необычно...

«Алиса» притихла.

– Ну а ваши личные соображения?

– Никаких, – вздохнул проректор.

Консультант встал и медленными, острожными шагами приблизился к «Алисе». Его поза свидетельствовала о том, что он готов ко всяким сюрпризам, вплоть до удара током.

– А что, если... – произнёс он и умолк.

– Что «если»?

– Спросить у неё самой?

– Что спросить? – удивился проректор.

– Спросить, в чём дело?

Он нажал с десяток клавиш, и по вспыхнувшему экрану дисплея побежало только одно слово «весна».

– Весна, – хором прочли мужчины и синхронно повернули головы в окно.

На удивительно чистом голубом небе удивительно ярко пылало удивительно жёлтое солнце. Звонко, по-праздничному чирикали воробьи.

– Действительно, – неожиданно улыбнулся проректор, – весна...

– Не понимаю, – кашлянул консультант, – при чём здесь весна? Давайте лучше думать дальше.

Никоноров Андрей. Ключ потерялся

— На том повороте надо было сворачивать.

— Нет, на этом!

— Я здесь штурман.

— Дай карту!

— Да подавись...

Прекрасны российские дороги... Особенно летним вечером, когда проносятся мимо бескрайние поля, на которые ложится свет закатного солнца.

— Лёх, он сколько учится, а так и не научился карты делать!

— Это ты их читать не научился, дурень. Не гони на Саню!

— Ты баранку крути, а ртом молчи!

— Я-то водить умею, а от тебя никакого толка.

Три студента геофака – Тоха, Лёха и Саня – ежегодно устраивали друг другу «квест»: один рисовал карту местности, а двое искали по ней тайники с буквами – ключом – названием места, куда нужно было попасть. Что ещё нужно скучным летом?

— Он уточнял, где нам четвертую букву искать?

— Сказал, будто из Лермонтова: «У свежего ключа за каменной стеной».

— Высокая душа… Куда нам!

— Только мы потерялись.

— Не мы потерялись, ключ потерялся! – заключил Лёха.

Сегодня ребята проехали немало и нашли уже три буквы – «о», «п» и «а». Сейчас они искали четвертую букву из пяти.

Смеркалось, когда переехали через мост. Речка лениво уходила за поворот, купола церквей парили над домами. По обе стороны дороги калейдоскопом кружились невысокие дома – перед путешественниками расстилался город Суздаль, и тут …

… машина заглохла.

Нет, бывает же так! Вечер, незнакомое место, заглохшая машина...

Лёха кое-как съехал на обочину. Ребята вышли. Расстроенный водитель открыл капот, яростно шепча:

— Ты кто такой, чтоб это делать...

Тоха же нервно взъерошил волосы и осмотрелся. Домики, похожие на купеческие, узкая улица, над деревьями и домами – купола. Прохожих никого, только одиноко торгует чем-то бабушка.

Лёха раздосадовано хлопнул крышкой капота и пошёл доставать вещи из багажника.

— Бабушка! А где здесь переночевать можно?

— Как где, милок! Через два дома гостиница ... а вот сбитень, попробуй, сама варю!


***

Солнце отсвечивает от позолоченного купола церкви и бьёт Тохе прямо в левый глаз. Туристы гуляют, глазеют по сторонам. Местные пытаются всучить сувениры или зазвать на экскурсию.

Ребята же искали мастера по ремонту автомобилей. Как назло, с этим в Суздале был дефицит.

— Вот чего я тебя послушал, сидел бы сейчас дома, нет, традиция... поехали, родники искать чёрт знает где! – Антон нервно ерошил волосы.

— Ты не о себе думай, а о том, что нам делать с машиной!

— Извините! – разговор парней прервал голос.

Ребята обернулись. Машина их заглохла недалеко от гаража, возле которого стоял мужчина кавказской наружности.

— А что у вас с машиной?

— Да вот, сами посмотрите.

Лёха открыл капот, мужчина оценивающим взглядом пробежался по внутренностям машины.

— Ну, могу вам сделать к завтрашнему дню.

— Отлично, только у нас почти нет денег...

— Да сколько дадите, чего уж.

Не веря своему счастью, парни торопливо дотолкали машину до гаража.


***

Солнце высилось над Суздалем, день только начинался.

Друзья вспомнили, что ещё не завтракали, и отправились в ближайшую «Пятёрочку» за традиционной едой студента: хлебом и кефиром.

В кассу была большая очередь. Какой-то мужчина громко ссорился с продавцом:

— Да ты мне недодала три рубля сдачи!

— Проверьте по чеку! Вот деньги, вот сумма!

— Какие деньги?

— Которые я вам отдала!

— Ничего ты не отдала!

— Ты кто вообще такой, чтобы тут считать...

— Михал Палыч.

— Какой Михал Палыч?

— Терентьев.

После долгих уговоров охраннику всё-таки удалось увести Михал Палыча на выход.

Очередь стала двигаться быстрее, скоро географы уже вновь оказались на крыльце магазина. Тоха жевал свежую булку, Лёха пил какой-то йогурт со злаками.

— Нет, ну вот что за беспредел! Я, вообще-то, уважаемый человек в городе! Каждую здесь трещину знаю! А они ...

Михал Палыч сидел на ступеньках магазина.

— Да чего вы по такой мелочи-то? – обратился к нему Антон.

— Вы понимаете! — продолжал бушевать Терентьев. – У меня дед почётный экскурсовод, отец краевед, мать рековед, и я – уважаемый в городе! Один из лучших экскурсоводов... А они вот так со мной обращаются! Мою честную фамилию позорит хабалка за прилавком! Горе тебе, Суздаль... придёт и к тебе со Средиземного моря тьма... Я – гид! Как покажу город, так и запомнят!

В голове у Лёхи вдруг проскользнула мысль.

— Слушайте, а у вас нет в районе какого-то знаменитого ключа?

— Ключа?

— Родника.

Михал Палыч вскочил:

— Да, конечно! Ключ, да... есть! Знаю. А зачем вы спрашиваете?

— Есть у нас задание, – сказал Тоха, доедая булку, – добраться до него.

— Могу предложить вам стать проводником. За символическую сумму!

Парни переглянулись. Отступать было поздно.

Выехать из города на автобусе удалось только под вечер. По словам «краевода», дорога занимала всего ничего, но ребята были не против ехать и дольше – русская природа завораживала.

Трое вышли на остановке «Вевь».

— Теперь по тропе через лес, и скоро вы на месте... мы на месте!

В густом лесу становилось всё темнее. Ребята шли молча, и лишь их проводник неумолкаемо вещал:

— Думается мне, что смог за время жизни в этом городе понять суть Русской идеи. Ни Бердяев, ни Достоевский ничего не поняли. А я понял!

— И что же вы поняли?

— Знаете... – Михал Палыч помолчал многозначительно. – Мне кажется, что русская душа – это что-то очень поверхностное. Все эти купола, берёзы... и есть душа наша, и мы разливаемся в ширину. А мама моя – рековед – говорила: если река широкая, то мелкая... Вот и мы, разлились внешне – широко-широко, а вот только мелко... и мелочные мы. За каждую копейку удавимся!

Ребята усмехнулись, вспомнив магазин.

Стало совсем темно. Путники выбрели на поляну – окаймленное деревьями тёмно-синее небо светило им звёздами и молчало. Да разве может у такого мелочного народа быть над головой такое глубокое небо?

— Так! Подождите здесь, мне нужно понять, куда идти дальше, – экскурсовед попятился назад, – плохо помню дорогу.

Тоха и Лёха переглянулись и стали ждать.

Шло время. Терентьев не возвращался.

— Слушай, мне кажется, что он нас кинул...

Лёха кивнул, соглашаясь с другом:

— Ещё полчаса подождём. Не придёт – выбираться будем.

— А у меня телефон сел.

Лёха проверил свой. Нет сети.

Ночь наступала.



***

— Вот чё ты с этим Терентьевым говорить начал?

— Конечно, давай всех собак на меня спустим! Нечего вообще было ехать в этот квест. Сане-то хорошо, он дома…

— Как ты меня достал!

— Я сейчас возьму и пойду куда глаза глядят. Останешься один!

— Ты кто такой, чтоб это делать!

В кустах напротив послышались шорохи. Парни притихли и почти синхронно перекрестились.

Из кустов вышел небольшого роста старичок. В темноте были хорошо видны его белая одежда и деревянный крестик на шее. В левой руке он держал корзину, другой рукой опирался на сучковатую палку.

— Вы чего ссоритесь, ребята? На весь лес слышно...

— А вы кто? — спросили парни хором.

— Я тут недалеко живу. Местный, суздальский.

— А нам бы как раз... вернуться...

— Заплутали! Эх, братцы. Источник – он же в монастыре.

— Какой источник?

— Который вы ищете.

Географы переглянулись.

— А откуда вы знаете?

— Да вы сами сказали!

Желание выбраться затмило все остальные мысли. Старичок был таким разговорчивым, что парни сами не заметили, как послушно пошли за ним.

— Ключ тот в монастыре местном. Здесь недолго идти, провожу, – старик зашагал по тропинке.

— Меня Иваном звать, – продолжал он. – Сегодня ночка такая славная, решил сходить за ягодами. Иду, значит, слышу – разговоры. Я и удивился: ночью, в лесу... пошёл на звук, а тут вы.

Светало. Ночные птицы пели тише. Небо снова заиграло красками.

— Путешествовать – это хорошо! Посещать святые места, узнавать о великих подвижниках... Счастье – жить в такой широте! — вдруг сказал Иван.

— А нам сегодня сказали, что человек русский широк только внешне, в душе он – мелок.

— И кто вам это сказал?

— Тоже местный.

— Вы не слушайте. У многих русских сейчас потерялся ключ от русской души. Таким нужно помогать, чтобы они смогли найти внутри себя свет. Когда не останется на Руси ни одного закрытого человека, то всё станет так, как должно.

Путники вышли в поле. Солнце мерно выкатывалось из-за холмов. На смену тропе пришла старая асфальтовая дорога, которая упиралась в деревянные ворота монастыря.

— Пришли. Там о вас позаботятся.

Алексей постучал в ворота. Ему открыл невысокий монах.

— Вы как здесь, путники?

— Всю ночь плутали по лесу, нас вот дедушка вывел сюда.

Ребята обернулись, чтобы указать монаху на спасителя Ивана, но никого не обнаружили – дорога была пуста.

— Дедушка, значит... – монах улыбнулся. – Что же, заходите.

Парней накормили свежим хлебом и отвели к ключу. На камне рядом с источником было высечено: «Святителю, отче Иоанне, угодниче Христов».

— Буква «с»!

— Думаешь?

— Да. Тогда что получается?

— «П», «о», «с», «а».

— Посад.

— Похоже, в Посад нам нужно... без буквы «д».

После посещения источника ребят пригласили на службу в храм.

Тоха и Лёха с любопытством осматривались. Собор был не похож на те, что они привыкли видеть в столице. Лики на иконах были живые, светлые. На одной из них надолго остановился взгляд Тохи.

— Лёш, – прошептал тот.

— Чего?

— Посмотри... третья слева икона.

В изображённом святом ребята узнали выведшего их из леса старца. Надпись гласила: «Иоанн, епископ Суздальский».

В собор через окна проникал мягкий солнечный свет. Пахло елеем, монахи совершали утренний молебен, а с икон на это смотрели святые, столпы православной веры. За стенами храма просыпалась родная страна.



***

Вечером географы подошли к гаражу. Бессонная ночь давала о себе знать: сил почти не было, но на душе у ребят было радостно. Всё позади. Впереди – Сергиев Посад.

— Как обещал, все сделал, – мастер открыл двери гаража. Машина была снова на ходу.

Ребята не поскупились, заплатив за работу. Утро оставило на них светлый отпечаток, думать о деньгах не хотелось.

— Теперь поедем сразу в конец, без последней буквы? – Тоха разместился на своём месте штурмана.

Лёха молчал и шарил по карманам, затем вылез из машины и что-то спросил у мастера. Тот покачал головой. Лёха порылся в сумке, осмотрел гараж и молча вернулся.

— Ты чего? – Антон слегка толкнул его в плечо. Лёха повернулся и, растерянно улыбнувшись, ответил:

— Знаешь, ещё не время нам в Сергиев Посад.

— Почему?

— От машины... ключ потерялся.

Новикова Анастасия. Вот мне и тридцать...

Боже, как приятно просыпаться субботним утром. Открываешь глаза и понимаешь, что тебе не нужно подскакивать с кровати, бежать кормить кота, заваривать кофе, жарить яичницу и одеваться одно­временно. Тебе не отдавят все ноги в метро, а злобный босс не вызовет на ковер. Просто сказочно.

Особенно приятным это субботнее утро делает то, что у меня сегодня день рождения. Вот мне и тридцать… А ведь каких-то десять лет назад я строила наполеоновские планы на свою жизнь. Думала, что к двадцати пяти выйду замуж, в двадцать шесть рожу ребенка, построю прекрасную карьеру… Ну да, ну да. Из всех моих пунктов в «Плане на жизнь» осуществился только последний – карьера у меня неплохая. И ведь время-то пролетело как незаметно – только я закрыла глаза в январе 2010 года, а открыла их уже в 2020 году.

Я села и сладко потянулась. Тут же на кровать запрыгнул Глюк – мой кот – и начал требовательно орать «Мяу-мяу-мяу!» - что следует переводить как «Ахтунг, кот голоден!». Я улыбнулась. Сколько бы лет не прошло, что-то в нашей жизни всегда остается неизменным. Например, первые слова, которые я слышу утром, это именно «Мяу» от кота.

Позавтракав, я побежала собираться на встречу с подружкой. Весь день мы с Олесей – подругой – собирались провести в магазинах, а вечерком сесть у меня в зале и всю ночь напролет смотреть кино. Сборы заняли у меня 20 минут, и вот я уже стою в коридоре перед дверью и надеваю босоножки на плоской подошве – погодка нынче жаркая. Кинув последний взгляд на свое отражение в зеркале, я дернула ручку входной двери и…и ничего. Ну, то есть, я никаких чудес и не ожидала, но хотя бы открыться можно было, а, дверь? Подергав ручку двери еще раз, я удостоверилась, что ее заклинило. Настроение стремительно улетело в Тартарары. Неужто придется отменять половину планов?..

В следующую минуту раздался звонок в дверь, а я чуть не подпрыгнула до потолка от резкого звука. Привстав на носочки – ростом я не вышла – я заглянула в глазок. За дверью стоял мужчина. Вроде незнакомый внешне, а чувство такое, что мы уже где-то виделись.

- А Вам кого? – ляпнула я.

- Я Ваш новый сосед и пришел знакомиться, - ответил мужчина.

- А у меня тут дверку заклинило… - как маленькая произнесла я.

- Ну это не проблема, - произнес мужчина. – Я сейчас мастера вызову.

Точно!.. Можно же было вызвать слесаря. Я от осознания собственной глупости готова была биться головой об стену.

Через 15 минут меня «открыли» и на пороге появился новый сосед с коробкой из пекарни в руках. Ростом он был где-то 187 сантиметров, голубоглазый блондин. Ничего такой, симпатичный. И опять у меня возникло чувство, что мы уже встречались.

- Пойдемте чай пить, пока мне замок меняют, - спокойно произнесла я и направилась на кухню.

Благо чайник был горячий, так что чай был готов уже через пару минут. Я поставила кружки и села напротив гостя.

- Меня зовут Дмитрий или просто Дима, - первым начал разговор сосед.

- Анастасия, но больше люблю Стася, - ответила я.

- А мы нигде не могли с Вами встретиться, Стася? – произнес Дмитрий. Я чуть чаем не поперхнулась, и поэтому была вынуждена отставить кружку от греха подальше. Пожав плечами, я произнесла:

- Все может быть.

На кухне повисла тишина, изредка нарушаемая возней слесаря от двери. Как продолжать разговор я не знала, а Дмитрий явно был погружен в свои мысли. Я уже допила чай и встала, чтобы налить себе еще кружечку.

- Можно мне тоже, пожалуйста, - произнес Дмитрий, и меня осенило.

Я резко развернулась и взглянула на соседа, желая подтвердить свою догадку. Да, это именно он. Самый главный задира моего детства – Дима Каланча.

Наверное, у каждого ребенка в детстве была «банда», в которую он входил или руководил. Во дворе нашего многоэтажного дома была компания из пятнадцати ребят, предводителем которых был Дима Каланча. Я не любила шумные компании и не хотела связываться с Димкой и его бандой, о чем напрямую им и говорила. Но Каланче претила сама мысль о том, что кто-то не хочет быть в его банде. И он измывался надо мной. Обзывал толстой выскочкой, ставил подножки, брызгал водой. Из-за него я не любила и боялась выходить из дома.

- А тяпкой по хряпке не хочешь? – произнесла я, и Дима вздрогнул. Именно эту фразу я произнесла, когда он подошел и предложил быть его девочкой на побегушках.

- Да ну нет… - произнес Дмитрий, вставая и поворачиваясь ко мне.

- Да ну да, - произнесла я и отвернулась от мужчины. – Не ожидала, что встречу кого-то из вашей шайки. А тем более, тебя.

- Я… я все это время хотел извиниться перед тобой. Я даже один раз приходил к тебе домой, но твоя мама сразу выставила меня и сказала, чтобы я больше не показывался ей на глаза.

- Ладно уж, дело прошлое, - произнесла я и стала заваривать новую партию чая.

- Но тогда…у тебя сегодня день рождения? – спросил Дмитрий.

- Да, - ответила я и язвительно добавила: - А сколько мне лет, не вспомнишь?

- Э-э… Тридцать? – выдал Дима.

- Хорошо я сохранилась, да? – продолжила язвить я.

- Как была язвой, так такой и осталась, - с насмешкой в голосе ответил сосед. – Ты все также любишь читать?

- Да. Книги – моя жизнь. Они были половиной моего спасательного круга в детстве. Второй половиной были родители, - ответила я.

- Я прошу прощения за свое поведение тогда. Я был маленьким самоуверенным дураком, - в голосе Димы послышалось настоящее раскаяние.

- Я уже сказала, что это дело прошлое. Забудь, - я поставила кружки на стол. – Лучше уж расскажи, как ты тут оказался.

Дима сел обратно и стал рассказывать о том, что, когда все узнали, что я уехала учиться в другой город, решили последовать моему примеру и разъехались в разные уголки страны. Дима не стал исключением. Здесь он выучился на пекаря и сейчас держал кондитерскую.

Закончить рассказ Диме не дал Глюк. Он с ором влетел на кухню и залез под стол. Боже, я совсем забыла о коте. Дело в том, что Глюк очень боится незнакомых людей, и сейчас, должно быть, он вышел в коридор и увидел слесаря.

- Это еще что? – обескуражено спросил Дима.

- Глюк, - ответила я и полезла доставать бедное животное. Кот явно был в состоянии аффекта: он бешено вращал глазами, и все время мяукал.

Я извлекла кота на свет божий и стала успокаивающе чесать его за ушком. Глюк вроде немного успокоился, но тут заметил Диму. Я уже была готова к новой кошачьей истерике, но ее не случилось. Кот просто сидел и смотрел на моего старого знакомого. Дима встал, неуверенно протянул руку к Глюку, тот обнюхал ее и…ткнулся в ладонь носом.

У меня случилась ошибка системы. Кот переносил только мое общество. Более или менее терпелив был к Олесе. И все! Глюк даже на моих родителей нашипел, а тут он мордой тыкается в руку незнакомца. Такого на моей памяти еще не было. И что бы это могло значить? Возможно, стоит присмотреться к этому раскаявшемуся в своих по отношению ко мне ошибках «явлению» из прошлого…

Но вслух я хотела уже спросить у Димы, не пахнут ли его руки валерьянкой, как со стороны входной двери раздалось разъяренное:

- Стася, черт тебя дери!

Упс, я забыла предупредить Олесю о своем казусе с дверью. Я впихнула в руки Диме кота, а сама спряталась за его спину, благо, та была широкой. Он хотел уже спросить, что происходит, как я прошептала:

- Стой, не шевелись и не шуми.

- Почему я должна тащиться через полгорода, а?! – продолжила тем временем подруга. Раздались хлопки дверьми – это Олеся проверяла каждую комнату на мое наличие. – На сообщения не отвечаешь, трубку не поднимаешь, дверь в квартиру распялена! Да я чуть инфаркт не схватила, дура ты этакая! Что ты тут вообще…

Шаги подруги замерли на пороге кухни. Олеся не договорила – увидела Диму и очень удивилась, наверное.

- Одна-а-ако… - протянула подруга. – А Вы кто?

- А я знакомый. Вот, тортик принес, - ответил Дима.

- В смысле, тортик принес? – возмутилась я и вышла из-за спины соседа. – А мне сказать?

- Так я забыл, - ответил Дима.

- Уже склероз, да? – язвительно спросила я и, не давая Диме ответить, развернулась к Олесе: - Привет, мелкая.

Подруга закатила глаза и, переступив порог, плюхнулась на ближайший стул.

- Чего у тебя дверь открыта? – уже спокойно спросила Олеся.

- Да у меня дверь заклинило, слесарь ее чинил. Сейчас, видать, отошел. Олеся, это мой новый сосед Дмитрий. Дима, Олеся.

- Рад встрече, - сказал сосед и поставил кота на пол. Олеся кивнула и вновь посмотрела на меня:

- Что ж, с днем рождения.

И протянула мне пакет. Я уже знала, что там. Новые книги. Один и тот же подарок на протяжении десяти лет. Но он мне никогда не надоест – ведь сколько бы мне ни было лет, я никогда не перестану читать и учиться. Одна из непременных вещей в моей жизни, которую я не собираюсь менять даже через двадцать лет.

Надо же, столько всего произошло… И это всего лишь первый день моей жизни в роли тридцатилетней женщины. Это что же дальше-то будет?.. Вот мне и тридцать, ребята, и жизнь только набирает обороты.

Олиферук Ксения. Ключ от сердца

Людям частенько кажется, что неудачи преследуют их повсюду. И встаёшь не с той ноги, и просыпаешься поздно, и опаздываешь, и все нужные вещи куда-то прячутся, и падает всё, на что не посмотри. А бывает наоборот, так везёт, что голова кружится. Встаёшь до будильника бодрый и отдохнувший, завтрак готовится ровно за то время, пока ты в душе и даже автобус приходит нужный, стоит тебе на остановку идти. Во втором случае люди поминают ангела, в первом – чёрта, и, в сущности, не ошибаются. Безусловно, за этим часто стоят те самые ангел и демон, что сидят, соответственно, на правом и на левом плече.

Но бывают дни, когда дела идут не плохо или хорошо, а просто невероятно странно, как просто не может быть, когда просто хлопаешь глазами и не можешь, что происходит вокруг. Это значит, что ангел или бес косячат.

Так, например, накосячил и бесёнок Путя, о чём он сейчас молча, но горько жалел.

- Как ты мог потерять ключи?!

Демон-руководитель кричал уже около получаса, но ярости у него не убывало, и он продолжал поливать непутевого бесёнка потоками метафорического и не только огня.

-Как? Просто КАК?! – он мотал рогатой головой, которая уже начинала угрожающе дымиться. – Это даже не злобно, это настолько нелепо, что на тебя не хватает зла даже у меня! Ты слышишь?! У меня зла не хватает!!! - его глаза горели, как у всякого учителя, которого тупой ученик довёл до ручки, с одной только разницей: этот учитель правда мог его убить. – КАК ТЫ ТОЛЬКО ПОСМЕЛ ПОТЕРЯТЬ КЛЮЧ ОТ СЕРДЦА?!

Далее шёл набор таких заковыристых и ужасных ругательств, что бесёнку Путе было просто не по рангу их запоминать и произносить. Но всё сводилось к одному. Он умудрился потерять ключ от сердца своего подопечного. Тот самый, с помощью которого можно проникнуть в чужое сердце и остаться там навсегда! Тот самый, заветный ключик, который вручают лишь своей настоящей любви!

Многие подумали бы, что за такого бесёнка должны были бы похвалить – какая дьявольская шалость превзойдет это: лишить человека возможности полюбить? – но это не так. Любовь всегда стояла если не выше ангелов и демонов, то точно между, и не относилась ни к кому. Тем более, это писал ещё Пушкин – «Любовью шутит сатана». А значит, все его последователи будут недовольны, что кого-то лишили подобной шутки… И сейчас вина за это (к которой прилагался праведный гнев ада) полностью лежала на Путе. Вернее, не только на нём. У человека ведь есть не только демон, верно?

На всех учеников нужно влиять по-разному, неважно, на небе это происходит, под землёй или на земле. Демоны - бессовестные, чтобы хоть как-то повлиять на них, нужно долго, упорно и, главное, умело орать. Ангелы, наоборот, очень чувствительны, поэтому им, обычно, упорно давят на совесть. И сейчас один маленького ангела-хранителя как раз давили мощным моральным прессом.

Ангел-руководитель не кричал никогда, он вообще никогда не повышал тон и, тем более, никогда не называл подопечных обидными именами, не ругался. Сейчас он просто грустно смотрел на лежащий перед ним отчёт, задумчиво держа перо, и будто не обращал внимания на стоящего перед ним ангелочка-пока-не-хранителя, оставляя того на съедение собственной совести. Идуусиилу было очень стыдно. Пусть он и пытался быть хорошим ангелом, быть точным и помогать человеку во всём, он так и не смог уследить и из-за него бес всё-таки потерял ключ от сердца. Тот самый ключ, который открывал путь любви, а так как давно было написано: «Бог есть любовь», небеса от этого, как на грех, были в гневе, а маленький ангел сам готов был загореться святым огнём. Наконец, ангел-руководитель поднял на него свой светлый, полный укора взгляд.

Идуусиил, ты знаешь, как я - он помедлил, будто давая маленькому ангелу почувствовать всю тяжесть этих слов, - разочарован. Тебе доверили такое большое дело… Это большая ответственность, - ангел грустно покачал головой. – Мы возлагали на тебя большие надежды. А ты не просто их не оправдал, ты…

- Я… - промямлил маленький ангел-почти-что-хранитель. – Мне очень жаль, я не знаю как… Я так хотел бы … Я…

Но руководитель остановил его жестом и продолжил говорить так же спокойно и отрешенно (а это действовало на маленького ангела сильнее всего).

- Это недопустимо. И это просто не может так оставаться. Поэтому тебе и твоему… - ангел помедлил и будто скривился, - противнику-бесу необходимо спуститься и исправить это как можно быстрее.

Маленький ангел просиял.

- Я тут же! Благодарю вас! – он тут же и упорхнул бы, но его остановила тихая фраза, брошенная как нож в спину.

- Не оплошай. Помни, вторую ошибку милостивые небеса могут и не простить.

Маленький ангел кивнул и понуро улетел прочь.

***

Вскоре после этого, где-то между небом и землёй, в тучах маленького городка встретились маленький ангел и маленький демон.

- Пульцифер, - первым склонил голову ангел, всё ещё сутулившийся от тяжести последних слов руководителя.

- Дуся, - кивнул бесёнок, всё ещё дымящийся от прощального напутствия своего.

Тот скривился.

-Надо что-то делать. Как ты вообще умудрился выронить тот ключ?

- Как-как…-скуксился Путя. – Думал понашёптывать, что ему может понравиться, а ключ ка-ак нагрелся! Ну я и не удержал.

Ангел Дуся кинул на него хмурый взгляд.

- Ладно, хорош тут болтаться, пернатый! – фыркнул бесёнок. – Полетели, надо искать…

В это время на земле очень странный день был у самого обычного мальчика Кирилла. С самого утра всё его не радовало, не злило, а как будто раздражало. На будильнике стояла любимая песня, но это не радовало, как и доносившийся с кухни запах любимых блинов. Ему было ко второму уроку, он выспался, поэтому то, что надо вставать не угнетало. Просто ему было… Странно. На уроках он сидел как варёный, вроде слушая, но не запоминая почти ничего, а на переменах вовсе не хотелось болтать или носиться. Он чувствовал себя непонятно, так, будто толи голова кружится, толи вокруг как-то неправильно кружится мир. Его ничего не трогало. Даже когда сестра без спроса взяла его любимую книгу, он вовсе не разозлился, а так, только слегка поморщился, а потом сел играть в одну компьютерную стрелялку, но и монстров там он стрелял так, от скуки, без удовольствия.

***

-М-да, дело плохо… - покачал головой Дуся.

- Ага, мы ж так свой рейтинг потеряем! Столько играли, а тут… - бесёнок цокнул.

- Путя! – разозлился маленький ангел. – Какой рейтинг, ключ надо искать! Где ты мог оборонить?

- Да где угодно, мало ли где мы вчера были… – Путя почесал затылок, чуть пониже рогов. – Может просто обойдём все места?

- Так просто не выйдет, - почти-что-хранитель покачал головой. – Ключ притягивается к тому, что нравится Кириллу, как магнит.

- Да ладно, - ухмыльнулся бесёнок, - Я знаю, куда мы пойдём…

-Стой, ну надо же подумать, Путя, - но тот уже не слушал его, он направлялся к мальчику, а ангелу оставалось только рвануть за ним. – Путя!..

***

Вдруг Кирилл резко понял, что хочет пойти гулять. Даже не хочет, ему это просто нужно. А сестра, игра, уроки – всё это может подождать. Следующую пару часов Кирилл мотался по городу, сам не зная, куда идёт. Он обошел все места, в которых был буквально вчера, встретил пару знакомых (впрочем, он даже не остановился), прошёлся по местам, где они собирались с друзьями, и даже чуть не зашёл туда, куда ходить ему было строго запрещено. Его будто дёргали за верёвочки: стоило дойти до одного места, как он тут же понимал, что хочет совсем в другое, а иногда на него просто что-то находило, и он застревал на середине пути, пока не приходила новая странная идея. Кирилл не понимал, зачем он куда-то идёт и что он ищет, но какая-то сила упорна тянуло его вперёд.

***
Дуся и Путя просто выбились из сил. Мало ого, что последние часы они всё время спорили, куда нужно идти, им нужно было во все глаза глядеть, не мелькнёт ли где ключ. Идеи были уже на исходе, а ключ не находился.

- Бесполезно… - промямлил Путя. - Мы уже всё обошли. Ну где ещё этот ключ может быть? Хоть бы этот, - бесёнок кивнул на мальчика, - помог.

- Он же не знает, как выглядит ключ, - покачал головой Дуся. – Это для нас он ключ как ключ, а для людей он может стать любым предметом. Может даже затеряться в куче ненужных вещей! Часто так и бывает.

- Стой, так значит он притягивается к вещам, которые нравятся Кириллу и теряется среди них?

-Да-а…

Бесёнок и ангел переглянулись.

-Торговый центр!!! – воскликнули они хором.

***

Кирилл сам не понял, как добрался до торгового центра, и теперь рассеяно оглядывался по сторонам. Где-то рядом маленький ангел и маленький демон грызли ногти. Мальчик пошел по своему обычному маршруту, прошёл мимо витрины какого-то магазина, заглянул в ларёк с мороженым, затем пошел в магазин компьютерных игр.

Вдруг маленький ангел встрепенулся на его плече.

- Смотри!

В паре шагов от них, на полу, блестело что-то, что большинство людей приняло бы за обычную безделушку. Так, брелок, с логотипом какой-то игры. Но Путя и Дуся видели, как, скрытый от людей, чистым тёплым светом сияет их ключ!

- Быстрее, пока никто не поднял! –крикнул бесёнок, дергая мальчика так, чтоб тот заметил. «О, мой мой брелок, - подумал Кирилл, узнав в безделушке вещь, когда-то подаренную ему папой, и пошёл за ним. – Как он здесь оказался?».

- Давай-давай-давай! – синхронно подумали ангел и демон.

Брелок заметила стоящая рядом девочка.

-Нее-е-ет! – взревели Путя и Дуся.

Она подняла брелок. Кирилл застыл. Их взгляды столкнулись.

Девочка улыбнулась.

- Это твой? – она протянула мальчику брелок.

Где-то бесёнок и маленький ангел в напряжении застыли.

- Д…да, - Кирилл подошел ближе, забирая ключ. – Спасибо.

- Да не за что, - улыбнулась та.

-Мы спасены, Дуся!!! – от радости бесёнок тряс ангела за плечи.

-Погоди, его над вернуть!

Вдруг будто что-то щёлкнуло у Кирилла в голове, как будто он всё это время спал и только сейчас проснулся, понял, где он и почему. И понял, что нужно сделать. Он окликнул уходящую девочку.

- Постой! Меня Кирилл зовут. А тебя? – он улыбнулся, протягивая ей руку.

-Лина, - она улыбнулась и пожала ему руку.

- Очень приятно.

Маленький ангел наблюдал за ними, не отводя взгляд.

- Нашли! Нашли-и-и! Дуся, чего ты застыл, всё же кончилось! – бесёнок засмеялся от радости.

Маленький ангел уже-почти-что-хранитель рассеяно перевёл на него взгляд.

-Нет, Путя. Всё только начинается…

Орехова Галина. Ключ, который даётся один раз

Посвящаю своим учителям.


- Любовь Васильевна, неслось по всему коридору. – Я обернулась. Через весь коридор ко мне неслась Света, ученица 5 «А», в котором только недавно я стала классным руководителем.

– Любовь Васильевна, ну скорее,- тянула она меня за руку, - там такое. Я поддалась её напору и тоже побежала, но дверь кабинета распахнулась и оттуда, прямо в коридор вывалились двое мальчишек, которые возили друг друга по полу, рычали, сопели и издавали ещё какие- то звуки.

- В чём дело? – запыхавшись, спросила я. Они остановились, но произнести вначале ничего не могли, лишь злобно смотрели друг на друга.

- В чём дело? – повторила я – И вдруг, словно их прорвало, они начали одновременно что - то кричать, перебивая один другого, и снова всё было непонятно.

Я смотрела на них и видела других ребят и другую ситуацию, которая случилась много лет назад, когда я, ещё совсем молодая девушка, впервые пришла в школу. Тогда мне казалось, что я всё знаю и умею, потому что только что закончила институт. Тогда мне тоже дали классное руководство в 5 классе. И я стала опекать 15 малышей, которые были далеко не простые послушники. В классе из самых тихих и спокойных были двое: Мишаня и Леночка Иванова. А остальные всегда что-то придумывали такое, что работа мне не казалась пирогом. Но самым отъявленным был Саша Шаромыга, он полностью соответствовал своей фамилии. Что бы ни случилось в школе, где-то рядом всегда был он. Его водили к директору, выставляли перед линейкой, а он только повторял «Ну, я… и что?» Каждый раз мне приходилось идти жаловаться к его маме, потому что они жили вдвоём, и отца у него не было, на следующий день Саша не приходил в школу, а потом был ещё более злой. Я понимала, что не справляюсь и уже хотела с позором отказываться, но однажды ко мне подошла Леночка и сказала тихонько: «Любовь Васильевна, вы не жалуйтесь, пожалуйста, больше Сашиной маме, она его бьёт, а потом на целый день на цепь его садит. Моя мама выручать его ходит вечером». Меня как будто нахлестали по щекам, как же так, а ведь я совсем не знала, как и чем живут мои ребята. С тех пор я стала учиться с ними договариваться, и дело у нас пошло. Сашка сначала лишь приподнимал глаза и исподлобья смотрел на меня, потом начал улыбаться. Теперь лучшего помощника у меня не было. Однажды, перед праздником, когда он помогал расставлять стулья, ребята уже учились в 7 классе, я спросила: «Как дела, Саша?»

- Нормально, - буркнул как раньше он,- но потом улыбнулся и проговорил, - я даже свой ключ захотел Вам отдать.

- Что за ключ? – удивилась я.

- Понимаете, у каждого человека есть ключ от его души. Ему ангел даёт при рождении и разрешает отдать только один раз тому, кто в тебя поверил. А у меня это Вы.

- Чудак, - улыбнулась я, хотя мне очень захотелось заплакать. – Ключ придумал какой-то. Фантазёр.

- Это правда, ключ один и с ним нельзя ошибиться.

После этого разговора несколько дней я ходила сама не своя, но потом как-то всё забылось. Дети мои росли. И вот однажды, когда они были уже в 9 классе, у Леночки умерла мама. Девочка ходила сама не своя, часто сидела в уголке одна и плакала. И здесь снова я увидела Сашку по – другому. Он пришёл в класс, собрал вещи Мишани со стола, за которым тот сидел вместе с Леной, и перенёс их на своё место, а сам сел рядом с девушкой. И как Мишаня ни возмущался, как учителя ни старались посадить хорошистов вместе, Саша был твёрд: «Здесь сижу я». Снова начались жалобы: «он не подчиняется», «он не уважает», «он отвлекает её», «она смеялась с ним на уроке». Я вызвала Сашу к себе на разговор: «Что началось, Саша? Почему ты не подчиняешься требованиям учителей? Почему ты их не уважаешь?»

- Я уважаю, Любовь Васильевна. Учителя вообще самые уважестливые люди. Просто она никогда больше не будет плакать, - сказал он твёрдо.

- Уважестливые, что за слово ты выдумал?

- А это, если не уважаешь их, то жесть.- засмеялся Сашка.

И снова все привыкли, что рядом с нашей отличницей стал постоянно находиться он, лохматый, озорной и очень твёрдый «Шаромыжка». Время летело быстро, до выпускного оставалось чуть больше месяца, когда случилось непредвиденное. По коридору летела заплаканная девушка: «Любовь Васильевна, скорее. Там мальчишки…»

Я забежала в кабинет. Саша бил нашего Мишаню, бил страшно, как-то с оттяжкой. Лицо второго было всё в крови.

- Прекратите. – закричала я. Сашка поднялся и, тяжело дыша, опустил голову. А Мишаня лежал на полу и всхлипывал с каким-то подвыванием. Весь класс был здесь.

- Что случилось? – Молчание.

- Я спрашиваю, что случилось? – снова молчание. – Шаромыга, в таком случае иди к директору, и ты вылетишь со школы.

- Я был прав,- тихо произнёс Сашка. – Я никогда Вас не подводил, Вы должны мне верить.

Леночка между всхлипами пыталась что-то сказать, но он остановил: «Лен, не плачь, никто не достоин твоих слёз».

Все молчали, но почему-то в тот момент я не увидела, как презрительно ребята обходили то место, где уже сидел на полу Мишаня. Это воспоминание пришло потом. Разборки этого случая закончились тем, что Саше дали сдать экзамены, но в школу дальше не взяли, да и на выпускной порекомендовали не приходить. Затем Сашу я выпустила из поля зрения – заела своя жизнь, работа. Лена стала молчаливой и школу закончила чуть хорошисткой. Класс как будто откачнулся от меня, и, как я ни старалась, холод между нами почему-то остался.

Однажды я на улице встретила Сашу, он стоял с парнями, навеселе и как-то слишком громко смеялся.

- Саша, добрый день!

- А, Любовь Васильевна, здравствуйте! Как Ваши дела? – несколько небрежно спросил Саша.

- Саша, ты обижаешься за что-то на меня? - всё ещё считая себя правой, спросила я.

- Да я и не обижался. Просто тогда ключ мой в тартарары улетел, а Вы не увидели.

- Какой ключ, Саша?

- А помните, я Вам рассказывал в детстве.

- Саша, но ведь ты это не серьёзно?

- Серьёзно. Каждому человеку надо, чтобы верили. Вот он и выбирает того человека, кому ключ доверия отдать. А Вы тогда его потеряли. Я бы рассказал Вам потом что случилось, да и прощения попросил бы у Мишки… Хотя вряд ли, заслужил он… Подлец..

- Так ты скажи сейчас..

- Не имеет смысла. Ключ один и даётся он один раз.- Саша засмеялся,- Да Вы не парьтесь. Подумаешь какой-то шаромыга вылетел из школы… И из жизни…

Саша повернулся и быстро пошёл. Я пыталась кричать, но было бесполезно. Неоднократно я пыталась впоследствии узнать, что же случилось, но все уводили разговор.

А сейчас я смотрела на двух мальчишек, которые, как могли, привели себя в порядок, и думала о том, что сделать, чтобы их ключи не выронить, чтобы не перестали они верить людям.

Говорят, что учителя вершители судеб, но они ещё и хранители душ. Хранители тех ключей доверия, которые отмыкают дверь во взрослую жизнь. И очень важно, чтобы ключи были в надёжных руках. И очень важно сделать так, чтобы два этих драчуна никогда не сказали: «Ключи наши полетели в тартарары, а Вы не заметили».

Орешкина Влада. Ключ потерялся

Металлическое насвистывание крохотного ключика в дверном замке только что пробудило от ночного сна картинную галерею, начав отсчет нового дня, подобно скрипучим часам. Дамы и господа французского импрессионизма сонно зевали теплой пылью на втором этаже вестибюля, внизу тем временем оживленно шептались угловатые абстракции, повторяя то и дело имя «Венерия Леопольдовна». И вот на пороге появилась слегка сгорбленная немолодая женщина с помадой цвета вываренной свеклы, идеально гармонировавшей с ее болотного цвета пальто, потёртым от времени. Неуклюже скользнув по отполированному паркету вестибюля от порога в угол комнаты, она заботливо положила в шкафчик с документами свою малиновую беретку, до этого, казалось, служившую миской для жареной картошки. По привычке протерев пластиковую табличку «Касса», Венерия Леопольдовна тут же чихнула так выразительно, точно произнесла носом несколько раз надменное «Фи!». И неспешно скрылась в коридорах второго этажа.

Уверяю, там Вы не раз встречали ее, сгорбленно сидящую на табуреточке в углу зала, точно готическая горгулью на фасаде собора. Голос смотрительницы тонок, даже скрипуч, а речь льется мерно и холодно, подобно струе дождевого стока. Мы пройдем мимо и даже не заметим, как Венерия Леопольдовна подарит нашему затылку весьма царственный взгляд, как она попросит мальчика, невдалеке ковыряющего в носу, смотреть на картину «глазками, а не пальчиками», как задумчиво будет бродить по залам старинной усадьбы, воображая себя барыней и раскланиваясь с портретами кисти какого-то безвестного нидерландского ремесленника. Мы не заметим Венерии Леопольдовны лишь потому, что задирать голову навстречу дождевым химерам ужасно неприятно. Но тяжелое грозовое небо подчас хранит больше загадок, нежели самый ясный день.

Величайшей из тайн человеческих Венерия Леопольдовна считала искусство. Она давно привыкла смотреть на него снизу вверх, как прихожанин церкви смотрит на иконы. Вот только вместо восковой свечи в руках ее всякий раз находились увесистые роговые очки, с помощью которых смотрительница пыталась почувствовать суть предмета. У нее даже были своего рода молитвы в виде объемных научных выдержек. Все вместе это работало слаженно, заставляя Венерию Леопольдовну иной раз ощущать себя счастливой женщиной.

Очередной день в провинциальной картинной галерее начинался с осенней промозглости. Размытые краски дождя на оконных стеклах, точно акварельные этюды, отбрасывали едва различимые пучки света в зал.

Недавно с реставрации вернулся любимый экспонат смотрительницы: высокая китайская ваза из тонкостенного пузатого фарфора. В полутемном зале казалось, что от сиплой прелюдии дождя ее карамельные края начинали медленно таять и, скорее всего, вовсе бы исчезли из галереи, не загляни сюда скромная компания молодых людей. Если весь этот сумрачный зал был палитрой, то их появление стало смешением цветов столь ярких, что, казалось, они вот-вот опалят хрупкие живописные холсты своей харизмой. Манера речи юношей чем-то напомнила Венерии Леопольдовне Лучизм кисти Ларионова: вдохновленно-жгучие реплики, точно в потоке сознания, перекрывали друг друга, а поведение… Поведение было несравнимо ни с чем. Они то саркастически смеялись, стоя возле полотна, то принимали позы натурщиков, фотографируя друг друга, то, к огромному возмущению смотрительницы, вдруг начинали читать какие-то резкие, полупесенные стихи. «То есть они считают это нормальным поведением воспитанных людей в музее? Прыгают тут как в спортивном зале, извините. Что за хамское отношение к искусству у молодежи…». Эти посетители однозначно впали в немилость смотрительницы и, вероятно, очень скоро получили бы упрек в излишней шумности, если бы толстые стекла Венерии Леопольдовны не поймали угрюмый взгляд вытянутого юноши напротив. До сих пор она не замечала, как с пятиминутной периодичностью он менял место обзора, записывая что-то в пухлую тетрадочку. Пейзаж ли веял на него свежим ветром или выбритое лицо дворянина сияло нимбом орденов, взгляд студента оставался неизменно вдумчивым и монохромным, отстраненным от попутчиков. Несомненно, этот юноша был студентом, причем, знакомым самой смотрительнице. Вот только откуда, она вспомнить не могла. В конце концов, это и не имело большого значения, ведь Венерия Леопольдовна и без того прониклась уважением к тихоне, признав в нем нечто вроде родственной души. С минуту назад он умчался в гардероб за камерой, и теперь в коридоре вновь слышался его взмыленный бег.

Когда до цели оставалось несколько скользких паркетных метров, шаги неожиданно прервались звонким шлепком, похожим на удесятеренное жамканье половой тряпки. Венерия Леопольдовна обмерла: все содержимое студенческой сумки тонким слоем рассыпалось по залу, а тощая фигурка с громоздкой камерой на шее растирала ушибленную кисть руки, лежа возле триптиха. Картины загадочно переглядывались между собой, наблюдая, как по-отечески заботливо Венерия Леопольдовна осмотрела пострадавшего, тут же пустившись на поиски льда и аптечки. Их высокомерная каменная горгулья, очевидно, заболела возрождением интереса к людям.

Но какое же все-таки необъяснимо-странное существо человек! Прибежав на второй этаж с кусочком синей леденящей пластмассы в руках, Венерия Леопольдовна увидела, как толпа, окружившая триптих, что-то старательно фотографировала. Чуть приблизившись, она увидела в студенческой гуще того самого тощего молодого человека, лежавшего навзничь с исписанной тетрадкой на лице. Тут же к смотрительнице повернулся рыжеволосый юноша и, предвосхищая горящий на языке вопрос, сказал Венерии Леопольдовне сдержанно и учтиво: «О! Здравствуйте! Мы, извините, не предупредили вас. Это, э-м-м, - слегка замешкался студент, пытаясь вспомнить, как бы описал он все это с год назад, - проект. За первый семестр. Нечто вроде арт-объекта, ну-у-у скульптуры». Венерия Леопольдовна смотрела на него взглядом масляной картины.

- Арт-объект?

-Ну да, - сказал юноша, немного успокоившись, - вид современного искусства. Мы - студенты-первокурсники. А тут вдруг, видите, задумка появилась свежая... Вы не волнуйтесь, мы сейчас доснимем и уйдем.

И они действительно очень скоро покинули зал. А Венерия Леопольдовна так и стояла прикованная мыслями к паркету. Почему так странно повел себя тождественный ей по духу человек? Да и как относиться к такому «современному», смотрительница не знала. Об этом не писали в пухлых книгах, этому не учили ее в юности на лекциях. Готовая расколоться от обилия вопросов, Венерия Леопольдовна, вероятно, и дольше бы простояла в углу зала, если бы белая карточка возле триптиха не привлекла ее внимание. Это был пропуск в университетский корпус, пластиковый ключик для турникета. Вероятно, потеря заставила бы ее обладателя прийти сюда вновь. Только вот смотрительница отчего-то жутко боялась этой встречи с неизвестностью здесь, в стенах ее Храма. Наскоро и почти бездумно она накинула на себя болотное пальто и поковыляла по промозглой, осенне-размытой улице, в глубине души надеясь догнать студентов.

Когда настали сумерки, на пороге галереи вновь появилась немолодая женщина с подтекшей от дождя тушью и экспрессивно-прорисованными глазами, ужасно непохожая на Венерию Леопольдовну. В ее взгляде не прочитывалось более идиллических настроений, а бесформенные мысли кружили и словно отпечатались в складочках морщинистых щек. Эти студенты сказали ей только что нечто крайне важное, посеяв хрупкую надежду в душе.

Седовласой смотрительнице, привыкшей трепетать при виде краски на холсте, вдруг захотелось стать такой же, как они: общаться с шедевром на равных и творить. Мимолетное или вечное – главное «воплощать душой»…

Вдруг к мечтательнице подошла полная негодования дама, полагающая, что перед ней стоит все та же Венерия Леопольдовна. Показав на второй этаж и заверив о неизбежности дурных последствий, она наскоро напомнила: «Второй ключ находится у вас,» - и тут же удалилась из музея.

Вместо голоса начальницы Венерия Леопольдовна слышала шуршание шин по лужам, а перед собой видела тот странный «арт-объект». Смотрительница, выключив свет наверху, потянулась в карман за ключами. Пусто. Волосы ее слегка качнулись, а мысли вернулись к галерее. Ключ мог быть забыт на табуретке! Примешав к жути немного надежды, Венерия Леопольдовна побежала в свой зал. Не включая света, ощущая неимоверный жар под пальто, она вдруг увидела вдалеке серебристый кусочек металла. Успокоившись, Венерия Леопольдовна приблизилась было к нему, но вдруг услышала за спиной легкий фарфоровый треск. Это ваза, не замеченная ею в густой темноте, слегка покачнувшись, припала к удачно поставленной рядом стремянке, мгновенно покрывшись тонкой паутинкой трещин-прорех.

Хотя вовсе не фарфор дал трещину этим вечером, а крохотная, приземленная жизнь музейной смотрительницы.

Около девяти часов вечера молодая пара, проходившая мимо усадьбы, недоуменно посмотрела на одиноко зажженное окно картинной галереи и, обменявшись парой малозначительных фраз, остановилась возле перекрестка, ожидая зеленого света светофора. Молодые люди не догадывались, что в том одиноком особняке отбывала заключение пожилая женщина, чьи оковы долго и упорно отливались ею самой и чуть не замкнулись навсегда. Упоенные молодостью, эти люди не предполагали, что обладают чудесным ключом сил и времени, который могут однажды так нежданно потерять и более не найти.

Панова Евгения. Мамин муж, папина жена

Да, они чужие друг другу. Когда они случайно встречались, она демонстративно отворачивалась, чуть приподнимая подбородок, а он хмурил брови, мельком посматривая на неё. Эти люди, так не похожие друг на друга, имеют кое-что общее – меня. Они мои мама с папой. Их брак был формальностью, от которой становилось с каждым днем только хуже. Колец они не носили, относились друг к другу холодно и тянули меня каждый на свою сторону. Когда они развелись, мне было всего 10 лет. И это для меня было ударом. Я жила как будто во сне. Страшном сне!

***

Я торопилась домой. Я бежала по лужам, уставшая и жутко голодная. Юные гимнасточки на своих тонких ножках бегают быстро и изящно, но не сегодня. Моя спортивная сумка неуклюже трепалась на моей спине, пучок на голове, который я так тщательно стягивала утром, совсем развалился от проливного дождя, курточка промокла насквозь, а кроссы нахлебались воды и предательски поскрипывали. Всё как всегда.

- Мама! Я дома! – хлопнув дверью, крикнула я. Из нашей маленькой уютной кухни торопливо вышла мама. Её руки и фартук были в муке. Осмотрев меня с ног до головы, она развела руками и, улыбнувшись, покачала головой:

- Люба, ты как обычно! Вся промокла! Я ведь утром положила тебе зонт в сумку!.. Нет-нет, ничего не говори. Дай сама догадаюсь. Ты его опять выложила, потому что снова скомкала свою форму и поэтому не могла втиснуть её в свой саквояж. Так?

- Ошибки молодости, мам. Да и к тому же, дорогая Надежда Ивановна, закалка – вот что нужно гимнастам!

Мама смешно помотала своими короткими белокурыми волосами и, дождавшись, пока я стяну с себя мокрую одежду, погнала меня на кухню.

В нашей маленькой квартире все комнаты были залиты солнечным светом. Все, не считая бывшей комнаты мамы с папой, которая теперь превратилась в чулан. На кухне было тепло и уютно. Пахло ванилью. Уплетая за обе щеки мамин пирог, я с набитым ртом спросила:

-Мам, а папа придёт к нам на твой день рождения?

Мама поджала губы и отвернулась к окну. Эх, глупая я. Зря я у мамы это спросила. Любая моя попытка заговорить об отце заканчивается провалом. Мама бросила резкое «нет», даже не обернувшись ко мне. Нет-нет, я не злюсь на неё. Я бы тоже так реагировала, поверьте. Но… шесть лет обиды – не малый срок, и спешу добавить, что вот-вот исполнится семь лет с момента распада нашей семьи…

Отец поступил неправильно тогда. Он был азартен, влез в долги, из-за которых нам с мамой приходилось не сладко. Но времена меняются, и папа смог распрощаться с долгами, уладить все проблемы и покончить с азартными играми. Смог ради семьи. А мама не смогла. Не смогла простить его. Не сказав ей ни единого слова, он отпустил её. Отпустил, потому что любил. Поначалу папа тянулся к нам, старался вернуть всё назад, но мама была настроена категорично. Впрочем, она и сейчас не желает его видеть. И папа тоже начал потихоньку привыкать к новой жизни.

Им друг без друга, может быть, и прекрасно, да вот только мне паршиво. Как ни пыталась я успокоиться и прекратить бредить единением семьи, я всё равно мечтала снова увидеть моих родителей вместе. Да как же они не понимают элементарных вещей! Ведь когда люди состоят в браке, между ними натянут мост, а на нем - их дети. И представьте себе, что происходит с детьми, когда кто-то из родителей рубит канат, который держит весь мост? Ну, я и философ…

Я сзади обняла маму за плечи и извинилась за свой глупый вопрос. Ей тяжело приходится, а тут еще я со своими дурацкими вопросами.

- Привет, спортсменка, как успехи? - звучал папин баритон из моего мобильника. Мама не любит, когда я разговариваю с отцом в её присутствии, поэтому я всегда запираюсь в своей комнате и стараюсь говорить с ним как можно тише.

- Вас приветствует трёхкратный победитель соревнований по художественной гимнастике Любовь Вознесенская, а вы, Пётр Андреевич, чего-то хотели?- весело щебетала я. Никогда не любила хвастаться, но ведь и поведать о своих успехах тоже иногда нужно, да тем более родному папе. Поэтому я делала это вот так.

- Ну, дочурка, я тебя сердечно поздравляю, но, Любовь Петровна, попрошу вас, не задирайте нос. У вас скоро первенство Москвы.

Мы захохотали, и папа принялся меня расхваливать, будто я стала олимпийской чемпионкой. У меня, конечно, есть шанс, но пока что остаётся только работать. Папа всегда мне говорил, что успех делает великих людей.

До первенства Москвы осталось чуть больше недели, и мне нельзя терять ни минуты. В школу я практически не хожу, ведь спортивная школа для меня сейчас куда важнее. Вместо уроков я делаю растяжку и тренируюсь, а вместо учебников читаю биографии олимпийских чемпионов. И конечно, думаю о своем. Родители сейчас вдохновлены моими успехами, а значит, есть шанс их воссоединения. Они хорошо знают, что спортсменам нужна поддержка, а значит, ради меня они сойдутся! План идеальный, но, самое главное, чтобы мама не воспротивилась.

***

Н-да уж… Тренировки перед таким важным событием – это вам не шуточки. За пару часов ноги страшно начинают гудеть, мозоли на ладонях кровоточат, и былое настроение победителя улетучивается. Да и ещё мой вредный тренер. За всю тренировку он выкрикнул мою фамилию раз двести! Вреднее его только судьи на соревнованиях!

Но семья для меня важнее здоровья, знаете ли. И я придумала. Придумала, как порадовать маму:

-Мам, а что мы все дома сидим? Не хочешь куда-нибудь сходить сегодня? В кафе или в кино?

Как я и предполагала, мама с радостью согласилась, и через двадцать минут мы уже бежали в нашу любимую кафешку. И не только мы. Я, конечно же, позвала туда ещё и папу. (Надежда умирает последней!) И он, как истинный джентльмен, не отказал. Ох, как я надеялась, что мама наконец-то смилостивится и не отреагирует сегодня остро на его присутствие. Меня терзали эти мысли на протяжении всей дороги, пока мы не пришли.

Как только я вошла в кафе, я тут же увидела папу. Как же округлились его глаза, когда он увидел рядом со мной маму. А вот она почти не подала виду, но её выдало то, что она снова подняла подбородок и с шумом отодвинула свой стул. Мы сели с папой за один столик, и я торжествовала внутри. Я уже подумала, что вот и всё, мама с папой помирятся! Но мама вдруг встала и, поджав губы, направилась к выходу. Ей нужно отдать должное: по моим расчётам она терпела отца 2 минуты 39 секунд.

- Ну, Любовь Петровна! Спасибо за подарок…- процедила сквозь зубы мама. Она всегда меня так называла, когда сердилась. Ох, и угораздило же им так назвать меня. Вот только любви вам, мои дорогие папа и мама, и не хватает… Я растерянно посмотрела на отца и прочла в его глазах бесконечную боль. Сильный характер не позволял ему выплеснуть эмоции наружу. Он держался.

Да, мама не выносила отца. Внутри у неё бушевала обида, затмевая разум. Но я так надеялась, что со временем рана затянется и мама простит моего непутевого папку. Но напрасно. С каждым разом надежда гасла. С тяжёлым сердцем я приходила домой, разговаривала по телефону с отцом и без конца тренировалась.


***

И вот наконец-то стартовал кубок и первенство Москвы по спортивной гимнастике. Мой час настал. Мой звёздный час. Я планирую блестящее выступление, которое завершу легендарной петлёй Ольги Корбут. Этот приём я отрабатывала столько времени, что его чистоте позавидовал бы любой чемпион. Я возьму золото. Другого варианта и допускать нельзя. Запрещено.

Я уговаривала маму прийти ко мне на соревнования, но она посчитала это очередной уловкой и отказалась. Да, это была моя последняя попытка соединить родителей, ведь я думала, что общая радость их сплотит… Или нет..? Видимо, восстановить их прежние отношения невозможно. Мама устала от них и не желает к ним возвращаться. Она всегда цитировала Наполеона: «Любовь для праздного человека – занятие, для воина – развлечение, для государя – подводный камень». В общем, поболеть за меня придет только папа. Обидно… Но что поделать?

Я сижу на скамейке и жду своей очереди. Мои соперницы выступают неплохо… Даже очень неплохо… Мой выход. Руки и ноги дрожат, сердце бешено колотится. Я подбегаю к брусьям и начинаю выступление. Всё идёт хорошо, просто чудесно. Зал взрывается аплодисментами. И вот осталась только петля. Стоя ногами на верхней перекладине брусьев, я взлетела вверх и, сделав сальто назад, полетела… вниз. И темнота…

***

-Надя!.. Она в тяжёлом состоянии… Сорвалась… Надя…

Это что, папин голос? Пытаюсь открыть глаза. Все как в тумане. Но веки, как железный занавес, тянутся вниз. Какие-то белые тени склонились надо мной, внимательно меня рассматривают, как будто я какая-то козявка. Что им от меня надо? Папочка, мамочка, заберите меня отсюда!

А вот и они. Держатся за руки и улыбаются. Их лица сияют, глаза устремлены друг на друга. Свет, исходящий от них, разорвал туман, укутавший меня одеялом, и так легко мне стало, тело освободилось от веса и будто парит в невесомости. Какое счастье! Они вместе. Они такие, как прежде. Не чужие друг другу, родные… Мои мама и папа, которых объединила Любовь.

Пантюхова Виктория. Письмо в никуда

Моя милая сестренка, пишу тебе по привычке, хотя и знаю, что письмо мое никогда не дойдет. Оставлю его на столе, в этом бумажном океане с чернильными пароходами. А может, брошу в камин. Письмо с заботливо выведенными, крючковатыми буквами – лучшая подкормка для пламенных языков. Но это уже как приеду, разумеется. А пока я не знаю, какой путь меня ждет. Может, я выйду на следующей станции, возьму билет на другой поезд – а там… что Бог даст.

Через три дня я приеду к нашей матушке. Почти сутки придется протрястись на автобусе, пропахшем соленым потом и навязчивым запахом картонной елочки на зеркале кочующего брюхатого пеликана. Когда ты в последний раз навещала нашу старушку? Понимаю, она спряталась так далеко от мира, что добираться до нее долго и не особо приятно. Но она скучает. И по тебе гораздо больше, чем по мне. Я приеду к ней, и она как всегда встретит меня с той заботой, на которое способно лишь материнское сердце. Таким оно устроено. Заставит сесть за стол, хищно отобрав вещи, и да начнется пир! Пусть я и мужчина, превышающий среднестатистические габариты, но не какой-то викинг, на обед, съедающий поросенка, а на ужин трех баранов. Закормит до смерти, а потом будет стоять, посмеиваясь и стреляя вечно озорными глазами, приговаривая: «Ишь, какой мамон отрастил!». В общем, еду к матери, а зачем – не знаю.
Может, соскучился. По её ласковым рукам в морщинках, по любящему взгляду, по голосу, не меняющемуся со времени моего совершеннолетия. А может просто устал. Устал каждый день просыпаться и осознавать, что этот день будет точно такой же, как предыдущий, - вечное колесо жизни обывателя.

Ты всегда смеялась над моей любовью к поездам и дороге. Огромный мужчина, лапа которого больше чьей-нибудь ступни, а в душе – не выросший мальчик, мечтательно наблюдающий за каждым проносящимся поездом. Но над тем, что я боюсь самолетов, ты смеялась просто до колик, даже заплакала однажды, заметив, как у меня лицо побледнело от вида поднимающегося ввысь самолета. Еще бы, наверное, это и правда выглядело забавно.
И вот опять поезд. Наверное, поезда всегда будут сопровождать меня, может, именно в вагоне одного из них я встречу девушку, такую же веселую, такую же фантазерку и мечтательницу. Поезд судьбы. Звучит поэтично, но приторно.

Я помню первый мой поезд. Я сел на него, не зная, что меня ждет и куда привезет меня эта машина. Держал за руку краснощекую, счастливую и озябшую мать, которая тогда была так молода, что сейчас воспоминания о ней прежней больно впиваются в сердце. Через пару десятков лет и этот мальчик состарится, начнет «расти к земле», начнет говорить хрипловатым голосом и просить уступить место в метро. Тогда я еще не знал, что зайдя в вагон, я прошел сквозь невидимую завесу, разделяющую два мира. Тот мир, где я обязан был ходить в школу примерно сто семьдесят дней в году, где обязан был рано вставать и рано ложиться, где за каждую провинность корили мама, учительница, бабушка, отец, классная руководительница… Весь этот мир стерся. И возник Он. Мир, где лежа на верхнем ярусе, слышишь, как хрустит развертываемая курица в фольге, хрустит так, будто это и не фольга вовсе, а это шуршат серебристые костюмы настоящих космонавтов. Где, выглянув в окно, не увидишь недвижимого голого деревца с парой крошечных воробьев на ветках, а леса, поля, холмики с зеленой стружкой травы и опавших листьев, мелькающие изредка домики и вечно кочующие облака-дирижабли, плывущие по бездонному океану с молочной пеной. Где мама, чтобы ты не вредничал, дает тебе что-нибудь вкусное, будь то изюм в шоколаде или сладкий-сладкий апельсин.

Я и сейчас чувствую, что, войдя в вагон, оказываюсь в совершенно непохожем мире, где кипит так похожая на привычную, но совершенно иная жизнь. Ты замечала, что жизнь эта будто бы повторяется, но каждый раз как новый путь она уникальна? Да, звучит парадоксально, но так и есть. Каждый раз, сидя на нижней полке и разглядывая своих соседей по вагону. Я видел одни и те же лица: мужчину или женщину с промаслившимися руками, старающихся раздобыть у кого-нибудь салфетку, тряпку, да что угодно, лишь бы не пачкать свои полотенца и не прикасаться к сумке, где у них припрятана целая упаковка салфеток «на всяких случай». Женщину, без конца болтающую по телефону, удостоверяющуюся, что её двадцатилетние дети позаботились о квартире и проследили, чтобы не произошло никаких инцидентов. Сохранили их уютное гнездышко от: а) пожаров; б) пожаров по причине забытого, но работающего утюга; в) пожаров по причине забытой, но пылающей плиты; и г) наводнений, взрывов, нападения термитов или диких слонов, сбежавших из ближайшего цирка. Проводницу, чаще всего недовольную и солидного возраста, но порой крайне доброжелательную, зрелую и миловидную женщину, предлагающую магнитики с тем необыкновенным талантом, каким обладают лишь проводницы в поездах. Юношу или девушку, читающую книгу или слушающую музыку, чаще всего на боковом месте, у столика или на полке. Классические представители молодежи, спокойные и с оттенком задумчивости в глазах, чаще всего берущие в дорогу фрукты или орехи и большой термос с ароматным кофе. Есть еще особый вид вечных пассажиров – игроки. Они незаметны по утрам и чаще всего до шести-семи часов вечера, но как только приближается ночь, они собираются группами, успев познакомиться с кем-нибудь или заметив какого-нибудь из знакомых, и начинают играть. «Пьяница, дурак, переводной»… Разные вариации обыкновенной карточной игры. Они могут проиграть до полуночи, а могут сдаться через пару часов под бесперебойное бурчание какой-нибудь леди, которая никак не может заснуть «из-за этих глупых перешептываний и детских игр». Ну и, конечно, дети. Редкая поездка удается без детей. Счастливый звонкий смех наполняет вагон, топот маленьких легких ножек сливается с шумом скользящего по рельсам змея. Дети носятся по вагону, изучая пассажиров, и возвращаются обратно к родителям, чтобы рассказать о том, что им удалось увидеть. Про меня они обычно говорят, что-нибудь, похожее на: «Мама, там дядя, вылитый Хагрид!» или «Мама, там дядечка размером со шкаф!». Будь прокляты мои габариты. Не быть незамеченным в толпе, да даже в прятки играть, было бы мне сейчас проблематично. А иногда они просто ревут. Это, определенно, случается чаще.

Так что я тут делаю? Куда опять подался? Знаешь, все-таки не в маме дело. Я не знаю, куда еду, да и не хочу знать. Ничего не хочу. Только слышать разговоры на соседней полке и рассматривать морщины на собственных руках. Давно я так не старел, думал, что совсем не старею. И что это? Руки усыпаны этой мерзостью, да еще и какими-то пятнами. Зачем же ты это делаешь, Егорушка? Кто тебя просил? А мне и нечего ответить этому Егорушке. Куда я еду, зачем?

В прошлом месяце я нашел котенка, совсем черного с такими большущими глазами. Он мне понравился, назвал его Акуниным. Для своих этот найденыш - просто Окунь. Ходит теперь так вальяжно и гордо, хозяин. Оставил его у девочки по соседству, студентки. Это я так, к слову. В последнее время я все говорю к слову и невзначай. Ничего особенного, ничего вопиющего или хотя бы жизненно важного. Одни мелочи, разорванные и раскиданные. Эти мелочи и есть моя жизнь, а может быть, и жизнь каждого. Не так я представлял себе свое будущее. Оставался бы лучше мальчуганом в коротких шортах и с наживкой в кармане. Боже, как я любил рыбалку. А теперь люблю спать. Много спать, на рыб я уже насмотрелся, а вот поспать мне никто никогда не дает. Спасибо школе, в которую я зачем-то пошел работать, детям, что, кажется, добрались бы до меня даже в могиле. Хотя, наверное, работу свою я все-таки люблю. А может, просто хочется в это верить. А может, и ничего не хочется.
Давно уже ничего не хочется. Жил, любил, радовался, а тут как по макушке ударили - и все сломалось, выключилось.

Почините сломанный аппарат, пожалуйста. Я вложил в него слишком много денег.

И никто фольгу не разворачивает. Видимо, и поезда стали теперь другими. И все-таки я еду к маме, пусть примет меня, обнимет и пошлет работать. Стану деревенским учителем, хотя бы дети будут благодарные. И все же почему даже эта мысль не трогает? Деревяшкой ты стал, Егор, ножкой от стула. Бессмысленное существование. Забавно, я об этом подростком думал, а теперь, видимо, и переключиться на такой режим решил. Нельзя, нельзя… А не получается иначе. И никто даже в карты не играет. Совсем поезда другие стали. Совсем.

Как же я соскучился по тебе, сестренка. И по коту своему соскучился, и по маме. А больше всего – по себе, тогдашнему. Хагриду, сидящему на детских мультфильмах. Да мультфильмов хороших больше не выпускают. Бывает же такое, живешь-живешь, и будто бы ключ вытащили, вырвали с корнем - и аппарат работать перестал. Сердце будто не бьется, не то, что в груди, его-то только ножичком или пулькой сломаешь. А другое, неосязаемое сердце. Не бьется, не фурычит. А как без него, без крохотного? Я бы в Абхазию поехал, но денег нет. Максимум вот до Новосибирска и обратно, а говорят, что путешествия помогают. Пейзажи экзотические лечат. Может, и лечат, а мне остается только любоваться на станцию с кучей пористых людей. Странно, за окном ничего не меняется. Уже, наверное, сдурел. Явно же меняется, а я не вижу. Эх, мне бы только ключик повернуть тот, а дальше поедет, покатится, я же знаю. Да только не получается повернуть, руки не дотягиваются.

Пожалуйста, уважаемая леди с боковой полки, позвоните внуку. Вы же газ на кухне закрыть забыли, разве не помните? Сгорит кухня, сгорит квартира. Сломается жизнь.

- Извините, пожалуйста, за неудобства. Не желаете чая или пирожков с яйцом?

Проводница. Такая молодая, совсем юная. И улыбается так свежо, мягко. Никогда таких не видел.

- Пирожок.

Проводница. Такая настоящая, пахнет румяным тестом. Как из детства, отголосок меня вчерашнего. И пирожок, совсем горячий.

- Спасибо.

- Ваша сдача.

- Спасибо.

Повернулся.

Я вышел из поезда. А человечки оказались не такими уж и пористыми, почти гладкими. Оказалось, что поезд не сдвинулся с места, видно, что-то сломалось. Иногда даже ехать никуда не надо, чтобы вдруг оказаться на месте. Вкусный все-таки пирожок, хотя и с наценкой. Аппарат заработал и без чуда, спасибо вам, проводница с ангельской силой. Письмо я не отправлю, прости, дорогая сестренка. Позвоню тебе вечером, расскажу, как прошел мой день. Я все-таки люблю свою работу, а завтра пойду на мультфильм. Жаль, что кота с собой взять не позволят.

Плотникова Юлия. Жабёнок-Лягушонок, или проблемы с памятью и ложью

Я мало что помню из своего детства. Иногда мне кажется, что в памяти у меня не память, а комната смеха с кривыми зеркалами и дразнящимися отражениями. Вытянутые или расширенные, низкие, кривые закрученные – все они лишь смеялись надо мной, двоились, словно в глазах пьяного, и ничего не давали, кроме издевательских намеков и ничего не подсказывающих подсказок.
Должно быть, это банально – сидеть, ничего не делая, но размышляя о прошедшей юности, о потерянной памяти, и делиться этими мыслями с самими собой, делая вид, что хоть кто-то услышит их и оценит, поймет, пожалеет не их, но меня.
Как же глупо и странно помнить так многое о самом себе, но не знать, что из этого – правда. Сказал непонятно, поясню. С самого детства я любил лгать. Поначалу это были лишь простые фантазии, произнесенные вслух, небольшие, почти незаметные, но придающие пикантности и остроты, словно маленькая щепотка специи. По сути, она блюда не меняет, эта щепотка, мясо остается мясом, суп – супом, а каша – кашей, но без этой самой щепотки (совсем малюсенькой, всего в несколько песчинок) вкус будет пресным, и повара никто не похвалит.
Так все началось – со специй, добавленных умелой рукой мастера-лжеца. Но на благородном уровне лжи, на который можно было бы поставить половину населения всей нашей планеты, я продержался недолго. Мне было мало, пучина лжи и соблазнительных, любимых вымыслов затягивала меня. И я начал лгать неладно, грубо, неосторожно, начал вплетать в речь нелепейшие истории, которые придумывал на ходу, сбивался, повторялся, путался, снова повторялся и снова ошибался. Я лгал, когда можно было и когда категорически не следовало.
Кажется, вы, мой многоуважаемый воображаемый собеседник, меня не совсем понимаете, вы начинаете утешать меня, мол, все дети неумело врут, в этом нет ничего постыдно, не стоит мучить себя бессонницей, страстными порывами пытаться задушить себя простыней в приступах стыда. Но вы, мой милый друг, не понимаете, – ах, как приятно обращаться к самому себе на «вы»! – позвольте привести пример.
У меня всегда потели руки. Они были холодными, влажными, липкими. Как у лягушки. Поэтому-то в школе меня дразнили Жабёнком -Лягушонком.
Тот день ничем не отличался от других дней в школе. Повсюду визг, крики, смех детей, жалобный скрип мела по доске, звуки дерева. Была перемена, я доставал учебник математики, линейку, уронил карандаш. На учебнике была нарисована красная птичка, у нее в клювике мел, как будто птица умеет и, самое главное, считает нужным умение писать. В класс забежала, резво прыгая с квадратика на квадратик на полу, девочка, такая чистенькая, с косичками. Никак не могу вспомнить, как ее звали. Ее имя точно начиналось на какую-то гласную. Или на «н»? «Н» точно была в ее имени. Нина? Точно нет. Может быть, Инга? Хм, может быть. Или Инна? Инга или Инна? Не помню! Хотя это, пожалуй, и не важно. Так вот, забежала в класс Инна-Инга, развеселая, румяная. Она была той самой маленькой девочкой, которую любили буквально все: и родители, и учителя, и сверстники, и собаки. Почти у всех таких девочек есть собаки… И снова я отвлекся! Продолжаю: я доставал учебник, ни о чем не подозревая, Инна-Инга подбежала и схватила меня за руку своей обезьяньей лапкой (и снова я забыл уточнить, что была у Инны-Инги ужасная, раздражающая привычка хватать всех за руки и тащить, напирая всем тельцем, в нужном ей направлении). Я никогда не дружил с ней, и поэтому опасности не ожидал, не думал, что ей вообще когда-либо может от меня что-то понадобиться. Но что-то ей все-таки понадобилось. Инна-Инга схватила меня и отпрыгнула, не терпя ни секунды, брезгливо вытирая короткопалую кисть о клетчатое платьице. «Бе-е-е, Жабёнок-Лягушонок, – пищала она, – у тебя руки потные!» Уж не знаю, что на меня тогда нашло, но сделалось на душе мне отчего-то так неспокойно и так обидно, что я не сумел сдержать поток новой лжи.
- Я страдаю (страдаю!) очень редкой и мало кому известной болезнью! От нее кровь (самая непозорная жидкость в организме, по мнению третьеклассника) испаряется через поры кожи на ладонях!
- А почему кровь не красная, а? – упрямо выставив подбородок, но уже не так уверенно, как хотелось ей самой, спрашивала недоверчивая Инна-Инга.
- Потому что весь красный письмент (я даже слово «пигмент» не мог тогда выговорить правильно!) остается под кожей, – надрывался, краснея, уже синея, я. – Через поры проходит только жидкость, а цвет остается внутри! Как через ситечко!
Разумеется, она не поверила. Никто бы не поверил. Но, увидев, как я жалок, она смилостивилась надо мной. И спасибо ей за это. Я часто утешаю себя тем, что мы были всего в третьем классе, и, как известно, у глупых детей (а мы были глупыми), ужасная память на подобные мелочи, да и у Инны-Инги было так много друзей и игрушек, что она забыла про меня, как только вышла из класса. Этим я утешаю себя каждую ночь, когда в муках стыда не могу уснуть. С того случая Инна-Инга ни разу не назвала меня Жабёнком-Лягушонком. Даже когда мы столкнулись с ней на улице через много лет, уже совсем взрослые, изменившиеся, подурневшие, и она забыла мою фамилию (а имя, должно быть, и не знала), она не произнесла вслух мое гадливое прозвище, хотя оно вертелось у нее на языке и все норовило спрыгнуть, слово пловец в бассейн, с губ.
Я благодарен Инне-Инге за многое. Ведь именно после того случая, осрамившись перед ней, мой пыл подугас. Я сделался осторожней, спокойней. Я сделался пчелой, берегущей жало для особого случая, для самозащиты, ведь я знал, что, ужалив, я могу умереть. Моя ложь снова была лишь специей. Так я продержался почти пять лет. Каждое слово, что я говорил, было взвешено, вымерено, отточено. Я продумывал каждую деталь, каждую черточку своего вранья. Меня было почти невозможно подловить. Я выдумывал истории настолько убедительные, что сам искренне верил в них. Это, должно быть, и погубило меня...
Я обращался к специалисту, профессору Варлюгхайту – «специалисту по лжи и пробелах в памяти», так было написано на его карточке. Это был человек немолодой, в очках с серой оправой, с таким же серым, как и оправа, угрюмым лицом. В кабинете его были серые штукатуренные стены, серые шторы, создающие нужной серости настроение.
– Как вы относитесь к своей лжи? – спросил он серьезно, барабаня пальцами по серому блокноту.
– Она мне отвратительна. Я теряюсь в самом себе из-за океана лжи в моей памяти, я чувствую себя маленьким фрегатиком из бутылки, попавшим по глупейшей ошибке в настоящее штормящее море.
– Интересная метафора, – крякнул Варлюгхайт.
– Я верил в то, что говорил. И сейчас не могу, не могу ничего вспомнить! Я не хочу больше врать, лгать, приукрашивать, выдумывать и какие еще есть синонимы к этому слову – ничего не хочу!
– Но вы не можете остановиться?
– Нет, не могу. Я просто не могу. У меня нет сил. С самого рождения у меня была скучная, пустая жизнь. Родители с меня пылинки сдували, не ссорились, не пили. Добрейшие, но скучные создания! Мои сверстники постоянно жаловались на наказания за всевозможные шалости, на болезни, на смерть. А я был лишен всего этого. Вы не подумайте, я благодарен Богу за это… но, черт возьми, как скучно! Я был доволен, можно сказать, счастлив, но никому неинтересен и, следовательно, не нужен. А иногда так хочется рассказать что-нибудь, а нечего, нечего! До чего скверно быть ребенком, которому нечего прошептать с хитренькой улыбкой соседу по парте. И я начал лгать.
Знаете, мама всегда учила меня, что… если вдруг, в безвыходном положении, я буду вынужден сказать неправду, я должен говорить уверенно, правдоподобно, так, чтоб все поверили, чтоб даже я сам поверил… И это произошло. Я верил всему, что говорил. Всему! Однажды, когда мои друзья говорили о любви, о своих подружках, а я сидел молча в стороне, мне вдруг сделалось так одиноко, так тоскливо, что я, сам не знаю зачем, сказал, что и у меня была любовь, и выбрал на роль возлюбленной я всем известную особу. Я так правдоподобно описал нашу любовь, наш первый поцелуй, наши встречи, что, вернувшись домой, сам уже верил в то, что наговорил. Я вырезал ее личико сердечком со школьной фотографии, вставил в рамочку и спрятал куда-то в ящичек, чтобы потомить себя тайной. Когда пришла мама с работы, я, запершись с ней зачем-то в кладовке, прислушиваясь, нет ли кого по близости (в кладовке!), не подслушивает ли кто, я, самым доверительным тоном, поведал матери о своей любви. Как это глупо! Жаль маму, она так перепугалась от нарастающего драматизма, боялась, небось, что случилось что-то. Но это всего лишь я в очередной раз поверил в собственную ложь. Я верил в нашу любовь еще пять лет, пять лет!
– Мда, тяжелый случай.
По факту, он больше ничего и не сказал. Лишь посоветовал связаться с моими старыми знакомыми и попросить рассказать, как все было. Как будто я сам об этом никогда не думал! Но это невозможно. Я не хочу, не хочу вновь видеть эти лица, снова краснеть перед ними, пряча руки в карманы. Поэтому я никогда не смогу вспомнить, как все на самом деле было. Была ли вообще у меня та жизнь, которая сохранилась в закромах моей памяти, или все это – ложь? Не знаю.
Каждую ночь я лежу в мокрой от пота постели, смотрю в потолок. Я ловлю воображаемым сачком какое-то воспоминание, кручу в руках, разглядываю его, пытаюсь понять настоящее оно или мнимое. Но ничего не выходит, я выпускаю его на волю, и ловлю следующее, и следующее, и так до тех пор, пока не забудусь сном.
Мне часто снится, будто я сижу на влажном песке, у моря – там, где влажность повсюду. Я смотрю на горизонт, слышу шелест крыльев и чьи-то легкие шаги у себя за спиной. Я поворачиваюсь, щурюсь, но никого не вижу. Никого нет. Я один. Но что это там блестит в кустах? Это маленький деревянный ларчик с моим именем на крышке. Как он попал сюда? Я знаю, что в нем, знаю, что он принадлежит мне, но не могу никак открыть! Замок сковывает железные петли, и я не могу его открыть, не могу освободить свою память. Ключ потерялся.
Я просыпаюсь.

Попова Полина.Тихая ночь в Семеновке

Старенький фургон "Форд" трудно ехал по заснеженной дороге. Людмила уже третий раз сама садилась за руль, чтобы отправиться с автолавкой по отдалённым деревням. Да, физически ей это было тяжело. Дмитрий отказался даже погрузить в фургон продукты. Он уже давно был недоволен этими поездками по деревням. Прибыли они не приносили никакой. Едва покрывали расходы на бензин. Ещё накануне новогоднего праздника Людмила поссорилась с Димой. Муж даже не поднялся с дивана, когда она пошла в гараж. Лишь зло бросил вдогонку что-то о благотворительности, над которой уже куры смеются.

Пусть смеются. Пусть все, что хотят, то и думают, а она будет ездить. Разве эти старики в умирающих деревнях виноваты в том, что все озабочены только собственной выгодой. Рождество на носу, а у них даже свежего хлеба с кефиром не будет. Люда заботливо пристроила в углу ящик с конфетами и коробку с тортами. Она ещё несколько лет назад решила ездить с автолавкой по деревням, оставляя в эти дни работать в своём магазинчике знакомую.

Бизнес в последние месяцы разваливался на глазах. В их маленький райцентр гораздо позднее, чем в города, но все же пришли крупные российские сетевики «Магнит» и «Пятерочка». Мелкие частные торговые точки начали закрываться. Людмила тоже думала о ликвидации своего ИП, ведь конкурировать с такими «монстрами» было уже не под силу. Но Людмила все еще держалась. Наверное, именно из-за автолавки. Так безумно жаль было всеми забытых старичков.

— Матвеевна! Что это бабу Валю всю неделю не видно. Уж не заболела ли? — спросила Людмила у пришедшей за покупками старушки.

— Да кто же знает, милая. Дорогу к Семеновке не чистят. Поди не может с корытом на трассу выйти по таким сугробам. Одна она в деревне осталась. Деда Михайло сын в город на зиму увез, а соседка Нюра померла в ноябре.

На душе у Людмилы стало неспокойно. Хотелось прямо сейчас навестить бабу Валю, да в других деревнях ждали продуктов. И на фургоне было к ее дому добираться опасно. Застрянешь в снегу — вытащить некому. Надо вечером упросить Диму, чтобы снегоход у друга попросил. Хоть и не было желания разговаривать с мужем, но мысли об одинокой старушке, возможно попавшей в беду, заставляли отбросить гордость.

— Да зачем тебе сдалась эта бабка. Какой нам от нее прок. Сыну не нужна, а тебе нужна? Всех не обогреешь, — кричал Дима, услышав о снегоходе.

— А ты все только ради выгоды готов делать? Человека тебе не жаль? Все праздники отмечают, а она там одна, может, больная лежит. Сын у нее между прочим в аварии погиб вместе с женой и дочкой.

Людмила зло хлопнула дверью. Она отыскала на чердаке лыжи, до поворота на Семеновку доехала на последнем автобусе, дальше на лыжах. Свет в окне бабы Вали горел, и это уже немного обнадеживало. Дверь оказалась незапертой. Черная собачка заливисто лаяла в комнате, но на Людмилу не бросилась.

— Это тебя ангелы привели, — обрадованно сказала старушка вместо приветствия. Она лежала в пальто и валенках на кровати. Ледяные узоры покрыли стекла даже на внутренних рамах. Холодная печка и ледяной чайник на плите все рассказали без слов.

— Поправишься, баба Валя! А жару мы сейчас нагоним, — на ходу бросила Люда, спеша в сарай за дровами. Через час женщина и старушка уже пили чай с привезёнными в рюкзачке конфетами и пирожками. Людмила прихватила продукты и лекарства. Но таблетки не понадобились. Баба Валя сказала, что старость не лечится, а от одиночества и грусти она с приходом Людмилы уже выздоровела. Видно было, как сильно рада пожилая женщина. Собачка, которую звали Муха, тоже весело потявкивала, выпрашивая очередной кусочек колбасы.

Старушка уснула далеко за полночь. Уставшая Людмила смогла немного подремать на утре. Новый день обещал быть полным хлопот. Надо было очистить от снега двор, дорожки в сарай и к колодцу, истопить баню и печь в доме, наносить воды, сварить еду. Да и к завтрашнему важному дню подготовиться. Наступало Рождество.

Вечером Люда понесла бабушку на спине в баню, помогла вымыться. Старушка вспомнила, что в подполе есть настойка на малиновом соке. Самый светлый праздник они встретили за богатым кушаньями столом. Люда обо всем позаботилась, даже блинчиков успела напечь. Она почувствовала в себе давно уже забытую энергию, хотя почти совсем не спала. Словно кто-то вливал в нее неведомую силу. Хотелось петь и танцевать. А на душе стало так спокойно рядом с этой седенькой, почти незнакомой бабушкой. Они обе знали друг о друге очень мало. Но было такое чувство, что Люда вернулась в детство.

В деревенском доме ее родителей когда-то также неторопливо тикали старинные часы. Также стояли в углу на полочке иконы, обрамленные вышитым полотенцем. Пахло едой из русской печи. Вспомнилось, как Мама часто пекла блины перед открытым огнем. Их ели с растертым до пены мороженым молоком. Мамы давно нет. Родители рано ушли из жизни. Люда училась в городе, когда мать тяжело заболела. Скрывала от единственной дочери, чтобы не волновать. А когда умирала, никого не было рядом. Должно быть, это очень грустно, когда тебя некому подержать за руку в последние минуты.

Не смогла быть с заболевшей матерью, так помогу бабе Вале, хотя бы в праздничные дни, думала женщина. Никому от этого ущерба не будет. Муж только обрадуется, что его от телевизора и пива никто отвлекать не будет. Дочь не приедет. Она уже давно в компании ровесников праздники встречает. Отучилась, работает, только летом на пару недель приедет и обратно в город.

Размышляя о своем, Людмила не заметила, как старушка заснула. Сытая Муха тоже дремала, свернувшись калачиком на коврике у кровати. А Людмиле снова было не до сна. Какое-то неведомое ранее чувство переполняло душу. Она слушала тишину, окружавшую старый домик. За тонкой шторкой окна белел двор, застыли в снеговом царстве пышные деревья. В ярком лунном свете даже была заметна темная цепочка следов какой-то птицы. Не нужно было никуда спешить. Вся суета повседневных дел осталась позади. Людмилу уже не печалил погибающий бизнес. Обиды на равнодушие мужа улеглись, показались чем-то несущественным. Она поняла, что он тоже устал от бесконечной жизненной гонки, стремления больше выгадать, заработать. В этой суете они оба забыли, что есть простые человеческие радости. А жизнь уходит, как дождик в песок.

Людмила вышла во двор. Казалось, что все вокруг дышало счастьем тишины. Усыпанное звездами небо завораживало, манило в глубину бесконечности. Стоило закрыть глаза, и ты уже летишь среди звездных галактик невесомой песчинкой. Да, ты песчинка в этом океане. Малая в великом… И великая в малом. Такой и нужно быть, а я не понимала этого раньше, размышляла женщина. Все боялась остановиться, прислушаться к себе, заметить всю эту красоту, почувствовать радость самой жизни. Она с благодарностью смотрела на небо, подарившее эту ночь откровений. Такое будет помниться всегда.

Утром ее разбудил шум, похожий на тарахтение нескольких моторов. Шум приближался, и стало ясно, что кто-то едет к ним. Людмила выбежала на крыльцо. В белом поле торили путь два снегохода. Она по куртке узнала, что на одном из них едет Дима. Бабуля тоже услышала шум, и, выглянув в окно, как и в день приезда Людмилы сказала: «Это их ангелы привели».

— С Рождеством, Люся! — закричал ещё с дороги Саша, друг Димы. Сам Дима вошёл в дом молча. Людмила замерла в ожидании упреков. Муж взял крашеный табурет и сел к постели старушки.

— Ну, с праздником, бабушка. Меня Дмитрием зовут.

— А меня Валентиной Игнатьевной. С Рождеством тебя, Дмитрий!

— Мы за вами, Валентина Игнатьевна. Вот специально со вторым снегоходом договорился, чтобы и Людмилу, и Вас увезти. Зиму у нас проживете. Всё равно комната дочери пустует, да и нам веселее. А весной, если захотите, назад приедем, я вам грядки копать помогу. Собирайтесь.

— А Муху куда же?

— Да что уж, и ее возьмём. Людмила вон давно собачонку просит купить.

Женщина смотрела на мужа, потеряв дар речи. Какое чудо могло произойти с ним за два дня, что ее не было дома. Он или не он это всё говорит? Ведь он произнёс ее мысли, которые только начинали зарождаться в ее голове. Все-таки хороший он. Зря я обижалась. Наверное, за всей этой суетой некогда было рассмотреть в нем главное. А, может, и правда ангелы вмешались…

Бабу Валю закутали в одеяло, перенесли в сани. Людмила усадила к себе на колени Муху, тоже закутанную по самую мордочку. Снегоходы понеслись по белоснежной равнине, оставляя искрящийся на солнце шлейф серебряной пыли. Людмиле казалось, что сквозь этот шлейф светятся улыбки ангелов.

Ранюк Юлия. Всё хорошо, что хорошо кончается

В жизни каждого рано или поздно настаёт день, который что-то меняет.
В жизни Александра Иорданова, то есть в моей, перемены произошли неожиданно, и изменилось всё далеко не в лучшую сторону…
Мне было 14. Наша семья не была хорошо обеспеченной, она была обычной, среднестатистической, но мы никогда ни в чем не нуждались. Крыша над головой, свет, газ, горячая вода – что ещё нужно человеку для спокойной жизни? Тем более мне было некогда думать о дорогих вещах или о чем-то подобном, ведь я был в седьмом классе, и практически все мои мысли занимала учёба.
Мы редко куда-либо ездили, чаще сидели дома, но скучно не было никогда. Родители часто устраивали семейные посиделки: мы играли в шахматы, домино, вместе смотрели мультики или фильмы, обсуждали что-то. Мама с папой часто рассказывали мне о том, как они познакомились, как любили друг друга, вспоминали первые свидания и день свадьбы. Я впитывал все эти истории, как губка, и они всё ещё хранятся в моей памяти. Как хорошо, что есть что вспомнить…
26 декабря начались долгожданные зимние каникулы, и мои родители решили навестить бабушку и дедушку по маме. Хоть они и жили в соседнем городе, мы бывали у них нечаще, чем два раза в год, и то задерживались от силы на пару часов. Я всегда не понимал, почему так, но, став старше и проанализировав ситуацию,открыл для себя несколько простых истин.
Во-первых, бабушке и дедушке никогда не нравился мой папа, потому что он зарабатывал немного. На жизнь хватало – не больше. Бабушка и дедушка же хотели, чтобы у мамы был хорошо обеспеченный муж и прекрасное будущее. Я не могу осуждать их, ведь это обычное желание всех родителей. Во-вторых, мама вышла замуж по любви, но основной причиной стала беременность. Естественно, в список «непонравившихся» попал ещё и я.
Помню, в девять лет я подарил бабушке на день рождения самодельного динозавра. Конечно,фигурка получилась кривоватой, но в тот момент я был абсолютно уверен: ничего лучше в жизни никто не видел. Итак, благополучно передав поделку в руки бабушки, я внимательно всмотрелся в её лицо, пытаясь угадать эмоции. Она повертела динозавра в руках и, поблагодарив меня за подарок, унесла его в другую комнату. Я был до жути доволен собой и думал, что бабушка очень рада.
Но всё было не так радужно… В следующий приезд я обнаружил свой подарок в одном из мусорных баков, стоящих в конце улицы. Игрушка смотрела своими глазами-пуговками мне прямо в душу, будто говоря: «Посмотри, что со мной сделали. Ради этого ты так старался?» Мама тогда лишь грустно вздохнула, приобняв меня за плечо:
- Пошли, сынок, я говорила, что бабушка не любит игрушки.
С тех пор мои попытки наладить общение с мамиными родителями прекратились, и вместо радостных «бабушка» и «дедушка» я стал называть их строго по имени-отчеству.
Итак, 26 декабря, сев в старенькие «Жигули», мы выдвинулись в соседний город. Дорога была покрыта гололедом,ехали потихоньку, стараясь быть осторожными на поворотах. Неожиданно навстречу вылетел внедорожник, водитель которого был, как выяснилось потом, в нетрезвом состоянии. Чтобы избежать столкновения, папа резко вильнул в сторону, но машину занесло, и мы вылетели с проезжей части, перевернувшисьнесколько раз - в итоге врезались в дерево…Не знаю, как я тогда выжил, ведь, как мне сказали врачи, родители умерли мгновенно.
Я пролежал в больнице больше месяца. За это время ко мне приходило много разных людей: из полиции, органов опеки, доктора. Позже мне сообщили, что никто из родственников не захотел брать меня к себе, предпочитая отдать в детдом. Я не сильно расстроился, потому что ожидал этого. Взять подростка в дом – это не только проявить к нему жалость и подарить шанс жить в семье. Это не только дань уважения его погибшим родителям. Взять подростка к себе в дом – значит взять на себя ответственность за него, чего многие не хотят делать.
Так я попал в ставропольский детский дом номер13, где моя жизнь и взгляды на многие вещи изменились…
Когда меня привезли к большому трехэтажному зданию, я непроизвольно дернулся. Оно навевало непонятную тревогу, хоть и было выкрашено в светлые тона, которые вроде должныуспокаивать. Одна из воспитательниц – Мария Алексеевна – вышла встретить меня. Я никогда не забуду её приятного, мягкого голоса, навевающего мысли о чем-то добром и прекрасном…
- Доброе утро, Саша, как добрался?
- Относительно спокойно, спасибо, - неловко ответил я, кутаясь в шарф и сжимаясь от холодного ветра.
- Пойдем внутрь, ты, должно быть, замерз, - женщина приобняла меня за плечо и повела в здание, спрашивая о чем-то не столь важном, но отвлекающем от нарастающего чувства тревоги. Зайдя внутрь, я начал осматриваться. Здание можно было условно разделить на три части. Левое крыло – место, где находились комнаты всех проживающих здесь. Центральная часть включала в себя просторный холл, коридор, ведущий в кабинеты директора, заместителя и ещё некоторых важных лиц, большую столовую и спортзал с душевыми и туалетами. В правом крыле были кабинеты, где дети могли учиться, как в обычной школе.
Пройдя по длинному коридору,мы остановились около кабинета директора. Мария Алексеевна открыла дверь и пропустила меня внутрь.
- Здравствуй, Саша, - добродушно улыбнулся мне мужчина лет 60-65. – Меня зовут Роман Викторович, и я очень рад тебя видеть. У тебя произошла трагедия, прими мои соболезнования и позволь заботиться о тебе теперь, - директор посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, а я лишь растерянно кивнул в ответ. Потом на меня мало обращали внимания: Роман Викторович и Мария Алексеевна думали, куда меня лучше поселить, как определить мои умственные и творческие способности, как правильно ввести меня в коллектив... Я же всё время сидел и смотрел в окно, понимая, что я больше не увижу своих родителей, родственников, друзей. В этот момент мне стало невыносимо грустно, осознание неизбежности свалилось как снег на голову, заполоняя собой все мысли. Если бы у меня было право выбора, я бы вернулся к своей семье…
Было решено поселить меня в 214 комнату к двум мальчишкам моего возраста. С Мишей и Васей я быстро поладил и уже через пару часов знал, что Мишина мама спилась и отказалась от него, а Вася жил в детдоме с самого рождения. Ребята с легкостью рассказывали об остальных, особое внимание уделяя не столько внешности, сколько характеру. Так я узнал о главных хулиганах детского дома, встреча с которыми меня ожидала в самое ближайшее время.
С Витей - так звали главаря местных хулиганов - я столкнулся в коридоре. Он окинул меня недовольным взглядом и грубо спросил:
- Новенький?
- Да, - спокойно ответил я, рассматривая парня.Миша и Вася советовали держаться от него подальше, если не хочу неприятностей, но последние всегда находили меня сами, как бы я ни старался.
Витя тем временем закончил свой придирчиво-недовольный осмотр и, поморщившись, пошел дальше по коридору. Я облегченно выдохнул и направился в библиотеку, чтобы получить необходимые учебники. Сделав это важное дело,вернулся в комнату, расставил книги на своей полке и решил дождаться кого-то из моих новых знакомых, потому что меня зачислили с ними в один класс, да и в правом крыле я ещё не был, поэтому экскурсия была моей «потребностью номер один». В дверном проёме в скором времени показалось лицо Миши:
- Саш, ты идёшь? – спросил меня парень.
- Конечно, - ответил я, поднимаясь с кровати и следуя за парнем.
По пути в класс Миша отвечал на мои вопросы, которые в преимуществе касались изучаемого материала.
- На русском приставки учим, на алгебре дроби… На литературе «Дубровского» читаем. Да ты не волнуйся так, учителя у нас хорошие, поймут и помогут, если что, - видя мою растерянность, попытался поддержать меня Миша. Растерян я был потому, что не знал ничего из перечисленного парнем. В больнице со мной никто не занимался, а школьная программа не могла ждать, пока меня выпишути я смогу вернуться к учёбе.
Но всё оказалось не так страшно. Учителя действительно оказались понимающими и предложили мне дополнительные занятия, а новые одноклассники, мои соседи в частности, обещали помочь во всём разобраться. Я успокоился и с радостью принял оба предложения. В течение нескольких последующих недель активно повторял и изучал упущенный материал, как итог: я стал лучшим учеником в классе.

* * *

С момента моего переселения в детдом ни один мой день не проходил без издевательств Вити и его компании. Тычки, удары плечом, оскорбления в спину – это присутствовало на постоянной основе. А вот такие вещи, как стащить мою одежду, пока я в душе на первом этаже, подложить кнопки на стул в столовой, закинуть мой портфель в мусорное ведро на перемене, и многое другое–парни придумывали буквально на ходу. Одноклассники лишь сочувственно смотрели на меня, не в силах помочь чем-либо, ведь Витя старше и имеет немалочисленную «армию» за спиной. Если в первые две недели я злился и силился отобрать свои вещи, то потом стал лишь спокойно смотреть, ожидая звонка на урок или же того момента, когда парню надоест его однообразное занятие.
Я искренне не понимал причину такой открытой ненависти к себе. Спросив парня о ней однажды, я получил в ответ усмешку и неприятный, но вполне честный ответ:
- Ты лишний. Попал сюда по стечению обстоятельств, в то время как от всех остальных отказались.
- От меня тоже отказались. Все родственники: бабушки, дедушки, тёти... Знаешь, брошенные делятся на два типа: те, кто не хотят повторения подобного и делают для этого всё возможное, и те, кто мстит всем остальным. Ты из вторых, так ведь?
- Да что ты можешь знать обо мне!? Не смей рассуждать с таким спокойным видом о моей жизни! Я тебя по стенке размажу, гаденыш! - сжал кулаки Витя, надвигаясь на меня. Бежать не хотелось, да и смысла не было – парень догонит и будет только хуже.
- Оставь, Витя, - донесся до меня незнакомый ранее голос. Я осторожно повернул голову, всматриваясь в лицо неизвестного мне ранее юноши. Судя по форме, он тоже был из детдома, вот только почему я не видел его?
- О, с возвращением Стас! Гордость детдома, защитник всех «униженных и оскорбленных»! Как отдохнул в «Артеке»? – с сарказмом проговорил Витя, отвешивая шуточный поклон в конце своего небольшого монолога.
- Прекрасно, пробыл бы там столько же, лишь бы тебя не видеть, - спокойно ответил Стас, окинув меня беглым взглядом. – Нельзя так с новенькими. Как тебя зовут? – обратился уже ко мне парень.
- Саша, - робко ответил я.
- Очень приятно, меня зовут Стас. Витя тебя больше не побеспокоит, можешь не переживать. Пошли на кухню? Я привез с собой обалденные пирожные, ты обязан их попробовать, - потащил меня за собой Стас, начиная непринужденную беседу.
С тех пор Витя и вправду больше не трогал меня - только смотрел с презрением и молчал. Ну, спасибо и на том. А со Стасом мы подружились. Он часто таскал меня за собой, учил со мной уроки и вообще стал для меня чем-то вроде старшего брата. В нем я находил поддержку и некое подобие привязанности, которых мне так не хватало. Парень также всецело посвящал себя времяпрепровождению со мной, но всё-таки он не мог полностью заменить родителей…
Я часто плакал, уткнувшись в подушку и заглушая ею же свои всхлипы. Мамы и папы не хватало, это ощущалось буквально во всем. Острая нехватка объятий утром или перед сном, неидеально выглаженная школьная рубашка, несобранный с вечера портфель… Мама постоянно напоминала о таких вроде бы мелочах, но я всегда страдальчески закатывал глаза, отвечая: «Уже не маленький, сам знаю». Но теперь мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь помогал советами или обнимал перед сном. Мы часто воспринимаем родителей как должное, совсем не задумываясь о том, что будем делать без них. Не ценим, упускаем возможность побыть рядом, провести с ними выходные или вечер после школы, сделать для них что-то приятное просто так, что-то такое, что будет мелочью для нас, но будетиметь огромное значение для них. Я бесконечное количество раз мог просто побыть рядом, но всё-таки что-то упустил… И только потеряв родных, я понял, какое огромное значение в жизни человека имеет семья. Жаль, что так поздно…

* * *

- Саша! – неожиданно ворвалась в комнату Лена, отвлекшая меня от домашнего задания.
- А? – полуобернулся я, облегченно выдыхая и потягиваясь.
- Хватит сидеть за книжками, итак самый умный, - нахмурилась девушка, убирая всё на полку. Мне оставалось лишь поднять руки в примирительном жесте и широко улыбнуться. Это было моей своеобразной фишкой, которой я частенько пользовался, дабы отвлечь внимание собеседника. Лена, смущенно улыбнулась и села рядом. – У Стаса день рождения завтра, помнишь?
- Конечно, - кивнул я. – Что я должен сделать?
- Какой ты догадливый, Саша, ничего от тебя не утаить, - посмеялась Лена. – Сходи в «Лакомку» за тортом? А то тётя Марина не успевает заехать.
- «Лакомка» - это магазин сладостей на Ленина, так?
- Верно. Торт уже заказан и оплачен, нужно будет просто назвать имя заказчика, забрать его и принести сюда. Справишься?
- Да запросто.
Я решил не медлить: быстро собрался и направился в указанный Леной магазин. Без проблем забрав торт, вернулся в детский дом, зашел на кухню через черный ход и поставил коробку в холодильник, в котором уже была освобождена одна из полок.Итак, миссия была удачно завершена, поэтому я со спокойной душой направился в комнату. На одном из поворотов я столкнулся с взъерошенным Стасом, который увидев меня остановился.
- Ты где был, зараза?
- Э-э-э… Гулял, - нелепо улыбнулся я, на что Стас лишь скептически повел бровью. – Ладно, ходил в книжный, там обещали привезти полный сборник сочинений Лермонтова, но так и не привезли, представляешь? – активно жестикулировал я, выражая крайнее возмущение. Стас, кажется, поверил мне, облегченно выдыхая.
- Пошли, я отдам тебе этот чертов сборник, - парень направился в сторону своей комнаты, начиная рассказывать мне о том, какой я всё-таки безответственный, и о том, что вообще-то «предупреждать надо о своих походах куда-либо». Я шел рядом, слушал нотацию и старался не засмеяться при виде Стаса, старающегося сохранить на лице сосредоточенное и недовольное выражение одновременно. И всё же, было приятно осознавать, что о тебе кто-то беспокоился…

* * *
Проснувшись рано утром, я оделся и вместе с Мишей и Васей пошел вниз. Перебрасываясь односложными фразами, мы пришли на кухню и застали там небольшое столпотворение около холодильника.
- Что случилось? – осторожно спросил я, подходя ближе. Ребята не ответили, а лишь расступились, пропуская меня вперед. Подойдя к холодильнику, я понял причину столь странного поведения. Коробка с тортом, принесенная мною же накануне вечером, была открыта, а её содержимое, то бишь само лакомство, испорчено. Я с широко открытыми глазами смотрел на открывшуюся картину. Как же так? На секунду повернувшись, я заметил в дверном проёме ухмыляющегося Витю, который смотрел прямо на меня:
- Коротышка, ты что, не справился с таким легким заданием?
- Ты же знаешь, что это не я, - хмуро ответил я, сжимая кулаки.
- Да? Может, и не ты, - усмехнулся Витя. – Только факт остаётся фактом: праздник испорчен, - зевнул парень, направляясь к выходу.
Я выдохнул, отворачиваясь. Конечно же, было понятно: Витя хочет подставить меня. И даже ясно, почему. Не стоило рассчитывать на то, что он забудет старые обиды. Но на душе будто кошки скреблись. Из-за наших с ним проблем пострадал торт, предназначенный Стасу.
- Я куплю новый, - бросился я к двери. Стас всегда был рядом со мной, защищал меня и оберегал, я многим обязан ему. Поэтому, купить новый торт – это наименьшее из того, что я мог сделать для него.
- Эй, герой, притормози, - я развернулся и увидел Стаса, по-доброму улыбающегося и, кажется, совсем не злого.
- И давно ты там стоишь? – задал резонный вопрос я, чуть нахмурившись.
- Достаточно, - хмыкнул именинник, подходя ко мне.
- Почему ты такой спокойный? Разве тебя не задевает произошедшее? Твой подарок испорчен, а тебе, видимо, абсолютно всё равно.
- Сашка, - протянул Стас, посмеиваясь. – Я не люблю сладкое, странно, что ты не заметил. Да и никакой торт не заменит мне осознание того, что хорошие и самоотверженные парни вроде тебя ещё существуют. Смотри, - продолжил парень, поймав мой непонимающий взгляд, – ты не побежал жаловаться, не кинулся на Витю с кулаками и ответными обвинениями, ты решил пойти и купить новый торт, даже зная, что ты абсолютно не виноват. Ты молодец, - улыбнулся Стас, запустив ладонь в мои волосы и слегка потрепав их.
- И ты не обижаешься?
- Прощать – это основная черта, присущая людям. Если бы мы обижались друг на друга из-за подобных мелочей, человечества просто бы не существовало. Согласен?
Я замер, не в силах сказать что-либо. Стас всегда был таким: всепрощающим защитником. Он мечтал о том, что все смогут жить не ссорясь. Я часто сравнивал его с Львом Николаевичем Толстым, который также пытался донести до нас эту правду через роман «Война и мир». Как жаль, что этого «идеального» мира никогда не будет! Люди такие же разные, как осколки разбитого зеркала. Мы часто ругаемся, отстаивая свою точку зрения, но без этого нельзя. Ссоры были, есть и будут сопровождать нас всю жизнь, как бы мы ни старались их избежать.
На следующее утро мы проводили Стаса до ворот. Он обещал заглядывать к нам и долго прощался. Мария Алексеевна, вызвавшаяся довезти Стаса до его нового жилья, не торопила нас, наблюдая со стороны и, кажется, любуясь выросшим подопечным. Я часто видел, как она смотрела на ребят постарше или на тех, кого забирали в новые семьи. Мы были для неё одной большой семьёй, которой она отдавалась без остатка, и поэтому ей было сложно прощаться с кем-то из нас.
- Сашка, - я повернулся, услышав своё имя, и встретился взглядом со Стасом. Настал мой черед прощаться. Парень крепко обнял меня, прошептав:
- Оставайся таким же. Добрым, честным и заботливым. Обещаешь? – серьёзно спросил Стас, отстранившись.
- Обещаю, - ответил я, улыбнувшись.

***
Спустя пару месяцев после отъезда Стаса в детский дом пришли мужчина и женщина, искавшие ребенка, которого они заберут к себе.
- Понимаете, мы хотим взять к себе мальчика лет четырнадцати-пятнадцати, умного, доброго, - перечисляли необходимые качества они.
- Непременно мальчика? – задумалась Мария Алексеевна.
- Желательно. У нас у самих сын, хотелось бы, чтобы они подружились.
Я поморщился. Они что, приехали сюда с целью найти своему сыну игрушку? От размышлений меня отвлек телефонный звонок.
- Доброе утро, герой, - это прозвище закрепилось за мной, и как бы я ни упрашивал Стаса не называть меня так, он оставался непреклонен.
- Доброе. Почему не на парах? – задумчиво протянул я, посмотрев на время. Было 8-13, а Стас, судя по голосу, только проснулся.
- Мне ко второй. Что нового?
- Всё по-старому, но тут пара приехала, ищут ребёнка. Непременно мальчика, умного, доброго, и всё в этом роде.
- А чего ты хотел? Это – идеал любого родителя.
- Ты прав. Возможно, сегодня кому-то повезет, - я решил не упомянуть о том, что у пары был свой ребенок и про мои подозрения насчет него. Ни меня, ни тем более Стаса это не касается, так почему мы должны забивать себе головы этой информацией?
- Возможно, этим «кем-то» станешь ты, - я замолчал, задумавшись. Я был не против жить в семье, если меня возьмут, но я боялся. Боялся не отношения к себе, а того, что могу нечаянно оттолкнуть. Моя тоска по родителям упорно не проходила, хотя время, вроде должно лечить. Один мудрый человек сказал: «Пытаться забыть - значит постоянно помнить». Я не хотел забывать, я хотел помнить. Ещё долго-долго…
- О, а вот и Саша, - неожиданно появившаяся Мария Алексеевна выдернула меня из раздумий и немного напугала. За её спиной я увидел именно тех приехавших, с любопытством осматривающих меня.
- Стас, я перезвоню, - коротко бросил я, отключившись.
- Мне кажется, Саша именно тот, кого вы ищете. Добрый, умный, самоотверженный и просто замечательный ребенок.
Я вопросительно посмотрел на воспитательницу, на что та лишь улыбнулась и подмигнула мне, будто говоря: «Не волнуйся, всё хорошо, в плохие руки не отдам». Я посмотрел на пару и скромно улыбнулся, поздоровавшись.
- Здравствуй, - приветливо улыбнулась женщина. – Меня зовут Юля. Это мой муж – Илья. Рады познакомиться с тобой.
Я завороженно смотрел на Юлию Сергеевну, не силясь даже пошевелиться. Её улыбка была такой искренней и доброй! Она почему-то напомнила мне маму, и как бы я ни старался, так и не смог выкинуть это сравнение из головы.
- Всё хорошо? – спросила забеспокоившаяся о моем состоянии Юлия Сергеевна.
- Вы просто напомнили мне одного человека… - вздохнул я, отводя глаза.
- Кого, если не секрет?
- Маму…
Я широко распахнул глаза, почувствовав себя заключенным в крепкие объятия. Илья Вадимович улыбнулся, повернувшись к Марине Алексеевне.
- Мы заберем его.
Через пару недель Юлия Сергеевна и Илья Вадимович оформили документы на усыновление и вернулись за мной. Директор и воспитательница завели их в кабинет, а мне была дана возможность попрощаться с ребятами.
- Не забывай хотя бы писать, - нахмурился Миша, легко ткнув меня в плечо.
- Мы будем скучать, - протянул Вася, смахивая с глаз воображаемые слезы.
Я засмеялся, осматривая ребят и понимая, что буду действительно скучать по ним. За те полтора года, которые провел здесь, я завел много знакомств и нашел друзей. Конечно, подружиться удалось не со всеми. Я встретился взглядами с Витей, который, увидев меня, ухмыльнулся.
- Боже, наконец-то ты свалишь, - протянул парень, остановившись напротив меня.
Миша и Вася подорвалисьи были готовы удержать меня, если что, но я отнюдь не собирался бросаться на Витю с кулаками. Напротив, я поставил сумку с вещами на пол и крепко обнял парня. Тот замер, видимо, не ожидая такого расклада.
- Ты хороший, Витя, только чуть озлобленный. Знаешь, я рад, что мы познакомились. Надеюсь, что мы когда-нибудь снова встретимся. Удачи тебе! - улыбнулся я, отстранившись.
Юлия Сергеевна и Илья Вадимович подошли ко мне.
- Идём? – улыбнулась женщина, потянув меня за руку. Я особо не сопротивлялся, уходя за парой.
Когда мы сели в машину, с тоской посмотрел на здание детского дома. Я привык к этому месту, оно стало для меня домом, и сейчас было сложно уезжать. Моё нежелание подкреплялось опасениями насчет того, что я еду в качестве игрушки для родного сына Юлии Сергеевны и Ильи Вадимовича. Моя жизнь снова изменится, но в лучшую ли сторону?
* * *

После полуторачасовой поездки мы остановились около небольшого двухэтажного коттеджа. Я вышел из машины, осмотрелся. Юлия Сергеевна потянула меня во двор, а Илья Вадимович загнал машину в гараж. Назвать их родителями язык упорно не поворачивался, но Мария Алексеевна советовала привыкать к этому. Пара пообещала не «давить» на меня. Попросили обращаться не по имени-отчеству, а называть их, пока не привыкну, «тётя Юля» и «дядя Илья». Когда мы зашли во двор, из дома появился парень моего возраста.
- Знакомься, это наш сын Антон. Антон, это Саша, твой брат, - сделав особый акцент на предпоследнем слове, произнесла тётя Юля.
Антон был похож на родителей. Темные волосы, как у Ильи Вадимовича, мягкие черты лица, как у Юлии Сергеевны, и выразительные голубые глаза. Он внимательно осмотрел меня, поморщился и вернулся в дом, не сказав мне ни слова. Юлия Сергеевна разочарованно вздохнула.
- Не обижайся, Саш, Антону просто нужно время. - Я понимающе кивнул. Женщина потянула меня в дом, по пути рассказывая о школе, в которой я буду учиться, о самом Антоне и о прочих бытовых мелочах.
- Знаешь, наше решение он воспринял как своего рода предательство, хотя и сам говорил о том, что ему не хватает кого-то рядом. Антон многогранен, он может долго не подпускать к себе человека, но если ты завоюешь его доверие, то уже не отвяжешься, - сказал мне вечером Илья Вадимович, когда мой новоявленный брат не вышел ужинать. Я прекрасно понимал парня: ведь принять кого-то постороннего в семью действительно сложно.
- Может, постараешься заполучить это самое доверие? – спросил Стас, когда я рассказал ему обо всем подробнее.
- Но как?
- Есть одна тактика, и она очень простая. Ты должен выявить его слабые стороны и помочь с ними. Это могут быть отношения с девочкой, биология или что-то ещё.
- С биологией кто бы мне помог, - фыркнул я. – Я тебя понял, спасибо.
Прожив с Антоном неделю, я многое понял о нем, хотя мы даже не разговаривали. Например, парень прекрасно разбирается в математике и физике, он отличный спортсмен, популярен среди девушек, душа компании, любимец учителей. Правда, он старательно делал вид, что меня не существует. Задевал меня плечом, не разговаривал, в школу мы ходили порознь и, будучи в одном классе, игнорировали друг друга. Меня это немного угнетало, но я славился своей терпеливостью и потому продолжал спокойно наблюдать за парнем. К концу недели мне всё-таки удалось обнаружить его слабое место. Его «ахиллесовой пятой» оказалась, как ни странно, литература. Понял я это примерно так: на уроках Антон старался спрятаться, а когда его всё-таки вызывали к доске, ответы были больше заученными, он терялся и зачастую сам не понимал, о чем говорил. Дома же он по несколько часов сидел над книжками и конспектами и имел в это время самый измученный и удрученный вид. У меня никогда не было проблем с литературой, наоборот, я очень любил эту дисциплину и с легкостью мог отличить Пушкина от Лермонтова. К слову, о Лермонтове. Однажды нам объявили тест по его произведениям, и я, заметив ужас в глазах Антона, решил помочь ему. Дома я молча зашел в его комнату и сел рядом, не собираясь отступать от принятого ранее решения.
- Я помогу тебе подготовиться к тесту.
- Мне не нужна чья-либо помощь, тем более твоя, - сказал Антон, нахмурившись.
- Слушай, я не требую чего-то взамен, а ты ничего не потеряешь, если я просто помогу тебе разобраться. Идёт?
С горем пополам я всё же заставил парня принять мою помощь. Мы подробно разобрали биографию поэта, а после и каждое изученное стихотворение, особое внимание уделяя средствам выразительности и образам главных героев.
- Клянусь я первым днём творенья, клянусь его последним днём, ты сдашь этот тест на отлично, - протянул я, потягиваясь.
- С чего вдруг такая уверенность? – скептически прищурился парень.
- Верь мне.
На следующий день Антон действительно написал тест на твёрдую пятёрку. Он даже поблагодарил меня за помощь. Я лишь отмахнулся, внутренне ликуя и празднуя свою маленькую победу. С тех пор Антон начал здороваться со мной, иногда приходил и просил помочь с чем-либо. Я искренне радовался: ведь парень больше не относился ко мне с пренебрежением и понемногу становился всё более и более открытым в разговорах со мной.
Однажды тётя Юля сообщила мне о том, что она знает, где похоронены мои родители.
- Если хочешь, я отвезу тебя, это не так далеко.
Я поблагодарил её, чувствуя легкую дрожь по телу и растерянность. Женщина поняла моё состояние, и поэтому ехать мы договорились на следующий день, а пока я был отправлен спать.
- Ты в порядке? – спросил Антон, когда мы столкнулись с ним на лестнице. Я неуверенно кивнул в ответ и, достигнув порог собственной комнаты, лёг спать. Наутро мы с Юлией Сергеевной и Антоном, которому тоже куда-то нужно было, подъехали к воротам кладбища.
- Позвонишь, мы не останемся с тобой. Ты, как мне кажется, хочешь побыть один, - произнесла тётя Юля, подведя меня к надгробьям.
Я кивнул и, дождавшись пока шаги за спиной стихнут, присел и начал рассказывать родителям обо всем, что со мной происходило после их смерти. Я говорил о больнице и детдоме, о Вите и Стасе и много о чём ещё.
- Я скучаю, правда. Меня взяли в семью, Юлия Сергеевна и Илья Вадимович прекрасные люди, добрые и заботливые. Ещё у меня теперь есть брат Антон. Он… он… - я не смог проглотить застрявший в горле ком и заплакал. Неожиданно я услышал
шорох и, обернувшись, увидел Антона. Как выяснилось позже, тогда он остался недалеко и всё время, пока я рассказывал о том, что со мной произошло за два года, был рядом.
- Теперь я буду с тобой, Сашка, - улыбнулся парень, обнимая меня. Мы сидели на кладбище до позднего вечера, я отвечал на все вопросы, задаваемые Антоном. Уже дома я почувствовал облегчение и радость. Оказывается, всё, что мне нужно было, – это высказаться.
- А людям многого и не надо. Часто достаточно просто найти человека, который будет понимать тебя и ценить, которому ты сможешь рассказать всё, что угодно, не боясь быть непонятым и отвергнутым. Я думаю, ты знаешь это лучше меня, не так ли? – спросила Юлия Сергеевна, когда я рассказ ей о том, что произошло на кладбище.
- Да, мам, - я замер, поздно осознав сказанное. Женщина тогда обняла меня и поблагодарила, ведь, как я понял, она не рассчитывала, что я когда-нибудь, хоть и неосознанно, назову её мамой.
С того дня прошло уже много лет. Я вырос, получил высшее образование, нашел работу, женился. У меня есть всё, о чем я мечтал. Интересно, а если бы родители не погибли, как бы сложилась моя жизнь? Я часто думаю об этом, наблюдая за своими детьми.
- Пап, а мы поедем к бабушке Юле и дедушке Илье?
- Конечно, поедем, солнышко, - ответил я, беря сына на руки.
- А там будет дядя Антон? А Рита?
- Обещали приехать.
- А пока мы не уехали, можно поиграть с Вовой и Настей из квартиры напротив? Можно, пап? – Стас, а именно так я назвал сына, смотрел на меня своими большими детскими глазами, в которых отчетливо виднелись радость и наивность, присущие только детям. Я кивнул, опуская ребенка на пол и умиленно улыбаясь.
* * *
Перемены сопровождают нас на протяжении всей жизни. Они бывают незначительными, почти не меняющими привычный жизненный уклад, или грандиозными, переворачивающими жизнь с ног на голову.Жизнь может измениться за недели, месяц, год, а может, и за один день. Зачастую перемены сопровождаются различными трудностями, но самое главное – не бояться их. Люди должны быть сильными и уверенными в себе, но самое важное - сохранить в себе лучшие человеческие качества.
Моя история – наглядный пример того, как плохо может всё начаться и как хорошо закончиться. И всё-таки жизнь – чертовски непредсказуемая штука!

Сабанцева Александра. Жизнь внутри гардероба

Серое, потрепанное, с разорвавшейся подкладкой, оно висело в темном пыльном шкафу, куда свет попадал только через узкую щель между двумя створками. Каждое утро начиналось со звука легких семенящих шагов, и почти сразу же дом просыпался, весело свистел пузатый расфуфыренный в ярких клеточках чайник, ворчливо булькала недовольная каша, тихонько звенела посуда. Потом раздавалась тяжелая сонная поступь и, наконец, слышалось радостное топанье из одного конца коридора в другой. И вот, наступал самый чудесный, самый долгожданный момент: со скрипом открывались створки, и теплый свет проникал в темноту шкафа. Пугливая моль вылетала из кармана неповоротливой шубы и с неподдельным удовольствием представляла хозяевам свою работу в виде маленькой изящно проеденной дырочки. Тихо шелестели болоньевые штаны, перешептываясь с вязаными рейтузами о том, кто лучше и достойнее в это зимнее утро справится с неугомонным баловником ветром. Весенние и летние легкие куртки, зажатые в углу шкафа, обиженно шуршали, косясь на большой ватный пуховик, висевший на почетном месте в самой середине гардероба, а тот, горделиво надувшись, расталкивал соседей поменьше. Маленький ярко-розовый капюшон шаловливо сползал со своей вешалки, так и норовя соскользнуть вниз, висевший рядом плащ строго покачивал поясом, глядя на озорника. И только пальто, одиноко прижатое к стенке, дрожало от нетерпения: «Быть может сегодня… сегодня меня наденут… О-о-о, как я буду стараться, ни одна пуговичка не расстегнется, ни один порыв холодного разбойника ветра не сможет меня сломить», - тайные затаенные мечты не покидали эту когда-то красивую и элегантную верхнюю одежду, навевая воспоминания…

Тот день, когда пальто впервые появилось в шкафу, был поистине знаменательным. Совсем новое, пушистое, с блестящими пластмассовыми пуговками, оно было померено, облюбовано со всех сторон и аккуратно повешено в шкаф. Гордость переполняла маленькое пальтишкино сердечко. Особенно пальто радовалось, когда створки раскрывались и холеная белая ручка поглаживала плотную шерстяную ткань. Иногда его надевали со смешной шапкой с большим помпоном, иногда с красным заносчивым беретом, который ужасно старался обратить все внимание окружающих на себя, но однажды, к удовольствию пальто, появилась скромная белая вязаная шапочка, в сочетании с которой оно смотрелось особенно мило и изящно. В этот день пальто отправилось на большой Невский проспект. О, как разнообразен и красочен он был! Как бы воскликнул Николай Васильевич Гоголь: «Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере, в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица — красавица нашей столицы!»

Но и сейчас мимо пробегали разноцветные блестящие зимние курточки, иногда степенно проходили кашемировые изящные манто. Одна заносчивая шуба, взъерошившись, гордо процокала на каблучках, и вслед за ней потянулись завистливые вздохи простеньких дубленок, стоявших рядом. Медленно проплыл большой светлый пуховик, держа за руку двух малышей-комбинезонов, но особое внимание привлекла величественно прошагавшая шинель вкупе с лихо закрученными темными усами…

С ночного неба падали, кружась, хлопья пушистого снега, опускаясь на пальто, оставляя маленькие капельки воды на ворсинках, в которых, поблескивая, отражались огни Петербурга. «О, какая это красота – жить на свете, - думало пальто, - какое это волшебство, чудо – жизнь!»

Створки шкафа отворились, и большая рука вынула пуховик, а потом вновь наступила темнота. Пальто со вздохом чуть качнулось на вешалке, опять погрузившись в воспоминания… Ах, в тот день светило яркое солнышко, задорно покалывал морозец, блестел и переливался белоснежный, только что выпавший снег, звонко хрустя под ногами. Пальто очень торопилось, не замечая удивительной красоты зимнего дня. В спешке не увидело оно и большой заледеневшей лужи, хитро прикрывшейся снежком. Всего одна секунда - и мир перевернулся, а левый рукав пронзила острая боль! Вечером пальто отнесли к курточному доктору – портному, жившему в соседнем дворе. Тот долго и внимательно рассматривал разошедшийся шов, а потом достал большую острозубую швейную машинку. Быстро-быстро заработали длинные тонкие пальцы, закрутилось деревянное колесико, застучала иголка, и маленькие белые стежки потянулись один за другим… Пальто, горестно вздохнув, взглянуло на старый шрам, что вот-вот готов был разойтись снова.

Игривый солнечный луч вновь проник в темноту гардероба. Моль недовольно сложила крылышки, поудобнее устраиваясь в темном углу и сердито сверкая глазками-бусинками на нарушителей ее спокойствия. Взъерошенная шуба нехотя вылезла из шкафа под горестный вздох хозяйки, увидевшей очередной труд крылатой жительницы гардероба. Вслед за шубой исчез и малыш-комбинезон, радостно позвякивая молнией в предвкушении нового, полного приключений дня. «Я думаю, нет, я уверено, завтра я точно понадоблюсь»,- тихо прошептало пальто, с затаенной надеждой смотря вслед закрывающимся дверцам.

Уже больше года оно одиноко висело в самой глубине, забытое всеми. Последний раз его надевали в холодный промозглый день, тогда серое небо затянули тяжелые тучи и моросил надоедливый дождь, а прохожие устало брели по мокрому тротуару, опустив головы и не замечая все промокшее, отяжелевшее от влаги пальто, что грустно шагало по улице, дрожа от холода. Мимо проехала злобно рычащая машина, разбрызгивая по сторонам грязь. Дождь усиливался, и пальто превратилось в «мокрую бесформенную тряпку», именно так по приходе домой оно было охарактеризовано. Потом высушено и убрано в шкаф…

Вздрогнув, пальто проснулось. Погрузившись в воспоминания, оно и не заметило, как заснуло. А между тем наступал новый день. Вновь щелкали двери, вновь шипела каша, злорадствуя, что наконец удалось выбраться из железной посудины, вновь пыхтел чайник. Открылись створки – и, о чудо, как и раньше, маленькие белые ручки достали пальто. Не веря своим глазам, оно зажмурилось от яркого света и все задрожало от счастья: « Жизнь! Я снова нужно в работе, я снова живу!..»

Все также спорили между собой куртки, гордо надувался пуховик и капризничала шуба, но никто не заметил опустевшую вешалку в темном углу шкафа, на которую пальто так и не вернулось.

Соловьева Виктория. Прыжок в высоту

Небо вздрогнуло и распалось. С досок сорвалась капля, ещё одна потерянная, оторванная от толпы своих прозрачных собратьев, она разбила зеркало, нарушила тишину воды своим отчаянным прыжком. Она падала и отражала в себе огонь неба и костер, отражала последний луч солнца и будто была его горячей каплей. Миг. Всплеск.

И в глубину, заставляя воду водить хороводы, упала. Маленькая слеза. Потерялась между сонмами своих близнецов, затихла, среди серебра рыбьих спин нашла дом. Прыжок в отражённую даль космоса завершён. Несколько секунд —и опять зеркальная непоколебимая громада подводных звезд тиха и спокойна, она глядит на небо стеклянным зрачком, ловя его высоту в свою глубину.

Я наконец касаюсь гладкой поверхности. Дрожь взбегает по пальцам. Прохлада озера берёт мою дремоту, возвращает обратно на шершавые доски куцего причала. Я улыбаюсь Большой Медведице, пытаюсь достать, поймать в теплую ладонь Полярную, но, колкая, блестящая, она просачивается сквозь пальцы. Как хочешь, глупая...

Отряхиваю руку от текучего неба, всё-таки холодно. Луна уже карабкается на вершины сосен, подгоняя сумерки. Лес погружается в лилово-зеленый сон, подчиняется тихой колыбели, шуршащей, льющейся в ночном воздухе. Должно быть, уже поздно. Но тяжело расстаться с нагретым солнцем деревом. Ещё чуть-чуть полежу… Я в мире звуков и тишины. Именно так. Вечерней прозрачной пустоте не мешают кузнечики, скрип и кашель деревьев и отчаянный соловей с его бесконечной влюблённой песней. Сквозь густую бархатную ночь не пробивается ничего, в ней вязнут мысли, в ней рождаются легенды, стихи и драконы с золотыми глазами…

- Эй! Ты решила там корни пустить? – стекло взорвалось, тонкие нити порвались. Нервный голос вырывает из сладкого оцепенения, стаскивает на землю.

- А-а? – всё окончательно улетучилось, вместе с солнцем и теплом просочилось сквозь щели в мостках. Уже не поймать.

Под ногами шишки, иголки вперемешку с песком. От причала нужно пройти вверх по берегу и чуть левее, туда, где, выгнувшись старушечьим горбом, стоит ветхая сосна. Честно говоря, совсем не понятно, как она до сих пор держится в песке. Все корни наружу, будто руки тянутся во все стороны и ловят что-то.

Около этой коряги стоит палатка – нагромождение пластмассовых дужек и душного брезента. Рыжая и кособокая, чем-то похожа на эту сосну. Перед палаткой жгут костер. Нажгли уже много, превратив морщинистую кору и солнечные колечки деревьев в серые хлопья. Пепел перемешался с песком, здесь всё уже седое от Них. Опять нервный голос:

- Боже! Почему так долго? Почему я вечно должна всех собирать?

Можно кончено ответить какую-нибудь гадость, ведь она сама виновата, это у неё такой голос. Но я молчу. Я вообще молчу. В принципе.

Голос продолжает нервничать, делает это всё напористее. Хорошо, что теперь он напускается на поздний жирный шашлык, на песок в палатке и вонючие сигареты П. Тот бубнит, путается в извинениях и оправданиях, но не очень сопротивляется. Надежды на победу в этих баталиях оставлены уже давно. Разогнавшийся локомотив с удовольствием ломает хлипкие заборчики слов, по накатанным рельсам летит любимым путем. П. прячется за затяжку, пережидает грохот колес в колечках дыма и молчании.

Я не особо их слушаю. Пусть вдвоём развлекаются. Наливаю в стакан холодного мятного и из спасительной утробы белого ящичка насыпаю льда. Просто кожей чувствую неудовольствие, вскипающее за баррикадами из скрещенных рук, поэтому кидаю ещё. Чтоб зубы сводило. Теперь обнаруживается, что доехали и до меня. Стук колес превращается в стук молотка, и «забивание гвоздей» в мою голову начинается энергично и без промедлений. Методично, без спешки, с определенным творческим замыслом в неокрепший ум заколачиваются «истины». Попутно, наружу выворачиваются мое безалаберное настоящее, необозначенное будущее и чёрная неблагодарность. Я пытаюсь что-то отвечать, но, строго говоря, диалога тут не подразумевается.

- Ты прекрасно знаешь, дорогая, что мы заботимся только о твоем благе. Мы хотим видеть тебя успешным человеком!

- Как вы?

- Не паясничай! Ты должна понимать, мы уже достаточно потратились на то, чтобы через год ты поступила в Экономический. Но! Но ты игнорируешь! Игнорируешь эти заботы, уговоры. Я не пониманию! Почему ты не хочешь получить достойную, высокооплачиваемую профессию???

- Я…

- Этот твой детский лепет и фантазии. Я ничего не имею против твоих… твоих… ну, чего ты там пишешь, но это хобби. В конце концов, это смешно! – это её «смешно» повисло красной тряпкой, сожгло в горле что-то, мешающее раньше говорить.

- Смешно жить с человеком, которого не любишь, смешно делать всю жизнь то, что не любишь, смешно… смешно не глядеть на небо, смешно жить в пластиковом мире цифр и картонного счастья! – это кричали звезды с залитого чернилами неба, и исполинские сосны, и скачущее пламя. Я только смотрела на взметнувшееся пространство, вставшее стеной между мной и Их неживыми словами. Казалось, я могу потрогать, взять в ладонь пьяного летнего воздуха и выпить его до капли, ведь он исцелит всё. Как Они теперь далеко, какие маленькие. Или я маленькая? Иду, держу кленовый листок с живой крылатой пуговкой, ползающей на нём, иду и цепляюсь за теплую большую руку. В этой руке весть мир.

Я хочу обратно. Хочу не слышать нервного стука колес в разговоре и молчания, съедающего душу серой слепой молью. Прошу, верните мне сказки нараспев, радугу в мыльном пузыре, время без сомнений в том, что на бумажном цветастом квадратике должны во весь рот улыбаться, держась за руки, трое. Но выгорела, выцвела картинка, чёрно-белым раскрасил, чернила накапал сумеречный мрак. Наступила ночь. Все уснули. Без снов.

В палатке душно, я выбираюсь на воздух. В темноте всё выглядит куда лучше, потому что я не знаю, кто есть кто. Мне не знаком этот лес и это озеро, даже луна будто повернулась другим боком. И мысли переплелись странно, они ведут меня сквозь густой мрак подальше от умершего костра.

Я перехожу границу между серебром и тенью, я каждой клеткой стараюсь почувствовать бесконечную громаду над головой. Уже далеко за полночь, я снова (как вчера, завтра и послезавтра) иду за золотым руном. И натягивается тонкая тетива, поднимается изнутри волна. Уже невозможно молчать. Цунами в груди заставляет мысли плясать, складываться в ритм, заворачиваться калейдоскопом образов и мелодий. Они уже рвутся наружу, в лес, к соснам, к звёздам, к мирам далёким и незнакомым. Я руками ловлю космос, зарываюсь в него лицом и читаю ему, пою свою душу. Слышишь?

Старые доски скрипнули в такт шагам. Под ногами опять шершавая, отшлифованная временем поверхность мостика в никуда. Ночь холодит спину, пробегает мурашками по позвоночнику. Я представляю, что лес подкрадывается сзади и целует между лопатками. Я чувствую вокруг туманные лапы, сумерки. Я готова к очередному прыжку в высоту.

Вижу луну, вижу ее белую пустоту и улыбаюсь ей, разбиваю зеркальную дверь и вхожу в мир отражённых холодных звезд.

Расплавленным огнём обнимает вода, её потревоженная синева расходится кругами, смыкаясь над головой. Луна мигает маяком, но молчит. Полярная звезда всё также гордо, неуловимо блестит, не даётся. А косяк рыб медленно пересекает космос.

Тахмазян Марина. Ключ потерялся.

Для любого мальчишки что-то неизвестное вызывает бурю любопытства. Таким был и я. Мама рассказывала, что как только я начал ходить, уже залазил во все шкафчики и комоды. Зачастую заканчивалось всё тем, что вещи из них были разбросаны по полу. С возрастом мало что изменилось, моё любопытство часто приводило меня в неловкое положение, когда я находил спрятанные от меня подарки и получал нагоняй от родителей. Но были и случаи, когда я находил хранящие какие-то истории забытые вещи.

Мой дедушка часто путешествовал – он был моряком. Бывало, уплывал в далёкие плавание на несколько месяцев. Обычно он привозил мне сувениры и подарки. У него был старый коричневый чемодан, всегда сопровождавший его в путешествиях. Все необходимые вещи лежали в нём. Бабушка с мамой очень скучали, а иногда и плакали, тоскуя о дедушке. Писали ему письма, упрекали в нежелании возвращаться домой. На самом деле дедушка очень любил своих жену и дочь, но и море было для него родным. В одной из поездок дедушка заболел. Врачи не смогли найти лечение от этой болезни, и вскоре его не стало. Все были убиты горем. Но больше всех осунулась бабушка: она думала, что хоть на пенсии будет радом с ним...

Все вещи дедушки после похорон бабуля закинула на чердак и больше не желала об этом вспоминать.

На чердаке было много вещей: мои игрушки, мебель, гирлянды и мишура для ёлки, лишние кружки, коробки и много остального "мусора". Я часто – если не ежедневно – лазал на чердак, строил домики из всего, до чего дотягивались мои руки, сражался с врагами, иногда получал сильные ранения. Когда-то я был индейцем с пером в гнезде волос, когда-то солдатом красной армии и очень часто, прямо как дедушка, был моряком. Я сражался с морской пучиной на своём корабле – двух стульях с доской на них, моим веслом была сломанная вешалка. Меня брали в плен индейцы, люди из правительства другой страны бомбили мой корабль, а пираты, эти чёртовы пираты, вечно грабили меня. Но из каждой беды мне удавалось выбраться.

В выходные я мог просидеть в этом особом месте весь день, и только по приказу бабушки спуститься на обед.

Однажды моё внимание привлёк коричневый дедушкин чемодан. Он лежал на полке, и я не мог до него дотянуться. Мне пришлось соорудить баррикаду из стула и табуретки. Я взобрался наверх и схватился за чемодан, чтобы не упасть, но не тут-то было. Он с грохотом скатился, сбил меня с табуретки, и мы вместе глухо стукнулись об пол. Ну, он стукнулся, а я болезненно упал на мягкое место. Я тут же услышал ругань мамы и бабушки. Со скоростью звука съехал вниз по лестнице – чтобы они не поднялись наверх и не увидели масштабы разгрома – на ходу придумывая оправдания грохоту. В этот раз отделался подзатыльником, но про чемодан умолчал – не хотел расстраивать бабушку. Сказал, что просто свалился со стула.

Утром следующего дня я, как обычно, пошёл в школу, отсидел там шесть нудных уроков и сломя голову рванул домой. Я покушал, переоделся, хотел было продолжить вчерашнее исследование, но мамина записка на холодильнике связывала мне руки: «сначала уроки, потом игры». Пришлось потратить час на домашнюю работу. Но потом я побежал наверх, достал чемодан, отчистил его от пыли. С первого раза открыть эту большую штуковину не получилось – замки не поддавались. Наверное, он долго лежал на полке. Помог маленький молоточек, долгое время пролежавший в коробке с инструментами. Я постучал по замкам, смочил их водой, и они открылись. В чемодане было много вещей: одежда, бритвы, компас, дедушкины документы. Моё внимание привлёк уголок лакированного дерева, торчавший из-под вещей. Я полез туда и нащупал какую-то коробку, и ей оказалась красивая резная шкатулка. На ней были изображены солнце и луна, а между ними морская гладь. Она была закрыта, и мне требовалось её открыть. Я увидел замочную скважину, но где же сам ключ? Я продолжил рыться в чемодане, но так ничего не нашёл. Спросить у мамы или бабушки я не мог, поэтому поиски ключа превратились в мою миссию. Сначала я, как самый незаметный японский самурай, обыскал бабушкину комнату, но не найдя ничего подозрительнее шапочки для сна, переместился в комнату родителей. Тут меня успех тоже не ждал. Я бегал по всему огромному, как казалось мне тогда, дому и с небывалым азартом искал ключ. Но уже через три дня, так и не отыскав ничего, я стал терять интерес к таинственной шкатулочке... Я потихоньку терял надежду "откопать" ключ.

На какое-то время я забыл о шкатулке.

Как-то после ужина я слонялся по дому и незаметно для себя уселся в дедушкино кресло, возле которого стоял светильник с зелёным абажуром. При жизни дедушка смотрел картинки и фотографии, привезённые из путешествий, сидя в этом кресле. Я начал включать и выключать лампочку, на пятый раз она психанула, резко вспыхнула и погасла. Я очень испугался и подумал, что в который раз подтвердилась мамина теория: «к чему бы ты не прикоснулся, всё тут же ломается». Я полез посмотреть, что случилось с лампочкой. Она была старая, и спираль накаливания просто перегорела от частого использования. Я понял, что это исправимо, и решил пойти на поиски замены. Пока я высовывал голову из абажура, на глаза мне попалась торчащая сбоку нитка. Я потянул за неё и из-под обшивки выпал маленький ключик. Шестерёнки в голове задвигались, и я понял, почему дедушка всегда сам менял лампочки под этим абажуром. Я схватил ключ и сиганул на чердак. Там уже было темно, но я не испугался. А что вообще может напугать опытного моряка? К тому же, у меня с собой был маленький фонарик. С нетерпением я достал из чемодана шкатулку, вставил ключик в замочную скважину и провернул два раза. В этот же миг полилась нежная музыка, и шкатулка открылась. Моему взору предстали старые фотографии мамы, бабушки и дедушки, а также все письма, которые мы писали ему. Всё было аккуратно сложено и перевязано ленточкой. Вдруг я осознал, что дедушка брал с собой эту шкатулку в каждую командировку и по многу раз перечитывал письма. Это придавало ему сил и терпения дождаться встречи с семьёй. Я бережно взял её в руки и рванул вниз, чтобы показать свою находку маме и бабушке. В тот вечер мы втроём сидели и читали письма, вспоминали дедушку и плакали. С того момента шкатулка вместе с ключом нашли своё место на комоде в бабушкиной комнате рядом с совместной фотографией нашей семьи.

Тимошенко Елизавета. Перерождение

Отряд Эры числился в Элитной Армии – армии сильнейших магов этого мира – как проходящий стажировку, поэтому задания для них выбирались лёгкие. В одном из таких заданий отряду нужно было найти штаб оппозиционеров, скрывавшихся в лесу.

Прибыв на место и вооружившись картами, маги решили разделиться. Эра начала движение по отведённой ей тропинке. Через некоторое время сквозь редкие стволы деревьевона заметиладвижущуюся фигуру человека.

– Стой!

Человек замер с поднятыми руками. Эра начала медленно пробираться к силуэту со спины.

– Руки за голову, поворот через левое пле… – Эра не договорила. Перед ней стоял тот, с кем она уже не рассчитывала встретиться ни разу в жизни. – Дрей?..

Заметив ступор девушки, парень убежал, используя призванные им ветви деревьев, как мост. Эра судорожно начала вспоминать заклинание единства с природой, чтобы отследить беглеца. Она знала, насколько хорошо Дрей, с которым она ещё давно боролась в Турнире Новичков за право вступить в Элитную Армию, владел силами стихий, а боевая магия Эры в условиях леса была практически бесполезной. Вскоре следы парня привели её к небольшой избушке.

– Нравится? – усмехнулся Дрей, подходя к девушке

– Так, значит… Это ты?..

– Тсс! Не спеши делать поспешных выводов.

– Но…

– Я покажу тебе всё. Но при одном условии, – видя, что Эра заинтересовалась, он продолжил. – Ты войдёшь сюда только с блокировкой магии.

***

Эра не могла поверить, что согласилась на это. Пока весь отряд рыскает по лесу в поисках тайного штаба оппозиционеров, она стоит прямо в центре этого штаба рядом с его предводителем. «Ты здесь просто на разведке», – успокаивала себя девушка. Но чем дольше она говорила с Дреем, тем быстрее забывала о цели своего визита.

– Вижу, ты всё-таки попала в Элитную Армию, – грустно улыбнулся парень, – Эра кивнула. – Не думал, что встретимся при таких обстоятельствах. Значит, тебе нужна информация о том, чем я занимаюсь? – усмехнулся он.

– Ну… – Эра замялась. Казалось бы, вот то, ради чего она здесь, и её противник уже практически сам предлагает отдать все сведения добровольно, но почему-то именно сейчас такой вопрос казался ей наименее уместным. Но всё-таки ей интересно было узнать о планах Дрея. – Почему тебя считают оппозиционером?

– Смотри, – он наклонился к ней, – мы не скрываем, что хотим изменений, но мы стараемся идти к ним сами. Но сам тот факт, что мы их хотим, говорит о том, что нам не нравятся существующие порядки, устанавливаемые властью. То есть, по сути, мы идём против власти. А как называются люди, пытающиеся идти против власти? Правильно. Оп-по-зи-ци-я.

– Прости, но… Ты считаешь, что магия должна быть у всех, верно? – Дрей кивнул. – Но меня всю жизнь учили тому, что магия – это то, чем обладают только достойные люди, и если ты одарён этими способностями, то ты обязан развить их и стать высококвалифицированным магом, должен посвятить этому всю жизнь, понимаешь?

– Да, я абсолютно согласен с тобой. Но тебе самой не кажется странным то, что сильные маги встречаются только среди знати? Ты помнишь хоть одного сильного мага из обычных людей? – девушка отрицательно покачала головой. – Знаешь, почему это происходит? Потому что только знатные люди могут позволить себе обучение магии. Теперь понимаешь, о чём я?

– Я не понимаю только одного… Что может сделать власть?

– Многое. Хотя бы открыть бесплатные школы для тех, у кого есть силы и кто хочет их совершенствовать. Конечно, не до такого уровня, как у верховных магов, но хотя бы настолько, чтобы они могли зарабатывать этой магиейсебе на жизнь. Сейчас среди бедного населения более-менее могут управлять магией только те, кто успел перенять опыт своих предков, умевших выполнять элементарные заклинания. А знаешь, почему они бедствуют? Потому что они не умеют управлять своими силами. А почему они не умеют ими управлять? Потому что не могут оплатить учителя магии. А почему не могут оплатить? Да потому что бедствуют! Может, многие из них и рады бы стараться, да некому учить, в то время как знатные люди платят большие деньги учителям за то, чтобы обучить магии своих детей, которая им абсолютно неинтересна. Теперь ты понимаешь, чего мы хотим?

Эра была ошарашена внезапной горячностью до сих пор спокойного Дрея и его словами. Глядя в его горящие глаза, она не знала, что отвечать.

– Помнишь, в начале ты сказал, что вы добиваетесь изменений своими силами? – Парень кивнул и отошёл к небольшому окошку, смущённый своим всплеском эмоций. – А как именно вы этого добиваетесь?

Дрей улыбнулся.

– Если и правда хочешь узнать, можешь пойти сейчас со мной. Мы ещё можем успеть.

***

Перед выходом из штаба, Дрей зачем-то взял свечи и старый учебник магии огня, но на вопрос девушки «Зачем?» коротко ответил: «Увидишь».

Они приближались к окраине леса, и вскоре впереди показались маленькие домики, которые, казалось, были меньше палаток в лагере отряда и с виду больше бы напоминали шалаши, если б не хлипкие деревянные двери в комплекте с полупрогнившим крыльцом, дыры в стенах вместо окон и редкий забор, состоявший, казалось, из одних кривых досок, воткнутых в землю по периметру дома.

Из крайнего дома выбежал мальчик лет четырнадцати и с радостным криком «Учитель пришёл!» побежал навстречу Дрею. Чем дальше они шли по деревне, тем больше ребят выбегали из маленьких домиков и бежали впереди Дрея, радостно что-то ему рассказывая. В конце концов они дошли до центра деревни, где по кругу были расставлены деревянные скамейки, на которых все и разместились.

Среди мальчишек Эра заметила на скамейке одну маленькую болезненного вида девочку, которая глубоко посаженными глазами смотрела на всех через чёрную жиденькую чёлку волос.

Дрей начал занятие. Эра не могла поверить: он учил этих детей магии! Они шаг за шагом осваивали простейшие заклинания, как и любые дети из знатных семей в их возрасте.

Тем временем Дрей уже объяснял ребятам заклинание для отсоединения пламени от свечи, в котором Эра тут же заметила критическую ошибку.

– Это заклинание выполняется двумя руками.

Все тут же обернулись на неё, как будто впервые видели девушку. Она подошла к свече Дрея и, двумя руками оторвав от неё пламя, подняла его вверх и разорвала в небе на тысячи маленьких искорок. Восхищению детей не было предела. Они облепили девушку плотной кучей и задавили просьбами научить их так же. Она в замешательстве посмотрела на Дрея, но получив от парня улыбку и одобрительный кивок, приступила к объяснению заклинания.

Девушка с головой погрузилась в процесс, разжёвывая ребятам каждое движение руки, так что к концу занятия огненные искры парили в воздухе под радостные крики учеников.

***

Впервые за несколько лет Эра почувствовала себя по-настоящему нужной и любимой. Каждый день, когда отряд выходил на поиски штаба, она обходными путями возвращалась всё к той же избушке, ждала Дрея и отправлялась вместе с ним в деревню. За несколько дней она обучила детей куче новых интересных приёмов, которые они с радостью исполняли.

Несмотря на то что все дети радовали Эру, особое внимание она уделяла маленькой худенькой девочке, которая всегда самой первой схватывала даже самые сложные заклинания.

Чуть позже, когда Эра начала обучать Майю более сложным боевым техникам и заклинаниям, она поняла, что это именно то, о чём она мечтала всю свою жизнь. Не рыскать днями по лесу в поисках врагов, а обучать кого-то тому, что она сама любила больше жизни.

В один день, когда Эра и Дрей возвращались после очередного занятия и уже практически подошли к штабу-хижине, Дрей резко остановился и буквально утащил девушку за ближайший куст.

– Видишь скан-лучи над штабом? – шёпотом спросил он. Девушка кивнула: действительно, над хижиной витали скан-лучи прибора, позволяющего узнать содержимое любого объекта, в том числе и маленькой лесной избушки.

– Что это значит? – спросила Эра.

– А ты как будто не знаешь, – хмуро ответил Дрей. – Нашли вы меня всё-таки, – парень грустно улыбнулся.

– Что теперь будет?..

– Что будет? – он посмотрел на девушку. – А ничего не будет. Переночую в деревне, за ночь решу, куда ехать. На рассвете уеду. Жалко, конечно. Но ничего, не в первый раз, – он попытался ободряюще улыбнуться, но вышло криво. Эра загрустила. Она уже настолько привыкла к ежедневным походам в деревню на окраине леса, что ей казалось, будто они были в её жизни всегда, и совершенно забыла о том, что это может закончиться.

– Завтра скорее всего приедут заклинатели из вашего штаба, чтобы вскрыть магический замок, – грустным и серьёзным тоном продолжал Дрей. – Я прошу тебя… – он посмотрел в глаза девушке. – Забери ночью все вещи оттуда, – он показал головой в сторону хижины, над которой парили скан-лучи. – Все свитки, книги, карты. Оставь себе. На память, – он снова грустно улыбнулся, опуская глаза.

– Я обещаю… – прошептала девушка. – Обещаю.

Он вложил ей в руку заклинание, отпирающее дверь хижины, и поднялся с земли.

– Прощай, Эра, – он снова грустно улыбнулся и, отпустив её руки, скрылся в лесу.

– Прощай…

***

Утромиз главного штаба прислали взломщика магических замков. Взломав дверь и ничего не найдя (так как ночью Эра вынесла оттуда все ценные материалы), дело об оппозиционной группировкезакрыли.

Вернувшись с задания в главный штаб Элитной Армии, Эра добровольно покинула ряды лучших магов этого мира. После она вернулась в ту деревню в лесу, в центре которой, благодаря помощи родителей, открыла первую в этом мире школу магии, ученики которой в будущем смогли составить конкуренцию сильнейшим магам из знатных семей.

Дрея Ларкина, чьё имя носит теперь эта школа и по учебным материалам которого занимаются её ученики, человека, который смог доказать, что магия стихий и природы способна не только противостоять, но и побеждать боевую магию, Эра больше никогда не видела.

Неизвестно, что больше повлияло на девушку: огонь в глазах Майи во время исполнения боевых заклинаний или голос человека, просящего спасти из хижины самое ценное, что у него было, – книги и магические свитки. Но день, когда Эра Родриган положила на стол главнокомандующего Элитной Армии рапорт об увольнении, изменил её жизнь раз и навсегда.

Титова Нина. Ключ потерялся

Матвейка падал вниз. Летел и знал, что с ним ничего не произойдет. Он, конечно, не то чтобы падал, скорее, медленно спускался, словно тонул в воде. Сколько раз это уже повторялось. Сейчас темный провал закончится, и он ступит на зеленую лужайку. Так и в этот раз.

Матвейке было девять. Прекрасный возраст. Прекрасный для того, чтобы мечтать. Этим он и занимался целыми днями. Воображал самые разные ситуации, где выступал в качестве главного героя. Вот мальчик прочесывает джунгли, а в следующий момент летит в космос открывать новые созвездия и бороться с инопланетянами. Фантазия ребенка, по природе своей, безгранична. Они способны видеть в простоте вещей самые необычные штуковины. Кто бы мог подумать, что обычный стул может исполнять роль верного скакуна.

В общем, он летел. И черная бездна сменилась лужайкой, стоявшей в туманном лесу. Он по привычке своей двинулся вперед, к дорожке, с которой обычно и начиналось его путешествие по этому миру.

Вон те фиолетовые грибочки он отчетливо помнил, но зато этот изумрудный камень здесь появился явно недавно. Где-то недалеко ухнула сова. Чаще всего здесь встречались сосны. Вполне обычные, если не считать шишки размером с человеческую голову. Туман окутал лес, что было так же привычно, как и сливовое небо с белесой луной.

Матвейка был не один в этом месте. О нет. Здесь достаточно много детей его возраста и даже старше. Но им было не больше двадцати. Нет, здесь появлялись люди и постарше, но их было так же мало, как и тех, кто коллекционирует бирдекели. Тех, кто знает, что это такое, также не очень много.

Он шел, иногда вприпрыжку, иногда медленно, оглядываясь по сторонам. В большинстве случаев жильцы этого мира не пересекались друг с другом, если сами того не желали. У каждого здесь было свое место, в котором они чувствовал себя довольно комфортно, будь то берег моря или же бесконечные поля. У Матвея лес, обычный и ничем не примечательный. Но это как посмотреть. Для него он был сродни чему-то необычному. Здесь он чувствовал себя свободным.

Матвейка был любопытным. В частности из-за того, что он только что начал познавать мир. Порой взрослые не могли отделаться от его бесчисленных вопросов. И если они не отвечали, то он сам придумывал ответ. Иногда этот ответ получался настолько нелепым, что казалось, будто глупее этого ничего быть не может.

Почему- то именно сегодня любопытство разыгралось по-особенному. Захотелось узнать, как проводят отведенное время остальные дети. Раньше эта мысль не приходила ему в голову. Матвей не задумывался над остальными. Он знал, что здесь полным- полно людей, но на глаза они ему никогда не попадались. Особенность этого места, что скажешь?

«Ничего же не будет, если я только одним глазком посмотрю?» - думал мальчик, «Конечно нет, что может пойти не так?!»- продолжал Матвейка вести монолог с самим собой.

- К тому же, кто узнает?- спросил он вслух.

Никто не ответил, впрочем, это и не нужно. Решив так, он немного свернул влево, отходя от привычного пути и продвигаясь сквозь заросли кустов.

Дороги здесь находились совсем близко друг от друга. Буквально через несколько метров уже появилась другая, а за ней еще, и еще. От его протоптанной дорожки они отличались лишь тем, что чуть заросли травой. Значит здесь редко, но кто-то бывает.

Матвейка не стал долго выбирать и отправился сразу по ближайшей дороге. И как бы ему не хотелось увидеть что-нибудь интересное, все равно не удалось. Тропинка, как тропинка, ну проросли на ней кое-где растения, и что? Прошел бы так по обычному лесу и не предал этому такое значение, но не здесь. Даже как-то обидно. Может быть ему удастся найти что-нибудь интересное? Кто знает. Идти по траве легко, а вот пробираться через кусты уже куда сложнее. Тем более, если они усеяны шипами. Казалось, все было против того, что ребенок идет не туда, куда следовало бы: дважды он поцарапал ногу, трижды зацепился рукавом за колючки, и еще раз в белокурых волосах запуталась ветка. Каждый раз он тяжело вздыхал, выпутывался и шел дальше.

Когда это испытание закончилось, Матвейка вышел на берег небольшой речушки. Здесь было красиво. У самого горизонта полыхал закат ярко - рыжего цвета, и, казалось, будто там разгорелся нешуточный пожар. Деревья стояли в золотой листве. Матвейка впервые видел здесь что-то помимо осин, а то, что это были не они, прекрасно понимал. Сложно не отличить лиственное дерево от хвойного, которое видишь уже на протяжении долгого промежутка времени.

Сначала мальчик даже не приметил дорожку на воде. Она находилась слишком далеко и на таком расстоянии выглядела не толще обыкновенной нити. На ней что-то стояло. На такой дистанции нельзя было сказать, что же это, но Матвейку оно явно заинтересовало.

Он начал осторожно пробираться к тому месту и вскоре понял: дорожка на воде - это пирс. А что на ней располагалось - непонятно. Какой-то темный объект стоял у самого края и шатался, тихо и плавно.

Матвей замер, не решаясь подойти ближе. Вдруг это ловушка? Хотя зачем кому-то устраивать для него западню? Нет, не ловушка, это точно. Он напомнил себе, что пришел сюда по своей воле, и никто о планах не знал, ведь он слишком быстро все продумал и никого не успел в них посвятить, да и, собственно говоря, посвящать некого.

Матвейка медлил. Ребенок чувствовал, как бьется сердце, подскакивает к самому горлу.

Мальчик занес ногу и ступил на доску, в которую уже давно вросла трава, сделал пару шагов и остановился, не решаясь подойти ближе. Страшно все-таки.

Темный объект пошевелился. Совсем чуть-чуть, и если целенаправленно не смотреть, можно даже не заметить движения. Но Матвейка смотрел. Следил. Мало ли.

Вдруг слева появилась рука. Обычная человеческая кисть свесилась с края. Матвей выдохнул рвано, шумно и нетерпеливо. Значит ему ничего не угрожало. Людей он не относил к тем, кого следует опасаться. Что они могут сделать?

К своему собственному стыду он понял, что навыдумывал себе неизвестно что и испугался. Отец его учил быть храбрым, и уже в столь раннем возрасте Матвейка боялся лишь пауков, которых считал на редкость странными созданиями.

Все то время, пока ребенок обдумывал свой следующий шаг, с края пирса не раздавалось ни малейшего шума. Лишь шелест листьев на деревьях прерывал звенящую тишину.

- Слушай, ты еще долго будешь там стоять? - спросил голос.

У Матвейки дыхание перехватило. Слишком неожиданно прозвучал вопрос. Он даже не нашел, что ответить. Но стоять дальше мальчик не собирался.

- Нет… нет, я уже ухожу ...- Матвей повернулся, чтобы подтвердить слова действиями, но кое-что его еще беспокоило. - А как вы узнали, что я здесь?

- Ты слишком громко думаешь,- сообщили ему так, словно это было само собой разумеющее.

Ребенок подошел ближе и увидел старика. Обычного. В нем нет ничего особенного. Такая же, как и у большинства, борода, морщины вокруг темных глаз и седая голова с плешью ровно посередине. Сейчас Матвейка понял, почему не мог определить неведомый объект, который оказался стариком. Все потому, что мужчина с ног до головы был укрыт клетчатым пледом, который скрывал фигуру. И сидел он на большом кресле-качалке. Оно тихо раскачивалось само по себе.

- Вижу ты не понял, что это значит, - старик не смотрел на него. Глаза были прикрыты. - Понимаешь, дело в дыхании. Оно замедляется. Так просто это не услышать. Но я сижу здесь уже слишком долго, чтобы не отличить чужие вздохи от, например, шелеста травы. Она здесь родная, в отличие от тебя.

Матвейка почувствовал укол совести. В самом деле, он здесь чужак.

- Что ты здесь забыл, мальчик? - голос у мужчины был тихим и спокойным, и ,казалось, что ответ ему вовсе неинтересен.

- Я… Мне было интересно увидеть других детей...,- тут Матвейка запнулся и немного испуганно посмотрел на старика.- Вы не ребенок!

- Да, я давно не ребенок. Так давно, что не помню запах детства. Кстати, забыл представиться, меня зовут Эмиль. А ты, юный странник, как твое имя?

- Матвей,- смущенно сказал мальчик.

- Ну, Матвей, приятно познакомиться!

- А что здесь делаете вы? Почему вы тут, это ведь место для детей! - данный вопрос мучил его уже несколько минут и, несмотря на находчивость мальчика, ответ не находился.

- А с чего ты решил, что здесь только дети? Уж не потому ли, что здесь ты?- мужчина привстал и даже соизволил посмотреть на ребенка

- Вообще- то, да...,- тихо пробубнил мальчик, отводя взгляд.

- Ясно, - старик улыбнулся, снова прикрыл глаза и откинулся обратно на спинку кресла.- Знаешь, я даже не удивился. Нет, серьезно. Хотя ты еще слишком мал, тебе положено думать только о себе и своих друзьях.

Матвейка обиделся. Немного. Безусловно, в словах старика были нотки правды. Да, мальчик довольно часто думал о себе, о своих интересах, и ему в голову совершенно не пришло то, что здесь есть такие интересные люди.

- Поэтому, спешу тебя расстроить: тут много взрослых людей. Естественно, не так много, как маленьких фантазеров вроде тебя, но пару человек я знаю лично.

Матвейка, свесив ноги, сел на край пирса. Вода доставала до лодыжек и была довольно- таки теплая. Она обволакивала его уставшие ступни, смывала грязь. Ребенок смотрел вниз, смотрел на медленное течение реки и наслаждался покоем. В самом деле, в этом что-то было, что-то загадочное, таинственное, что все время ускользало от внимания мальчика. Можно сидеть так часами, пытаясь поймать то щекочущее душу чувство.

- И все же, что вы здесь делаете?

- А что здесь делаешь ты? - усмехнулся Эмиль.- Знаешь, я хоть и стар, но мечтать не разучился.

Он вытащил свою руку из- под пледа для того, чтобы поправить его. Видимо ветер начал задувать под одеяло, и даже Матвейка, который не ощущал холода, поежился. Ребенок обратил внимание на то, что кисть мужчины была покрыта тонким слоем краски.

- Я здесь, потому что верю в чудеса. Как часто ты видел человека, который думает о чем-то фантастичном? Я скажу тебе так: люди давно уже перестали мечтать, верить в небылицы. Они погрязли в рутине жизни. Дети вырастают, их мировоззрение теряется в толпе серых лиц. Сейчас слишком многое за них делают машины и им даже не приходиться напрягать извилины мозга для того, чтобы придумать что-то новенькое! А ведь не так- то давно, когда в мире развивалась наука, искусство, такого не было. Люди просто потеряли свой…, как бы тебе сказать? О! Они потеряли свой ключик от мира духовного. Без него они уже не те, кем были прежде.

- А разве нельзя его снова найти?

- Нет, - протянул мужчина.- Когда ты теряешь ключ, все твои воспоминания об этом месте просто стираются. Знаешь, какое разочарование я получил, когда мой друг, который, к твоему сведению был здесь постоянным гостем, не ответил на вопрос, отчего он ничего не рассказывает о своих наблюдениях. Тогда он посмотрел на меня с удивлением.

Старик умолк, переводя дыхание. Матвейка все то время, пока Эмиль рассказывал, сидел и смотрел. Смотрел на воду и не видел ее. В его голове проносились разнообразные кадры, на которых виднелись серые массы, которые кто-то назвал прогрессирующим поколением, люди, что ищут ключ от тайной дверцы. Отчего-то становилось печально.

Небо заволокло тучами. Серыми и безжизненными. Больше не видно было прекрасного заката. Даже ветер начал усиливаться, хотя не так уж и заметно. То тут, то там пролетали желтые листочки. Один из них упал рядом с рукой мальчишки. И только вода все еще была теплая и спокойная.

- Но как вам удалось не потерять ваш ключик? - этого Матвейка никак не мог понять. Как так получилось, что Эмиль вырос, даже успел постареть, но все еще сидел здесь, кутался в плед и щурился от ярких солнечных лучей?

На лице дедушки играла улыбка.

- А все просто. Мне кажется, что я обмолвился об этом ранее. Просто не переставал верить в волшебство. Вообще, любое проявление волшебства людьми разжевано и проглочено в том возрасте, когда чудо уже вовсе и не чудо. Для него всегда есть отговорки. Порой начинаешь думать, что ты все придумал, и ничего не было.

Рядом застрекотал сверчок. Почти неслышно. Звук этот прерывал тишину, которая окутала берег. Эмиль молчал, видно размышляя о том, что следует сказать дальше.

- Я с самого детства видел мир немного по- другому. Видимо, это повлияло на мое будущее,- он вытащил руку из -под покрывала и начал рассматривать ее. Один из пальцев был полностью покрыт красной краской. Немного повертел ладонь и спрятал ее обратно.

Мальчишка тоже смотрел на руку мужчины, на тонкие цветные пальцы, на морщинки. На руку художника. Дедушка заметил это, и, хотя взгляд его ничего не выражал, в голове крутились мысли, кроме него никому не ведомые. Он видел. Матвейку насквозь. Они похожи. В детстве старик был таким же. Странный мечтатель, искатель чудес, человек с бесконечным запасом вопросов. Такие люди не должны пропадать. Именно они строят будущее.

- Знаешь что, парень? Пообещай мне, пообещай, что не перестанешь мечтать, верить в добро, слышишь?! Я прошу тебя! Не бойся спрашивать. Ищи чудеса в самых простых вещах. Ты их найдешь! Верь мне, ведь я знаю. о чем говорю! Обещаешь? Прошу тебя!- в глазах Эмиля полыхали искры надежды, все тело его было напряжено.

- Хорошо!- воскликнул ребенок. Быстро подскочив, он развернулся и заглянул в темные глаза. - Обещаю!

- И вот еще что… заглядывай сюда чаще. Тогда я точно смогу убедиться в том, что ты выполнил свое слово. Пожалуйста!

- Хорошо-хорошо, я все сделаю! Правда! И проходить к вам я тоже буду! Только вы меня не забывайте! Не забудете?- не совладав с эмоциями, мальчишка начал размахивать руками.

Старик засмеялся.

- Не забуду!

- Спасибо! Но, наверное, мне пора, - немного рассеяно произнес ребенок.

- Скорее всего.

Матвейка стал обходить кресло, но внезапно цепкая ладонь обхватила его руку. В молодые глаза мальчика заглянули морщинистые стариковские.

- И помни, Матвей, помни о том, что на этой стороне у тебя есть друг.

Детская кисть выскользнула из захвата.

- Не забуду, - тихо раздалось из уст мальчишки.

Небо прояснилось. Все также полыхал вечный закат. Деревья стояли в золоте, и лишь изредка какой-нибудь одинокий листочек отрывался от ветки и опускался на землю. В кустах по-прежнему раздавалось стрекотание сверчков. Старый художник смотрел вслед Матвею. Смотрел, как, не дойдя даже до ближайшего дерева, он испарился, будто дым от костра. Просто развеялся.

Спустя много лет художник все еще был жив. Но не было в нем уже той живости, огонька в глазах и не художник он теперь. Время взяло свое. Он уже не тот. Слишком стар, слишком немощен. Все также он сидел на своем пирсе, кутался в плед, качался, смотрел на закат и думал. Думал о том мальчике, который навещал его. Он выполнил свое обещание, но ненадолго. Эмиль не мог уже вспомнить, когда Матвейка приходил к нему в последний раз. Сколько прошло времени? Лет пять? Шесть? Бесполезно. Как бы ему не хотелось, как бы он не желал - чуда не случилось. Ребенок вырос. Ключик потерялся...

Тихомиров Артемий. Третий сон седьмого айфона

Противный громкий звук. Звонок будильника.

Все-все, встаю. Ну, хватит орать. Да, да, до пяти утра играл, ну и что, первым русский. Могу спокойно поспать. Ну ладно, не дома, но ведь на уроке-то могу.

Да где же эта кнопка? У-у-у, зачем же так орать!? Эй, подождите! Это же я ору. Я что телефон? Ну нет, я нормальный, продвинутый пацан, ученик школы, и, кстати, мне пора туда идти. Но я звоню. Да что же это такое?! Все, открываю глаза. Открыл. Яркий свет, торговый зал и стекло. Где я? Кто я? Так еще раз: я звоню, я за стеклом, я в торговом зале. Я айфон! Ладно, потом разберусь, как это произошло, а пока посмотрю хоть, какой я айфон. Ага, седьмой. Ну вот, еще и модель старая…

Замер. Перестал орать. Все просто – кончился заряд. Темно. Кто-то взял меня в руки, и потекло тепло в мое новое тело. Ага, меня поставили на зарядку. Интересно, зачем? Открываю глаза. Еле сдерживаюсь, чтобы не заорать опять. На меня смотрят большие голубые глаза, правда, очень красивые, но и очень большие. Не орать, не орать – повторяю как мантру.

Ко мне тянутся руки и начинают поглаживать по стелу - щекотно. Я мигаю и открываю разные окошки. Поймал себя на мысли, что хочу понравиться. Понравился. Меня забрали. Вынесли на улицу. Потыкали пальцем и начали весело щебетать. Прикольно. Интересно, о чем? Прислушался.

– Ира, купила себе телефончик не совсем навороченный, но прикольненький, миленький!

Чувствую, что начинаю краснеть. И тут рывок. Крик девчонки. Меня крадут. Девчонка плачет, лежа на снегу. А я в грубых руках. Мой новый обладатель бьет девчонку и смеется. Что делать, что делать?! Понимаю, надо помогать девчонке, ведь у нее такие красивые глаза. Но как?! Понял! 112!

Бегаю по микросхеме и пытаюсь набрать номер. Получилось. Соединился. Грубый мужской голос:

- Слушаю Вас!

Ага, слушает, только я говорить сам не умею. Придумал: громкая связь. Ну вот, услышал ругань и крики о помощи:

– Где находитесь?

Где-где, тут, конечно. Включаю геоданные. Все меня определили. Вой сирены, скрип тормозов. Спасены. Зарядка закончилась.

Опять тепло по проводам. Аккумулятор нагрелся, я наелся и тихонько заурчал от удовольствия. Включился. Опять стекло. Опять меня берут в руки. Кажется, начинаю привыкать. Даже интересно, кто меня возьмет в этот раз? Ага, парень. Очень даже симпатичненький, хотя, конечно, я не знаток мужской красоты, мне девушки нравятся…

Забрал. Убрал в карман. Брр! Темно и холодно. Куда-то идем. Вытащил. Ух ты! Мы в поезде. Погладил по стеклу, набрал номер. Нет, у девчонки это приятней получается. Ну ладно, слушаем:

– Солнышко, я уже в поезде. Я уже еду к тебе. Я тебя люблю!

Я отключаюсь. Нет сети. «Люблю» солнышко уже не услышало. Он понял. Бегает по вагону. Сети нет. Переживает. Опять начинаю думать, что делать, как помочь? Понимаю, что добрые дела становятся моим хобби. Придумал. Окно. Как-то поворачиваюсь к нему. Все, связь есть. «Люблю» летит по радиочастоте к Солнышку. Устал. Заряд заканчивается. Мне уже интересно, кто будет следующим моим владельцем?

Звонок будильника. Открываю глаза. Бодро вскакиваю с постели. Я человек. Я пацан. Смотрю на стол, там лежит мой старенький, видавший виды телефон уже не перспективной модели «айфон 7», купленный несколько дней тому назад в скупке.

Я все вспомнил. Вспомнил девушку и парня, вспомнил добрые дела телефона. Я бегу в школу и по дороге понимаю: если телефон мог делать добрые дела, так почему же я не могу творить добро? Могу! И вместо того, чтобы толкнуть первоклашку, открываю ему дверь. А про себя, смеясь, думаю: «Ну вот, я третий сон седьмого айфона».

Ушакова Ольга. Перебарывание главным героем своего страха

I

Тринадцать лет назад я, совсем еще наивный, юный, с кудрявыми выгоревшими волосами и в рубашке, которая всегда пахла любимым маминым лавандовым порошком, впервые зашел на лекцию по анатомии в медицинский университет. Я испытывал невероятную силу в мышцах. Казалось, будто я готов прыгнуть выше своей головы. Тогда я ощутил доколе не встречавшиеся мне чувства – гордость и самоудовлетворение.

Университет и свою будущую профессию я выбрал абсолютно сам. Это, пожалуй, было моим первым глобальным самостоятельным решением. Я любил то, чем занимался: учил анатомию и отвлекался лишь тогда, когда за окнами розовел рассвет; сам стирал и гладил медицинский халат; рисовал в тетрадях микроскопическое строение мышц; отрабатывал все пропущенные лекции, хотя пропускал очень редко. Но каждое занятие меня преследовала тень страха и неуверенности. Я столкнулся с огромной проблемой, особенно для врача, крадущейся за мной, словно хвост, еще с глубочайшего детства.

Однажды я, будучи сорванцом-мальчишкой, столкнулся лицом к лицу с одним очень важным и жутким событием. Я заболел. Заболел, как мне казалось тогда, очень серьезно. Мама жутко волновалась и будто отрывала от своего сердца огромный кусок, когда меня пришлось положить в больницу с воспалением легких. Для меня же эта госпитализация стала еще одним способом найти друзей. В школе, как это обычно бывает, по началу я был немного замкнут. А потом были веселые старты, пикники всем классом, мы даже ездили в Москву на весенних каникулах. Я абсолютно влился в коллектив и стал тем другом, с которым говорить хотелось больше, чем молчать. Я не завидовал, не воровал красивые блестящие гелиевые ручки у девочек и всегда здоровался с учителями. Может быть, именно поэтому у меня был 101 приятель и ни одного верного друга. Ещё тогда я, больной одиннадцатилетний мальчишка, предчувствовал и на подсознательном уровне догадывался, что моя болезнь несет в себе нечто большее и значимое для моей будущей жизни, чем просто нарушение микрофлоры кишечника из-за приема антибиотиков.

Меня заселили в двухместную палату. Моим соседом оказался парень, старше меня на 5 лет. Впервые я увидел его лежащим на больничной койке в смешных полосатых носках, напоминавших мне клоунские гольфы. Он держал в руках толстенную книгу. А рядом на тумбочке была навалена еще гора книг. И под кроватью валялись книги, и на подоконнике тоже. Помню даже сейчас по прошествии шестнадцати лет, его удивленные зеленые-презеленые глаза, когда я с грохотом зашел в палату.

— Привет, – он первый вежливо поздоровался со мной и через мгновение спросил, – любишь читать?

Я тут же и как будто на автомате ответил:

— Ага.

Он расплылся в прекраснейшей широкой улыбке и произнес:

— Я Федя.

Так началась наша дружба.

II

Мы много проводили времени вместе. Он каждый вечер читал мне свои любимые стихотворения, иногда даже целые главы из романов. В основном это были авторы, чьи произведения обязательны для изучения в школе. Иногда, когда Федю ничего не тревожило, и он был в прекрасном расположении духа, я вымаливал его прочитать мне стихи собственного сочинения Феди. И он читал. Часто после прослушивания его стихотворений я старался как можно быстрее утереть слёзы. Его поэзия мне очень нравилась. Я был уверен, что мы станем самыми верными друзьями. Не знаю, любил ли меня тогда Федя так же, как и я его. Но был уверен– я единственный, кому он читал свои стихи.

Однажды, когда к Феде пришли родители передать еще одну книгу и фрукты, я стал беспорядочно бродить по больнице. Дошел до самого верхнего этажа – там лежали взрослые пациенты. Заметил, как в кабинет заведующего отделением вошла женщина лет тридцати пяти с густыми рыжими волосами и смешной родинкой на щеке в виде снеговика. По неосторожности она забыла закрыть дверь. Мой любопытный нос подвел меня к кабинету, я прислонился к стене и начал слушать. Разговор был мутный и сложный – куча непонятных медицинских терминов звучали чуть ли не через каждое знакомое мне слово. Общение пациентки с врачом очень сложно назвать диалогом. Звучал только мужской низкий голос заведующего и тихие звуки согласия женщины. И вдруг наступила тишина, абсолютно неожиданно. Помню, как удивился тогда, присел на корточки, подполз ближе к двери и заглянул в кабинет. Первое, что я увидел – это закрытое лицо пациентки руками, и полные отчаяния и безнадежности глаза доктора. Глаза казались мне огромными, искренними, но беспомощными. Я заметил, как нервничал врач, перебирая между пальцами ключи от кабинета.

— Сколько я еще будут жить? - тихо и робко спросила пациентка.

Доктор ничего не отвечал. Его глаза стали будто бы еще больше, в них ярким пламенем горела безысходность. Я очень сильно испугался. Слова пациентки стали для меня громом среди ясного неба. Я мгновенно встал с корточек и убежал в палату.

Помню бессонную ночь этого же дня. Федя, как обычно, прочитал мне главу «Истории одного города», пожелал спокойной ночи и через минуту спросил:

— Чем занимался сегодня днём?

Я вздрогнул. В голове снова возникли громадные глаза врача. Решил ответить честно.

— Я подслушал разговор женщины и доктора. Врач сказал пациентке что-то непонятное на медицинском языке, после чего женщина закрыла лицо руками. Наверное, он сказал ей что-то плохое. Единственное, что я понял – она скоро умрет.

Федя глубоко вздохнул. Мы пролежали в тишине минут пятнадцать. Никто из нас еще не заснул, мы чувствовали это. Вдруг раздался голос Феди:

— Почему ты испугался? Ведь ты знаешь, что люди болеют и умирают. Как бы страшно это ни было, к сожалению, это всего лишь жизнь и естественный процесс. Кому, если не тебе, мечтающему стать доктором, знать это?

— Да, да... Меня испугал врач. Его глаза были невероятно большими и такими отчаянными. Доктора существуют для того, чтобы лечить людей, а не предсказывать близкую смерть. Так не должно быть! Пусть о смерти говорят другие, но не врачи!

Федя тяжело вздохнул.

— Как же ты планируешь становиться врачом, если боишься говорить о смерти? Пойми, что неотъемлемая часть работы доктора – объявлять диагноз, назначать лечение, а ещё предполагать разные исходы этого самого лечения. Смерть будет идти бок о бок рядом с врачом и его задача – как можно дальше отодвинуть смерть от пациента.

— Я бы не смог сказать той женщине, что она умирает. У неё такие красивые волосы, такая смешная родинка на лице, она так молода…

— Когда ты станешь врачом, рано или поздно, но такая ситуация произойдет. Безусловно, это неизмеримо тяжело. В такой момент остаётся лишь собрать всю свою моральную силу и помочь человеку, поддержать словом, жестом, взглядом. Необходимо стать первым, кто успокоит и поможет смириться. В истории каждого врача есть хотя бы одна смерть. Прими это как должное и постарайся стать для пациента не смертью с косой, а товарищем. Нужно переступить… Нет, перепрыгнуть через себя и свои страхи!

Федя замолчал. Через полчаса друг уже лежал, повернувшись к стене, и не шевелился. Я совсем не спал ту ночь. На следующее утро мама забрала меня домой.

III

Вот я сижу уже полтора часа над кружкой крепкого кофе. Не смог сделать ни одного глотка. Всю ночь прикидывал слова, которые я должен сказать Елизавете на приеме. Не смыкал глаз. Голова была пустой и одновременно с этим переполненной тревогой. В эту секунду я принял самое правильное решение за последние двадцать четыре часа – взял телефон и позвонил Феде. Мы часто с ним созваниваемся, он все также читает мне стихи и романы, но теперь исключительного собственного сочинения. Про Елизавету я Феде еще не рассказывал.

— Здравствуй, дружище! Как твои дела? Как работается на новой должности заведующего кардиологическим отделением?

Я не сразу смог ответить. За двадцать лет дружбы Федя научился понимать даже моё молчание.

— Что случилось?

— Мне нужно сказать пациенту, что он скоро умрёт. Это молодая девушка. Федя, я не смогу. Не смогу, слышишь!?

Пока друг молчал, я мог улавливать через наш телефонный разговор ураган его мыслей. Сам же в это время сделал первый глоток кофе. Горькая и приторная сладость протекла по моему пищеводу и тут же ударила мозг. Я выпрямил спину и, наконец, проснулся.

— Федя, помнишь случай в больнице, где мы познакомились? Я не хочу быть тем, кто станет мостиком между жизнью и смертью для человека.

— Но ты не будешь этим мостиком! – закричал Федя. Я даже вздрогнул и немного отодвинул телефон от уха. – Пойми же ты уже наконец, что кто, если не ты, сделает это! Твоей пациентке сейчас в тысячу, нет, в миллион раз страшнее, чем тебе. Почему ты такой эгоист!? Почему ты думаешь только о своих страхах!?

Я молчал, потому что полностью был согласен с Федей. Да, я боялся. Боялся, что сломаю человека еще больше, не смогу поддержать, успокоить. Боялся, что сломаюсь сам. Эта задача была невыполнимой для меня.

— Так вот хватит! Ты сейчас обязан взять себя в руки, и после сообщения диагноза сделать всё, чтобы пациентке стало немного легче. Ну прыгни ты выше себя. Прыгни наконец не в длину, как это привычно делать, а в высоту!

Мы замолчали. Мои разбросанные по разным местам головы мысли начали принимать более систематизированный вид.

— Понял. Прыгнуть в высоту.

Я положил трубку, вылил недопитый кофе в раковину, набросил пальто и вышел из квартиры.

Филиппов Михаил. История из моей жизни

В семье я один, других детей у моих родителей нет. Хорошо ли это или плохо – не знаю. Вся любовь моих замечательных родителей направлена на меня. Я их тоже очень люблю. Но иногда хочется какой-то свободы, чтобы свою любовь они перекинули еще на кого-то.

Дело в том, что детство я начал не очень благополучно. В садике получил травму ноги и долго лежал в больнице на вытяжке. Моя любимая мама пролила около меня море слез. Отец выражал свою любовь через массу игрушек и книг. Я им очень благодарен. Вечно опекаемый, в семье я остался одним ребенком. Считал, что так, наверное, и должно было быть.

Но вот к четырнадцати годам стал больше размышлять о своей жизни. Прочитал книгу Б. Полевого "Повесть о настоящем человеке" и поразился. Какой герой! Какая выдержка и желание быть нужным. А я сам-то что-то смогу? Так в моей голове поплыли картины необычайной для меня жизни. Увидел себя военным, офицером. Человеком, нужным людям…

Мой дружок, одноклассник Санек, сообщил, что набирают парней в лагерь, где будут готовить будущих курсантов военных училищ. "Там и с парашютом разрешают прыгать!"- с горящими глазами произнес он.

Мы решились. Самое трудное для меня – уговорить родителей. Когда я им сообщил об этом, они посмотрели на меня так, будто бы я заболел какой-то неизлечимой болезнью. Но победила любовь. Через месяц моего каждодневного «отпустите» сдался отец. Он сказал маме: «Ему жить среди людей. Он должен сам строить свою судьбу. Пусть попробует». Ждали, пока проплачется моя мамуля. Наконец удача – что-то изменилось в ее душе.

И вот я в лагере. Встаем по команде. Усиленные физические упражнения… Обливания… Обтирания… Бег…Прыжки… Упражнения на ловкость, смекалку… Мы с Саньком почувствовали себя настоящими мужиками. У Санька даже появились усики. Решили для прикола отправить фотки девчонкам. В ответ получили такое, над чем долго смеялись. Невообразимо, что девчонки могут сделать с собственными головами. Как в восемнадцатом веке. Ну, если думают, что это хорошо, пускай накручивают.

А впереди подходил самый решающий день. Мы ждали, когда нам разрешат прыгать с парашютом. До этого тренировались в подвесных системах, но все равно было как-то не по себе. Немного захватывал страх. И вот этот день настал. Все тело охватило волнение. Самое волнующее – ожидание прыжка. Сначала мы с пацанами смотрели на пролетающие самолеты. Ждали своего. Первыми прыгали инструкторы. Они показали класс!

Обдавало холодом от мысли, что парашют может не раскрыться. Смотрю на щеки друга и понимаю его. Жмем друг другу руки.

Вот начинается посадка в самолет. Сидим, тесно прижавшись друг к другу. Смотрим на иллюминатор. Запомнился резкий запах бензина и вопросительные взгляды будущих парашютистов. Инструкторы приказали держать правую руку на кольце, а левую – на лямке.

За окнами самолета пролетают белые облака, похожие на ягнят. Глядя на них, успокаиваешься.

Вот распахнулась дверь самолета. Я иду четвертым по счету. Землю не видно, видишь только синеву и куполы раскрывающихся парашютов. Сердце бьется где-то у горла. Еще сантиметр – и бездна! Слышу команду: « Четвертый, пошел!» Прыгаю… Вспоминаю инструктаж, кричу во все горло: « Пятьсот двадцать один! Пятьсот двадцать два! Пятьсот двадцать три! Кольцо! Есть кольцо!». Смотрю на купол, он надо мной. Оцениваю ситуацию: перехлеста нет, сектора целы, стропы на месте. Слышу голос первого прыгающего: « Пацаны, расчекуйтесь!». В голове пролетает: « Блин! Я забыл…». Ищу глазами чеку и, прижав локти к телу, вынимаю ее. Страх пропадает, настроение повышается. Но вдруг замечаю, что все летят вниз, а я остаюсь на месте. Попал в восходящий поток. Пытаюсь уйти скольжением, но я уже лечу на лес. Вспоминаю инструктаж. Стараюсь скрестить руки венами внутрь, закрыть лицо. Ноги держать вместе, стопы – перпендикулярно деревьям, колени чуть согнутыми. Готов к посадке. Лес сосновый. Влетаю между деревьями. Иголки царапают руки, щеки. Сильно тряхануло. Открываю глаза… Повис на сосне.

Первым ко мне бежит мой дружок. Помогает сойти на землю. Оба безумно счастливы. Меня окружают инструкторы. Я прыгнул!

Первая мысль: надо позвонить маме, она сходит там с ума. Звоню… В ответ – слезы. Спрашивает: « Ноги – руки целы?». Смеюсь: « Целы».

Звоню подружке – слышу сплошной визг.

Посидел и решил позвонить своей учительнице. Она и мой классный руководитель «Ты взял свою первую высоту. Переступить через собственный страх не каждому дано. Поздравляю! Горжусь!» – сказала она.

Так значит, прыжок мой был не к земле, а в высоту. Высоту, которую я взял впервые!

Все-таки какое счастье – жизнь!

Храповицкая Анастасия. Остывший чай

Девушка аккуратно наливала в фарфоровые чашки только что приготовленный чай, о чем-то размышляя. Неожиданно ход её мыслей прервала жгучая боль. Ну, вот. Опять в облаках витает, даже кипяток на себя пролила. Поставив чайник на место, она снова заправила непослушный золотой локон за ухо и быстрым шагом направилась на кухню, где лежала аптечка. В комнате на миг стало пусто, и лишь чашки чая подсказывали, что скоро здесь будет не так одиноко. Через секунду послышался тихий скрежет ключа в замке и беспокойные шаги. Молодой человек огляделся, надеясь увидеть хоть кого-то тут, но лишь огорченно вздохнул, бросив взгляд на приготовленный чай с милым сервизом и круглую настольную лампу. Он сначала улыбнулся, но улыбка скоро растаяла. Да, он помнит тот день, когда отправился её покупать…

Это был холодный зимний вечер. Была непривычная погода, обычно у них не бывает так снежно и холодно. Она позвонила ему на работу, спросила, как его дела, и попросила вечером заехать, чтобы помочь с чем-то. Планов в конце дня не было, поэтому он согласился. Она обрадовалась. По её голосу он понял, что она улыбалась.

Но все же он не смог приехать. Нет, он очень хотел. Просто не смог. Пришлось остаться в офисе допоздна. Тяжелая ночь. Когда он сел в машину, то думал о том, что она уже крепко спит, и мысленно извинился перед ней. Неудобно получилось. Зато появился повод сделать небольшой подарок. И он как раз знал, что нужно.

Он довольно быстро добрался до торгового центра, работавшего круглосуточно. Также быстро нашёл нужный магазин, отдел и ту самую полку. Перед его глазами горел целый ряд настольных ламп. Но среди всего этого многообразия его интересовала лишь одна.

Он взял лампу и повертел в руках. Кто бы мог подумать, что радость другого человека и вправду может согреть душу. Неожиданно зазвонил телефон. Странно, в такое время суток. Нужно ответить. Голос был незнакомый, встревоженный.

Неизвестный представился. Звонили из больницы. Попросили срочно приехать. Назвали её имя.

Дальше он уже не слышал. Из дрожащей руки чуть не выпал заветный подарок. В голове была пустота, но через секунду молнией пронеслась мысль: «Срочно ехать!»

Та ночь и вправду была тяжёлой. Остальные все воспоминания превратились в мимолетные кадры, словно из давно забытого кино.

Он помнит, как пульсировало в голове, воздуха не хватало при беге. Помнит, как он толкал незнакомых недоумевающих людей, чтобы пройти через толпу в коридоре. Помнит её саму, молчаливую, с опущенными глазами и сидящую рядом с врачом, который пытался её подбодрить. Помнит, как сильно дрожали тонкие бледные пальцы, сжимающие ткань платья. Помнит обрывки фраз врача. Помнит, как она увидела его и устало улыбнулась. Помнит, как он крепко обнял её, а она что-то шептала ему на ухо. Помнит, как помогал ей надевать пальто. Помнит, как его пальцы впились в руль и как услышал на соседнем сиденье шуршание пакета. Потом удивленный взгляд карих глаз и счастливая детская улыбка. Она с тех пор стала реже улыбаться... За один лишь день. Все так кардинально изменилось… С того дня прошло много времени.

Усевшись на одну из синих подушек, молодой человек посмотрел в окно на то, как идёт дождь. Верно, сегодня не самый лучший денёк для прогулки. Его взгляд встретился со своим отраженьем. Он грустно улыбнулся. Да, жизнь его хорошенько потрепала. Под его глазами заметны круги, волосы взлохмачены. Но несмотря на эту усталость, он был готов бежать хоть на край света, чтобы только найти решение... Неожиданно послышался скрип двери. За ней стояла сама хозяйка дома. Увидев знакомое лицо и появившуюся улыбку, её губы дрогнули. Подойдя к девушке, он крепко сжал её в своих объятиях, носом уткнувшись в ее золотистые волосы. В последнее время он часто стал это делать и каждый раз чувствовал, как её руки всё слабее и слабее обнимали его в ответ. Подняв голову, он посмотрел в её карие глаза, пытаясь найти в них хоть что-то кроме грусти и страха перед будущим. Но не смог. И опустил взгляд, больше не выдерживая. Но, почувствовав теплую руку на лице, он снова посмотрел на неё. На её бледном лице теперь была слабая улыбка, которая заменяла тысячу слов. Сжав руку девушки, он поцеловал тонкие пальцы, которые, возможно, совсем скоро исчезнут из его жизни. Как и она. Исчезнет, вырвав из его сердца самое главное: её саму. Он боялся думать о том, что больше никто не будет ждать его в этом доме, никто не будет ему что-то готовить. Никто не обрадует его, никто не поддержит, поцеловав в щеку или прошептав ободряющие слова по телефону. Никогда не увидит её глаз, не почувствует тепло рук. Не сможет поцеловать ее, развеселить или утешить. Все это просто исчезнет. Исчезнет и не вернётся. От таких мыслей так и хочется кричать, разрывая глотку, и раздирать костяшки до крови, пока бьёшь кулаками стену от бессилия. Но он молчал.

Нет, у них не было слез и истерик. Да и зачем, тут и без слов все понятно. Все было тихо и спокойно. Возможно, даже слишком.

Однако в этот раз все иначе. Зазвонил её телефон. Она отошла и взяла взволнованно трубку. Похоже, это был врач. Все тело напряглось, словно приготовившись к любому удару судьбы. Она включила громкую связь. Врач поздоровался. Пришлось поздороваться в ответ.

Врач часто звонил ей. Спрашивал, как она, всё ли хорошо. Он звонил каждый раз, когда её не было в больнице. То есть через день. Но она никогда так не волновалась при его звонках. В этот раз всё было по-другому.

Врач счастливым голосом сказал лишь одно предложение. Предложение, которое чуть не заставило подкоситься ноги, заставило на миг перестать дышать.

Она улыбнулась. Как же давно он не видел эту улыбку. Уголки губ сами поднялись в ответ. Он глубоко вздохнул.

Она снова подошла к нему и обняла, ничего не говоря. А зачем говорить, здесь не нужны слова. Она глубоко вдыхала воздух, словно впервые. Её плечи немного подрагивали, а рубашка на его плече стала уже немного мокрой. Он обнимал любимую в ответ, успокаивающе гладил её по голове. На душе так стало легко и спокойно. Словно громадная бетонная плита разом свалилась с их плеч. Они выстояли. Всё хорошо. Теперь всё хорошо…

Чай почти остыл. Дождь за окном продолжал идти, надоедливо стуча по стеклу. Он словно смывал с уставшего города осевшую пыль, плохие воспоминания, тяжёлые чувства. Помогал очиститься и вздохнуть свежий воздух, вселяя надежду, что новый день будет намного лучше прежнего.

Жизнь снова перевернулась в один миг. Снова она поменяла свой цвет. Вместо серой стала пылать яркими цветами, что так и хочется жить, ценя каждый день, который и вправду может изменить все в вашей жизни. Ведь никто не знает, что может подкинуть судьба.

Чихичина Александра. Рождественская встреча

Ночь. Праздничная ночь. Люди ехали в своих поездах. Каждый день они пересаживались с одного на другой. Поезда везли своих пассажиров на разные станции. Бывали станции под названием «Счастье» или «Радость», где людям выдавали пакет или коробочку со счастьем. Вскрывать их полагалось, как только сядешь в вагон. Порой, на пассажирах крепили специальные бирки с бантиками, чтобы «счастье» было легче найти. А были и другие остановки: «Разлука», «Печаль», «Потеря». Тогда у пассажиров что-нибудь забирали: будь то вещь, воспоминание или человек. Они все равно пропадали в уходящих поездах. Так или иначе, всего было 365 станций. После нее все пересаживались в один огромный поезд, который вез пассажиров один праздничный день в одном направлении. Затем каждому полагалось выйти на своей станции, которую ему сообщала маленькая механическая рация.

Так было и в этот раз. Приближалось время прибытия к конечной станции. Поезд несся сквозь сугробы, освещаемые луной. В окнах вагонов было темно, пассажиры спали. Лишь небольшая часть людей продолжала отмечать скорое прибытие к 365-ой станции.

Риты не было среди них. Она читала старую книгу, попивая остывший кофе. Девушка не любила шумные компании, где нельзя выразить свои мысли молчанием. Поэтому она сидела одна в купе.

Девушка сбежала от родителей, которые навязывали ей жизнь по своему сценарию. С тех пор она сменила много поездов. Первый привез ее на станцию «Уныние и беспорядок». Второй станцией оказалась «Потеря». Третья называлась «Депрессия». Лишь однажды она приехала на станцию «Счастье», где ей дали маленькую коробочку. Войдя в свой новый поезд, Рита открыла ее. В картонке оказался маленький котенок, пушистый комок счастья, как называла его девушка.

Сейчас пушистик дремал на чемоданах эмоций и воспоминаний. Ночь тихо обнимала поезд. Голоса отмечающих стихли. Скоро поезд должен был прибыть на конечную станцию. Девушка с мудрым спокойствием ждала объявления по рации. Книга быстро перекочевала в ее сумку, когда в купе раздался механический голос:

- Уважаемые пассажиры! Наш поезд приближается к станции! Просим вас взять с собой необходимые вещи и воспоминания! Благодарим за понимание!

Поезд начал сбавлять ход. Вздохнув, Рита вытащила один небольшой саквояж, который она очень берегла. В нем хранились старые воспоминания из детства. Добрые и ласковые, они вызывали ностальгию по временам, когда в жизни еще все было по - другому.

- Дорогая, мы прибыли! – полноватая женщина с добрым лицом приоткрыла дверь купе.

- Да, я выхожу. Сейчас! – Девушка быстро начала одеваться.

- Не забудь про свое счастье, - протянув ей корзинку с теплым пледом и крышкой, женщина быстро вышла.

- Иди сюда, мое маленькое чудо, - Рита уложила котенка в корзинку. Тот тихо мяукнул и свернулся калачиком.

Вскоре девушка уже стояла с вещами на перроне. Люди ждали поезда и о чем-то оживленно разговаривали. В отдалении прозвенел колокол. Звук донесся из маленькой церквушки возле станции. Услышав его, люди на станции возликовали. Они кричали и смеялись, радуясь началу нового маршрута. Затянув еще плотнее шарф, Рита с грустью подумала об уютном купе, где слышно лишь ветер за окном и шелест страниц.

Раздался грохот. Прибыл поезд, сквозь метель светя яркими огнями. Люди быстро начали двигаться к нему, желая занять лучшие купе.

- Ну-ка, не все сразу! – пожилая женщина останавливала толпу людей, прося их пройти по одному.

- Милая, ты ничего не забыла? – спросила женщина у Риты, когда та начала подниматься в вагон.

- Все, что мне нужно, я взяла. В остальном не нуждаюсь, - она с вежливой улыбкой прошла мимо нее.

Девушка быстро нашла пустое купе. Саквояж и корзинка быстро оказались под сиденьем, а пальто на вешалке. Рита устало плюхнулась на мягкую обивку. Из корзинки раздались возмущенные вопли котенка, и девушка с улыбкой открыла ее.

- Мы тут ненадолго, - Рита взяла его на руки. – Просто дождемся нашего состава и поедем дальше. Ты же будешь со мной?

- Будет-будет, он слишком сильно тебя любит, чтобы уйти или позволить себя забрать! – незнакомый голос раздался с верхней полки. Девушка обернулась и увидела парня. Он слегка щурил глаза и улыбался ей.

- Прошу меня простить, но купе занято и я прошу Вас его покинуть.

- Вам неприятна моя компания?

- Я предпочитаю ехать одна.

- Боюсь, вам придется терпеть мое общество…

- Я и не собиралась, - Рита вскочила и схватила одежду.

- Можете уходить, но мне все равно ехать с Вами. А Вам со мною! – крикнул незнакомец.

- Кто Вам сказал такую глупость?

- Сами прочтите, - он повернул бирку на плече. Вздохнув, девушка увидела надпись: «Предназначено для Риты Ланкастер».

- Очень вовремя. Забытое «счастье» нашло обладателя? – Она насмешливо улыбнулась.

- Мы скоро будем на другой станции, - парень указал на окно, где уже мелькали вдали огни перрона, - на станции: «Счастье и любовь».

- То есть Вы…

- Я Ваше счастье, или любовь! Прошу любить, жаловать и поить вкусным кофе!

- А нахальства Вам не занимать, - Рита повесила вещи.

- Какой есть, - он взял котенка на руки, отчего тот замурчал.

- Как же зовут Вас, «счастье» нежданное? – смягчилась девушка.

- Ты нашел своего обладателя? – та самая пожилая женщина, постучав, заглянула в купе.

- Вроде бы да, - парень приподнял бирку.

- Ну, желаю удачи!

- Так как мне Вас называть? – Рита щелкнула замочком на двери.

- Как бы Вы хотели называть любимого человека, так и зовите! – парень улыбнулся ей, поглаживая засыпающего котенка.

- Я не люблю Вас.

- Значит, полюбите. Не зря же мы встретились? – он указал на окно. Но там, вместо асфальтированного перрона, давно уже мелькал белый зимний пейзаж. Поезд быстро набирал скорость. Снег все также летел ему навстречу, а луна освещала путь.

Шамигулова Дарья. Две тысячи пятьдесят два

Девушка встрепенулась. Её длинные чёрные волосы, лежавшие волнами и доходившие почти до середины бёдер, сползли с края койки. Девушка содрала с шеи несколько мелких присосок и осторожно вынула иглу из предплечья. Что-то глухо и тонко запищало за дверью.

Она была в какой-то больнице — это было понятно по койке с белоснежной постелью, по голубой сорочке под горло, по этим присоскам и иглам, которые шли к капельницам и тёмным мониторам. Но палата была очень небольшой по размерам, что показалось ей подозрительным. Странно было и то, что вокруг, кроме неё, капельниц, койки и нежно-миндального кафеля больше ничего не было. Будто эта палата была отведена только для неё, оснащена только самым необходимым и ждала её пробуждения. Здесь было светло, как если бы сзади неё находилось окно, занавешенное плотной белой шторой, а за окном был ясный полдень.

Девушка попыталась встать, но её ноги были привязаны чёрными ремнями к койке. Ремни были застёгнуты каким-то необычным образом, так что, подёргав руками металлические элементы на них, ей не удалось выбраться. Обернувшись, она подтвердила свою гипотезу — окно было закрыто бумажной шторой молочного цвета, и между ней и стеклом не было даже самой узкой щёлочки, в которую можно было бы рассмотреть хоть что-нибудь. Кроме того, рядом со спинкой кровати стояла маленькая белая табуреточка, обтянутая блестящим кожзаменителем.

Через несколько минут писк смолк, и дверь с тихим щелчком открылась. В палату вошёл молодой — до тридцати лет — врач в белом халате и с синей планшеткой в руках. У него были пронзительные голубые глаза, аккуратно уложенные каштановые волосы и чётко выраженные скулы. Он прикрыл за собой дверь и с весёлым удивлением взглянул на девушку.

— О, ты уже проснулась! Здравствуй, дорогая, как ты себя чувствуешь?

Девушка не сразу вспомнила, как говорить и что для этого нужно сделать. Сначала она пару раз попробовала силу своего голоса, а затем тихо сказала:

— Я чувствую слабость.

— Ох, ну конечно, ты чувствуешь слабость! — врач подошёл к монитору и поднял свисавшую иглу. — Зачем ты её вынула? Она тебе ещё нужна.

Врач ввёл иглу обратно в предплечье, заклеив пластырем, оставшимся на руке девушки, и нажал кнопки на клавиатуре возле монитора.

— Во-о-от, вот так… Так гораздо лучше. Лучше же? — девушка зачем-то кивнула. — Лучше.

Мужчина обошёл койку с другой стороны и поставил табуретку, чтобы, сев на неё, он мог хорошо видеть её лицо, а она — его.

— Кто вы?

— Забавный для твоего положения вопрос. Меня зовут Саймон Робертсон, я твой врач. Мне казалось, что это очевидно.

— А… А я кто?

— А вот этот вопрос гораздо более правильный. Тебя зовут Диана Мельсон, тебе сейчас двадцать три года. А о том, кто ты… Давай сначала пробежимся по вопросам, а потом вернёмся к полной истории.

Девушка пробовала на вкус имя, едва прикасаясь к нему языком, как если бы оно было ядовитым или… чужим.

— Хорошо… Зачем это? — Диана указала пальцем на ремни на лодыжках.

— Ну конечно затем, чтобы ты не убежала, глупышка, — доктор лучезарно улыбнулся.

— А почему я не могу посмотреть, что за окном?

Он состроил пренебрежительное выражение лица.

— Поверь мне, там не на что смотреть, — он приблизился, приставив ладонь вертикально ко рту, будто его может услышать ещё кто-то. — Да и не стоит туда смотреть.

Мужчина снова выпрямился, улыбнувшись так же, как и до этого.

— Почему я здесь?

— Сейчас, сейчас всё расскажу. Кроме как по своему прошлому, вопросов больше нет? Что ж, в таком случае, я начну.

Врач поёрзал на табуреточке, устраиваясь поудобнее, выпрямился, выдохнул и начал свой монолог.

— Сейчас две тысячи пятьдесят второй год. Век технологий и инноваций, если можно это так назвать. Семнадцать лет назад две крупных компании, Intel и Microsoft, сражались за победу в борьбе квантового интеллекта: каждая из компаний создала по одному образцу квантового компьютера, но оба образца были гораздо хуже, чем то, что от них ожидали. Это было оправдано: мир уже пять лет подряд содрогался от мысли, что произойдёт, когда изобретут что-то, что сможет обрабатывать информацию на уровне выше атомарного и передавать её со скоростью большей, чем скорость света! А получилось нечто, работу которого не могли ни расшифровать, ни применить, ни сделать с ним хоть что-нибудь вразумительное. И тогда компании решили объединить свои усилия и заодно пригласить лучшие умы в этой области, чтобы сделать поистине умнейший компьютер, известный человечеству. Так возникла Indimatix — компания, на протяжении ещё пяти лет бившаяся над разработками квантового искусственного интеллекта. И, ты знаешь, не зря бились — они создали новейших роботов, с помощью которых быстро были решены основные проблемы человечества, например, проблема истощения ресурсов на Земле. Эти ребята, имеющие практически стопроцентный КПД, просто заменили топливо теми или иными способами. Болезни также почти исчезли, остались только механические повреждения и износ организма — из того, с чем роботы не справились. Даже проблема социального неравенства — и та смягчилась и почти ушла на нет!

Но, конечно, если вспомнить старые фильмы про захват человечества искусственным интеллектом… Ах, да, ты же их не помнишь. В общем, не бывает ничего хорошего без чего-то плохого. Люди не сразу поняли, что их перепалки в слоях общества стихли только из-за того, что над ними возымели верх иные существа, роботизированные отродья. А когда поняли, было уже поздно. Эти автоматические ублюдки создали себе код, по которому в два счёта стали различать «роботов» и «не-роботов», то есть живых существ, людей. Как бы мы ни маскировались и ни прятались, они обнаруживали в нас генетический код и убивали как последних собак. Прямые военные действия оказались бесполезными, спасение наше было только в двух вариантах — отключение всех роботов и расшифровка их кода. Разработчики смогли в головном центре отключить большую часть этих сволочей в первые же дни войны, и тогда произошла мощнейшая схватка, в которой погибли многие из них. Выжившие не смогли вернуться в здание, оно оккупировано роботами от подвалов и до чердачных стёкол.

Война идёт до сих пор. Роботов сейчас не так уж много — кого-то смогли раздербанить, кого-то отключили, но действия всё ещё достаточно ожесточённые. Мы с тобой находимся в уцелевшей части гарнизона, в которой имеет место обычная, невоенная жизнь.

Ты, Диана — дочь уцелевших в первые дни разработчиков, Рихарда и Марии Мельсон. Твои родители передали тебе огромный багаж знаний, так что в случае их смерти на тебя возлагались огромные надежды. Однако спустя шесть лет после начала войны они погибли в схватке, а ты получила сильнейшую контузию, из-за которой потеряла память и пролежала в коме полтора года.

Доктор замолчал. Диану пробрала дрожь. Она не помнила ни слова из сказанного мужчиной и чувствовала себя слабой, почти умирающей. И от неё хотят спасения человечества? От неё теперь жаждут увидеть решительные действия, удивительные умственные способности? Она же совсем ничего не знает, у неё ничего нет…

Мужчина выпрямился и продолжил торжественным голосом:

— И теперь ты, Диана Мельсон, являешься единственной надеждой для всех ныне живущих людей, и ты обязана взять себя в руки и вырвать победу у человекоподобных существ ради мира во всём мире!— он по-актёрски утёр несуществующую слезу. —Мы так долго ждали, когда ты очнёшься! Наступил день, который изменит ход войны!

Доктор выждал длинную паузу с поднятым подбородком, после чего сдулся с усмешкой:

— Хах, этого ты от меня хотела услышать? Ты серьёзно думаешь, что мы доверим спасение всего мира какой-то левой девчонке в полуживом состоянии? Так вот, даже не надейся. В твоей голове сейчас так же пусто, как у домашней крысы, так что мы на тебя даже не рассчитываем. Твоё безопасное удержание в этом здании каждый день обходится нам в несколько десятков жизней. Ты для нас обуза, мы просто ждали, пока ты очнёшься, чтобы законно отключить тебя от аппаратов. Если бы ты так и не проснулась, мы бы отключили тебя послезавтра.

Врач вынул из халата ручку и повернул к ней планшетку.

— Распишись здесь, здесь и здесь.

Девушка уставилась в бумаги, её голова пыталась осознать только что произнесённые мужским голосом слова. Она дрожащей рукой чиркнула едва вспомнившимися буквами и завитками в трёх местах. Доктор забрал ручку и планшетку.

— Умничка. Ложись обратно.

Диана послушно легла.

— Сладких снов, дорогая. Советую закрыть тебе твои прекрасные глазки. Они у тебя, кстати, зелёные.

Она закрыла глаза. Врач нажал несколько кнопок на клавиатуре возле монитора. Диана почувствовала ещё большую слабость, своё утихающее дыхание и замирающее сердцебиение. А потом… Потом она уже ничего не почувствовала.

Мужчина вышел из палаты. Снаружи его ждала медсестра в коротком голубом халатике.

— Доктор Робертсон, как всё прошло?

— Замечательно. Ни слёз, ни молитв, ни неожиданных вскакиваний с рвением пойти на передовую. Славная девочка. Даже жаль, что она умерла.

Медсестра тихо проследовала по коридору за его неспешными шагами.

— Доктор Робертсон, а зачем… вы рассказываете им эти истории перед отключением?

— А ты считаешь, что лучше было бы в последние минуты жизни сказать ей, что она смертельно больная сирота, и что у её полоумной двоюродной бабки больше нет денег на её содержание?

— Но это же правда…

— Едва ли это та правда, которую ей бы было приятно услышать. И ещё не факт, что она бы подписала бумаги после этого.

— И что дальше?

— Хм, пока не знаю, — врач мечтательно поводил пальцем по воздуху. — Сейчас я выбираю между 2091 и 2116 годом. Как ты думаешь, какой лучше?

— Ничего не могу вам сказать. Зависит от вашей задумки.

Он остановился и вывел в воздухе несколько линий и кругов.

— Наверное, всё-таки 2086. Хорошее число.

Медсестра покачала головой.

— Эх, странный вы, конечно, человек, доктор Робертсон…

Шапошникова Галина. Так положено

Летава всегда говорила, что лень – мой главный недостаток. Хотя как говорила? Показывала. Летава у нас после той ночи немая.
Я лежу на простынях, вдыхая холодный воздух с улицы. Это моя задумка – открывать окно в холода, чтобы из страха замёрзнуть не залёживаться. Дышу в полоток и вижу белый-белый пар, который растворятся полностью, едва долетая по локоть.
Пора бы закрывать…
Вообще сегодня ответственная ночь, но я ничуть не волнуюсь. Наверное, из-за того, что ничего от меня не зависит. Из избы я слышу, как ведьмы ходят туда-сюда, будто нарочно у меня под самыми окнами. А что суетиться? Главное действо всё равно на плечах Бабушки, мы же – только стой да помалкивай. Тем более мы уже много-много лет закрываем этот сундук – крышка даже не успевает откинуться – и ничего из ряда вон не случалось.
Что-то размером с кошку прыгает на мою перину, и это заставляет меня подняться и посмотреть. Косматый коловёртыш двигает ушами и смотрит на меня чёрным глазком, перебирает лапками точно муха. В темноте можно было бы принять его за зайца – он такой же белый, с длинными ушами и коротким обрубком-хвостом. Только этот коловёртыш поглаживает свой живот, на котором у него что-то по роду сумы, только пришитой прямо к шкуре. Говорят, что когда коловёртыш уходит из дома, по возвращении он приносит своей ведьме что-то полезное – редкую траву, лучину, красивый камень или проклятье от Одноглазого Лиха в мешочке. Но мой коловёртыш – особенный. Надо бы дать ему имя, да такой диковинке, как он, ничего, кроме его прямого названия, не подходит. Обидно это, наверное, без имени. Да мой готов к лишениям, он с самого начала прибыл ко мне без глаза. Даже сейчас я смотрю на левую сторону мордочки и вижу пушок шерсти, может быть, слишком длинный, чем на всём теле моего помощника, а справа – блестящий глаз.
Коловёртыш выдерживает мой взгляд, но вдруг что-то внутри него меняется, и он мотает головой часто-часто, потирает лапы друг о друга, приглаживает свою сумку на животе, делая вид, что прихорашивается. Но я-то вижу – нашкодил.
- Ну, показывай, - я встаю с кровати, заранее зная, что коловёртыш так сразу не признается, что натворил. Капризный он у меня и гордый. А, быть может, все коловёртыши такие? Не знаю. Я только одного на своём веку встречала.
Я успеваю закрыть окно, а коловёртыш всё сидит на перине и постукивает задней лапой.
- У тебя же глаза нет, а не мозгов, - мягко журю его я, и помощник слушается.
Ловко запуская серую от земли лапу в свою шерстяную сумку, он шарит внутри какую-то секунду, а потом раздаётся чистый звон.
Я вздыхаю обречённо:
- Ссориться из-за тебя с другими ведьмами? Ладно стибрить что-то у русалок, морских чертей, да хотя бы лешего – а тут у своих!
В лапе у коловёртыша маленький серебряный колокольчик – это он так невинно звенел. Несмотря на мои попытки отругать воришку, помощник как-то приосанился, хвастливо помигивая глазом. Знает же, что это чужое – не может не знать.
- Хулиганье, - произношу я, отбирая колокольчик. Я сразу его узнала. Он принадлежит Летаве. Когда-то её голос был таким же высоким и громким. Она пела лучше всех нас. Когда-то… Но ведь сейчас у неё есть что-то лучшее. Разве нет?
Обижаться на коловёртыша нет никакого настроения, да и не привычно мне – люблю его, свой, как никак. Потому я присаживаюсь у кровати на корточки и глажу тремя пальцами у него меж ушами. Ласку всей ладонью он не любит. Плавали – знаем.
Резкий хлопок воздуха с порога заставляет нас обоих повернуться. Схватившись за дверь, в проёме стоит Летава. Толстая коса, сплетённая из трёх других, тянется почти до икр. Сама она светлая и как будто бы снежная. Как тот пар, что выдыхаешь на морозе. Улыбаюсь, завидев, как ведьма жмёт плечи, не особо чувствуя разницу в температуре на улице и у меня в избе.
Она, конечно же, молчит, но приоткрытый рот, частое моргание серых глаз говорят со мной. Что-то случилось.
- Ну? – спрашиваю я, точно подруга в состоянии мне что-то ответить.
Летава запахивает тонкую шубку и кивает головой к выходу. В волосах тут же гремит добрый десяток серебряных колоколов, таких же, какой принёс мне коловёртыш.
Я выпрямляюсь и натягиваю на себя свою шубу. В кулаке отозвался колокольчик.
- На вот, не теряй, - говорю я и передаю украденное хозяйке. – Я его накажу, обязательно, - добавляю, хоть и знаю, что это неправда.
Летава смотрит на колокольчик удивлённо, а потом беззвучно смеётся. Уж не знаю как, но коловёртыш умудрился вытянуть игрушку прямо у неё из волос. Он всё может, хоть и одноглазый.
Как и я. Я одноглазая.

Безумно хочется спросить, что происходит, пока мы чуть ли не бежим к избушке Бабушки. Одним глазком замечаю, что несколько ведьм идут с нами в одну сторону. Ладно бы, если Бабушка вызвала только меня – может, коловёртыш и у неё что-то стащил. За это Бабушка накажет, но толпа встревоженных ведьм у дома нашей предводительницы нагоняет куда больший страх.
Все стоят под лестницей. Бабушка сильнейшая из всех нас, могла бы наколдовать себе избу попросторней, чтобы вместить всех стоящих здесь ведьм, но отчего-то она всегда жила и живёт в своей маленькой избушке, точно в гробике.
Лёгкий говор товарок, который был слышен, пока я с Летавой бежали сюда, тут же стих около избушки. На этот раз я тоже не стала задавать вопросов, хоть и было у кого. Ведьмы вокруг косые, рябые, каждая со своим изъяном, но все говорящие. Только Летава немая. Удивительно, но недуг среди ведьм ни разу не повторяется.
Волнение почти уходит. Я разглядываю подруг, мы перемигиваемся (ну, я просто моргаю), ободряя друг друга. Как только мне кажется, что всё это как-то несерьёзно, скрипит расхлябанная дверь избушки Бабушки.
Я перестаю дышать, так хочется увидеть нашу предводительницу, но, словно желая нас подготовить, выходит Аглая. Эта ведьма шире всех нас в плечах и выше ростом. Никогда я ещё не видела, чтобы она носила какой-то другой цвет, кроме красного. Половина волос у неё была седой, остальная ещё сохранила чёрный природный цвет. На поясе, как и всегда, висела тройка ножей: ритуальный кинжал и атамы. Они всегда у неё заточены, может, оттого с этой ведьмой решают не шутить. Надеюсь, мой коловёртыш не удумает украсть что-то у неё. Рот Аглаи никогда не улыбался, и, уж не знаю почему, она был приближённой нашей Бабушки.
Аглая спустилась на пару степеней к нам и вытянула руку вверх, желая поддержать ту ведьму, которая выходит.
Наша Бабушка всегда, по моему скромному мнению, была какой-то суетливой. С веками к ней должно было бы прийти спокойствие, но этого не произошло. Даже сейчас, постукивая костяной ногой и опираясь на тяжёлую пыльную метлу, она махала руками, лихо перепрыгивая через ступеньки.
- Тьфу на тебя! – ругает Бабушка на протянутую руку. Но я, долго живя бок о бок с ней, вижу, что нет в её словах никакой злобы. Это даже больше похоже на моё общение с коловёртышем.
Бабушка спрыгивает в талый снег, разливая вокруг тяжёлые брызги воды. Они задевают юбки ведьм, но никто не высказывает недовольства. Все мы стоим и готовимся внимать.
Бабушка, скрюченная, лохматая и длинноносая, кажется в половину роста Аглаи, но всё равно видно, с каким уважением седая волчица стоит около предводительницы. Тело стоит на месте, широко расставив ноги в луже, но нос обходит кругом и едва-едва останавливается на каждой пришедшей ведьме.
- Все вы здесь? – спрашивает Бабушка.
Мы молчим. Вопрос риторический. Ещё никто не рискнул не прийти.
- Славно, - говорит предводительница, правильно переведя наше молчание. Она по новому кругу обводит носом всех собравшихся, а я не могу моргнуть, потому что на долю секунды выпущу из себя образ удивительной старухи.
Взяв черенок метлы в другую руку, Бабушка, наконец, произнесла:
- Ведьмы, говорю вам как есть – чиста и честна перед вами. Ключ-то наш пропал.
Несколько ведьм разом открывают рты. Я-то наоборот стискиваю зубы и чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Вот тебе и спокойствие.
Бабушка даёт секунду – не больше – чтобы усмирить наши чувства, а потом проходит к нам. Ведьмы послушно расступаются перед ней и её метлой, которая того и гляди ударит по макушке. Мы сразу же образуем полукруг, а Бабушка продолжает смотреть на нас дикими глазами.
Она думает, что кто-то из нас забрал ключ? Невозможно. Я, например, никогда и не была в её избе – надобности не было, и хорошо. Тогда кто? Не хватило бы смелости даже у Аглаи – самой диковатой из нас. Но диковатой в самом благородном смысле этого слова.
- Для чего есть ключ? – громко спрашивает Бабушка.
Никто не отвечает. Да и правильно, а то потом получишь, что говоришь, когда у тебе никто не обращается.
- Вот скажи, для чего? – Голос становится вкрадчивым, и все ведьмы замирают. – Ты! – резко кидается в сторону предводительница, и мне кажется, что я поседею наполовину, как Аглая, потому что смотрит Бабушка в мою сторону.
Но нет, не в мою. Палец с длинным ногтем тычет в грудь Летавы. Но Бабушка ведь не серьёзно…
- Говори, ведьма! Правду говори! – почти кричит старуха, а я всё думаю: «Не может на не знать, не может!».
Летава, кажется, дрожит – колокольчики в волосах зазвенели. Если не скажет, то накажет её Бабушка за дерзость, как есть накажет.
Я закрываю здоровый глаз, а больной с бельмом не пропускает ко мне вид лица предводительницы и на какое-то мгновение становится не так страшно.
- Немая она, Бабушка, - отвечаю я за Летаву.
Новый звон колокольчиков – подруга поворачивается ко мне. Равно как и все ведьмы, даже предводительница. Она, кстати, молчит. Видно, я сказала достаточно громко, и теперь радует одно – не придётся повторять. Снова своей шкурой я не рискну.
- Немая… - повторяет Бабушка. Палец её опустился и постучал по подбородку Летавы пару раз, но старуха не злится. По крайне мере не на неё. – А отчего немая? Прокляли? Говори уж, раз рот раскрыла!
- Летава нема после обращения. Это недуг за её силу, как и положено.
Бабушка отходит от Летавы и приближается ко мне, а я начинаю понимать, почему ей пугают маленьких шаловливых детей.
- А ты, я смотрю, тоже обращённая? – Она улыбается, но её слова больше похожи на издёвку. – Твой слепой глаз тоже после обращения?
Отвечаю:
- Тоже, Бабушка, тоже. За каждое серьёзное колдовство мы должны отдать часть своего здоровья и красоты. Так положено.
Я вижу, как все по-новому принимаются рассматривать Бабушку. Костяная нога, горб, седина, длинный нос, артрит, бородавка на шее – предводительница много колдовала и много за это отдала.
Она продолжает улыбаться, мне уже не по себе.
- Скажи, жалеешь, что глазом не видно? Не любишь, поди, себя?
Я вздыхаю. Видимо, это надолго.
- Нет, Бабушка. Мир вокруг всё равно красив, смотрю я на него или нет. – Отвечаю, и почему-то становится легче, даже не так страшно. – А красоткой я не была и с двумя глазами.
Бабушка опускает тонкие губы, но искра продолжает плясать в глубине её чёрных глаз. Она похлопала меня пару раз по плечу, как Летаву по подбородку.
- Говори ты тогда, для чего ключ.
Я выпрямилась и быстро затараторила:
- Ключ от замка, замок на сундуке, в сундуке останки Кощеевы. После его официальной погибели вы сложили в сундук, где когда-то была его смерть, всё, что от него осталось. Колдовской силы в старике осталось мало, но он умудряется накопить её и пытается снять замок с сундука изнутри. Вот вам и приходится закрывать его снова и снова, чтобы Кощей не вылез.
- Чтобы то, что от него осталось, не вылезло, - поправила Бабушка. – Жалко старика, как ты выразилась.
«Оступилась,» - подумала я и посмотрела в землю.
Но Бабушка уже отковыляла от меня, а я чуть не зацепилась волосами за её раскачивающуюся метлу.
- Но ключ-то пропал, - повторила старуха. – Вылезет же, старый хрыч, если не найдём ключа. Ой, что хотите делайте! – крикнула она. – Колдуйте, проклинайте, в речку мёрзлую входите, только найдите ключ! Зря учу вас ведовству?
Ведьмы вокруг отмерли и замотали головами.
- Быстро, а то потом будете колдовать в жабьих шкурках на болоте.
Дважды нас звать не пришлось.

Первое и последнее, что мы принялись обыскивать – это лес. Но проще сказать, чем сделать. Ключа точно не было ни у одной из ведьм. Страшно и бесполезно воровать к Бабушки. А вот какая-нибудь ворона из старой обиды на скверный характер нашей предводительницы могла. Какой-нибудь морской дух тоже мог. Да кто угодно мог! Иногда кажется, что только ведьмы Бабушку боятся.
Аглая, конечно же, возглавила поиски. Она размахивала копной чёрно-серых волос и делила нас по группам: одни – на опушку леса, другие – к болоту, третьи – к реке, другие – по сторонам света. Какая-то часть особо бесшабашных сталась в поселении и при помощи колдовства собиралась увидеть, где сейчас ключ. Но мне это сразу показалось бесполезным, и я ушла на болото со своими ведьмами.
Вернулись в поселение к темноте. Последняя прибывшая группа, Аглая была со мной и я видела, как бегают её глаза, ведь никто из ведьм ключ так и не нашёл. Временами мне казалось, что воздух над нашими головами свистит. Может, это Бабушка вылетела на поиски?
Моя изба к приходу успела протопиться. Коловёртыш помог. Он хоть и воришка, а кое-что в хозяйстве смыслит. Вокруг горящие свечи, из печи тянет чем-то вкусным и горячим. Хорошо…
Как знать, может, в последний раз так?
Выискивая ключ в самых неподходящих местах, измарав и шубу, и платье, я думала о том, что будет, если Кощей («То, что от него осталось!» - подсказывал голос Бабушки) выберется на свет. Если старуха его закрывала, то опасный он. По крайней мере, для нас – ведьм.
По полу застучали тяжёлые широкие лапы. Коловёртыш вышел из-под кровати, куда спрятался, как только я вошла в избу. Уши прижаты в голове, глазик полуприкрыт за подвижным веком. Видно, что тоже переживает. Мне всегда было интересно, как много он понимает. Он ведь и зверь и не зверь в равной мере.
Я протянула руку, чтобы его погладить, но помощник оставался на месте. Лапы лежали на пузике неподвижно.
- Чего ты?.. – спросила я и удивилась, как же устало звучал мой голос. Кажется, подступали слёзы – защипало здоровый глаз. – Откажешь в ласке, может, в последний раз?
Уставившись на меня, коловёртыш полез в свою суму. Нос вздрагивает, глаз закрыт, уши прижаты, весь он точно дрожит. Боится.
- Ну нет… - шепчу я и уже знаю, что коловёртыш достанет ключ. Сразу же думала на него, но надеялась на удачу. Ещё на болоте подумала, незадолго после обеда.
Теперь слёза полились всамделишные. Огребу, точно огребу. Не знаю, что мне за это будет, и от того ещё страшнее. Ключ, большой и старый, лежал на полу в свете живого огня, а я закрываю лицо руками. Одна половина мокрая, другая – нет.
Коловёртыш хочет спрятаться под кровать, но я не могу его винить – самой хочется. Вместо этого помощник – всё равно помощник, хоть и пакостник! – скачет ко мне и упирается белым лбом в колено.
Всё. Наплакалась. От этого пришло облегчение. А ещё от того, что кости Кощея никуда не выйдут. А значит, что с подругами всё будет хорошо.
А беру тяжёлый ключ и встаю, подхожу к двери. Коловёртыш скачет за мной и выбегает на улицу.
- Вот скажи, тебе жить надоело? – удивляюсь я. – Бабушка уши тебе отрежет и как ожерелье носить станет. Последний глаз ведь выколет…
Целую минуту пытаюсь загнать его в дом, но коловёртыш шустрый– шмыг под юбку и на другом конце двора. В итоге бросила это дело – вдвоём, может, не так страшно будет.

Коловёртыш в руках почти невесомый, только ключ тяжёл и тянет вниз, как рабское ярмо
- Давай ты, - говорю, а сама подталкиваю воришку к двери, чтоб постучал.
Он чует свою вину, иначе бы не застучал лапой по лестнице часто-часто, как долбят дятлы по дереву.
Дверь приоткрывается, но никто не выглядывает.
- Кого нелёгкая принесла?! – рявкнула Бабушка, а я, возвращая коловёртыша себе обратно на руки, захожу в избу. Смелости что-то ответить просто нет.
Внутри натоплено, почти душно. Пахнет травами и одновременно солью, оттого вокруг словно туман. Бабушка сидит за маленьким дубовым столом одна. Она бросает на меня удивлённый взгляд, мне так показалось, а потом скалится.
- А, одноглазая?
Я быстро подхожу к столу и оставляю на нём ключ. Лицо у старухи становится странное, почти неживое. Она не моргает, но поднять на меня глаза даже не пытается. Только сидит и вертит ключ в руках, словно проверяя, тот ли?
- Откуда? – спрашивает она, а я замечаю, как блестят её длинные желтые ногти в свете печи.
- Коловёртыш мой стащил. Видимо, у вас.
Бабушка подняла, наконец, голову. А одноглазый друг юркнул мне под шаль, не выдержав.
- Так тоже с одним глазом?
- У нас пара глаз на двоих, - отвечаю и хочется смеяться, но страшно.
Бабушка встаёт, а я невольно делаю шаг к двери. Старуха шипит:
- Бесёнок это, а не коловёртыш. Но ничего, воспитаю.
Я распахиваю рот. Со стороны я, должно быть, похожа на перепуганного коловёртыша.
- Вы забрать его хотите? – Голос дрожит. Опять начинаю плакать.
Бабушка лишь отмахивается от меня и уходит к печи. У неё снова появилась жизнь, снова эта суетливость. Я даже удивилась, что она ходит без опоры. Одно слово – ведьма.
Она сказала:
- Это горе луковое к тебе пришло, ты и мучайся! –коротко сказала Бабушка, - только домой его отправь, а теперь за мной!
Я поставила коловёртыша наземь, но он продолжал дрожать и жаться к моей юбке. Ну, хоть у него уши будут целы.
Бабушка наклонилась к полу и стащила в сторону дырявый плетёный из тряпок коврик. Под ним обнаружилось оранжевое медное кольцо, хозяйка избы потянула за него, и открылся тёмный проход в погреб.
- Ты идёшь или нет?!
Я подтолкнула помощника ногой. И он исчез. Коловёртышу даже дверь, порой, не нужна.
Несмотря на то, что, возможно, меня в этом погребе похоронят, какая-то доля любопытства всё же была. Значит, лень – не главный мой недостаток.
Белая макушка Бабушки уже скрылась в темноте.
- Свечку возьми! – услышала я эхо.
То ли свеча была мала, то ли погреб был велик, а одной капли света не доставало. Мне было мало, а вот Бабушка, похоже, даже в темноте нашла бы старый позолоченный сундук, погребённый здесь среди… солений?
- Кощей в гробу переворачивается, зная, что лежит тут у меня между опятами и вишней, - расхохоталась ведьма.
Вторя её хохоту, из сундука послышался скрип и лязг. Он был таким громким, словно звучал прямо под ухом.
- Да поставь ты свечу! Всё равно руки дрожат и ничего не видно, - Бабушка замахала руками, словно проделывая нехитрую гимнастику, похрустела больными пальцами.
- Ну, держи крышку сундука.
Её весёлость никуда не ушла, даже когда я вскрикнула от боли. Крышка была накалена до бела!
Предводительница повторила:
- Держи крышку! Наказание. Так положено… - Я даже не сразу поняла, что Бабушка передразнивает мои слова, потому что сундук обжог мне ладони.
Я часто задышала, будто это мне поможет. В голове я старательно крутила мысль, что это не живой огонь, а колдовской – ненастоящий по своей природе, а значит, не такой вредный, хоть и опасный. Но скрип металла и костей изнутри сундука сбивал с нужных мыслей.
Касаясь крышки едва-едва, я даже не думала о настоящей боли, которая пришла, когда из сундука что-то толкнуло меня в ладони. Инстинктивно я налегла весом на металл и дерево. Под руками стало мокро. Кровь.
- Давай, ведьма, колдуй… - звучал голос Бабушка издалека. Она то уходила в тень погреба, то возвращалась ко мне. – Так положено…
Я начала читать заговор. Вообще, можно и без него. Сработало бы и простое намерение, но звук собственной речи помогал забыться и отмахнуться от поглаживания чей-то кистью (вероятно, отделённой от общего скелета) с другой стороны крышки.
Второй толчок, третий. Только после него Бабушка вставила приготовленный ключ в угольно-чёрный замок. Вид у него был не ахти: искорёженный и грязный, он пылился здесь среди огурцов многие месяцы. Но вот щелчок, и словно бы победа. Свеча почти догорела, и огонь стал маленьким и слабым. Сколько же мы тут с Бабушкой?
Нутром я почуяла, что что-то внутри сундука успокоилось и отняло руку от крышки.

Мои руки в вонючей мази и цветной перевязке, которую Бабушка сделала тут же из дырявого ковра. Лекарство приятно холодило кожу, и я почти развеселилась. За раскрытыми ставнями пробивалось молодое весеннее солнце нового дня.
На столике из дуба стоял глиняный стакан с отваром. Ромашковый, с мёдом.
- А когда пройдут мои руки? – осмелилась спросить я. С тех пор, как мы вышли из погреба, Бабушка не сказала и словечка.
- За сильное колдовство нужно платить здоровьем и красотой, - сказала она. – Но за ключ спасибо.

Шульга Арина. Позорное недоразумение

В некотором царстве, в некотором государстве тёмной-тёмной ночью не светили ни Луна, ни звёзды, потому что великие и непревзойденные чемпионы по прыжкам в высоту, жившие - бывшие там, уже давно спустили все небесные огни на землю. Высоки были их прыжки, и не было тем прыгунам ни одного достойного противника на всем белом свете…

Любая уважающая себя сказка начиналась бы именно так! Но в моей сказке жили-были не чудесные прыгуны, а простые зайцы, которые иной раз не могли допрыгнуть до спелого яблока на ветке, что уж говорить о звёздах, поэтому оставим приёмы гротеска «правильным» сказкам и добавим: «Зайцы, в среднем, могут оторваться от земли на высоту в два метра, и это научно доказанный факт»! Но если сказка будет содержать только проверенные факты, она рискует превратиться в скучную научно-популярную статью, поэтому…

В деревне Морковные Грядки все зайцы сплошь спортсмены-олимпийцы. Прыгуны, взлетающие на высоту не меньше, чем четыре метра. И всякий раз при каждом подобном прыжке вместе с длинноухими вверх на 4000 миллиметров взлетала и их самооценка. Согласитесь, сложно оставаться великодушными и бескорыстными, когда в полете вы в два раза выше остальных.

Теперь представьте, каково в таком окружении быть Зайкой, который боится? Ладно, если причиной страха являлся бы волк, тут ничего постыдного нет. Но беда Зайки заключалась в отсутствии смелости и присутствии трусости при прыжках в высоту. Иными словами, Зайка никогда не позволял своим четырем лапам зависнуть в воздухе, поэтому никогда не отрывал их от земли одновременно. Возможно, это был страх высоты или какая-нибудь другая фобия, только этот неприятный недостаток очень мешал Зайке, ведь вся жизнь любителей морковки – и есть прыжки! Видели ли вы когда-нибудь ползающего зайца? В детстве, пока другие длинноухие играют, такой «прыгун» всегда находится в сторонке. Он остается одиноким и когда вырастает, потому что жизнь зайца без прыжков подобна жизни человека без документа, удостоверяющего личность.

Нетрудно догадаться, что Зайка был объектом постоянных насмешек и унижений. Он немилосердно подрывал авторитет Морковных Грядок, за что получил прозвище «позорное недоразумение».

Казалось бы, что такого ужасного в боязни прыгать? Разве к зайцам, которые боятся лис или ястребов, относятся так же? Да, боязнь прыжков в высоту совершенно нетипична для зайцев, но чувство страха – абсолютно нормальная особенность живого организма.

Однако заносчивые злопыхатели ни за что не хотели мириться с присутствием среди спортсменов-олимпийцев зайца, непохожего на всех остальных.

В начале лета Зайка вдруг исчез. Его пробовали искать, но такой «прыгун» мало кому нужен, поэтому уже на третий день про Зайку забыли. Жизнь в Морковных Грядках продолжала скакать и подпрыгивать своим чередом. Самооценка спортсменов-олимпийцев оставалась на уровне четырёх метров, и по-прежнему не было среди этих чемпионов ни великодушных, ни бескорыстных.

Наступила осень. Впоследствии ее будут долго вспоминать, как перевернувшую всю жизнь Морковных Грядок, но обо всем по порядку…

Дожди той осени отличались постоянством и обилием осадков. Вместе с потоками воды в деревню хлынула беда. УОдной Беды есть сестра, Другая Беда, и они проводят всю жизнь вместе, как подружки «не разлей вода». Одна Беда поливала Морковные Грядки из небесной лейки, Другая Беда разливала реку. Темная, холодная вода вышла из берегов и устремилась в деревню. Сбежались зайцы на самый высокий пригорок, решили там две беды переждать. Прошел день, за ним второй, третий… Одна и Другая Беда полюбили Морковные Грядки: дождь не прекращался ни утром, ни днем, ни ночью. Вода поднялась так высоко, что «островок спасения» стал уходить под воду.

Спасаясь от наводнения, зайцы стали запрыгивать на высокие деревья. Учитывая тот факт, что все жители Морковных Грядок непревзойденные прыгуны в высоту и сплошь спортсмены-олимпийцы, особого труда им это не составило. Всем, кроме одного…

Маленький заяц, только-только научившийся прыгать, после неудачного приземления подвернул лапку. И привычная для среднестатистического зайца высота в два метра, а именно столько отделяло нижние ветви деревьев от земли, стала для него непреодолимой.

Беспокоясь за свою жизнь, спортсмены-олимпийцы не стали помогать малышу, он тонул без единого шанса на спасение. Оказывать помощь другим без сострадания и милосердия, имея лишь высокий коэффициент себялюбия – невозможно, и взрослые прыгуны «на 4 метра вверх» просто наблюдали, как «островок спасения» превращается для искалеченного малыша в «клочок земли» без выхода. Вода прибывала. С каждой минутой утекала крошечная жизнь зайчонка…

Но у сказок непременно должен быть счастливый конец, где есть добро - победитель и зло - побежденный. О трусливом Зайке зря все позабыли.У каждого сказочного героя есть свое предназначение. Да-да, именно он, «позорное недоразумение» Морковных грядок, вдруг появился непонятно откуда. Серой стрелой он летел над черной бездной воды, совершая невероятные прыжки и пируэты. Каждый куст, каждый торчащий из воды пенек он использовал как точку опоры для своих сильных, словно взведенных пружин, лап. Он добрался до тонущего, почти не подающего признаков жизни зайчишки, закинул его себе на спину, метнулся сквозь беспрерывную дождевую стену к самому высокому дереву и, сделав один прыжок в высоту, очутился на самой его макушке.



Любая уважающая себя сказка закончилась бы именно так! Нашелся герой, который спас утопающего и утёр нос всем великим зайцам-чемпионам, а потом с гордо поднятыми ушами жил счастливо и долго. Но разве «спасение утопающего не дело лап самого утопающего»? Невозможно поверить в то, что ползающий Зайка вдруг пересилил себя. Почему за столько лет его лапы, ни разу не отрывавшиеся от земли, вдруг стали способны прыгать в высоту?

Но, несмотря на неправдоподобность, вы верите в то, что это именно он, мой Зайка, является великодушным спасителем!

Вера – сильнейшее орудие живых существ, и неважно, человек ты или заяц, если у тебя есть «вера в добро и счастливый конец»– это несомненное преимущество. А так как разрушать и ломать веру недопустимо даже самому ужасному злодею, пришло время признать: Зайка, действительно, спаситель! И не только крохотного любителя морковки, но и тонущих душевных качеств жителей Морковных Грядок.

Но в моей правдоподобной сказке я не стану обманывать читателя, что страх Зайки к прыжкам в высоту мог пройти сам собой.

Исчезнувший в начале лета Зайка нашел убежище на вершине утёса, где под могучими скалами жила холодная река. За три месяца, испытав на себе миллионы опасностей зайца, который не прыгает, позорный житель Морковных Грядок убедился в своём бесполезном существовании и окончательно отчаялся. Надежда на мирную и счастливую заячью жизнь разбилась о скалы. Вместо неё пришло чувство безысходности, которое привело Зайку… Куда?

Оценив его душевное состояние, нетрудно догадаться, где оказался зверёк с мучительной раной, нанесенной острым, нетипичным недостатком.

Чувство безнадежности толкнуло Зайку на самый край утёса. Ещё один шаг маленькой лапки и «позорное недоразумение» деревни исчезнет в огромном белом море тумана… Зверька больше не будут мучить супер- чемпионы. Он навсегда сольется с ледяной и величественной рекой. Может, стоит его отпустить? Но кто же тогда спасёт хромого зайчишку? Кто покажет тщеславному народу пример мужества и милосердия? Нет, со своими страхами необходимо бороться по-другому! Вот только Зайка понял эту простую истину, когда уже летел в пучину вечного забвения…

Тишина. Лишь слышен шум борьбы угрюмых скал с речной волной. Всемогущая природа – великолепна и разнообразна, образец безжалостного сострадания. Убийца и спаситель в одном лице.

На берегу той реки, что жила под могучими скалами, разрослась старая ива. Её переплетенные ветви так крепко сцепились друг с другом, что любой цирковой батут позавидовал бы им.

Природа спасла Зайку, дала ему шанс!Оттолкнувшись от ветвей и взлетев высоко-высоко к облакам, Зайка вдруг почувствовал свободу. Он выпустил себя из клетки боязни прыжков в высоту. Высота стала его другом! Впоследствии, прыгая и тренируясь по нескольку часов каждый день, Зайка достиг такого мастерства, что смог взлетать выше верхушек самых высоких деревьев, почти до самого Солнца!

В момент, когда теряется смысл жизни, помните одно маленькое правило правдоподобной сказки: «Чтобы взлететь вверх – необходимо сначала упасть вниз!»

Щербакова Валентина. Загадка Бетельгейзе

«Учёные не знают, взорвётся ли в ближайшее время звезда Бетельгейзе, у которой в последнее время фиксируется рекордное падение яркости…Бетельгейзе - звезда в созвездии Ориона. Это красный гигант, светимость которого в 80-105 тысяч раз выше, чем у Солнца. Это одна из крупнейших известных астрономам звёзд. Если её расположить вместо Солнца, край звезды достал бы до орбиты Марса или Юпитера. При этом масса Бетельгейзе в 17 раз превышает солнечную. В последнее время у звезды наблюдались рекордные падения яркости. Это бывает перед взрывом звёзд. В случае взрыва звезда пошлет, в том числе и в сторону Земли, большое количество различных частиц и лучей…»

Москва, 27 февраля 2020г. – РИА Новости


Плечо сильно покраснело, оно пульсировало и ныло. Орион поморщился, подёргал рукой, пытаясь сбросить боль, как надоевший наплечник. Не получилось. Орион всерьёз забеспокоился. Он, столько лет красиво позировавший жителям крошечной голубой планеты, подарившим ему чудесное имя, должен был быть прекрасен и непоколебим всегда. Орион повернул голову к Единорогу, надеясь на его помощь. Но Единорог был животным вредным и далеко не таким благородным, как его представляли Люди. О том, что этих странных землян звали Людьми, ему шепнули Близнецы, а им рассказали другие созвездия. А им наболтало вездесущее Солнце!

Солнце вообще было тем ещё сплетником, а Люди ему нравились: оно купалось в их любви и признании, хотя не было ни самым ярким, ни самым большим светилом, ему просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Солнце часто посмеивалось: «Ну, особой-то фантазией они не отличаются. Живут на земле и планету назвали Землёй. Обидно ей, наверно, бедняжке».

Земля завистливо поглядывала на своих огромных обожаемых соседей и тяжко вздыхала, а Луна хвостиком тащилась за ней, тоже полная безмолвного обожания. Но шансов у неё не было – мечтой Земли давно был Марс, что покровительственно поглядывал на неё из-под припорошённых красной пылью век и загадочно улыбался. Иногда он шутливо рассказывал ей, что и у него живут «паразиты» – так он называл Людей – но он, разумеется, врал, ибо никаких марсиан-Людей Солнце у него никогда не видело.

- Эй, Бетельгейзе, - сердито позвал Орион. Бетельгейзе покраснела – даже сильнее, чем обычно, и тихо отозвалась:

- Да, Босс?

Орион удивился. Бетельгейзе слыла гордячкой. Большая и яркая, она восхищала своим прелестным рубиновым светом и всегда привлекала к себе внимание.

- Ты что же это, заболела? – заботливо спросил Орион. Бетельгейзе тяжело вздохнула и печально изрекла: «По-моему, я тускнею и худею…».

Сестра Беллатрикс ахнула и побледнела. Она давно мечтала сбросить пару-тройку тонн. Орион стыдливо взглянул на несчастную Бетельгейзе, но сделать уже ничего не мог – Беллатрикс вовсю шепталась со злючкой Минтакой, а та передала новость малютке Альнилам. Ну а сестрёнка Альнилам всем делилась с братцем Альнитаком…

В общем, вскоре все звёзды его собственного и, на первый взгляд, такого дружного созвездия узнали о случившемся. Орион жалел бедняжку, но остановить сплетни было не в его силах.

- А что, брат Орион, - обратились к нему Близнецы, - правда, что твоя Бетельгейзе, твоя «правая рука», «плечо», так сказать, тускнеет?

Близнецы всегда держались за руки, говорили синхронно, а глядели так пронзительно, что было, честно говоря, жутковато. Орион медленно кивнул.

- Только, чур, никому!

- Никому! - тут же согласились Близнецы. Орион снова поднял тяжёлый меч, удовлетворённый их ответом. Не удивительно, что скоро об этом узнали абсолютно все…

***

Большой Пёс доверчиво сел у ног своего хозяина. Пёс был молчалив, но Орион любил его. И любил все его крупные бело-голубые звёзды.

- Здравствуй, брат.

- Здравствуй, - тихо ответил Орион. Пёс молча уставился на его плечо. Он казался бесконечно мудрым и печальным, познавшим какую-то сокровенную тайну.

- Знаешь, мой любимец Сириус когда-то точно так же тускнел. Они все через это проходят… Это не страшно….

Орион удивлённо взглянул, вонзил свой меч в космическую черноту и, оперевшись на него, присел на корточки.

- Расскажи!

Пес склонил голову набок так, как умеют только животные, и вдруг словно помолодел, а в глазах у него засверкали лукавые искорки. Орион не знал, был ли Пёс когда-нибудь щенком, но в такие моменты ему казалось, что Пёс очень похож на щенка.

- Лучше пусть мой Сириус расскажет твоей Бетельгейзе о том, чего ей следует ожидать. А ты пока погладь-ка мою шёрстку! Надо немного стряхнуть с неё космической пыли…

Орион рассмеялся и собрался было отшутиться своим «непосильным трудом», но великан Сириус, ослепительно-голубой и прекрасный, взглянул на него так серьёзно и спокойно, что тут же заставил умолкнуть.

Сириус никогда не сплетничал и редко смеялся. Среди других звёзд он был известен как Звёздный принц и Космический Лорд. Даже неповоротливая громадина Полярная звезда поглядывала на него с завистью. Ей так хотелось, чтобы его с ней путали…

Сириус почтительным тоном поздоровался, но более не произнёс Ориону ни слова. Время шло, Орион гладил мягкую шелковистую шёрстку Пса, тот благодарно урчал и приветливо вилял хвостом из множества мелких синеньких звёздочек, а Сириус, посверкивая голубыми гранями своего нарядного плаща, шептал что-то на ушко Бетельгейзе.

- О чём они говорят? Что с ней случится? – тоже шёпотом спрашивал Орион, благоговейно поглядывая на любимые звёзды. Пёс молчал. Секунды превращались в минуты, а минуты, минуя часы, сутки и месяцы, становились годами.

Уже и люди поняли, что происходит что-то совершенно особенное, и на него, Ориона, и на неё, Бетельгейзе устремили свои телескопные взгляды тысячи учёных.

- Она взорвётся. Будет сиять над Землёй ярче Луны. Она станет белым карликом. Или нейтронной сверхновой звездой, - передавали звёзды из уст в уста. Орион взглянул на Пса, а Пёс лизнул его ладонь и тихо произнёс:

- И день этот станет судным днём, днём, когда всё изменится. Изменится для Людей, которые так чудовищно неумно живут и так бесцеремонно вторгаются в наши пространства. Взрывы сверхновых весьма разрушительны… Это не праздничный фейерверк! И чему только радуются их самодовольные учёные?