Гамаева Елизавета. Брат мой Захар

У меня было лучшее детство. Я ни в чём не нуждалась, не ходила в детский сад, воспитывалась мамой и прабабушкой. Бабулька рассказывала мне сказки, с мамой я лепила куличи в песочнице и гуляла по лесу.

В 6 лет я узнала, что в семье теперь буду не одна. Появится ещё один ребёночек. Как-то раз мама пришла домой радостная и сообщила:

- Лиза, скоро у тебя появится маленький братик или сестрёнка!

Я была удивлена. Как это я буду не одна? А как это значит - маленький ребёнок? Он же будет постоянно плакать и требовать внимания. А ещё у меня появится конкурент!

С того момента, как я узнала, что буду расти в семье не одна, прошло несколько месяцев. Родители уже приобрели кроватку, конверт для выписки, немного вещей, подгузники, бутылочку для кормления и много других мелочей, необходимых для малыша. Мама собиралась ложиться в родильный дом.

Тогда у меня было три пупса и две большие куклы. Пупсов я возила в коляске. Девочку звала Розой и всегда катала вперёди. Вторым фаворитом был пупс Артём, которого можно было кормить, а потом садить на горшок. Его мне подарил папа на Новый год, когда мне было года четыре. И третий пупс – Роман, полный, с жёлтой кожей, и мы с прабабушкой придумали миф о том, что он болеет желтухой. Его мне подарила наша соседка. Я уже имела представление, как нужно ухаживать за ребёнком, и в глубине души верила, что игрушки оживают по ночам и разговаривают…

Настало время ехать маме в больницу. Мы её проводили. Я очень скучала по ней и с ужасом думала, каким вредным будет этот ребёнок.

26 февраля в 9:00 утра родился братик. Назвали его Захаром. Мама прислала фотографию с изображением совсем крошечного, волосатенького ребёночка. Он мне так понравился, что я захотела, чтобы мама с братиком сразу же вернулись из больницы, но нельзя.

Второго марта я встретилась с братом. В роддом мы поехали с папой, где прошла моя первая встреча с Захаром.

- Смотри, это твой братик! – санитарочка торжественно показала мне малютку и протянула голубой свёрсток папе. На его лице расплылась улыбка до ушей. Такое чувство, что он выиграл миллион в лотерее! Мама была уставшая, но радостная, мы с ней крепко обнялись.

Прошло время. Мы купали Захара, он улыбался, его голубые глазки игриво блестели. По возможности папа проводил с ним время, мама убаюкивала его, и он крепко засыпал. Я любовалась братиком и иногда катала его в коляске.

Когда появился Захар, родители не стали меня любить меньше, а наоборот, мы стали крепче и дружнее.

Захар подрос. Пошёл ровно в год, в свой день рождения, во рту снизу красовались два зубика, а на макушке густой чубчик. Мама молола ему еду в блендере, а ещё мне полюбились детские мясные пюрешки в баночке, ведь я совсем не ем ни рыбу, ни мясо, только котлеты. Да, вот такая у меня логика.

Ещё Захар катался в ходунках по дому, да так быстро, что я не успевала его догонять; частенько рисовал на обоях, рвал бумажки.

Сейчас Захар в первом классе, и родней его у меня никого нет. Я рада, что у меня такой непоседливый, трудолюбивый брат, и очень горжусь им. Хочу, чтобы в его жизни было всё хорошо, всегда буду готова помочь ему и поддержу в нужный момент. И мне совсем не верится, что мы покинем родной дом, обретём семьи, и всё будет не так, как сейчас. Берегите своих родных!

Левченко Данил. Кошмар?

Дед и внук медленно продвигались по лесной тропинке. Чувствовалось, что усталость набирала свою силу, наваливалась на плечи ходоков, но полностью одолеть людей ей не удавалось.

- Дедушка, подожди! – крикнул Васька. Дед лишь махнул рукой в сторону и, не сбавляя шага, пошёл дальше.

Много красивых мест встретилось путникам, но больше всего Ваське запомнилась река, что была похожа на место обитания тех самых русалок, что тащат под воду любого, кто подойдет слишком близко. Но она всё равно была прекрасна и обаятельна, таинственна и необычайно загадочна.

Они прошли мимо полянки, пространство которой как будто было обсажено рукой человека кустиками с земляникой.

- Деда, гляди! – Мальчик сорвал красную ягодку и, подбежав к дедушке, показал находку, после чего почувствовал на плече тяжелую, но приятную на ощупь руку.

- Молодец, Васька, как будем возвращаться домой, то соберем побольше землянички, порадуем нашу бабушку.

Васька сначала не мог налюбоваться своей находкой: красная, словно драгоценный камень, ягодка казалась ему сокровищем, что он раздобыл в труднейшем бою. И так просто расстаться с ней было не в его силах, поэтому, сунув её в карман рубашки, с криком: «Деда, подожди меня!!!» - Вася кинулся вдогонку за дедом.

И все же, как бы не обворожительна была красота окружающего мира, ноги уже молили о передышке, подкашиваясь в уморительном танце. Мальчик больше не мог продолжать путь, и как только он остановился на месте, явно намекая на то, что больше не сможет идти дальше, то дедушка, повернувшись к нему, сказал:

- Здесь устроим привал. – После чего он снял с себя рюкзак и начал вытаскивать из него содержимое: что-то напоминающее спальные мешки, еду и прочие мелочи, что могли понадобиться в пути.

Васёк растаял от счастья, что наконец-то можно отдохнуть. Он медленно повалился на землю и начал глядеть наверх, в небо.

- Небо… Оно так прекрасно… - произнёс вслух Васёк.

И небо действительно было прекрасно. Казалось, что любой мог погрузиться в него и утонуть в глубинах его простора. Бесконечное синее небо напоминало те самые океаны, в которых таится вся красота нашего глубоководного мира.

- Васька, присоединяйся скорее, один я тут не справлюсь, – сказал хитро дед и принялся наливать второй стакан чаю своему маленькому напарнику. Это было приятное мгновение для обоих путешественников, что ищут тот самый сказочный лес, прячущий в себе огромную тайну нашего мира. Говорят, что этот лес не пропускает в себя свет, что любой вошедший туда никогда больше не увидит солнечного света, что в нем все животные и растения лишь гибнут, а главное, что этот лес хранит в себе Самое Огромное Сокровище всего нашего мира. Именно за этим сокровищем отправились наши герои, что сейчас говорили о предстоящем пути.

- Васька, – обратился дедушка к своему собеседнику, – Я так подумал, ты можешь ещё отказаться идти со мной, это будет опасно, я не хотел бы, чтобы с тобой что-то…

- Отказываюсь, – сказал во весь голос Васька. - Я отказываюсь от одной только идеи отпустить тебя одного в такое странное место, мы должны идти вместе и вместе справиться с этим лесом и найти то самое сокровище, про которое ты мне рассказал. Деда, я верю, что это самое сокровище действительно сможет помочь мне найти моих родителей, я пойду туда и лично узнаю тайну этого леса.

Дед не решился ответить на столь храброе высказывание, наоборот, он крепко обнял своего внука и с радостью в голосе шепнул ему на ухо:

- Я уверен, что мы найдем твоих родителей, внучок.

Уже вечерело. Поле, на котором они остановились, начало изменяться. Солнце, что озаряло всю землю под собой, скрылось, и вместо него выкатилась луна. Она было прекрасна, хоть её свет был и не столь ярким, как у солнца, но он был настолько чист и свеж, что казалось, будто луна была не где-то там, в космосе, а прямо перед нашими героями.

Дедушка уже видел третьи сны в своем теплом и уютном мешке, а Васька всё никак не мог уснуть. Он не мог поверить, что только утром говорил с бабушкой о том о сём, а сейчас держит путь в скрытый лес, что прячет в себе возможную разгадку пропажи его родителей. Тревожные мысли никак не покидали Васька, ему казалось, что голова сейчас взорвется от умственного перенапряжения.

- Васька… - тихий и неизвестный голос донесся до мальчика.

- Васька… - вновь позвал неизвестный голос. После второго раза Вася словно пробудился ото сна, вылез из своего маленького убежища и начал вглядываться во тьму, которая сожрала всю поляну и раскрыла ворота в более страшный и темный мир ночи.

- Васька… Мы скучаем по тебе … - донеслось уже сзади мальчика. Он мгновенно повернулся туда, откуда звучал голос, и онемел. Перед ним, словно из ниоткуда, появился темный лес, что не впускал в себя свет.

- Васька… Иди к нам… - Из той самой тьмы послышался голос, столь знакомый и мягкий.

- Мама…? Мама!!! – крикнул Васька и, не задумываясь, рванул в сторону голоса, несмотря ни на какие темные силуэты, мелькающие тени, что стояли на его пути, ему очень хотелось увидеть источник голоса, встретить наконец-то родителей, которых он потерял.

- Мама? – остановился от усталости мальчик. – Мама. Где же ты? – Васька задал свой вопрос во тьму, что съедала его голос. Вокруг мальчика не было уже ничего, кроме деревьев, что скрывали любой свет, который старался пройти сквозь плотно сомкнувшиеся ветви.

- Мама… Папа… Мне страшно… Почему вы вновь оставили меня одного? – Слезы обиды и горечи бегом заструились по его щекам. Он медленно присел на корточки и пустился в плач, надеясь, что кто-то найдет его и отправит к бабушке с дедушкой, что его родители наконец-то вернутся к жизни…

И, словно отзываясь на его крик, из тьмы показался маленький огонек света. Он казался таким ярким, словно маленькое солнышко спустилось к мальчику с небес. Солнышко становилось все больше и больше, пока мальчик не разглядел в этом свете знакомые черты.

- Светлячок…? – выпустил мальчик сдавленный, почти шёпотом получившийся крик из своего рта. Пожалуй, это единственное, что он смог сказать, давясь своими же слезами. Маленький источник света постепенно начал приближаться к мальчику, после чего, пролетев мимо него, направился в другой конец тьмы, что окутала этот лес.

- Мне идти за тобой…? – спросил мальчик у своего источника света, но, не услышав ответа, двинулся за ним.

Слезы мальчика постепенно сменились задумчивостью, сомнением в своем выборе и подозрением неладного. Сколько бы они ни шли, тьма, что окружала их, не пропадала, а становилась гуще, будто она скрывала нечто секретное от мальчика, но все же он что-то увидел: свет исходил не от светлячка, он исходил из глубины тьмы.

Мальчик в ту же секунду побежал к месту свечения. Он уже ничего не видел кроме этого света.

- ВЫХОД! ВЫХОД!! НЕУЖЕЛИ Я ВЕРНУСЬ К ДЕДУШКЕ С БАБУШКОЙ?! – уже с криками мчался мальчик к свету. Слёзы радости покатились по его лицу. Но как только он приблизился к свету, то увидел то, чего уже точно не ожидал.

- Ива…? – вскрикнул от неожиданности Васёк.

Огромно прекрасное дерево стояло в центре леса. Казалось, что оно было ростом в целую башню замка. Его высоту можно было сравнить с Эйфелевой башней. Деревья не могли воспротивиться Иве и уступили ей место наверху, а Ива брала из света все силы жизни, что ей были нужны. Она, словно королева, была среди своих воинов, что защищали её. Огромные её корни вылезали наружу из земли, они были в два раза больше самого Васьки, а ствол Ивы достигал небес. Мальчик медленно начал приближаться к ней, казалось, что не её освещают лучи, а она сама испускает сияние.

- Васька… Подойди ко мне… - Голос, казался, звучал позади мальчика, но несмотря на это, Васёк начал приближаться к дереву, что звало его. Чем ближе подходил мальчик к Иве, тем светлее становилось дерево, будто оно и ждало все эти годы, когда кто-то подойдет к нему. Как только Васька приблизился достаточно близко, он вновь услышал голос, но уже будто не сзади или где-либо ещё, а в своей голове:

- Васька, прикоснись меня… - И словно под гипнозом, рука мальчика потянулась к странному дереву. Ему казалось, будто бы уже неведомая сила управляла им, а реальность отдалялась. Рука Васьки наконец прикоснулась к дереву, после чего ветер неведомой силы взмыл из глубин леса, приблизился к присутствующим, а после рванул ввысь, срывая все на своем пути. Мальчик кое-как удержался на ногах, а как только пришел в себя, то увидел, как сверху медленными движениями начал падать зеленый лист Ивы, кружась в неведомо прекрасном танце.

Руки Васьки сами потянулись к листу, а как только коснулись его поверхности, то он, словно по щелчку пальцев, уснул крепким сном.

Открыв глаза, мальчик увидел, что он один и находится в знакомой комнате, вокруг - куча диковинных игрушек: куклы для девочек, машинки и…

- Солдатик…? Откуда ты здесь…?

Словно по вызову, дверь комнаты открылась, и в неё вошла молодая пара, их добрые лица, глаза и морщинки были так хорошо знакомы Ваське, и ему показалось, что он уже видел все это однажды.

- Ого, ты уже проснулся, Васек.

-В…В…Васёк…? – по лицу мальчика потекли слезы, но они не были такими, как раньше, в них уже не было грусти, страха, отчаяния, наоборот, в них горела капля радости за то, что он услышал это имя снова. Только один человек называл его так в детстве.

- Папа…? Мама…? Это все сон…?

- Сон? – улыбнулся отец и, подойдя к сыну, сел рядом с ним и прошептал, – кажется, то-то смотрел слишком много страшных фильмов на ночь. Ты дома, сынок…

- Ты такой соня, сынок, я уже успела соскучиться по твоим глазкам.

- Мама…Мама…Мама, Мама…Я тоже очень-очень соскучился по тебе…Я больше никогда не буду плохим мальчиком, обещаю тебе…

Оба родителя потянулись к сыну и обняли его, а он наконец почувствовал то самое тепло, которого ему не хватало последние годы.

- Неужели это все был кошмар…? – подумал Васька про себя. – Не, это счастье! Спасибо, Старая Ива.

Скоробогатова Эллина. Если ты услышишь

Если ты услышишь... Прошу тебя, молчи. Молчи. Дай мне сказать.

Знаешь, в моей голове живёт так много тайн и секретов. Своих, чужих. Так много мыслей и воспоминаний. Об этом не принято говорить, очень личная тема, но...

Мысли. Они, словно река, с едва различимым журчанием путешествуют в самые отдалённые уголки разума. Они чисты и прозрачны. Но имеют привычку меняться, ведь отражают появляющиеся пейзажи: лучезарное солнце, шёлковые цветы, хмурые облака на сером небе и даже тяжёлые громовые раскаты, рябью проходящие по воде. Иногда этот поток выходит из берегов, переполняя всë моё естество.

А воспоминания... Одни ласкают и волнуют душу, словно нежнейшие перья с забавным пушком (когда подносишь такое пёрышко к носу, то непременно начинаешь жмуриться и весело фыркать от щекотки). Другие, как призрачная оболочка, незримый дух, умеющий оставаться невидимым или приобретать цвет, сливаясь с окружающим миром. А может не дух, а хамелеон? Красочный, но в то же время не привлекающий к себе внимание. Есть ещё одни воспоминания. Они — тёмное зеркало. В них ты не увидишь ни единого проблеска, они поглощают свет. Здесь важно соблюдать осторожность, зеркало может разбиться. Тогда тысячи мелких осколков ранят тебя до глубины души. Вместе с кровью, по венам, доберутся до самого сердца. И не стоит смотреть в зеркало слишком часто. Из его поверхности начинает сочиться тёмная субстанция, желающая заполнить собой всё пространство. Удушить своим мраком или утопить во тьме.

Как ты считаешь, я о тебе думаю или вспоминаю? Какой ты для меня пейзаж? И какие именно воспоминания ты принёс в мою жизнь?

Можешь ли предположить, что когда-то я глупо напевала строчки из песни Земфиры. Жить в твоей голове… Скажешь, что в ней происходит?

Нет, не говори.

Ты знаешь, что я ценю человечность. Моё нерушимое правило — оставаться человеком несмотря ни на что. Надеюсь, что у меня это получается.

Я ценю честность и искренность. Людям нужно верить, но им тяжёло доверять. Никогда не угадаешь, кому доверяешь больше, чем следовало.

Я ценю слова и действия. Особенно, когда они подкрепляют друг друга.

Я ценю людей и мгновения. Звучит просто, но в этом предложении отражается вся моя жизнь.

А что ценно для тебя?

Прости, можешь не отвечать. Я всё равно не поверю.

А помнишь…

— Вот вырастем, получим много денег и отправимся в далё-ё-кое путешествие! - лёгкая улыбка и озорное подмигивание, — Вдвоём.

— Сначала окончим школу, затем найдём работу, и только тогда…

— Моя драгоценная, давай не о грустном.

— Пф-ф, драгоценная. Это намёк на то, что меня можно продать и на вырученные деньги отправиться в путешествие?

— Нет. Говорю же, вдвоём. Хм… Тогда планы меняются. Школу закончим и в один город поступим!

— Вдруг не получится? - сердце отсчитывало секунды, тишина начинала давить.

— Получится. Обещаю, моя золотая.

…

А помнишь наше знакомство?

Мне казалось, я знаю тебя всю жизнь. Да, представляешь, словно старого приятеля! В какой-то книжке читала, что это признак «вашего человека, с которым вы были знакомы в прошлой жизни». Может дело в энергетике, в характерах, в чëм-либо ещё... В мире так много совпадений. Но это совпадение одно на миллион. Мы были так похожи.

Представляешь, сколько людей не смогли найти свою родственную душу, сколько прошли мимо? А мы встретились.

Мы смеялись, шутили. Встречали новый день, а потом обсуждали, с каким настроением проснулись. Улыбались в тот момент или были совсем сонными. Подскочили, как ошпаренные, потому что чуть не проспали или встретили вместо прекрасного рассвета не менее замечательный обед. Мы клеили пластыри на душевные раны и молча обнимались. Мы радовались успехам друг друга, переживали боль, прощали обиды и забывали глупые ссоры. Любили рассуждать об устройстве мира, как юные философы. Так много болтали обо всём на свете. Столько важных слов было сказано. А знаешь, тебе можно было даже ничего не говорить, за тебя говорили действия и глаза. И даже если нас вдруг что-то разделяло, мой бесценный друг, ты был далеко, но так близко.

Всё поменялось. Но в какой момент? Ты рядом. Ты близко, но так далеко.

— Меня кое-что беспокоит. Поговорим?..

— Я так устаю в последнее время, давай потом. Мне к экзаменам готовиться надо.

— Тебе особенно. Ты же поступаешь в другой город.

— Не унывай. Самолёт, поезд, телефон. Мы всегда будем на связи, моя дорогая!

Правила просты: нужно уметь молчать, — и я снова молчу. Чтобы не стало хуже, чем есть. Мне важно наше общение.

Но в тот день я увидела тебя в компании твоих новых знакомых. Кажется, ты в этот момент готовился к экзаменам. Должен был. Вы знакомы не больше полугода, ты про них рассказывал. И эти полгода вытеснили несколько наших лет. Почему ты позволил им завладеть тобой или это осознанное решение? Во мне тогда будто что-то подожгли, опалили, потом окатили холодной водой. Что-то вздрогнуло. А потом затихло. Это был мой мир.

«Таков закон безжалостной игры.

Не люди умирают, а миры», — писал Евгений Евтушенко.

Нужно уметь не только молчать, но говорить и разговаривать. Несмотря на то, что можно промолчать. Несмотря на то, что нужно промолчать.

Скажи мне, мой милый друг, если бы все люди молчали, что с нами сталось бы?

Как бы освещались бы проблемы? Как мы выражали бы своё мнение, чувства, эмоции?

— Скажи правду. Ты хочешь прекратить общение?

Мой давний друг, наши разговоры не поставили точку и не решили проблем. Мой далёкий приятель, наша встреча была счастьем, которое мы не сберегли. Мой недолгий собеседник, ты обещал заботиться о моём сердце, так почему последнее живое место на нём покрыто липкой кровью? Мой знакомый незнакомец, тебе не хватило смелости признаться, что тебе всё это больше не нужно, что нашёл замену. Вместо этого ты предпочёл не отпускать и держать меня «на всякий случай».

«Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены», — именно эта песня играет в моих наушниках, прежде чем я сажусь на борт самолёта. Начинается новый, когда-то запланированный этап. Мне хотелось отправиться в него вместе с тобой, но теперь у нас разные дороги.

Всё в нашей жизни — приходящее и уходящее, только мы сами у себя и остаёмся до самого конца.

«Светит незнакомая звезда», — в иллюминаторе мелькают огни ночного города. Я шепчу тихое: «значит так надо, спасибо тебе за всë», — открываю заметки на телефоне и начинаю писать, стуча холодными пальцами по клавиатуре. Прощальное письмо. Письмо, в которое я вложу все свои чувства и, наконец, отпущу их. Оно предназначено не для тебя, но оно о тебе.

И если ты когда-нибудь это услышишь...

Лучше ничего не говори

Баранова Дарья. Талон на счастье

День до счастья

Макар в ужасе сбросил одеяло на пол. Приснилось, что талон исчез. Сунул руку в подушку. Нет, всё хорошо. Пальцы нащупали под наволочкой заветную карточку. Жёлтый длинношеий фонарь мерцающим глазом подглядывал за Макаром из окна. Никуда не денешься от чужого взгляда, даже если квартира у тебя частная. Да, квартира у Макара маленькая, зато своя. И за Счастьем он тоже отправлялся, за своим собственным.

Было раннее утро. Но перед пунктом выдачи Счастья уже расположилась удушающая змея-очередь.

Макар худой и незаметный, пролез в начало очереди. Приземистая женщина в квадратной шубе, перед которой встал Макар, отпихнула его здоровенной ручищей.

– У меня талон! – обиженно воскликнул Макар.

– У всех талоны, – рявкнула женщина.

Макар вздохнул и поплёлся в самый хвост длинной очереди.

Впереди долгий день, но главное – впереди Счастье.

Секунда после горя

Фрося продиралась сквозь толпу, не понимая, куда несётся – главный жизненный ориентир только что был утерян безвозвратно. Двойняшки Тиша и Зита еле поспевали за мамой. В итоге Фрося сбила с ног старушку.

– Извините. Я сама не своя. Такое горе! – оправдывалась Фрося, помогая бабушке подняться. – Из подворотни налетел, сумку выхватил. Там талоны были.

– Счастье можно ощущать без талонов, – прошептала бабушка. – Без разрешения Государства.

Фрося взглянула на старушку. Конечно: весёлый блеск глаз, странный изгиб губ под названием улыбка, сочувствие к другим…эта бабушка Счастливая.

– Это преступление, – холодно ответила Фрося. – Воровство.

– Счастье нельзя украсть.

– Только что у нас украли.

– Нет же. Оно есть в тебе. И в детях. Здесь, – старушка наклонилась к испуганным двойняшкам и ткнула пальцами им в грудь. Фрося загородила детей.

– Мы пойдём, – сказала она, пятясь. – Извините, что толкнула.

– Раньше Счастье не было под контролем Государства. Все могли ощущать его, когда захотят. Сейчас тоже так можно. Мы просто забыли, как это делать, – бормотала им вслед бабушка. Фрося не слушала, а стремительно уводила детей прочь от старухи.

Полдня до Счастья

Макар не любил очереди. Прямо сказать, он их боялся. Человек способен насмерть задавить другого в толпе, а очередь – организованная толпа. Организованная смерть всегда страшнее.

Чтобы отвлечься, он пристал к соседям.

– Гражданка, – обратился он к женщине в сером пальто. – Вы зачем здесь стоите?

Женщина обратила к Макару изнурённое лицо, по цвету сливавшееся с пальто:

– Как за чем? За Счастьем. Тут все за ним стоят.

– Да не за чем, а зачем, – объяснил Макар. – Для чего вам оно, Счастье?

– Чудак, – бросила женщина и отвернулась.

Сзади стоял молодой мужчина. Макар раскрыл рот, чтобы его засыпать вопросами, но парень опередил его просьбой:

– Я отойду, позвонить надо. Пригляди за моим местом, что я за тобой стою.

Макар пожал плечами. Он присмотрит. Всё равно делать нечего. Парень ушёл к телефонной будке.

Медленно разгоралось позднее зимнее утро. Фонари вздрагивали и гасли. Очередь двигалась. Уже был виден из-за разношёрстных голов серый козырёк домика и плакат кровяного цвета, висевший под ним. Плакат кричал:

У ВАС СЧАСТЬЕ ЕСТЬ? – У НАС СЧАСТЬЕ БЫЛО, ЕСТЬ И БУДЕТ!

Вернулся юноша. По лицу видно, что по телефону сообщили нечто важное. Он решил поделиться с Макаром новостью:

– Сын родился.

– Поздравляю.

– Чего поздравлять! – сморщил нос парень. – Надо ехать, встречать из роддома. Упустил я Счастье. Зря только полдня стоял.

– Сын – не Счастье?

– Сын – Вова. В честь дедушки назвали.

– Может, талон мне отдашь? –Макар решил попытать Счастья. – Я за местом присмотрел.

– Вот ещё! Провалиться мне, если кто-то вместо меня моё Счастье получит! – крикнул парень, уходя к автобусной остановке.

Вместе с тяжёлым вдохом вылетело нежное облачко пара – и растворилось в сизом промозглом небе.

Час после горя

Фрося шагала по бульвару, двойняшки семенили следом. Что старуха имела в виду, когда сказала, что Счастье – в её детях? Неужели намекала, что надо вскрыть их и вытащить Счастье? Нет. Пусть Фрося всю оставшуюся жизнь будет горевать, чем позволит что-то сделать с детьми.

Фрося, не сбавляя шаг, заглянула в одинаковые лица Тиши и Зиты. Сжатые губы, заиндевевшие щёки, мутный туман в глазах. А нужна ли детям такая жизнь? Без Счастья?

– Мама, – Тиша перехватил её взгляд. – Пошли в милицию.

– Там мы станем Счастливыми, – сказала Зита.

Конечно, зачем Фрося слушала бредни старухи? Представители власти – единственные законные обладатели Счастья. Они помогут.

Час до Счастья

Зимний день, не успев разгореться, затухал. Сгущались сумерки и бесновались тени на красноватом снегу. Очередь таяла, как сосулька. Макар смотрел, как меняются в лице получившие Счастье – они сияют, как искрящийся снег.

Вот и женщина с серым лицом и пальто, стоявшая перед Макаром, получила коробочку. На бледном лице зажглись яркие глаза, бьющие лучезарным светом, как фонари в серый вечер. Счастливые люди красивые.

Полдня после горя

Фрося вихрем летела по коридору отделения милиции. Тиша и Зита цеплялись за правую и левую руку матери, но не поспевали, и Фрося тащила детей по воздуху. Мимо проносились, сливаясь в полосу, серые посетители, более яркие милиционеры, завядшие кактусы в горшках.

Когда Фрося вбежала в кабинет, она решила, что попала на улицу в центр снежного бурана. Потом поняла, что это сигаретный дым. Фрося выставила задыхающихся детей в коридор. Прошла к столу, за которым сидел источник дыма – усатый милиционер:

– Заявление хочу написать. У меня Счастье украли.

– Рассмотрим в общем порядке, через трое суток, – сказал он, стряхивая окурок в пепельницу.

– Как вас зовут?

Фрося представилась. Милиционер лениво взял с края стола книгу, полистал и нахмурился:

– Вам Счастье и не положено. Государство вам талоны не выдавало.

– Это талоны мужа, – кивнула Фрося, сглатывая. –Ему на заводе зарплату Счастьем выдали.

– Пусть он и пишет заявление. Потому что у вас на эти талоны нет прав.

– Он скончался месяц назад, –сказала Фрося. – Говорил, если умрёт, чтобы я Счастье получила.

– Тогда нет смысла дело заводить, – милиционер взял новую пачку сигарет. – Даже когда вора найдём, талоны вам не вернём. Не ваше Счастье, чужое.

– Муж не чужой, – у Фроси задрожал голос.

– Не имеем права. И нехорошо: не успели мужа похоронить – хотите Счастливой стать.

– Что, не жить после этого? Себя вместе с ним хоронить? – огонёк сигареты пламенем сверкал в горячей слезинке, стекавшей по щеке Фроси. – Или талоны, единственную надежду на Счастье, с ним в землю зарыть?

– Может, и зарыть. Некоторые специально в завещаниях пишут, чтобы Счастье к ним в могилы клали. Чтобы даже после смерти Счастье с ними оставалось.

– Зачем покойникам Счастье? – грустно улыбнулась Фрося.

– А живым зачем Счастье? – ровно сказал милиционер, и Фрося не видела выражение его лица из-за слёз и дыма.

Она не выдержала, опустилась на кресло и зарыдала в голос:

– Счастье нужно. Как же без Счастья…Я не смогу без него жить.

– Вы раньше как-то жили.

– Раньше у нас лежали дома талоны. Была надежда, что когда-нибудь мы их обналичим. Счастье было, хотя и в перспективе, в мечтах, но было же. А сейчас…

– Закурите, успокаивает, – кашлянул милиционер. –Какие марки любите?

– А у вас разные есть? – шмыгнула носом Фрося. Потом вспомнила, что она не курит, что в коридоре её ждут дети. Она попрощалась с милиционером и покинула кабинет.

Секунда до Счастья

Секунда до Счастья растянулась в долгую несчастную жизнь. Так, снегопад за окном, вроде смотришь – и всё мелькает перед глазами. А зацепишься взглядом за одну снежинку, и следишь за её полётом долго.

Макар протянул руку с талоном к окошку. Продавщица по ту сторону окошка тоже протянула свою руку, в которой держала коробку с Счастьем. Сердце Макара пропустило удар. Сейчас...

– Помогите, пожалуйста!

Продавщица прижала коробку к себе. Макар сунул талон обратно в карман. Все обернулись на голос. К пункту выдачи неслась светлая девушка, в шапке набекрень и расстёгнутом пальто, а за ней бежали плотно закутанные, одинаковые дети. Бесновалась толпа: «куда без очереди?», но девушка с горящей решимостью в глазах подбежала к окошку:

– Женщина, на вас последняя надежда! Милиция не поможет. Скажите, не приходил к вам сегодня подозрительный человек, чтобы обналичить разом много талонов? Он у меня их украл, у мужа, у моей семьи. Не его это Счастье, чужое!

Очередь присмирела. В лицах светилось узнавание. Многие никогда не видели Счастья, а вот с горем и бедой каждый сталкивался неоднократно. Однако глаза продавщицы остались стеклянными, как у плохо сделанной куклы:

– Я помню, что ль? У меня куча таких проходит за день. Есть и магнаты Счастья, которые по сотне талонов за раз обналичивают. Сама прощёлкала Счастье, нечего ныть. Не задерживай людей!

День после горя

Этими словами продавщица вбила последний гвоздь в могилу Фроси. У Фроси в ушах стоял звон этого гвоздя. Она обессилено сползла в мёрзлый алый снег. Темноволосый парень из очереди протянул ей руку и помог подняться. Потом протянул вторую руку, с талоном:

– Возьмите мой.

– Что вы! – вздрогнула Фрося.

– Берите, – бормотал Макар. – У меня дома ещё есть. Много. Сотни, тысячи таких талонов. Я очень Счастливый.

Макар дрожащей рукой протягивал Фросе талон. Она большими распахнутыми глазами глядела на него. Потом резко, боясь, что Макар передумает, выхватила талон.

– Я не знаю, как вас благодарить, – шептала она. – Дети!

Двойняшки хором сказали:

– Спасибо!

– Пустяк, – выдавил Макар.

Уходя, он слышал радостные крики девушки и малышей. Они получили Счастье. Макар хотел обернуться и узнать, какое оно – его Счастье. Но сдержался.

Счастье – есть

Дома Макар лёг на кушетку, покрывшуюся за день тонким слоем льда, и стал отогревать её дыханием.

Прошёл день, почти счастливый. Счастья не было, но была секунда до Счастья. Нет, не так. Счастье было, просто не с Макаром, а с девушкой и детьми. Он своё Счастье не потерял, а подарил. Ведь Счастье нельзя делить. Им можно делиться.

Макар согрелся и уснул. Ему приснился странный сон: будто в комнату пришла старуха и сунула талон на Счастье ему в подушку.

Ларионов Артём. Память…

Вот уже солнышко пригревает по-весеннему, все вокруг потихоньку оживает: защебетали весело птицы, снег уже стал не таким белым, закапали с крыш ледяные сосульки. Весна вступает в силу!

Деревья и кустарники пробуждаются к жизни. Раньше других расцветает ива. Кажется, еще вчера ее цветочные почки были покрыты плотными чешуйками, и вот они уже набухли и лопаются, из них выглядывают белые пушистые комочки.

Лишь одна старая ива стоит неизменной. Нет на ней ни набухших почек, ни мохнатых соцветий. Иве этой уже много лет, много весен она встретила и сейчас грустит, вспоминая свою молодость.

Откуда взялась она в огороде возле небольшого, но ладного дома, никто не знает. Только помнит деревце, как не разрешила хозяйка вырубить его первые веточки. Соседка говорила тогда Нюре: «Вырубай, не жалей, разрастется везде, сорное дерево!» Но женщина пожалела его, оставила расти, взяла под защиту. С тех пор стала ива любимицей хозяйки.

Хорошо было в огороде у Нюры: цвели гвоздички, астры, ромашки. Радовали ягодами кусты малины, смородины, рябинки. Всему хозяйка уделяла внимание. Но вот печали свои она несла неприхотливому деревцу, присаживалась рядом на скамеечку, вспоминала свою жизнь.

Много поведала Нюра ивушке всего, что ей пришлось пережить. Вспоминала свою деревню на берегу Белого моря. Вспоминала, как ей, совсем еще девочке, сосватали соседского мальчишку. Как вышла потом она за него замуж, как сказал ей Егор: «У нас с тобой, Нюра, будет большая семья» Как один за другим родились у них трое ребятишек, и Егор построил для своей семьи дом. Вспоминала, как вся деревня гуляла у них на новоселье…А потом война….И Егор, так и не успев пожить в новом доме, ушел на фронт.

Знает ивушка, как рыдала Нюра, прощаясь с мужем, словно чуяла, что больше не увидит его. Как через три месяца после этого родился у нее младший сынок и пришлось ей одной в это трудное время поднимать четверых детей мал мала меньше.

Но женщина выстояла, никому не жаловалась на свою долю. И только ивушка знает, что она пережила. Знает и о том, как долго Нюра не верила в то, что Егор погиб. Вот уже внуки бегали во дворе, а она все еще вздрагивала от стука калитки и посторонних шагов.

Ивушка надежно хранила секреты и слезы Нюры. А хозяйка любила деревце, не обижала его. Каждую весну она любовалась ярко-желтыми соцветиями неприхотливой ивы и вспоминала дни своей молодости.

…Когда же не стало хозяйки, загрустило и деревце. Не набухали почки весной, голые полусухие ветки сиротливо торчали в разные стороны.

Но вот чудо – двор огласился веселыми голосами, шумом топота и скрипом лопаты. Это семья внучки Нюры приехала в дом, который построил перед войной дед. Сразу ожило все вокруг: дети радовались простору, их отец чистил дорожки, а внучка ходила и вспоминала о том, как тут все было при бабушке.

Дошла Настя и до ивы и очень удивилась – любимое бабушкино деревце засыхало и не радовало цветением. Что случилось? Скучает ивушка по хозяйке?

И тут Настя не удержалась, заговорила с деревцем о бабушке, рассказала о том, как любила ее и как теперь ей не хватает мудрых советов и поддержки бабушки. А потом обиходила и саму ивушку, обломала сухие ветки, взрыхлила землицу вокруг, полила. А в доме она повесила на стене большой портрет, который отреставрировала в фотоателье. …И о, чудо! Ожила от такого внимания ива, распустилась желтыми соцветиями и приветливо закачалась на ветру…

А в доме на стене Настя повесила большой портрет, который отреставрировала в фотоателье. На фотографии – бабушка и дедушка. Этот снимок Нюра и Егор сделали перед самой войной, когда ездили в город. И какие же они тогда были красивые и молодые!!! Такими и будут помнить их внуки и правнуки!!!

Ульянов Михаил. Если бы не мы

Вторые сутки завывала метель. Порывистый ветер сгибал чахлые кустики, кривые деревца, больные на вид, с узловатыми ветвями и сучьями грязно-серого цвета. Снег бешено метался над землей.

Старик умирал. Он знал это. Силы оставляли его, он был уже не в состоянии добыть себе пищу и воду, питался объедками, оставшимися от ужина. Он даже не мог привстать со своей лежанки – сваленных в кучу тряпок и шкур. Рак сжирал его изнутри. Многие тогда умирали от этой болезни. Далеко не всем удавалось дожить и до такого преклонного возраста да к тому же сохранить память. Может быть, поэтому его не выгнали из убежища, не отобрали его скудное имущество, как это делали с другими умирающими.

Он лежал, уставив в потолок свои выцветшие глаза, жуткий холод не давал уснуть. Старик почти не шевелился, ведь каждое движение давалось с трудом. Старик вспоминал ту, прежнюю жизнь, которая сейчас казалась невероятной, фантастической. В той жизни он был молод, здоров и счастлив. И тогда он любил жизнь…

Шутка ли – полвека прошло. Все было другим. Люди были другими: красивыми, здоровыми, сильными. Могучие! Сейчас он поражался, какой властью обладали люди тогда над миром! Хотя в конечном итоге это и сделало мир таким, какой он есть. Сердце старика сжимала тоска, когда он смотрел на тех, кто жил, нет, существовал рядом с ним, на своих детей и внуков. Современные люди… Это были настоящие дикари – грязные, тупые, жестокие. Нередко они рождались уродами, ведь тела их родителей были насквозь пропитаны ядами и химикатами.

А тогда было все по-другому. Ему было 20, на дворе стояли погожие майские дни. Правда, настроение несколько омрачали события, происходившие в мире. Но, как и большинству людей на планете, ему было наплевать. «Мало ли что говорят параноики. Делать нечего им, пусть считают секунды до Судного дня и твердят о том, что беды не избежать. Это не мои проблемы!» - твердил он друзьям. Боже, как ненавидел он себя сейчас за это. Как бы он хотел все исправить. Ах, если бы хоть на миг вернуться сейчас в свое прошлое, вправить мозги себе и прочим идиотам, предупредить людей! Он бы все отдал…Но перед временем старик был бессилен. Время неумолимо. Никто не мог повернуть время вспять.

Но ведь были те, немногие, которые смотрели вперед и понимали, что дорога, по которой весело катится человечество, ведет прямиком в ад. Читать книги о глобальных катастрофах было интересно! А компьютерные игры на основе тех же романов! Как круто было бегать с пушкой по виртуальным, разрушенным городам, кроша тесаком зомби и убивая мутантов. А ведь те, кто писал и создавал их, пытались раскрыть глаза обществу, но тщетно. Их не понимали – да и не старались понять.

Старик помнил и тот день, когда вся его прежняя жизнь рухнула. Система раннего оповещения сработала, когда он читал, сидя на траве в пригородном парке. Растерянность – вот что почувствовал он в первый момент. Может, это учение? Нет, это было не учение, и об этом своими хриплыми металлическими глотками ревели громкоговорители, висевшие на фонарных столбах. Тогда он почувствовал страх. Неужели ЭТО случилось? Неужели это и ВПРАВДУ случилось? Его спасло то, что он успел добежать до домов, стоявших на окраине парка, и спуститься в какой-то подвал. Если бы он знал, что его ждет…

Позже стало понятно, что мертвым повезло больше, чем выжившим. Страшные события последующих лет врезались в память старика. Наступила ядерная зима, и солнца было не разглядеть на протяжении десятилетия за тучами радиоактивного пепла, поднятого тысячами взрывов по всему земному шару. Казалось, солнце не выйдет никогда, и многие его так и не дождались. Очень многие. Климат изменился, и реки были накрепко скованы толстым панцирем льда. Не было никаких времен года, время слилось в беспросветную череду ядовитых метелей, пронизывающего холода, тьмы. Время для них остановилось.

В центре города не уцелело ничего, высокий уровень радиации не позволял приблизиться к эпицентру взрыва, смертельную дозу можно было получить за считанные минуты. Они поселились под землей, в канализации, словно крысы. Да… в выжженном, умирающем мире было совсем не так весело и занятно, как в компьютерных играх и голливудских фильмах. «Зиму» смогли пережить те, кого принято называть «отбросами общества»: заключенные, бежавшие из разрушенных тюрем, уличные бандиты, асоциальные элементы, одним словом, те, кто привык выживать. Интеллигенция, люди, привыкшие к комфорту, к тепличным условиям, не выдерживали. Почти все умирали, лишь некоторым, таким, как он, повезло. Повезло ли?

Они оказались в почти первобытном обществе, где был лишь один закон – грубая физическая сила. Как будто мало людей погибло в первые дни катастрофы! Но нет, они продолжали истреблять друг друга. Убивали постоянно, за что угодно – ради еды, одежды, удобного места, ради забавы. Люди страдали от голода и жажды, холода, вода была отравлена, найти чистый источник было чрезвычайно трудно.

Обесценившиеся деньги, стали использовать в качестве растопки. Та же участь постигла книги. Старик как-то видел: бывший заключённый вырывал страницы из Хемингуэя «Прощай, оружие!», комкал их и делал пыжи для патронов дробовика. Патроны скоро кончились, порох делать никто не умел, ружья ржавели, тогда люди, словно неандертальцы, взяли в руки дубинки и камни.

Лучше всего после случившегося жилось крысам, они расплодились в канализации, где люди охотились на них. Среди крыс, как и среди людей, появилось множество мутантов – одноглазые, двухвостые, бесшерстные, неестественно большие или слепые от рождения. Каких только уродцев не видел старик. Радиация делала свое дело. Люди повально умирали, но даже самые простые болезни никто не лечил. Человечество деградировало с невероятной скоростью. За какие-то пятьдесят лет оно скатилось в каменный век. Словно бы не было тысяч лет развития. Никто уже не умел читать и писать. Когда он делал это в последний раз? Эти бесценные навыки были утрачены, уступив место другим, примитивным. Не было в этом новом мире ни красоты, ни музыки. Потерялись, умолкли мелодии прошлой жизни. Их заменили ритмичные удары палок по камням. Человечество угасало.

Наверху выла вьюга, страшные порывы ветра, словно хотели вырвать чахлый кустарник с корнем из отравленной, мертвой земли. В канализации под землей лежал на куче тряпья умирающий старик. Когда внук принес ему воды, старик заплакал от этого неосознанного милосердия. Слезы текли по его морщинистым щекам, но он не вытирал их, ведь каждое движение давалось с трудом.

«Боже мой, - шамкал он беззубым ртом – если бы не наша глупость. Если бы мы не убили планету. Если бы не мы…»

Пищина Эрика. Ждать

На площадку четвёртого этажа скользнул потрёпанный газетный лист. Порыв ветра, который затерялся в стенах, прилепил лист к дерматиновой чёрной двери. Пёс за ней, похожий на шерстяной мандарин, замер и прислушался. Капает где-то вода, едет монстр, лопающий и выплевывающий человеков... пёс поёжился:

Хозяин всегда настойчиво тянул его к этому монстру, сколько бы пёс не визжал и не натягивал поводок, пытаясь объяснить наивному хозяину, что соваться в пасть к большому шумящему монстру – плохая идея. Хозяин долго гладил пса, нёс каждый раз одну и ту же успокаивающую чушь. А потом в итоге заходил, вместе с ним, в мигающего изнутри жёлтым монстра.

Ходят человеки по ступеням. Пёс вздохнул – все игрушки пережёваны, порядок в комнате наведён, кошки из соседней квартиры напуганы рычанием... Наморщил нос – из двери напротив пахнет жаренной рыбой. Поскрёб лапой бордовый коврик у двери, запрокинул голову с прижатыми ушами и снова завыл. С третьего этажа откликнулось повизгиванием лохматое белое существо, только за лай названное собакой. Потом на секунду замолчал. В подъезде опять грохотал монстр. Пёс закрыл глаза, зевнул и улёгся на ковре. Потом вой снова полился, изгибаясь, отражаясь от стен со светлыми обоями. Найдя замочную скважину, вой ударился о покрашенный бетон, закрутился между лестничными пролётами. Звенящий грохот, крики человеков – на пятом этаже уронили стеклянную вазу. Вой метнулся выше, и встретил едкий сладковатый запах, смешанный с резиной. Поспешно спустился на второй, проигнорировав сопение недо-собаки. Из-за двери доносились громкие голоса человеков, резкий приторный запах, от которого вой зафыркал и спустился на первый этаж. Рыкнул на кота за одной из дверей и, спустившись ещё, упёрся в тёмный металл. Из-за него доносились голоса человеков, звяньканье и шуршание. Попробовал пройти, но металл не пустил. Неожиданно запищала, открываясь, металлическая дверь, и вой устремился на улицу.

Голые ветки тихо качались на ветру. Человеки на улице кутались в куртки и шарфы, ускоряли шаг, чтобы добраться до тёплых квартир. Вяло прыгали по земле воробьи, лениво вышагивали вороны.

Между фонарей вились крупные снежинки. Они впивались в открытые участки кожи, застревали в складках шарфов. В воздухе повис странно горьковатый мятный запах.

Человеки шли всё медленнее, то и дело останавливаясь. Один забыл кошелёк в автобусе, другой встретил знакомого, а третий внезапно застыл посреди улицы. С каждой нотой снежинки становились крупнее, быстрее кружились, создавая вихри. Они хлестали человеков по лицу, путались в ногах.

На улице росли сугробы, снежинок становилось больше. Вой хохотал и плакал, звал, крутился одновременно вокруг пса и на улице среди домов. Искал, вертелся среди дорог, пока не увидел главный перекрёсток. Большая машина стояла посреди дороги и мигала жёлтыми глазами. Пахло снегом, едва-едва гарью, и металлом. Вой повис в воздухе, пытаясь понять, что здесь происходит. Снежинки снова начали покалывать, на улице зарождалась метель. Человеки в куртках поверх синих халатов медленно подняли с земли тело, переложили его на белую переносную тряпку с палками по бокам. От тела шёл сладко-тёплый запах – запах хозяина. Он всегда пил этот свой кфо... кофе.

Человек в странной чёрной шляпе водил тонкой палочкой по бумаге. Когда хозяина почти занесли в белейшую машину с крестом, в нос ударил металл с горечью. Резкий, колющий, едва тёплый и правильный, заставляющий ошарашенно и неверяще вертеться на одном месте. Вой устремился было за уже едущей машиной, но снежинки лезли в глаза, сбивали с пути. Вихри закручивались в белые спирали, настолько плотные, что ближайшие коробки-дома надолго слились в единое пятно.

На улице стали появляться оранжевые огоньки. Они освещали сугробы мягким, немного приторным теплом.

Попетляв по белым дорогам, вой вернулся к своему дому и скользнул в приоткрытую дверь подъезда. Вздрогнул от грохотания, чихнул и, отыскав нужную скважину, улёгся вокруг рыжего пса. Они немного поспят.

Авилкина Вероника. Роксана

И ещё скажу устало –
Слушать не спеши! –
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
М. Цветаева

Ещё на выходе из кабинета вырвались слёзы, точно воздух из лопнувшего шарика. Хлоп! – и задохнулась Мёртвым морем. А в ушах – звонки чего-то такого, что тошнее будильника по тем утрам, когда у нас нет совместных уроков.

Вдалеке заиграла музыка – начинался концерт, можно рыдать сколько влезет, только бы не пришли...

– Что-то случилось, ромашка?

Раздался дышащий стеснительным июнем голосок у дверей, дышал он робко и чуть торопился, наверное, от волнения.

Стало слишком поздно включать воду и притворяться, что я просто умываюсь. Я быстро вытерла глаза, но это не очень помогло: передо мной маячило только два цвета.

– Ну да, но это так... ерунда.

В груди свистело не до конца сдувшимся шариком.

– Хочешь, пойдём со мной?

Я кивнула. Мне было почти всё равно. Я по-прежнему различала лишь что-то голубое с рыжим, чувствовала ногами, что стою на полу, понимала, где нахожусь. Ко мне прикоснулись подрагивающие ладони, взяли мои.

Мы спустились на первый этаж, вышли на улицу через другой вход, возле спортзала – сейчас ремонт, которым часто пользуются школьники, чтобы лишний раз пройтись по двору.

Полдень, резвящийся криками детворы вдалеке, поприветствовал нас дуновением ветра, что сорвал с глаз мокрые занавески слёз, высушил их полоски на щеках и шее. Я уже различала всё, даже пылинки, парящие над асфальтом. И тогда я опрокинула взгляд вверх и влево, на непривычный июнь. Действительно голубо-рыжий.

Тоненькая, хрупкая, в объёмном голубо-ирисовом кардигане, спущенном к локтям. Мандариновые кудри и молочная, нежно-пенная кожа. В опрятной школьной форме – приталенное платьице, блузка с серебряными драконами. Жемчужные заколки смеются в волосах, когда на них попадает через листья свет – взбалмошными перебежками матовой радуги. Хрустальная девушка с глазами-небесами – они сливаются с безоблачной высью – где ещё я видела настолько чистые зеркала?

Мне казалось, что первый раз я встретила её не в коридорах школы, а когда-то в раннем детстве. Детство – яркая корона, которую я из любопытства сломала во время игры, наступив ногой.

– У тебя красивая улыбка, ромашка.

Первым моим желанием было её, эту улыбку, сдёрнуть уголками губ вниз. «И что ты вечно улыбаешься? Нужно серьёзной быть!» «Но это привычка...» «Не надо мне про твои привычки! Мала ты ещё для привычек!» Но я сдержалась, ведь знаю: можно улыбаться, но тайком.

– Спасибо, а ты вообще вся красивая.

–Благодарю.

Хотела спросить, почему она называет меня ромашкой, но раздумала. До этого я знала лишь «моя дорогая», с глубокими перекатами голоса, который почему-то решил принадлежать учительнице, а не певице или актрисе. «Ромашка» звучит так просто. Так искренне и однозначно. И так сильно напоминает любимый чай, а не иногда любящее, иногда ироническое обращение.

Мы проходили мимо окон. Лента жалюзи развевалась на ветру, вылетая за пределы окна нам навстречу и трепеща, не в силах оторваться и упасть на дорогу или взвиться вверх. Шарик в груди противно просипел что-то невнятное при вдохе. Это не то окно. То – на втором этаже, где со стороны улицы не растёт сирень. Зато беспрепятственно светит солнце. Я её никогда не дарила.


...Я срезала фиолетовые тюльпаны. Семь бутонов на длинных ножках капали росой мне на колени. Сейчас приеду, войду в кабинет, услышу привычное: «Ой, зачем?» и получу разрешение обнять и поцеловать.... Сидели спиной ко мне.

– Здравствуйте, это Вам.

– Да, поставь туда, - сказали, не поворачивая головы.

Я опустила букет в ведро, чувствуя себя идиоткой. В голове мысли: «Я опять всё испортила! Может, просто устали или тюльпаны не нравятся, или заняты, а я тут лезу?»

На перемене мило беседовали по телефону с чьей-то матерью, а потом жаловались на неё завучу, обзывая колхозницей. Как всегда, кричали на нас. После урока сразу убежали по делам.

Что ж, бывало и хуже – иногда ругали меня за подарки. Изредка благодарили. А чаще всего, просто равнодушно принимали. И на все комплименты отвечали: «Я знаю».

Я ещё от друзей отказалась.

На Верку я вылила чай и разбила в кровь губы, когда, явно не совсем понимая значения этого слова, она обозвала женщиной на букву «Ш».

А Саше... Я дала списать. Не могла отказать, видя синие овальные лужицы на коже. Мы пришли на перемене, когда в классе сидели одни девятиклассники, и взяли с учительского стола свои тетради. Один противный малый начал глумиться, угрожать, что скажет и бегал ежеминутно к раскрытой двери – будто искать. Мы закончили, положили работы. Пришли на урок географии после звонка. Самое страшное:

– А вдруг ты что-нибудь украла?! Я сейчас все вещи перепроверю! Ты вообще не имеешь права что-то с моего стола брать!

Я летела через весь коридор:

– Извините, пожалуйста!

– Извиняю. Чего тебя лихоманка берёт? Я уж думала, случилось что.

А по тону – не извинили, как видно. Я пыталась потом объяснить, но мне ответили: «А мне-то что? Так делают глупые девочки, не оказывай подружке медвежью услугу, лучше занимайся с ней, раз она не понимает. К тому же, я давно говорила, что эта девка не компания тебе».

Я прекратила общение с Сашей. Она пыталась помириться, но я не хотела. Саша и Верка теперь вместе. И им хорошо без меня. В конце концов, они действительно дуры, как их назвали. Только зачем потом говорить, что я никому не нужный изгой? Да и странно, что обзывали их так только...

– Я дежурная и отпросилась с концерта, после у меня тренировка, могла не успеть. Тряпку в туалете забыла, и вот, тебя встретила.

И тряхнула левой рукой, в которой я только сейчас заметила прямоугольный кусочек ткани. Она привела меня к кабинету химии. В распахнутые настежь окна сквозь ветки пробивались солнечно-морошковые зайчики.

– Знаешь, а напиши письмо! Прямо на доске, перечитай и сотри, – и добавила, – я не буду смотреть.

– Я не...

–Просто попробуй. Всё можно стереть.

И она, сбросив обувь, вскочила на подоконник и легла на бок лицом к окну – разметались кудряшки, что на свету и белом фоне ещё сильней напоминали оранжевую цедру.

Не сильно поверив в успех этой затеи, я всё же взяла мел.

«Дорогая СЛ»

Зачеркнула, начала ниже: «Вы катали меня на качелях. Первые два года я почти не опускалась низко.

Я спросила у Вас:

– Вы меня любите?

Вы ответили:

– Люблю.

А потом... Я коленками задевала землю, сдирала кожу до алых бусинок на порозовевшем потому, что не успевала вовремя встать на качели или просто подтянуть ноги к груди, а поджимала их к железу скамейки. Но ничего, можно наклеить пластырь. Главное – не плакать, Вы не любили, ругали меня тогда. Ещё за смех и улыбку ругали. Но это всё было тогда не страшно, главное – продолжать взлетать. Полёт – Ваши объятия.

А спустя год после наших слов я вновь спросила:

– Вы бы хотели продолжить общение? Вы переходите в другую школу, и...

Вы ответили:

– А мне-то что? Стоит, ломается.

Вы, как обычно, сильно бросили качели вниз и ушли. Я осталась. И поняла, что качели разбились. И я не хочу их чинить. Нужно, наверно, слезать. Зато небо голубое, листва зелёная, а моя жизнь снова моя. Без Вас, без качелей. Ведь я училась, читала, писала, – жила на качелях. Ради качелей. И уже забыла, что до них тоже было хорошо. Кажется только, что Вы не качели разбили, а меня.

И сегодня, когда с улыбкой протягивая листок, Вы сказали:

– Ты мой номер хотела? Бери.

Я ответила:

– Спасибо. Уже не надо.

Я проплачу всё лето, но переживу. Прощайте, друг мой. Будьте счастливы, хотя Вы всегда говорите, здоровы».

Я шлёпнула тряпку в ведро, не выжимая, начала тщательно стирать, - до побеления пальцев. Стена потемнела от ручейков, что стекали с доски и тряпки. Такие же ручейки – по щекам. Убедившись, что всё смыто, я подошла к девочке сзади, обняла.

– Спасибо. Я...

– Лучше ничего не говори. Ты уже всё сказала.

И обняла в ответ, подвигаясь. Я забралась к ней и села рядом, свесив ноги прямо в сирень. Колготки намокли. Мы глядели в распахнутые листьевые двери – в проёме стояло небо. От моих пальцев пахло водой и мелом. Ветер шелестел листвой и цветами, приносил свежий горьковатый аромат.

Солнце скрылось, и теперь листья отдавали тучевым, кожа, волосы, одежда. Всё поголубело, потемнело слегка.

Я прожила эти 3 года, не замечая ничего вокруг. Ни май, ни небо, ни сирень, ни счастье. Только её. Вернее, она и была всё это время моим счастьем, сиренью, небом и маем. И даже чуточку больше. А сейчас...я наблюдала за жуком, что полз по черешку, и уже не плакала. Мне и пусто, и легко. Мой лопнувший шарик заполняется вновь и выходит ввысь в синее небо – её всё равно тоже кто-нибудь любит. Например, сын. Пусть шарик будет красным – как в рассказе Драгунского, пусть напоминает волосы сидящей рядом – её огненные ленточки-пряди...

Не торопясь, вновь показалось солнце. Девочка приподнялась, откинула голову мне на колени, посмотрела на меня снизу вверх и улыбнулась. Я ответила тем же. От рубашки запахло так, точно её только что отутюжили: теплом и будто бы электричеством.

Вдруг она вскочила, ухватилась за оконную раму одной рукой, а другой потянулась к сирени, – отломилась ветка, обдав мелко-бусинным дождём. На подоконнике и одежде остались капли прозрачного конфетти.

Протянула мне.

И, принимая цветы, я не думала тогда, что сирень рвать нельзя, что нас наругают. Чувство, будто я после бессонной ночи ранним утром не вполне осознаю реальность.

– Как тебя зовут?

– Роксана.

Любые совпадения с реальными людьми совершенно случайны.

Гончаров Артемий. Старая ива

В небольшом имитаторе дикой природы № 427 росла ива. Это было немолодое дерево внушительных размеров. Его ребристую жёсткую кору покрывал тёмно-зелёный налёт мха. Иве минуло уже много лет, но, благодаря благоприятным условиям ИДП № 427, оборудованного специальными очистителями и обогатителями воды и избавленного от присутствия мошек, комаров и прочих вредителей, она могла прожить вдвое больше. ИПД, ставший для неё домом, когда она была ещё черенком, представлял собой маленький, около одного кубического километра, участок земли и воздуха, ограждённый от окружавшего его мегаполиса шумо- и светозащитным куполом. Купол оберегал ИПД от режущего глаза неонового света вывесок мегаполиса и никогда не утихающего шума бесконечного потока флаеров и летательных аппаратов на воздушной подушке.

Но, пожалуй, вернёмся к нашей иве. С виду она была обычным деревом и, если бы не пара предметов, её ничто не отличало бы от множества подобных ей растений. Первым из этих предметов была кормушка из пластиковой упаковки из-под молока, прошедшего десятикратную обработку от болезнетворных микробов и обогащённого чуть ли ни всеми из существующих витаминов. В этой упаковке были неаккуратно, но старательно прорезаны два прямоугольных отверстия. Второй предмет можно было обнаружить, заглянув в огромное дупло ивы, находящееся, на удивление, очень невысоко от земли. Это был давно устаревший планшет для различного рода текстовых записей. На маленьком экране планшета была видна сетка из трещин, несмотря на то, что он был сделан из противоударного пластика, способного выдержать давление, равное давлению воды на дне Марианской впадины, если бы эта впадина не была уничтожена в ходе эксперимента 2131 года. Если бы читатель полюбопытствовал и достал бы где-нибудь старинную атомную батарейку, на которой работал этот ПдТЗ, его взору предстала бы история одного мальчика, которую мы приводим далее.

Мальчик родился в 2148 на Луне, которая к этому времени уже начинала осваиваться человеком. С детства он носил специальные устройства, приучающие его к земной гравитации, потому что родители хотели отправить его учиться на Землю, где образование было несравненно лучше лунного.Отпраздновав десятый День рождения, удачно приходившийся на 24 августа, мальчик, снабжённый месячным запасом межгалактической валюты и обещанием родителей ежедневно созваниваться, отправился на Землю на космическом корабле Фатум.

Трудно сказать, что в это время творилось в душе мальчика. Лёжа у иллюминатора, он был раздираем противоречивыми чувствами. Со одной стороны, ему, как и всем остальным лунарям, хотелось посетить Землю, эту сказочную столицу Солнечной системы, внушающую благоговейный трепет, о красоте и могуществе которой он знал лишь из фильмов, снятых на Земле, да от бабушки с дедушкой. С другой стороны, ему впервые предстояло расстаться с родителями больше, чем на неделю, и самостоятельно жить в интернате. Но вот, наконец, утомлённый размышлениями мальчик заснул.

А на следующий день он прибыл на Землю. Заселившись в интернат, он со всех ног кинулся гулять по земным улицам, посещать земные заведения, пробовать настоящую, несинтезированную еду. Восторг, неописуемый восторг захватил все чувства мальчика. Его удивляло всё: от саморазогревающихся бутербродов с сыром, маринованными огурчиками и ветчиной до быстроходных флаеров на атомных двигателях новой конструкции. Но больше всего мальчика впечатляли земные животные и растения, вернее те их виды, что не были истреблены землянами из-за того, что являлись потенциальными переносчиками опасных болезней. В ИПД он мог бесконечно смотреть на то, как роботы-пчёлы опыляют цветы (настоящие пчёлы были уничтожены ввиду опасности их укусов для человека), как открываются и закрываются их лепестки, как кувшинки дрейфуют по гладкой, как зеркало, поверхности рек и озёр, как продезинфицированные и прошедшие множество проверок белки скачут по ветвям деревьев, чья кора так причудливо покрыта мхом. Особенно мальчика поразила старая ива, растущая в ИДП № 427. У неё было огромное дупло, из которого мальчик мог наблюдать за жизнью животных. Он даже смастерил для ивы птичью кормушку, чтобы к ней прилетали те немногочисленные синицы, которым чудом удалось выжить в ИДП.

Первой покупкой мальчика, съевшей половину его месячного запаса денег, стал щенок далматинца, которого мальчик сразу окрестил Бобом. Этот пёс чем-то напоминал мальчику белоснежную поверхность его родной Луны, покрытую, как кляксами, чёрными кратерами.

Прошло полгода. Мальчик уже достаточно освоился на Земле, и его восторг постепенно улёгся. Но он не пропал совсем, а остался в мальчике чем-то, похожим на сжатую пружину, распускавшуюся, когда он играл с Бобом, ходил в ИДП и созванивался с родителями. Единственным, что заставляло мальчика недоумевать, было равнодушие землян к жизни. Земляне были полной противоположностью лунянам, среди которых прежде жил мальчик. Луняне, как и многие колонисты, привыкли помогать друг другу, радоваться счастью и сопереживать несчастьям других и, вообще, жить сообща. Что же движет землянами, маленький лунянин не представлял. Они, помешанные на собственной безопасности и благосостоянии, как будто утратили способность сопереживать. Но даже этого они не хотели признавать и упорно не замечали несчастья других, делая вид, что всё хорошо. Когда же пройти мимо не получалось, они либо трусливо помогали, либо, что случалось гораздо чаще, говорили, что «это, мол, не моё дело, мне и самому, может, помощь нужна». И при этом умудрялись считать себя честными и благородными.Но маленького лунянина это не беспокоило. Он хорошо и легко учился, гулял целыми днями со своим Бобом, дивился причудливости земной природы и был счастлив. Был счастлив, пока подлое равнодушие человека не вторглось в его жизнь, как флаер на атомном двигателе врезается в стаю чудом избежавших расправы человека птиц.

Однажды в интернат, где жил мальчик, прилетел один человек. На его флаере была красивыми буквами вырезана надпись «Общество Защиты Человечества». Этот человек посетил директора интерната и вскоре улетел.На следующий день ученикам интерната сообщили, что каждый владелец какого-либо питомца должен сдать этого питомца директору, так как эти питомцы могут являться переносчиками недавно открытой опасной болезни. Питомцы будут навсегда отправлены на планету Джейл во имя безопасности человечества. В качестве компенсации за причинённые неудобства владельцы питомцев получали новейшую модель очков виртуальной реальности.На самом деле, никакой болезни не существовало, просто новоиспечённому директору ОЗЧ нужно было оправдывать полученное звание. При упоминании нового вида болезни в толпе учеников пролетел испуганный вздох, который, впрочем, был быстро заглушён обсуждением новой модели очков виртуальной реальности.

Вскоре перед дверью директора выросла длинная очередь из питомцев и их хозяев. Так дети, не долго думая, предали своих маленьких друзей. И то, что они не понимали, какой страшный поступок совершают, не видели в своих питомцах существ, способных чувствовать и переживать, делало это предательство только страшнее.

В то время, как ученики в кабинете директора интерната обменивали своих питомцев на очки виртуальной реальности, мальчик-лунянин уже летел во флаере вместе с изрядно удивлённым Бобом, спрятанным в походный рюкзак. Он единственный из тысячи трёхсот учеников интерната не захотел променивать своего друга на какие-то там очки, и теперь его флаер направлялся в ИДП № 427. Прилетев в место назначения, мальчик схватил рюкзак с Бобом, вбежал в ИДП, кинулся к старой, уже давно полюбившейся ему иве, и спрятал своего пса в её дупло. Боб понимал, что происходит что-то серьёзное и не шумел. Затем мальчик натаскал к иве опавших веток и замаскировал дупло, строго-настрого наказав Бобу не лаять и не выходить из укрытия. Всё это заняло у него около часа. Вернувшись в интернат, мальчик наплёл директору какую-то чушь насчёт того, что Боб неожиданно потерялся, и ушёл к себе в комнату.

Прошло несколько недель. Пока план мальчика отлично работал. Каждый день после уроков он летал в ИДП № 427, кормил Боба и гулял с ним. К счастью, на Земле осталось не так уж много любителей земной природы, и поэтому ИДП почти всегда пустовал. Но вот однажды, после того, как в интернате закончились уроки, мальчик, как обычно, прилетел в ИДП и пошёл к старой иве. Ветки, составлявшие нехитрую маскировку дупла, больше не закрывали его, а были аккуратно сложены рядом. Охватываемый недобрым предчувствием, мальчик со всех ног кинулся к иве. В дупле не было ничего, кроме красивой коробки с очками виртуальной реальности. Ещё не до конца осознав весь ужас произошедшего, мальчик стал носиться по ИДП и звать Боба, распугивая редких посетителей. Наконец, выбившись из сил, он вернулся к иве и снова заглянул в дупло. На секунду ему показалось, что Боб вернулся и вот-вот выбежит ему навстречу. Но вскоре это наваждение исчезло.

В дупле была только переливающаяся всеми цветами радуги коробка с очками виртуальной реальности новейшей модели. Тогда мальчик тихо, но чётко сказал: «Они забрали его. Они забрали Боба». В эти слова он вложил столько горечи, сколько может почувствовать десятилетний мальчуган. После этого он схватил коробку с очками виртуальной реальности и запустил её в находившийся рядом пруд так далеко, как только мог.Затем мальчик отправился в ближайший магазин, купил там первый попавшийся ПдТЗ и вернулся обратно в ИДП. Здесь, прислонясь к старой иве, он записал историю своей жизни. При этом пальцы его сжимали ПдТЗ так сильно, что экран планшета покрылся трещинами. Закончив, он положил ПдТЗ в дупло ивы и, оглядев её последний раз, ушёл из ИДП № 427. Больше он никогда туда не возвращался. Никогда.

С тех пор прошло уже много десятилетий, а старая ива до сих пор хранит историю маленького лунянина. И, может быть, это проклятие людского равнодушия когда-нибудь сыграет свою роль в истории человечества.

Лабутина Дарья. Вслед за ангелом

Был теплый вечер. Тихий ветер нежно колыхал кроны деревьев, навевая на улицу мерное спокойствие. Умиротворение…

Взрыв. В маленькой квартирке на окраине города оборвалась старая неисправная проводка, гардина с тяжелыми серыми шторами и … жизнь. Марина, не заметившая маленький оголенный провод в ярко-красной чашке, камнем упала на пол. Она больше никогда не встанет.

Плач. Нина, пятилетняя дочь Марины, ждущая свою сказку на ночь, заплакала от грохота и начала звать маму. Но мама больше не придет. Оборвалось две жизни.

Крик. Иван, придя домой, рассчитывал спросить у жены насчет подарка на годовщину свадьбы его родителей. Но услышал дикий плач, а потом, пройдя чуть дальше, увидел бездыханное тело. Оборвалось три жизни.

Таким заурядным осенним днем закончилась их светлая, только еще начинающаяся семейная жизнь. Оборвалась, как та самая проводка, послужившая всему виной: так же резко, неожиданно и быстро. Маленькая Нина больше не услышит мамину сказку, а Иван ничего не подарит родителям. Все рухнуло.

***

Зима. Метель завывает под окнами, гоняя ветки голых деревьев. В такие вечера людям всегда хочется завернуться в плед, приготовить немного горячего какао и смотреть какой-то странный комедийный фильм с непонятными никому шутками. Уют.

Но в маленькой квартирке на Багровой улице снова неспокойно.

- Нина, я разочарован. Твоя успеваемость... Почему ты такое допускаешь? Но, знаешь, оценки – полбеды. Ты украла у мальчика пенал, испортила его и отрицала это до последнего. Тебе должно быть стыдно.

- Папа, это не я! Мне его подкинули! Матвей – ябеда, а я ему ручки не даю, вот он и нажаловался!

- Не смей повышать на меня голос! Мать, хорошо, тебя не слышит. В обморок бы упала.

- Мама бы меня поддержала.

- Мы прекращаем этот разговор. Завтра ты берешь свои карманные деньги, отдаешь их ему и извиняешься. Я все сказал, плачь.

Это было слишком. Нина не могла поверить, что все действительно так: что папа ее абсолютно не слышит и не понимает, что она действительно должна отдать этому Никите свои карманные деньги за то, чего она вообще не делала, что все просто так. Она уже не помнит папу добрым. Казалось, единственное, что могло показать его улыбку – фотография, стоящая на комоде. Там они все вместе: Нина, папа и мама.

После того рокового дня прошло девять лет. Нина мало помнит маму. Но ощущения тепла и заботы прочно въелись в нее, давая четко понять, что тогда было лучше: была, возможно, самая прекрасная мама, был, возможно, самый добрый папа, была, возможно, семья. Сейчас же их существование с отцом больше похоже на сожительство двух вредных соседей: один вечно чем-то недоволен, другой вечно пытается что-то доказать. Нина пытается, очень сильно пытается быть лучшей для папы, заслужить его любовь и дать свою, ведь ему, вероятно, даже тяжелее, чем ей. Он же помнит.

Но все ее старания, все попытки как-то заканчиваются только упреками. Когда Нина заняла второе место в городской олимпиаде по математике среди начальных классов, отец вместо ожидаемой похвалы сказал: «Это было настолько сложно? Ты не могла занять первое место?» А когда их спортивная команда стала первой, обогнав остальные двадцать, он отметил, что ничего удивительного в этом нет, а победа общая, гордиться ей не стоит. Это ломало Нину. Она сдалась.

***

Сегодня просто ужасный день, начиная с проливного дождя с самого утра, заканчивая невозможно скучной парой по макроэкономике. Хочется уткнуться лицом в подушку и лежать так ближайшие года два. Но увы: не получится. У Ивана Николаевича юбилей – сорок пять лет. А это значит, что Нине придется отложить все свои дела, неприязнь к отцу и ко всем его

родственникам и появиться на празднике с улыбкой и милыми речами. Ужасно.

Нине девятнадцать. Год назад она смогла поступить в местный институт на экономиста, и успешно учится. Это не профессия её мечты, и вряд ли она будет работать по специальности, но на обучение в большом городе средств нет, а у отца просить – последнее дело: они почти не общаются. Терпеть его постоянное равнодушие и упреки просто не хватает сил. Последний раз они созванивались месяц назад: Иван Николаевич напомнил, что дочь должна ему тысячу рублей, которую брала в долг до стипендии. Напоминал он об этом каждые два дня, а потом, после получения денег, упрекал в неблагодарности за помощь, в постоянном равнодушии и грубости.

Дождливыми вечерами, трудными днями, а иногда и скучными парами Нина думала. Думала о многом, но главное, к чему всегда приходили ее мысли, – смерть матери. Что, если бы вместо нее умер отец? Какой бы была мама? Как бы она себя вела? Ответов на эти вопросы, к сожалению, не найти, но девушке кажется, что все было бы в разы лучше. Мама была ангелом. В детстве всегда успокаивала ее, защищала перед отцом, приносила подарки и долго играла даже в самые скучные игры. Такие скучные, что и трехлетнему ребенку они надоедали. Раньше это все казалось естественным, но сейчас, повзрослев, девушка понимает, что отец никогда такого не делал: никогда не читал ей сказки, никогда не игнорировал телефонные звонки, чтобы побыть подольше с дочерью, они редко вместе гуляли. И, может, если бы папа был в тот день дома, то все было бы иначе – лучше.

А если бы умерла сама Нина? Если бы она в тот момент была на кухне и разбила бы эту кружку? Родители бы долго горевали? А отец? Утомляет.

За эти годы многое изменилось: новые обязанности, новая обстановка, друзья… Но главное – Артем. Однокурсник Нины, у которого, казалось, эта злосчастная экономика в крови. Он помог девушке разобраться в теме. А потом в ней самой. Сначала долгими переписками, потом долгими разговорами, словами поддержки и понимания он помог ей начать осознавать,

что жизнь – далеко не всегда черная полоса. С ним она почувствовала себя если не счастливой, то очень близко к этому. Но сегодняшний день все еще ужасен.

***

Полный дом гостей. Отец постарался на славу. Очень шумно, очень жарко, очень некомфортно. Все как обычно. Несмотря на дикое желание, уйти Нина не могла: совесть не позволяла. Все же он ее отец, который, скорее всего, любит дочь, просто по-своему. Это сложно принять, но со временем начало получаться. Все же вечно нельзя обижаться на человека.

- Давайте поднимем бокалы за самого прекрасного мужчину на земле! Ванечка, дорогой, спасибо, что ты есть в жизни каждого из нас! Вон, какую дочь воспитал, все сам! И никакая баба не нужна, – бабушка совсем разошлась. Марина ей никогда не нравилась, но говорить о таком спустя десяток лет после ее смерти, еще и в присутствии дочери – верх грубости.

Все начинают смеяться и поддакивать. Нина молчит. Очень не хочет портить праздник, очень не хочет с кем-то ссориться, но слезы как-то сами наворачиваются на глаза. Она уходит.

- Нина! – голос отца даже кажется обеспокоенным.

- Я сейчас, - хочется просто выговориться. Написать Артему.

«Тём, я больше не могу. Здесь еще не меньше двух часов сидеть. Вроде родной отец, а такое чувство, будто он вообще меня не замечает. Еще бабушка начала опять свое. Я как обычно реву», – сообщение отправлено, но Нина очень надеется, что его не прочитают. Одновременно и хочется высказаться, и не хочется казаться такой беспомощной в чужих глазах. Нужно успокаиваться.

Умывшись и пообещав себе быть сдержаннее, девушка с новыми силами пошла в зал. Осталось пережить еще два часа.

Все проходит так, как обычно проходят праздники: очень громко, с песнями, иногда даже с танцами, огромными поздравлениями и неожиданными воспоминаниями. Нужно просто проявить терпение.

Звонок в дверь. Все замолкают.

- Ванечка, ты еще кого-то ждешь? – ответа не последовало: Иван Николаевич пошел проверять незваного гостя.

- Здравствуйте! Меня зовут Артем, я друг Нины. С днем рождения! Вот, это Вам, – он протянул красивый подарочный пакет. – Я с не очень уместной просьбой, но мне нужна Ваша дочь. Ее просили срочно появиться в деканате.

- Спасибо, молодой человек. Вообще-то это очень невежливо.

- Я знаю, простите меня. Но это срочно, там что-то с документами. Я бы не потревожил вас, если бы можно было сделать завтра.

- Ладно. Нина! Иди, – у девушки глаза как две копейки. Артем – самый последний человек, которого она ожидала увидеть, – собирайся, раз так надо.

Они молча спустились на улицу.

Нина задыхается от слез.

- Почему ты плачешь?

- Ты… Зачем?

- Ну ты же написала, что не хочешь там сидеть. Я и пришел.

- В деканат не надо то есть?

- Нет, конечно. Просто на ходу отмазку придумал, чтобы он тебя отпустил. Успокаивайся, все же хорошо, – Артем обнял ее.

Они стояли посреди улицы, а Нина не понимала, что происходит. Почему он к ней так относится? Пришел просто потому, что она даже не напрямую попросила об этом? Это разве возможно?

– Почему ты плачешь?

- Ты странный.

- Почему?

- Потому что. Я бы посидела там, не умерла.

- Но тебе же было плохо. Что ты все упираешься?

- Какая тебе разница, как мне?

- Я люблю тебя просто. Вот и не хочу, чтоб ты мучилась, – громкий всхлип. Эмоций настолько много, что слезы – единственный способ их

высвободить. Таких слов она очень давно не слышала в свой адрес. Очень давно.

Она очень рада, что как-то раз все же осмелилась и попросила Артема о помощи, а потом из-за страха не прекратила их общение. Этот человек напоминает маму: такой же спокойный, умный, любящий. Вот бы увидеться с ней и поделиться всем. Рассказать о достижениях, о неудачах, о папе, об Артеме.

Но сейчас она счастлива

***

Теплый осенний вечер. Тихий ветер нежно колышет еще не опавшие листья на деревьях, создает едва слышное шуршание. Умиротворение.

Хлопок. В маленькой квартирке на окраине города оборвалась гардина с тяжелыми коричневыми шторами, а Нина очень не вовремя оказалась прямо под ней, упав на пол от удара. Вскрик был ее последними словами.

Плач. Маша, пятилетняя дочь Нины, ждущая свое молоко, заплакала от грохота и начала звать маму, боясь выйти из комнаты. Но мама больше не придет.

Крик. Артем, придя домой, хотел спросить у жены насчет подарка племяннику. Но его встретил дикий плач, а потом, пройдя чуть дальше, увидел … бездыханное тело.

Нина наконец встретилась с матерью.

Прибылов Богдан. Если бы не сломался троллейбус…

Если бы не снег, облепивший троллейбусные провода, не было бы этой огромной пробки. Движение на дороге остановилось. И, видимо, надолго. Дорога была как гирлянда из красных и желтых фар. Некрасивая такая гирлянда, скучная. Водитель автобуса открыл двери, люди выходили, ругались. На улице было белым-бело. Впрочем, не совсем – белые хлопья летели с черного неба, затянутого тучами.

Он пошел. Если хорошо знаешь город, умеешь срезать дворами, можно дойти пешком. Тем более на улице было не холодно. Как объяснить южанину, что в снегопад тепло? Подходящая для прогулки погода. Дышится легко. Чем дальше от дороги, тем тише. Сначала прямо, потом направо, вниз по тротуару мимо бетонной стены и гаражей. Фонари здесь не горели, но постепенно становилось светлее – снегопад утихал, а вскоре и вовсе прекратился. Покрытый белым асфальт вдруг заблестел. Он посмотрел вверх – на очистившемся небе светили звезды: большие и маленькие, ярко-белые и голубоватые. Люди редко поднимают глаза к небу. Смотрят под ноги, на одежду прохожих, на яркие вывески и витрины. Красоту надо уметь увидеть, хоть это и несложно.

Он радовался, что увидел зимние звезды. Летние он видел из окна под крышей дачного домика. Но лето – это другое дело, зимою в городе звезды увидеть трудно. И он решил не спешить, хоть и давили на плечи невыученные уроки в рюкзаке. Идти и смотреть. И думать. Вспоминать и мечтать. Иногда хорошо побыть одному. Уроки подождут, а звезды – нет, хоть они и всегда на своих местах. Но и совсем медленно идти нельзя – родители ведь забеспокоятся. Что ты им скажешь: «Мам, пап, я на небо засмотрелся»? В их представлении тебя повсюду подстерегает опасность. И поэтому они постоянно звонят. Надо идти. Красивое всегда ненадолго, его надо успеть застать.

Потом уже, дома, закончив домашние задания, он посмотрел в окно. Внизу по снегу бегала чья-то собачка. Выше – над деревьями и крышами домов было темно. Яркие окна многоэтажек мешали увидеть, что там на небе. Даже если выключишь в комнате свет, все равно не увидишь. А там, отсюда невидимые, сияли звезды. Подмигивали. Он точно знал. Он видел.

Ганагина Диана. Самая счастливая

Дверь в комнату жалобно заскрипела, как будто не хотела будить хозяйку. Но дочка не проснулась. Она лежала поперек кровати и обнимала подушку руками. Я также спала в детстве, вот и одеяло тоже валялось на полу. Сейчас дочь очень походила на меня. На секунду почудилось, что это я сплю и сейчас в комнату войдет мама, как было много раз в прошлом, но я помню всё так, словно это случилось вчера…

Меня разбудил голос мамы: «Если ещё не передумала ехать со мной, вставай быстренько!» Ярко светило солнце. Оно нагрело мою кровать, забралось под футболку – стало так тепло и радостно, что я не удержалась и запрыгала на кровати. Летние каникулы начались, а меня ещё берут на съемки!

Большой новый автобус с надписью «Телевидение» на боку выскочил из тесноты городской улиц на простор степи. Дорога убегала куда-то, к линии горизонта. Мчались навстречу придорожные столбы, удивляясь, наверное, «поющему» автобусу. В автобусе сидели артисты казачьего хора и распевались знакомой мне песней «Степь, да степь, широкая». Руководитель хора – седовласый мужчина, сидел ко мне спиной на первом сидении с баяном, а между нами стоял чехол его инструмента, который время от времени больно толкал меня в бок. Я отодвинулась к окну и стала смотреть, как мелькают пейзажи. Пение хора мне не мешало, в музыкальной школе тоже использовали эту песню для распева-тренировки. В какой-то момент я почувствовала, что песня рассказывает о том, что я вижу за окном. Песня и пейзажи дополняли друг друга: широкая степь до горизонта, холмы и небольшие рощицы, а дальше стада животных. Окно в автобусе стало дополнительной возможностью увидеть другой мир. Я стала мечтать, как увижу жизнь настоящей станицы, но мечты прервал футляр, сильно толкнув меня в бок. Я отодвинула его, а футляр толкнул сидящего на кончике сидения руководителя хора в спину. Тот резко повернул голову и спросил: «Кто здесь?» Вопрос был такой странный, что я промолчала. Музыкант повернулся, придерживая инструмент, как ребёнка, лицом ко мне и повторил вопрос. Я что-то пискнула от страха и посмотрела на него. Лицо мужчины было немолодым и строгим, на загорелом лице виднелись большие голубые глаза. Они смотрели на меня, но были неподвижны. Только теперь я поняла, что музыкант – слепой. Молчание длилось секунду, но мне показалось долгим. Мужчина вдруг широко улыбнулся, снял футляр-чехол на пол и придвинулся ко мне, протянув руку для знакомства. Какое счастье, что музыкант не рассердился. Я довольно болтливая девочка, потому мы быстро нашли общий язык. Да и как иначе, если Петр Иванович Краснопрошин оказался учителем по классу баяна музыкальной школы, в которую нас приглашали на концерт. Мы выяснили, что у обоих абсолютный музыкальный слух, поэтому нам трудно сосредоточиться, если рядом фальшивят. Вдруг автобус подскочил и запрыгал как-то странно. А Петр Павлович сказал, что это кончился асфальт, мы едем уже по сельской дороге – значит, станица «Суводская» близко.

Я немного устала и спросила у Петра Павловича, почему мы едем в эту станицу, а не куда-нибудь поближе. Петр Павлович посидел немного молча, перебирая кнопки баяна, и, склонившись ко мне, тихо сказал, что в Суводскую они поехали бы, если бы она была даже на краю света, потому что это была их родина. Все участники хора и он сам – родом из станицы Суводской, когда-то в молодости уехали в город и остались в нем. Его выразительное лицо то печалилось, то радовалось, когда он говорил о том, что они предали малую родину, что она вставала на ноги без них. Теперь они ездят несколько раз в год к землякам с концертами, чтобы загладить у себя в душе вину. Музыкант сказал: «Отдать человеческие долги».

Автобус медленно ехал по тряской дороге и наконец остановился. Петр Павлович встал и сказал землякам - артистам: «Идем в станицу пешком и с нашей песней. Кто не может, остается в автобусе».

Я выглянула в окно, дорога вела к высоким красивым домам, над крышами которых возвышались, как часовые, тополя.

Участники хора вместе с Петром Павловичем запели очень красивую песню и пошли по дороге, а навстречу им уже бежали из станицы люди: мужчины, женщины, дети. Раскинув руки для объятий, они спешили к тем, кого, наверное, сильно любили. Почему же музыкант считает себя предателем? Ведь предателей не любят и не встречают.

Я вышла из автобуса и услышала, как над степью стоит детский крик: «Наши приехали! Наши приехали!».

Первый раз не в кино, не по телевидению я увидела настоящую казачью станицу. Если они все такие, как Суводская, то понятно, почему так скучают по ним уехавшие.

В центре ровной степи, заросшей травами, низким кустарником, расположился зеленый островок, просто оазис. С одной стороны станицу обнимал хвойный лес, с другой – дубовая роща, а главная улица привела нас в ее центр, где широко разлилось настоящее озеро, берега которого заросли деревьями и кустарниками. Вся живность: лебеди, гуси, утки, испуганные автобусом – уплыли вглубь под деревья. На берегу стояло несколько зданий, на одном из них написано: «Школа № 2». «Школа у озера, разве такое возможно?» - удивлялась я. Вот счастливчики!

Мою зависть прервал оператор Андрей, который сказал, чтобы артисты разошлись по гостям, а мне разрешили пойти с ними погулять по станице и за околицу, если я соглашусь помогать – носить запасные кассеты. Конечно, соглашусь, вот повезло опять!

Мы отправились на высокий-превысокий берег Волги, с которого лодки на берегу внизу казались крошечными, а станица – нарисованной на холсте.

В центре – озеро – окружность, от нее строго и прямо уходят во все стороны улицы-меридианы, стройность их подчеркивается тополями, которые как бы отмечают их бег вверх. Лес, дубрава, поля – все видно на далекое расстояние. И стада животных пасутся то там, то здесь. Такая красота, что оператор радуется больше меня и снимает. Медленно спускаемся вниз, к озеру.

Постепенно вечерело. Луна над Суводской осветила все вокруг, бросила дорожку на поверхность озера, как будто пригласила: «Приходи, не бойся.» Мужчины зажгли костры – освещение для концерта. Люди ручейками стекались вниз из улиц-меридиан к озеру. Они были одеты в казачьи народные одежды. А когда появились наши артисты, наряды у них были не хуже. Петр Павлович тоже в казачьей форме и в фуражке. В полумраке не было видно неподвижных глаз, а по движениям он не походил на слепого. Может Петр Павлович стал видеть в этот радостный миг? Вот бы чудо произошло, раз мы в таком волшебном месте, в такой прекрасный день и вечер. Пусть случится чудо! И случился концерт. На нем Петр Павлович был самым главным. Музыкант в казачьем костюме стал как будто выше и моложе. Улыбка не сходила с лица. Он пел, танцевал, я совсем забыла о том, что он не видит. А баян под чуткими руками Петра Павловича так играл, что ноги мои стали покрываться мурашками. Я сидела на земле в первом ряду, смотрела на его руки, не отрываясь. Неужели я когда-нибудь смогу играть на своем инструменте. Сколько тысяч раз надо нажать пальцами на эти кнопочки, чтобы заставить их так звучать? Ведь он их не видит, а только чувствует.

Рано утром меня разбудил петух. В голове вспыхнули воспоминания вечера, но пора возвращаться домой. Автобус уже заполнен артистами, кое-кто еще плачет и прощается с родными. Петр Павлович усаживается, ищет инструмент рукой, поправляет и спрашивает, смеясь: «Кто здесь?»

Я говорю ему о том, как мне понравилось, как не хочу уезжать, что хотелось бы вернуться когда-нибудь в Суводскую. Петр Павлович рассказал, что ночевал в своем старом доме и нашел там подарок для меня. Он протянул мне толстую старинную, как мне показалось, книгу. По титульному листу красными чернилами была сделана дарственная надпись, а ниже ее прочитала: «Фредерик Шопен. Вальсы». Это нотный сборник! Благодарю музыканта, но мне нечего ему подарить. Петр Павлович шутил в ответ: «Сыграть когда-нибудь Шопена на сцене- это будет твой подарок!». «Когда это только будет?» - вздыхаю я.

Прошло два года с того дня, когда я такая счастливая вернулась из поездки в Суводскую. Очень трудные были годы, учиться в двух школах непросто. Но время не прошло напрасно. Вот я стою у Центрального концертного зала, ветер с Волги шуршит афишами звезд, которые выступают здесь. Есть среди них одна: скромная, простая. Афиша пригашает на концерт Волгоградского государственного симфонического оркестра, внизу более мелким шрифтом имена солистов. Первое- мое.

Совсем недавно я участвовала в конкурсе «Юные пианисты»; играла «Детский альбом» Петра Ильича Чайковского и получила в награду Гран-при, а еще три концерта с симфоническим оркестром. С тех пор я потеряла покой и сон, радость победы сменилась волнением. Звонок Петра Павловича застал меня за кулисами. Он поздравил меня и поблагодарил. Спросила: «За что?» От ответил: «Ты играешь сегодня с настоящим оркестром. Пусть не Шопен, Чайковский тоже хорошо. Удачи!».

Волнения потихоньку исчезало, новое кружевное платье перестало дрожать. Не стали раздражать старые туфли, новые забраковал дирижер, в них я плохо чувствовала педаль на рояле. Варежки грели руки, не давали мышцам остыть. Все! Снимаю их, потому что меня уже объявили. Я взволнованная, но счастливая иду через сцену к роялю, а дальше только я и оркестр.

Отзвучал последний аккорд, зал аплодирует, оркестр приветствует постукиванием по пюпитрам, но все это слышу, как через толстую шапку. В голове еще звучит музыка и хочется плакать от счастья, но нельзя. Надо пожать руку дирижеру, строгой первой скрипке и поклониться оркестру.

Слов не слышу, вижу только улыбки. Все трудное и плохое забыто, я всех люблю, хочется бежать за кулисы к маме. Но какой-то маленький мальчик несет мне цветы. Я беру букет, прячу лицо в него, так как слезы уже не остановить. Я плачу, потому что самая счастливая девочка на свете!...

Дочка зашевелилась, открыла глаза. Воспоминания, как прекрасные видения, исчезли, а слезы на глазах остались.

«Вставай, соня, если, конечно, не раздумала еще ехать со мной на гастроли!».

Никитина Мария. Буран

Лена, уставшая, вернулась домой и сразу побежала к себе в комнату. Вчера она купила новую книгу и больше не могла ждать. За окном стояла метель, ветер завывал, а белые снежные хлопья кружились на синем темнеющем небе. Лена села в кресло, включила лампу и услышала тихий стук когтей. "Хоть бы ему ничего не было надо" - подумала она, но разочаровалась. Буран приковылял с высунутым языком. Ленка знала, что он хочет пить.

-Ну сколько можно! - злостно прошипела она, а пёс уткнулся ей в ногу носом, - уйди, уйди отсюда!

Лена все-таки налила воды и обнаружила, что в миске нет корма. С надеждой она отправилась на кухню, однако Бурану есть было нечего. Ленка поняла, что ей придётся идти в магазин, а пока она натягивала сапоги, Буран виновато смотрел на неё. Хозяйка ушла, и только тогда он вернулся к миске с водой и стал пить.

Буран совсем состарился: целыми днями лежал на коврике, изредка вставая. Буран любил свою хозяйку Ленку, хоть она и была всегда чем-то занята. Раньше, лет пять назад, они часто гуляли вместе. Особенно Бурану нравилось на даче и на речке. Там Лена была весёлой, какой-то лёгкой и простой. Она всегда смеялась, бегала с ним по берегу и в парке. В то время Лена, приходя из школы, сразу бросалась к Бурану, гладила его, рассказывала про уроки и до самого вечера с ним играла. Тогда у него было много игрушек: и деревянные косточки, и резиновые мячики. Ленка все свои карманные деньги тратила на них. Даже сама из ткани сшила какую-то фигурку и Бурану отдала. А сейчас Лена почему-то занята, всё время в комнате, а Буран на коврике. Но всё равно он её любит, всякий раз, когда она возвращается домой, Буран просыпается и встаёт к ней.

Вот и сейчас она пришла, а он поднялся.

- Что ты под ногами путаешься, сумки тяжёлые! Тебе за едой в такой мороз ходила! - Ленка злилась. Потом она нехотя насыпала корм Бурану и сразу ушла к себе, закрыв перед самым его носом дверь.

А метель становилась всё сильнее, звезды зажглись над Уралом, из-за горы вышел остророгий желтый месяц. Буран дремал в темной комнате. У него болели лапы от старости, поэтому он лежал на боку, чтобы их не нагружать. Он дышал глубоко, но медленно, иногда выдох был резким и прерывистым. Буран лежал без движения уже час, изредка приоткрывая глаза - уж совсем он состарился.

В двери повернулся ключ, Ленкина мама вернулась. Она была доброй женщиной, и очень лёгкой и простой. Каждый раз, приходя домой, она чесала Бурана за ухом и быстро уходила по своим делам. Ей никогда не приходило в голову гнать его из комнаты, однако присутствие Бурана было ей безразлично. Мама, будучи очень ответственной, всегда следила, чтобы у собаки был корм и вода, но она никогда не уделяла Бурану много времени. Он радовался её приходу, и сейчас она так же, как и всегда, стала осторожно, но не глядя, трепать его за ухо, наверное даже не заметив, что Буран спит. Он тут же проснулся и только начал подниматься на лапы, как след мамы уже простыл. Бурану незачем было вставать. Он прошёлся по комнате, посмотрел на воду и, не попив, лёг обратно. Перед глазами расплывался силуэт лампы в коридоре, левый глаз сильно слезился от старости. Слышал Буран плохо, но несмотря на это понял, что мама на кухне за что-то ругает Ленку. Такое случалось нечасто, но Буран уже усвоил, что заходить к ним в это время нельзя. Он кое-как встал, чтобы войти в комнату сразу за хозяйкой. Простояв так пять минут, Буран сел на задние лапы и стал ждать. Он уже засыпал, но опомнился от громкого хлопка дверью. Ленка опять закрылась у себя, а Буран не успел войти. Он всё равно подошёл и стал скрестись когтями о дверь в надежде, что Лена откроет ему.

- Уйди, уйди отсюда! - крикнула обиженная хозяйка. До самого позднего вечера она не выходила из комнаты. Сквозь сон Буран услышал, как она пошла в ванную чистить зубы. Он увязался за ней, и на этот раз Ленка его не прогоняла. Буран терся о её ноги, тыкался носом и сопел. Погладив его, Ленка сказала:

- Ну, всё, всё, иди спать, и я пойду.

Буран послушно поплелся на коврик и уснул, довольный, что хозяйка подобрела.

Бурана разбудил яркий свет в прихожей - мама уходила на работу, а Лена в школу. Было холодно, слышалось, как за окном выл северный ветер. Второпях Ленка налила Бурану воды, пролив её ему на лапы по неосторожности, и положила немного мяса в миску. Буран встал, хотел было подойти к хозяйке, а она сказала:

-Я опаздываю, не мешайся! Иди ложись, не приставай!

В последнее время Ленка стала чересчур раздражительной, и Буран не знал, что с ней случилось. Несмотря на это, он лег и не вставал до тех пор, пока в квартире не стало пусто. Буран начал есть, но кусок не лез в горло. Он пошёл к Лене в комнату - там всё напоминало о хозяйке. Как ему хотелось, чтобы всё было прежним, чтобы она опять смеялась и радовалась, чтобы опять щекотала Бурана и чесала ему спину! Пройдясь по ковру, оглядев Ленин стол, он вернулся на коврик и долго лежал с открытыми глазами. Буран ждал Ленку, чтобы снова её увидеть и потереться о её ноги, и за это время уснул.

Вернулась и Лена, и мама, а Буран не проснулся. Хозяйка сидела над ним и думала: "Хоть бы он был живым", однако пёс не дышал. Лена не могла на него смотреть, и весь вечер то приходила к нему, то с ужасом возвращалась к себе. Буран лежал, положив голову на лапы, будто он просто спит и вскоре снова встанет и будет стучать когтями, еле переставляя ноги, опять будет ждать часами, когда Ленка выйдет его погладить, снова станет заглядывать в глаза и радостно, но с трудом вилять хвостом. Лена и не верила, что Бурана больше нет.

"Что ж я его всё гнала? "- сокрушалась она. - "Как я теперь без Бурана? "

-Бедный наш Буран... Старый он был, мучился. - сказала мама.

До полуночи Лена сидела на диване возле его коврика в темноте и думала, как же он жил. Ленке вдруг до слез стало его жалко. Буран всю старость провёл в этой душной комнате, один. И видел он только свет в конце коридора, ведь его не пускали в зал и Ленину комнату. Ленка присела к его коврику и посмотрела на квартиру его глазами: лампа, купленная мамой, была такой яркой, что лились слезы. Только её и видел почти слепой Буран, застланными пеленой глазами! "Утром, днём и вечером была одна и та же картина! Разве он заслужил один лишь этот гадкий свет и коридор?" - ужасалась девочка.

"И каждый раз меня встречал, и просыпался для этого, и на лапах больных шёл, а я всё прогоняла." - Ленке было нестерпимо стыдно. Как ей хотелось, чтобы он был жив сейчас, как хотелось его приласкать, посидеть с ним рядом, да хоть по голове погладить!

На следующий день Ленка пришла из школы, а её снова никто не встретил, и перед глазами у неё стоял Буран. Больной, старый, но с таким добрым взглядом, с таким горячим и преданным сердцем!

Ленка по привычке пошла на кухню, налить ему воды, но остановилась - это было уже не нужно. Буран крепко спал где-то на небе, так крепко, что навеки, и снилась ему речка, счастливая Ленка и весна, хоть за окном из холодных серых туч шёл снег, а ветер кружил его: на Урале был буран.

Клевцова Елизавета. Один день из жизни семьи Йоки

Однажды вечером, сидя дома, я листала журнал «Природа Вологодского края», и мое внимание привлекла статья о бассейне реки Мологи. Внизу страницы была фотография: с обрыва, поросшего вековыми соснами, открывается прекрасный вид на заливные луга и серебристую ленту реки. Вдали темнеет сосновый бор левого берега.

А ведь здесь раньше был город. Давно, давно. Где-то 1 век до нашей эры. Город окружала деревянная стена и ров. На окраине города стояла полуземлянка. В ней жила большая семья: Йоки, ее муж, старший сын и два младших, старуха мать и…

Нет! Теперь лучше взять лист и продолжить рассуждать на бумаге.

Йоки вставала в четыре утра, так как летом в это время уже всходило солнце. Полуземлянка её семьи стояла в нескольких метрах от реки Мологи, но что бы добраться до воды, нужно было обойти стену и преодолеть спуск в 10 метров. Она пекла на завтрак пшеничные лепёшки. Муж сразу уходил рыбачить, что бы к ужину жена приготовила свежую рыбу. Он был стар что бы бегать по лесу и стрелять из лука, поэтому старший сын уходил на охоту. Ещё два мальчика Йоки с шумом позавтракав, убегали в поле пасти скот.

Сегодня кузнец Ильмаринен должен был сделать новый нож – подарок старшему сыну. Йоки, когда была маленькой много раз заходила в кузницу, и каждый раз удивлялся как мастер из бесформенной крицы ковал то нож с горбатой спинкой, то прекрасные подвески, то острый наконечник стрелы, то затейливые бляшки.

Её мысли были прерваны проснувшейся дочкой. Ярви – так звали дочь, была еще мала, поэтому оставалась дома с матерью. После того как Йоки кормила Ярви, мать давала дочери какое-нибудь занятие. Чаще всего она разрешала ей украшать глиняную посуду. Ярви владела этим искусством в совершенстве. У матери не было времени наблюдать за дочерью, но мы можем посмотреть, как проходил этот процесс…

Сначала Ярви бежала в ближайший перелесок. Проведя там с час, она возвращалась с ворохом всевозможных травинок, веточек, цветочков и многой другой лесной зеленью. Потом она тщательно перебирала все это. И вот, от охапки благоухающей зелени оставался маленький пучок. Остальная трава доставалась домашнему скоту.

На ровной дощечке Ярви выкладывала композицию в виде фигур причудливых завитков – так покажется нам. Но на самом деле орнамент всегда имел особый смысл. Далее она брала глиняный сосуд (сегодня это был кувшин), который высох не до конца, и начинала выкладывать узор, вдавливая фигурки в не досохшую глину. Ошибиться было нельзя. Ведь это как буквы. Например, в слове «дом» в середине стоит буква «о», но, если мы заменим ее на «ы», то получится слово «дым», смысл предложения в котором стоит это слово будет искажен. Так же и здесь.

Йоки варила суп из козлятины. Приятный аромат расплывался по всему дому. Она только присела отдохнуть, как дверь распахнулась, и в нос ударил острый запах рыбы. В дом вошел муж Йоки. Опустившись на лавку, он отдал жене туесок с рыбой. Улов конечно не богатый, но на их семью хватит.

И тут, как по команде, прибегают из поля младшие сыновья, старушка заходит в дом, и уже слышен топот лошади. Во двор въезжает Каллио – старший сын Истры.

Три года тому назад Каллио купил жеребенка со сломанной ногой. Сам его выходил, назвал Варой. Он так привязался к своему «лекарю», что не только наотрез отказался возить на себе кого-либо другого, но и крошки не брал из чужой руки. Поэтому Каллио сам кормил его, водил пастись.

Он спрыгнул с седла и торжественно вытянул руку вперёд. Все ахнули... Каллио держал за чешуйчатый плоский хвост бобра! Он был достаточно большой, его массивное бездыханное тело с грязно-коричневым мехом болталось в воздухе.

В 21 веке нам не понять той радости, которую испытала семья Истры. Год был совсем не урожайным, а зима обещала быть холодной. Вот уже месяц, как Каллио чуть ли не каждый день ездил в лес за дичью. И все безрезультатно! И вот перед ними лежит большой бобер.

Обед проходит весело. Все хвалят юного охотника – он заехал в лес гораздо дальше чем обычно. Там у небольшой речушки заметил бобра, Каллио стоял под огромным дубом так, что бобер его не видел, а сам он мог отлично разглядеть зверька. Точным выстрелом стрела поражает бобра в шею. Каллио бросается вдогонку за зверьком, с каждым шагом смерть охватывает бобра все крепче, все туже стягивает горло. Бобр задыхается, и не в силах больше бороться бесшумно валится на землю.

Каллио следовало бы радоваться, ведь он убил бобра! Но одна мысль не давала ему покоя. Скача сюда, он так загнал лошадь, что нечего было и думать возвращаться домой верхом. Если вести коня под уздечку, то домой он придет только к завтрашнему утру, но он не взял ни крошки хлеба! У него был один выход…

Когда Каллио был маленьким, отец взял его с собой на охоту. Они долго бродили не в поиске добычи – они искали дорогу домой. История примерно такая же: загнанный конь, мало еды, да вдобавок маленький сын, с которым оставаться на ночь в лесу очень опасно. И все же он решился на этот безумный шаг.

Не очень далеко от их города раскинулось болото. Старики рассказывали, как сотни людей гибли при переправе через это, как называли в народе, «Дом чёрта». А все из-за фальшивых кочек. Путник прыгает с кочки на кочку, и вдруг под слоем травы ничего нет! Он проваливается и уже никто не в силах ему помочь. Такой путь избрал отец Каллио. Все обошлось благополучно.

Отец, хоть и был человек отчаянный, но это решение он принимал очень долго. А что было делать мальчику, ещё не знавшему настоящей опасности? Каллио мирно вырезал фигурки на стволе дуба.

«Ах, как я мог забыть!» - кричит он. Каллио бросается к стволу и лихорадочно изучает его. Ура! Потемневшие от времени точки, кружочки, черточки чуть заметно вырисовываются на коре. И он решился повторить путь своего отца.

Каллио пошел вглубь леса. Через час ходьбы перед ним открылось не приятное зрелище: пожухлый лес стоит в болотной жиже, то тут, то там виднеется надломанный лук, наконечник стрелы, сгнившее копье. Охотнику некогда было рассматривать столь «прекрасное» зрелище. Как идти дальше? Он не знает буквально ничего об этом месте. Но тут в его голову пришла хорошая мысль.

Он вернулся на берег, подстрелил трех зайцев так, что бы они могли бегать. Каллио вернулся к болоту и выпустил одного зайца, тот поскакал вперед. Охотник внимательно следил за ним и силился запомнить порядок прыжков.

Когда заяц скрылся, Каллио в точности старался повторить движения этого ловкого зверька. Потом он выпустил второго, затем третьего. Каллио благополучно преодолел «Дом чёрта» вместе с Варой. Так закончилось это …

ТУК! ТУК! В дом вошел Ильмаринен. Йоки обрадовалась, схватила сверток и торжественно протянула сыну Каллио. Новый железный нож! Что может быть дороже такого подарка для охотника. Каллио поблагодарил кузнеца, и он ушел.

После обеда каждый занялся своим делом. Мать Йоки вместе с Ярви ушли в лес собирать коренья, из которых можно будет приготовить отвар.

Каллио отправился в поле пасти Вару. Конечно, это можно сделать и завтра, но он так любил своего коня, и ни за что не дал бы вывести его в поле своим младшим братьям.

Муж Йоки плел кочедыком сеть, в этом ему помогали младшие сыновья. Грузила для сетей делали из камня весом до одного килограмма, помещенного в берестяной кошель. Завтра отца позвал рыбачить зажиточный друг. За хорошую работу ему обещали дать щенка, ведь их старая собака умерла год тому назад. Они собирались плыть вниз по Мологе на одновесельной лодке – долбленке. Там перед порогом они хотят поставить сеть.

Йоки штопала рубаху, которую ее сын порвал о корягу.

Когда все легли спать, младшие сыновья и Ярви подсели к бабушке. В редкий вечер им удается послушать ее истории! Бабушка начинает тихо монотонно рассказывать, как она жила, когда была маленькой, что ела, что видела. Даже Каллио вслушивается в ее бормотанье.

Так закончился день Йоки и её семьи.

Как давно это было, но чувство любви к нашей общей Родине передалось из того поколения в наше. Эта общая любовь объединяет нас на долгие века!


Значение имён

Йока (с финно-угорского) – река

Ярви (с финно-угорского) – озеро

Каллио (с финно-угорского) – скала

Вара (с финно-угорского) – гора

Ильмаринен (с финно-угорского) - кузнец

Серова Виктория. Имя твоё

Я слово позабыл, что я хотел сказать. Меня часто посещает такое чувство. Хочется говорить. О чём, как и с кем — не так важно. Просто говорить. Но все слова уплывают от меня, забываются, и я остаюсь в каком-то безмолвном тумане. Я стою, предположим, на лекции. Все смотрят на меня (или на мой чёрный свитер в кошачьей шерсти), ждут. А я молчу. Пришло безмолвие. Я физически его ощущаю. Оно кладет свои холодные руки мне на плечи, и я слово забываю, что хотел сказать.

Слово — что-то зыбкое. Уже много веков существуют те, кому удалось его «приручить». Но все эти люди, обретая способность видеть и слышать истинное слово, теряют спокойную жизнь, сразу становятся уязвимыми для чего-то извне. Слово приоткрывает шторку таинства избранным, а потом… Вот опять. «Шторка таинства» — это что вообще? Косая замена привычной «завесе тайны»? Зачеркиваю. Не то. Не придумал. На часах двенадцать, а на улице белый снег, ветер, ветер… Январь. Пора.

По дороге читаю вывески. Занятие, в сущности, бессмысленное, но время занимает отлично. На праздники я вернулся в родной город, знакомый до слез, а наушники потерял в поезде или на вокзале — сам не заметил. Без музыки в ушах только пустое чтение вывесок и развлекает. Вот какое-то кафе «Ласточка». Я жил здесь довольно долго, ходил по этим улицам, но такого кафе не помню. Должно быть, появилось за время моего отъезда. Над каждой гласной буквой вывески сидят фигуры ласточек. Сидят, потому что как живые. Птицы утягивают за собой эти гласные. Поют. Пока шел, снова вспомнил Шарика, который прочитал главрыбу с конца (или лучше сказать — с хвоста?). Абырвалг. А ведь он, пёс, смог разрушить привычную оболочку слова, перевернуть обычный мир. Правда, он об этом никогда не задумывался. Может, чтобы приблизиться к первоначальному Слову, нужно быть ближе к природе. Быть собакой?.. Бред какой-то. Снова. И даже не зачеркнуть, потому что не на бумаге, а в голове — придется ждать, пока само вылетит.

Зрение улавливает новый кадр: кофейня. «Нашедший». Так называется. Мне всегда было интересно, почему «Нашедший». Но ответа никто не давал. Здание старое и жёлтое, болезненное. Краска кое-где обвалилась, открыв на желтизне кофейни коричневые пятна. Место находится на самой окраине, поэтому не пользуется популярностью среди жителей города. Поговаривают, что скоро закроют. Тут мы должны встретиться с Лёвой.

Лёва — мой друг со школы. Мы с первых классов тесно сдружились, потому что нам стихи нравились. Читали много: и русских, и зарубежных. Ему особенно полюбился Тютчев, мне — Баратынский. Лёва был смелым, даже очень. Всегда заступался за жертв школьной несправедливости. В такие моменты он был не Лёвой, а настоящим Львом — царем зверей. Хотя профиль его больше походил на другое животное — ламу. Это прозвище надолго привязалось к нему.

Пробовали и сами писать стихи. У меня выходило косо, не так, не то. А Лёва ловко подбирал нужные слова, складывал их так, как никто до него не догадывался.

— Что будете заказывать?

— Кофе-кошка-Мандельштам…

— Извините?..

— Это я так. Снова задумался. Сбился. Кофе. Просто кофе.

Мандельштам? Что за чёртова фамилия? Ну и придумал же я. Мандельштам – криво звучит, а не прямо. Снова всё косо, не так. Лёва бы смог сказать прямо, ровно. Красиво. А мне лучше вовсе ничего не говорить. Но хочется. Без слов нет жизни. И я обещал.

Лёва не придет. Умер. Давно. Я до сих пор не верю. Каждый год в день его рождения иду в кофейню. Тут мы читали, писали сами, рассказывали свои стихи друг другу. Критиковали. Тут же он мне прочитал одно своё стихотворение. То самое, за которое его арестовали. Я ужаснулся: тридцатые годы, а Лёва смело высказывает каждую мысль, еще и оттачивая ее. Тогда я не поддержал его. Сказал, что такие стихи ему лучше не говорить вовсе. Никому и никогда.

— А если не я, то кто?

Смелость и честность погубили его. Он осознанно пошел на смерть. Знал же, чем всё кончится.

Больше двадцати лет прошло с его смерти. Или около того. Не знаю, позабыл цифру. Но одно буду помнить всегда: обещал сохранить его речь, стихи. Сохраню. Теперь я думаю иначе. Тогда прав был Лёва. Прав, что говорил, а не молчал. Если не мы, то кто?

Я взял кофе и пошел домой той же дорогой. Вот снова кафе «Ласточка». Останавливаюсь. Фигур над вывеской на одну меньше. У входа в кафе курит мужчина в длинном пальто, без шапки и с большими ушами, как у ламы. Он напоминает мне Лёвку — я подхожу и слово-птица само вылетает из руки:

— Это какая улица?

— Улица Мандельштама.

От удивления я делаю шаг назад и проваливаюсь. В бездну. Это же я придумал? Случайный набор букв в моей голове, а тут вдруг — улица.

— Да, фамилия чудная. Такая же кривая, как улица, - говорит незнакомец и улыбается. С его словами одна из птиц-фигур взлетает в небо. Живые! За ней вторая. Они уносят за собой гласные так, что «в беспамятстве ночная песнь поется». Мой собеседник наблюдает за ними и задумчиво произносит:

— Слепая ласточка в чертог теней вернется…

— Что вы сказали? Похоже на стихи.

— Сам не знаю. Птицы улетели, а слова остались, — ответил незнакомец с большими ушами и, чуть помолчав, добавил: — Всегда лучше говорить, чем молчать.

— А как вас зовут?

— Осип.

Киселева Ксения. Вместо объяснения

Люди музыкальные - априори люди творческие. Знаю тех, кто, будучи тесно связан с церковным пением, пишет стихотворения (не стихи!) или прозу, рисует или легко и красиво решает показательные неравенства. Поэтому... почему бы не попробовать самой рассказать почти традиционную святочную историю?

***

Обычная спевка перед Рождеством. Мы, охваченные чувством приближения праздника, уже мало думаем о нотах. В конце регент просит нарядить елку в нашем маленьком храме. Младшие уходят, а мы, отложив все дела и прогулки, остаемся.

В крестильном храме большая елка возвышается почти до потолка. Мальчики уже принесли коробки с шариками и попытались распутать гирлянды, кто-то пошел за стремянкой. Сначала все ведут себя несколько скованно, не зная, с чего начать, но потом атмосфера меняется.

«А ну, тихо! Забыли, где находитесь?» - прикрикивает алтарник Юра на слишком громко заспоривших закадычных подруг.

Наш любимый местный блогер начинает снимать сторис. Девочки возмущенно восклицают: «Таня, ты что!? Мы же в джинсах и без платков!» Таня отвечает совершенно невозмутимо: «Да ладно, у меня в канале почти все - модернисты».

Маша смотрит на залитый воском и маслом подсвечник и решает его почистить. Найдя специальную тряпку, она шутит, что хочет попробовать себя в роли «сердитой бабушки у подсвечника». Мы смеемся, так как знаем, что этот стереотип давно разрушен.

Я стою на лестнице и вешаю игрушки на самую верхушку елки, по-новому рассматривая привычную обстановку: никогда не видела наш храм с такого ракурса.

Так проходят два счастливых часа. Вспомнив об обещании родственникам, я убегаю раньше всех, так, к сожалению, и не увидев результата нашего труда. Не беда: все равно посмотрю «видеоотчет» в канале Тани!

Хрустящим снегом и ясным небом с той самой первой звездой заканчивается этот день, наполненный предпраздничной суетой и... предпраздничной тишиной. Дома по традиции перечитываю любимые стихотворения о Рождестве, дожидаясь ночи. И, как говорится, все бы хорошо, вот только...

Ты не отвечал целый день. Нет, я могу это объяснить. Позвать встретиться (заметь, я даже не сказала «погулять») через три дня после первого сообщения (впрочем, именно ты начал диалог) - шаг неожиданный. Да, я предполагала, что это не вовремя. Да, девушки не пишут первыми, ведь, как было сказано в известной шутке, в «Евгении Онегине» были показаны отрицательные последствия, а «Александр Сергеевич, дамский угодник, ерунды не посоветует». Да, после того, как в перерыве между занятиями я, забыв о застенчивости, попыталась втянуть тебя в разговор, высказывая все пришедшие на ум глупости, ты мог понять все неправильно. Или, напротив, догадаться, что нравишься мне, но... не уверена, что от этого что-то бы изменилось. Да, может, в маминой шутке («Видимо, он из тех, кто в Сочельник с девушками не флиртует») есть доля правды. Но все же, почему после своего «давай как-нибудь после Рождества...» ты перестал отвечать на сообщения?

По законам классики, на улице по-особенному тихо и торжественно. Я довольно легко убеждаю себя в том, что ничуть не расстраиваюсь из-за твоего молчания, и с радостью занимаюсь привычными делами. В обычном вихре мыслей обо всем на свете - экзаменах, мелких проблемах, «самокопании», последней прочитанной книге - образуется некий коридор, составленный из отзвуков праздничных антифонов и приятных воспоминаний, связанных с источником вдохновения - людьми. И вот...

Наступает то, к чему мы так долго шли. Рождество. Но перед самой службой - снова спевка. Мы ждем регента и тихо переговариваемся. Ты пересылаешь мне поздравление, по которому видно (спасибо, ВК), что текст ранее был отправлен кому-то еще. Но мне радостно и это. Вдруг кто-то говорит, что ты присылаешь одинаковые сообщения всем, с кем у тебя есть переписка. То есть всем подряд. Казалось бы - мелочь! Но чувство светлой радости пропадает в одно мгновение, и я сдерживаю слезы, вызванные и тем, что узнала, и недовольством собой. А еще задумываюсь: дорого ли стоят мои «чувства добрые», если они так легко уступают место «русской тоске»?

А еще мне вдруг хочется увидеть тебя. Убедиться, что все происходит в реальности, поэтому нужно перестать придумывать себе поводы для переживаний. Времени мало, да и вероятность найти тебя в большом храме невелика, но я все равно иду. Выбегаю в настоящий «русский мороз» без куртки, вызывая легкое недоумение окружающих. Подсознательно вспоминаю песню про валенки, но она совершенно не подходит к обстановке. И, конечно, я не встречаю тебя. Понимаю: сейчас не время и не место для подобных действий, поэтому ухожу восвояси, пытаясь перестать унывать. Настроение вселенской грусти усугубляет спевка, на которой никак не могу попасть в распев.

Полночь. Звон на колокольне будит небеса. (Лирика не входит в мои планы.) Хор становится на свое место. Я оказываюсь с краю, под самой елкой (так и сбывается мечта детства). Мне обидно из-за того, что Праздник омрачается грустью и мыслями «не по делу»: стремилась-то вовсе не к этому. А ты ничего не знаешь.

Мы запеваем тропарь. И вдруг мир оказывается на своем месте, меня охватывает та самая радость, которую так редко удается испытать. И все остальное кажется до смешного мелким и маловажным, потому что и взгляд, и ум обращаются к «высоте Востока», а рядом с ней меркнет все чуждое. В этом и заключается чудо, которое легко понять и сложно объяснить.

Теперь я вижу свет вдалеке.

Он состоит из написанного после службы стихотворения о чуде.

Из последнего аккорда в фа-мажоре.

Из того, для чего еще не придумали слов.

Из - ты только послушай! - твоей улыбки, которую так скоро увижу.

И я непременно дойду до этого света. Иначе зачем существуют «и образ мира, в слове явленный, и творчество, и чудотворство»?..

Кузнецова Полина. Вирус

[Вы уверены, что хотите войти в систему?]
[Да] [Нет]

Поле боя, пропитанное запахом смерти, расстилалось перед ничем не примечательной фигурой. Сердце билось с бешеной силой, готовое выскочить из груди не в силах выдержать напряжение и страх, охватывавшие каждую клетку истерзанного тела.

Окруженная только руинами надежд и стонами умирающих, она была одинока в этой безжалостной битве. В её руках был последний осколок надежды — меч, подаренный отцом, весьма знаменитым и величественным воином. Но поле боя способно лишь травмировать или уничтожить человека. Воин рано или поздно объявит войну не соперникам, а своим близким.

— Лола, посмотри на братьев — они с лёгкостью заменят меня, а кто ты? Ты — никто. Мне напарникам стыдно в глаза смотреть!

— Отец, но...

— Никаких «но»! Завтра отправишься на подмогу в котёл: узнаешь, что такое жизнь и смерть. Поймешь, что такое держать мёртвого на своих руках, — с улыбкой сказал отец Лолы.

Эти горькие воспоминания не давали ей права на ошибку. Она больше не могла одновременно терпеть отца-тирана, защищать свою мать и слушать рассказы о том, как прекрасно смотреть смерти в глаза. Маленькая девочка хотела родительской любви, а в итоге вновь и вновь оказывалась в теле взрослого, сражавшегося за чужие идеалы. Несмотря на страх, в глазах Лолы горел огонь решимости и готовности пожертвовать всем, чтобы вырваться из дня сурка, который заменил всю её жизнь.

Лола видела лица, полные страха и отчаяния. Лола видела мертвецов. Каждый из них, находясь на рубеже жизни, думал лишь об одном: «Зачем? За что мы сражаемся?». Война — это безумие, которое пожирает всё на своем пути. Она не знает преград и границ. Она — олицетворение зла. С каждым взмахом меча девушка всё глубже погружалась в пучину хаоса.

В голове Лолы постоянно возникала единственная мысль: «Что у меня общего с этими людьми? Кто они? А кто я?». Но бой не прощает ошибок. Взмах меча, и зияющая рана на бедре Лолы заполнилась кровью, участив и тут же замедлив биение отчаянного сердца. Если судьбой не управляют свыше, то как объяснить, каким образом девушке удалось уползти с поля боя. Каждое её движение отдавалось невыносимой болью. Каменным грузом она тащила своё израненное тело по пропитанной страданиями земле, однако было что-то, что позволяло ей продолжать двигаться вперед. Она не понимала, почему мир оказался настолько жесток. Но это уже было не важно. Всё осталось где-то там, далеко, а тёмный саван окутал весь её мир.

***

Когда Лолита открыла глаза, мир перед ней предстал в совсем ином свете. На открытой террасе, залитой золотом южного солнца, открывался прекрасный вид: морские волны плясали в свете заката до самого горизонта, а небо, лазурное и безоблачное, казалось бесконечным. Лес у песчаного берега манил приятной прохладой. Лола бросила взгляд на небо: «Луна... Пропала?»

— На меня засмотрелась? Или опять зависла в пустоту? — с ехидной улыбкой отвлёк её высокий мужчина с бокалом искрящегося напитка, отделившийся от шумной компании.

— Ты видел? Тут луна была? Что-то странное происходит. — сознание девушки путалось, но всё же её памяти удалось выудить крупицы информации. Этот мужчина, Дерек, её муж, и они вместе с друзьями уже несколько лет живут на райском острове, наслаждаясь жизнью. «Сколько лет прошло? Или бесконечные битвы — это моя прошлая жизнь?» — что-то далеко в душе тревожило девушку. Размышления Лолы прервал неожиданно появившийся синий экран:

[Кто ты?]

[99;№6"?*] [Найти ответ]

— А ты сам-то кто?! — вскрикнула девушка.

—- Опять замечталась? Лола, я — Дерек, — грубо и удивлённо ответил супруг.

— Это я знаю, — с тревожным выдохом сорвалось с уст девушки, — А ты это видишь?

— Это — это что?!

— Ничего, мне, видимо, нужен отдых, — пробормотала Лола — отлучусь на пару минут.

Девушка всё также видела загадочное синее окно, ища место подальше от людей, чтобы те не приняли её за сумасшедшую. «Так, [99;№6"?*] — обычно чем страннее, тем лучше» — Лола, прислушавшись к своей интуиции, поднесла руку к экрану, но он окрасился в красный, оставив при этом прежний текст.

— Да что ж такое! — воскликнула девушка, оставшись наконец одна у входа в тропический лес.

Лола продолжала нажимать на этот набор символов, но тщетно: перед глазами вновь и вновь появлялся красный экран. Тогда она попробовала поднести руку к варианту [Найти ответ].

[Ты на райском острове. Ты понимаешь, что тут делаешь?]

— В смысле, что я тут делаю? Я сама не знаю! Видимо, живу... А ты что такое?

[Найди себя. Система. Ц-цензура не-не-е]

[Рай] [Ад]

Лола понимала, что происходящее с ней ненормально. Она действительно потеряла себя: что было с ней раньше, что стало с отцом, что это за муж, который постоянно ехидничает? Снова её жизнь превратилась в кошмар только из-за того, что ей что-то недоговаривают. Девушка оставила сложный выбор на потом — куда важнее было осмотреться на местности, поскольку она помнила, кто был рядом с ней все эти годы, но не знала, что это за остров. «И тут я живу уже несколько лет?» — не успела она закончить свою мысль, как алый свет, исходящий из стволов деревьев, ударил в глаза. Лола уже по привычке дотронулась до источника свечения, и оно тут же исчезло.

— Ах! — одёрнув руку Лола тут же потянулась обратно, — интересно...

В поисках неизвестного девушка переступила порог джунглей. Всего один шаг, а она будто оказалась в другом измерении. Густой тропический лес раскинулся перед девушкой всепоглощающим зелёным пламенем. Звуки природы заполняли бесконечное лесное пространство музыкой богов, с которыми своим кристальным пением разговаривали птицы. Не успела девушка опомниться, как в голубое окно перед ней врезалась сойка.

[Ошибка] [Ошибка] [Ошибка]

Всё вновь стало окрашиваться в красный цвет, однако в этот раз Лола увидела на загадочном экране себя, но от третьего лица. Она сразу же оглянулась, но не заметила ничего, кроме птицы, пытавшейся очнуться после удара. В углу экрана виднелся счётчик: «53876 просмотров».

— С-система, или что ты там, как это понимать?! — кричала в никуда Лола.

Кроме загадочного видео на экране всё также оставался выбор между раем и адом, а текст перед ними поменялся:

[Они следят. Выбирайся быстрее]

[Кто все эти люди?] [Кто я?]

Отец, поле боя, муж, друзья... Всё казалось таким странным, а после этого непонятного вопроса Лола начала думать, что вся её жизнь — сплошной обман. Она не знала, кто эти люди, окружавшие её так долго. Она не знала, кто она. А всё потому, что с самого детства Лолой занимались все, кроме неё самой. Выбор был слишком очевиден.

[Тебе не жалко себя? ВЫБИРАЙСЯ]

[Да] [Нет]

Каким бы сильным ни был человек, ему всегда хочется чувствовать заботу и ласку. Так думала и Лола, искренне не понимая, за что ей дана такая жизнь: мнимые друзья и родители, неясные повороты судьбы. Она точно знала, что не смогла добиться даже такой простой цели — найти себя, ведь у неё не было возможности искать это сокровище ни в окружающих, ни в самой себе.

[ВЫБИРАЙСЯ]

[Да] [Нет]

Сломленная Лола подумала, что это и есть выход. Или это дорога, ведущая в пропасть? Впрочем, выбраться и разобраться в происходящем казалось единственным верным решением, и тяжёлые веки девушки снова сомкнулись под грузом невыносимости бытия.

***

Яркий свет ударяет в глаза. Невозможно двинуться. Всё кажется таким печальным и непонятным... Лола пытается встать, но обнаруживает, что её что-то сдерживает, только сейчас это не отец и не райский остров, а металлические ремни. Страх непонимания охватывает каждую клетку тела, однако истинный ужас кроется в осознании того, что не одна Лола попала в западню: вокруг другие люди, спящие или обмякшие марионетками, но они такие же, как она — подключенные к сотне аппаратов. Паника холодной волной накрывает Лолу: это ловушка.

— Всё-таки очнулась. — странная фигура, приближающаяся к Лоле, смотрит на её беспомощность. — Помнишь что-то?

Снова иллюзия? Или реальный мир? Он будет таким пессимистичным? Надежда на лучшее у Лолы никогда не угасала, и она отрицательно мотает головой в ответ.

— Люди стали зависимы от технологий, от виртуальной реальности. Они — рабы собственных изобретений. Власть смеялась над безумцами, пожелавшими забыть скучную жизнь и погрузиться в воображаемый мир, за которым мы теперь наблюдаем через видеотрансляции. Ты — одна из создателей этой системы. Ты обрекла человечество, а мы — тебя. Но твоё желание выбраться оказалось сильнее технологий, и система приняла тебя за вирус. Странно, но на трансляции этого не было видно — ты пропала после того боя. Конечно, любая симуляция строится на базе внутреннего мира человека, а твои вечные противоречия с собой никогда бы не привели к хорошему. Нет иной реальности, кроме той, которая находится внутри тебя!

— Отпустите меня!

— Перестань требовать! Ты понимаешь, что сама создала это? А теперь разочарована, что никогда не была счастлива и уже таковой не станешь. Внутри системы у тебя хотя бы был шанс исправиться, а здесь твои грешки не отмоет даже самая святая вода.

— Вы думаете, это не создал бы кто-то другой?

— Ты думаешь, если бы это создали другие, стала бы ты лежать здесь? С твоими-то мозгами, Лолита! Ты бы развлекалась вместе с нами, наблюдая за отчаянными. Но теперь раз за разом ты оказываешься в личном филиале ада, хотя каким-то чудом едва не познала рай. Ты будешь здесь, пока не очистишь свою совесть и не искупишь все свои грехи, это ведь ты обрекла тысячи людей, заставив отказаться от жизни взамен на минутные удовольствия в симуляции, поглотившие их с головой. Каково это, оказаться на их месте?

«Странная вещь — осознать, что живёшь в мире, созданном тобой. Техника, созданная людьми, должна была улучшить жизнь, но вместо этого она стала тюрьмой, заковывающей в цифровые оковы. Вне симуляции серый и прогнивший мир, а внутри — ты один. Остаться наедине с собой настоящим — вот ад наяву. Это то ощущение боли, которое я хотела избежать. Теперь я понимаю, что вернуться обратно — единственное разумное решение».

И только Лолита смогла рассмотреть лицо своего мучителя, так похожего на её отца, и заметить на его груди табличку с именем «Дерек» —

[Вы уверены, что хотите войти в систему?]

[Да]

Роенко Евгения. Я… гуманитарий:((

Что у меня может быть общего с этими людьми…
Я… гуманитарий:((
На улице дождь избивает своими слезами асфальт, хотя обещали солнце. Как сейчас помню эти беззаботные дни, эти летние дожди, эти радуги и тучи. Бегаешь по дому и кричишь: «Как громко! Как звонко! Как долго!». Наутро просыпаешься, а за окном солнце выжигает всё живое (особенно досталось маминой рассаде).
Сейчас 2023 год. Год, когда мир перевернулся. Жизнь стала приобретать новые краски - взрослые краски. Как же было спокойно смотреть на всё сквозь розовые очки, что работали, как обратная сторона бинокля! Всё казалось таким далёким -и вот уже даёт щелбан по носу. Моё настроение зависело только от погоды. Если ясно - мне радостно, и я гоняю балду. Если пасмурно - мне грустно, и я гоняю балду. А зачем ещё нужны первые шестнадцать лет жизни?! Как сейчас помню, просыпаешься утром, а на улице лето! Так и хочется вырваться на свободу, позвать Мишку и Сашку и не возвращаться, казалось бы, никогда! Сегодня ты просыпаешься в июне, а завтра - уже в сентябре. А помедленнее никак нельзя было сделать? Раньше, слышала, там как-то время переводили на час… Может, из-за того, что перестали, лето теперь так быстро проносится? Может, пойти на поводу европейских ценностей, объявить, что я медведица, - и в спячку до следующего лета? А что? Минусов не вижу, кроме того, что придётся изрядно потолстеть или заранее купить вещей размера XXXS. Хороший план, но исполни его – и первая мысль была бы такой: «Просчиталась…» Но где?
Где, где, в дате рождения… Пусть бы я родилась в тысяча девятьсот… ну, хотя бы восьмидесятом. Там не было ЕГЭ, профильных классов…
Мне семнадцать, и я в одиннадцатом классе. Сижу на уроке математики…
А на улице дождь по-прежнему избивает своими слезами асфальт, хотя обещали солнце. Особенно жестока такая погода к школьникам: «Засыпаешь - дождь. Просыпаешься - дождь. Выходишь на улицу -дождь». А жизнь-то проходит… под это однообразное кап-кап-кап…
Странные люди - синоптики. Зачем говорить то, в чем сам не уверен? Если бы я вела новости, наверное, говорила бы так: «На севере, как и на юге, а может, как на западе или на востоке. В центре ожидается примерно такая же погода. С утра и до вечера, возможно, где-нибудь будет дождь, град, снег, но солнце тоже вероятно. Температура будет колебаться в пределах ± 28°С. В целом синоптики обещают, что на следующей неделе должно распогодиться, но также не исключают, что может и распогадиться. Поэтому будьте готовы к худшему и прихватите с собой перчатки, тёплые шапки, дождевики, зонты, - словом, всё, что пригодится, но при этом надейтесь на лучшее! И помните: всё будет хорошо! По крайней мере, синоптики с полной уверенностью утверждают: существует такая вероятность». Так никто бы и не возмущался! А теперь приходится страдать...
А? Что? Что там нужно сделать?
В голове, как гипноз, слова: «Решите пару логарифмических уравнений, неравенства, задачку на параметр и одну экономическую». Вот она, магия слов. Одно предложение, произнесённое за пять - семь секунд, забирает пять – семь часов твоей жизни. Может быть, я гуманитарий?! Забавно, что за какие-то десять -двадцать лет слово «гуманитарий» стало оскорблением. Ведь раньше, когда так говорили, имели в виду, что человек знает философию, историю языков, сами языки. А сейчас? А сейчас это значит, что он не может двузначные числа сложить без калькулятора.
От всех этих размышлений в животе заурчало. Надо будет после урока заглянуть в буфет. Интересно, остались ли там ватрушки? Надеюсь, их не разобрали… Пусть мне повезёт!
А что, если бы человек сам решал, когда ему воспользоваться удачей? Тогда бы наш класс ушёл после урока без домашки. Или нет?! Конечно, нет! Я бы «потратила» свою удачу на контрольную по английскому или на экзамены! Да, все-таки на экзамены. А для чего вообще тогда нужна удача? Уж точно не для ватрушек…
Так… основание ватрушки равно... Тьфу ты! Зачем люди усложняют себе жизнь? Ведь не будет такого: я приду в магазин и составлю уравнение, чтобы понять, сколько придётся заплатить за палку колбасы и батон. Эх, зря я в третьем классе сказала дедушке, что мне нравится математика. Ведь тогда я должна была знать только цифры до двадцати двух, чтобы не опоздать домой с прогулки. А теперь дед звонит каждую неделю и задаёт непонятные вопросы, а он учитель математики. Вот это я влипла, конечно.
Так… неравенство...
Да, неравенство во всём! Почему люди не могут быть одинаково умными, например, в математике? Вот я. Каждый раз сижу на уроке и пытаюсь что-то понять, а на соседней парте какой-то Филькин уже скучающе царапает парту, потому что решил задачи не только классной, но и домашней работы. Мама всегда говорит мне: каждый, если, конечно же, захочет, сможет всему научиться. Я ей не верю. Научиться-то можно всему, но против генов не попрёшь! Ну не устроен мой мозг для такого быстрого понимания формул, как у этого Филькина! Зато я только взгляну на что-нибудь - и уже готова целую картину нарисовать. А у Филькина даже при «палка, палка, огуречик» выходит собака. Нет, не могут быть равны люди с рождения…
О-о, здесь можно решить через дискриминант...
У нас в классе явно есть дискриминация, и что-то мне подсказывает: вчера после моего ухода всем дали решать задания на повторение материала пятого класса… Потому что я не понимаю, как так выходит: в начале урока все получают пять за правильное домашнее задание, и только я - два. Как мне это всё надоело...
Теперь экономическая задача...
Почему на алгебре мы проходим экономику? Зачем мне высчитывать сумму кредита?! Люди всегда противоречат себе. Сначала говорят: кредит – это ловушка, из которой ты будешь выбираться всю жизнь! лучше вообще не знать, что это такое! А потом заставляют выучить все тонкости его расчётов. Наверно, они это делают специально, чтобы нас потом тошнило от слова «кредит»? Они, конечно, молодцы. Можно же было сделать всё намного проще: запретить кредиты - и всё, а не мучить бедных школьников.
И как её решать?!
Ладно, спишу у Филькина. Пусть отрабатывает за свой природный дар к математике.
- Эй, Пифагор! - прошептала я настолько громко, что вызвала у учителя педагогический рефлекс.
- Петрова! Я вижу, ты уже всё сделала. Пойди и объясни всему классу, как решать экономическую задачу.
- Я не сделала еще.
- Опять каракули весь урок рисовала?
«Если издалека посмотреть, то, и правда, похоже. Напоминает « художества» Филькина на ИЗО. Настоящая филькина грамота!!!»
- Петрова, а что ты улыбаешься? Может, и нам настроение поднимешь? Выходи к доске. Сейчас мы тоже посмеемся.
«Интересно, все студенты перед тем, как стать учителями, заучивают сборник таких выражений?»
- Ну...
- Пиши, пиши.
- Я не знаю, как решать.
- Кто знает?
Весь класс поднимает руки.
«Предатели!»
- Садись, два!
Надо будет после буфета зайти к директору и предложить создать класс гуманитариев. С этими людьми у меня нет ничего общего.

Доровской Александр. Homo ridens


Черту, разделяющую ночь ото дня было совсем не видно: это был непримечательный молчаливый полдень, с презрением глядящий на суматоху, происходящую под обжигающими лучами октябрьского солнца. Здесь и сейчас родился наш герой. Родился в условиях, как знать, может для каких-нибудь буддистских аскетов или пирроновских скептиков достаточно приемлемых, тем не менее с точки зрения науки гигиены довольно отвратных: мать явила его на свет подле мусорного бака в грязном переулке, нелицемерном слуге мегаполиса, скрывающего там то, чего не желает видеть сам. Несмотря на то, родился наш герой совершенно не жалуясь. Имени у него, конечно, ещё не было, потому мы рискнём называть его по природе, ведь если этот язык нам всё же родной, именно так все поймут, что мы говорим о существе четверолапом, хвостатом и пушистом - Кот. Кот! Серый, не обременённый почитаемой породой и вменяемым местом рождения, Кот.

Впрочем, совершенно излишне знать, где наш Кот лишился своей комфортабельной несвободы и отделился от матери. Впервые увидел мир он в тёплой квартире, неизвестно, как и зачем его подобравшей семьи.

Наш Кот рос и обнюхивал мировое пространство. Семья его, полноправным членом которой он себя признавал, состояла из мужчины, женщины и их сына. Иначе говоря, вся его семья состояла из настоящих, вполне живых людей, потому и себя он считал вполне человеком, которому разве что необходимо освоить некоторые навыки, скажем, научиться читать, писать и спать на спине. Желание не плестись сбоку, соответствовать их, людей, жизни сподвигло его упорно трудиться - когда все люди покидали дом он жал лапой на пульт и смотрел телевизионные новости, пытаясь уразуметь значение слов доллар или Сенегал; иногда забирался на верхнюю полку с целью почитать книги, но обыкновенно не справлялся и с названиями; бывало неестественно располагался на людской кровати, стараясь научиться искусству лежания на спине. Ничего! Попытки проваливались из раза в раз и Кот всё чаще говорил себе: "Никчёмный я человек! Нет во мне нормальности!". Говорить коту было не с кем: по-человечьи он не умел, а других животных в доме не было. Так и жил, из раза в раз разочаровываясь в себе, наш Кот.

Всё изменил один случай. Сын семьи уже больше года регулярно влачился в школу - домик для него самого нелюбимый, но для Кота очень желанный. Переведя однажды нажитые собой годы в человеческий возраст наш герой изумился - да ему давно пора ходить туда вместе с сыном! Но, как видно, семья его не спешит с этим. Отчаяние постучалось во все двери и Кот действительно испугался. Для него это было окончательным признанием и вердиктом семьи. "Да я ведь мешаю им жить! Я существо совершено неоконченное и неумелое! Неспособное воплотить и капли заложенного во мне природой!" – сказал напоследок Кот, впервые покидая привычный себе дом.


Так Кот впервые с момента рождения оказался на улице. Всюду бродили и подпрыгивали гигантские автомобили, бились в страшной схватке сотни ламп и слепящих вывесок, вели охоту тысячи людских ног, раз за разом задевая испуганного, совершенно растерянного Кота. Выскользнув из аморфной толпы наш герой зорко взглянул на то, что не раз показывал светящийся ящик - нескончаемый поток бесполезных магазинов, ревущих моторов автомобилей, куда-то стремящихся голов и неразличимых звуков. Как и всякому мыслящему существу, такая обстановка пришлась не по душе нашему зверю, потому он скоро переметнулся в неприметный и грязноватый переулок, в котором, несмотря на запах, было находиться много приятнее.Кучи бездумно бредущих тел, которых совершенно невозможно отличить от его прошлой семьи, заставили его задуматься. Сидя подле мусорного бака в переулке он сказал:

– До чего же двойственное чувство! Я, чего скрывать, и правда почитал людей моих как богов, готов был отдать все девять жизней, но денёк прожить полноценно, в их спокойно-умеренной среде! Увидев на улицах толпы точно таких же голов я опешил – телевизор не врал! До чего их много! И у всех замечательно выходит жить ту жизнь, о которой я нескончаемо мечтаю! Пропади всё пропадом: неужто я один неуклюж? Неужто я один живу иначе? Как упиваться мне теми же потребностями? Как желать того же, что они? Как жить мне полной жизнью, жизнью людей? Какой вздор моя жизнь! Ах, какой плохой я человек!

Жалобы Кота, хоть и не были услышаны ни людьми, ни Создателем, пробудили ото сна лежащего в мусорном баке его сородича по кличке Орфей. Когда Кот замолчал, Орфей тут же выскользнул из зловонного ночлега и презрительно уставился на неуклюжую фигуру, отчаянно боровшуюся с собой:

– Должно быть уши мои решили надо мной подшутить! Они твердят мне, будто слышали, как это вздорное хвостатое существо назвало себя человеком! Не ваши ли это слова?

Перепуганный кот не сразу отыскал ответа и даже вздумал вначале убежать - так необычен был вид этого неотёсанного животного. "Неудавшийся человек! Совсем как я", – подумал Кот и ответил:

– Уж лучше не быть совсем, чем не быть человеком! Мы с вами в том сходны: вы, как и я, к сожалению, совершенно не преуспели быть человеком.

– Вот как... Знаете, вы оттого, вероятно, столь странны, что помимо людей никого никогда не видели. Вы, может, даже в зеркале видите лишь странного человека. Как вам только это в голову пришло? У вас с людьми нет совершенно ничего общего! Ни-че-го! Вас это удивляет?

– Вы просто неудачник! Вы не смогли стать совсем как человек... И всё.

Слова Орфея немало разочаровали Кота: "Мой соплеменник, но до чего дурак!" Так же, впрочем, думал и его собеседник. Пару минут молчания прервал Орфей:

– Знаете, мои шансы вдохнуть в вас хоть каплю мысли малы, но я попробую. Знаете... Нет, давайте так... Вы, мой дорогой, всю жизнь свою видели вокруг вас людей и по непонятной причине считали, что вам необходимо быть как они, как все! Есть что и они, хотеть, что и они, думать, как они. А с чего вы так решили? Вы, смотря на окружающих вас существ, совершенно не подумали, что пусть они все и едят вилкой, вам это делать необязательно и даже вредно, что у вас могут быть собственные мысли, собственные дела! Жизнь родила вас страусом, а вы постоянно старались стать червём. Что ж, ладно, у вас есть нечто общее с людьми - вы так же, как и все они, хотите стать богом, соответствовать некоторому мифическому идеалу, которой к тому же очерчен не вами и не для вас. Вы, как и люди, принимаете повсеместный идеал человека и желаете им стать! Пожалуй, я открою вам глаза. Вы, уважаемый, — совершенно не человек! Вы - Кот! Который поверил, будто ему необходимо делать то же, что делают люди. Вы только вообразите какой вред будет нанесён вам, если вы примите взгляд человека на любовь, на искусство, на повседневные занятия! О, да, вы станете человеком, но ведь вы совершенно не думаете, что это убьёт вас, убьёт кота и поставит на его место очередного двуногого. Вы знаете, очень мало существ рождается людьми! В волках, горностаях, крысах просто перекраивается истинная природа и насаждается человеческая. Взгляните на читателя - разве вы думаете, что он был рождён человеком? Конечно нет, это был, может, смелый дикобраз, которому по природе чуждо то, что сегодня имеет для него первостепенную значимость. Убив дикобраза, другие люди сделали из него человека. Хорошее образование, высокий доход, престижная профессия, прескверная любовь - мой дорогой кот, именно это станет вашим идеалом, если вы всё же станете человеком. Выбирайте!

К ненависти в сердце Кота примешалось сомнение, корни которого пустил Орфей. С удивления началось понимание - "Действительно! Что-то не так..." —думал Кот, хотя и резко отвергал слова собеседника о том, что не быть человеком вполне нормально. Мысль Орфея он принял совсем иначе - "Вот оно что! Я думал, что могу стать человеком, но нет! Природа обвела меня вокруг пальца - из-за неё идеал человеческой жизнь останется для меня только идеалом. О, жизнь!"

Кот ушёл, оставив досыпать в мусорном баке Орфея, слова которого были ему одновременно и чужды, и приятны. Благодаря нему он смог критически отнестись к самому себе, посмеяться над собой, над своим вздорным положением!

Впрочем, чем дальше брел по шумной улице Кот, тем глубже проникали в него слова Орфея. С критического пересмотра себя он решил критически пересмотреть и людей. Зайдя в один неоправданно крупный торговый центр он стал глядеть на тонны неестественной и безнравственной одежды, чрезмерной и убийственной еды, заполонивших кинотеатры людей. "Разве мне, хвостатому, любящему поспать и поглядеть в окно необходимо всё это? Что у меня, в конце концов, может быть общего с этими людьми?". Увидев там же карту мира он изумился: "Какой смысл в этих пятнах на карте? Все вы люди!", не меньше его удивило радио, коверкавшее музыку и люди, делающие вид, что это коверкание им приятно. "Им нечего мне предложить!", — думал Кот.

Снова бродя по улице Кот начал проникать ещё дальше. Посмеявшись сначала над собой, затем над людьми, Кот решил оглядеть и Орфея. Прав ли этот бедолага? Ведь он совершенно один! Отказался этот наивно мудрствующий от всего человеческого и отвязался от него этот нехитрый мир - разве хорошо то? "Нет, — подумал Кот, — не может быть счастливым одинокий. Стало быть, людского во мне нет! И тем не менее людей люблю. Как поступить, чтоб не угодить подобно Орфею в мусорный бак?"

На сей бесхитростный вопрос Кот дал ответ, возвратясь в свой родной дом. "Я не для того пришёл в этот мир. Незачем мне бежать от себя, жить в чужих мечтах, забывая о своих. Лучше уж буду я неуклюжим котом, чем идеальным человеком!", — говорил он себе. Не притязал он больше на чужое, проводил дни глядя в окно, спал на полу и рад был ласкам от семьи. Умирая здесь же, в этой пугающе неколебимой к тяготам жизни квартире, он всё же был счастлив, что не закончил там, где начал, в грязном переулке, в мусорном баке: "Счастье любого существа в том, чтобы остаться собой. У меня всё вышло. Как благосклонна жизнь!".

Киселев Павел. Свет в конце коридора

Золотая осень. Настолько нежная и хрупкая, что кажется, выполнена она из необычайно тонкого, сусального золота. Погода стояла приятная. Хоть и была омрачена традиционной прохладой и легким ветерком, но с ощутимой долей все еще не желающего сдавать позиции лета. Мы шли по старому бетонному тротуару в сопровождении ив, склонивших к нам свои желтые кроны. Создавалось впечатление, что они, нависая над нами, стараются подслушать наш разговор, и тут же начинают сами шептаться о чем-то своем, шелестя листьями…

Димка шел справа от меня, задорно распинывая листья в разные стороны. Он был весел, и мы то и дело обменивались шутками, заливаясь смехом. Сколько мы знакомы? Около… Трех месяцев? Пожалуй, да. За это время я уже успел побывать у него в доме несколько раз: это был красивый трехэтажный дом, который отстроили совсем недавно, как раз к их переезду. Дима давно напрашивался ко мне в гости, но до сегодняшнего дня я успешно парировал эти просьбы, аргументируя занятостью, другими гостями или самочувствием бабушки. На самом же деле я просто… Стыдился? Если можно назвать это граничащее с подростковым максимализмом и желанием быть как все чувство, «стыдом», то да. Но ничто не могло продолжаться вечно. И вот, мы были уже в нескольких десятках метров от моего дома.

Наш барак представлял собой вытянутое вдоль дороги здание, со всей страстью помеченное временем. Если так можно выразиться, намоленное, как старинная икона, так как эти стены повидали очень много событий и людей. Зайдя на покосившееся крыльцо и толкнув старую облупленную дверь, я посмотрел на Димку. Тот застыл, не в силах утаить недоумение.

– Ты тут живешь?.. Никогда бы не подумал, – растерянно бросил он, пробежав взглядом по фасаду.

Ничего не ответив, я жестом пригласил его дальше. Чрево темного коридора поглотило нас обоих.

– Осторожней, Димон. Опять лампочку выкрутили… Вот теть Люда вечером опять устро-о-оит разборки: «Кто да когда снова выкрутил лампочку?!» – писклявым голосом я попытался передразнить тетю Люду. – Держись за меня, здесь четыре ступеньки.

Димка с осторожностью незрячего следовал за мной. Свернув направо, нашему взору открылся длинный, пронизывающий весь барак насквозь коридор.

– Видишь свет в конце коридора? Там моя дверь. Когда я обозначил свет за ориентир, Димка стал двигаться немного увереннее.

– Чем тут у вас воняет? – небрежно кинул Димка, поморщившись.

И действительно, в нашем бараке все запахи перемешались в такой крепкий коктейль из табачного дыма, кухонного пара и запаха ненужных, отсыревших вещей, подпирающих стены покосившегося коридора, что для неподготовленного носа это могло послужить настоящим шоком.

– Должно быть, баба Маша, как всегда, капусту тушит. Не обращай внимания.

Не особо удовлетворенный таким ответом, Дима, по-прежнему ухватившись за мой рукав, двигался дальше. Чем глубже мы пробирались, тем яснее становилась обстановка вокруг: свет в конце коридора служил маяком, все лучше освещая дорогу. Старые облупившиеся тазы, радиоприемники, пылесосы, стиральные машины, нескончаемые ряды полок со старой, запылившейся обувью, отжившей свой век. Чего только не было в этом архаичном царстве-государстве.

– Ну вот, пришли. Проходи.

Дверь распахнулась, и перед Димкой открылась комната с обоями в голубой цветочек. Она была светлой, так как солнце бесцеремонно проникало в оба окна. Три угла этой комнаты были обозначены кроватями, а в четвертом ютился маленький кухонный уголок. Резкий запах тушеной квашеной капусты сменился на не менее резкий запах сердечных капель. На одной из кроватей сидела старушка в ночной рубашке в такой же голубой цветочек. Ее ноги были накрыты пледом, одной рукой она держалась за веревку, привязанную к козырьку кровати, в другой был пульт от телевизора. Вокруг аккуратно подстриженной белой головы был повязан бинт с бантом под подбородком, а к этому бинту крепились две картонки. Все это было похоже на костюм чебурашки, сделанный на скорую руку. От увиденного Димка обомлел, и забыл, что нужно поздороваться.

– Здра-а-аствуйте! – протяжно, с какой-то легкой язвительностью протянула баба Нина.

– Здравствуйте…– наконец-то выдавил из себя Димка.

В воздухе зависла неловкая пауза.

– Бабуль, а что это у тебя на голове? – наконец-то спросил я, не скрывая свою неловкость перед другом, которую невозможно было скрыть.

– А, это? Это, сынок, мое новое изобретение. Ты же знаешь, что мало того, что ноги мои не ходят, так еще слышать совсем плохо стала. Вот примостила эти картонки, как локаторы, они звук улавливают – и я действительно лучше слышу!

Это объясняло все. Ведь я знал, что моя бабушка, бывшая операционная медсестра, необычайно интересный изобретательный человек. Несмотря на то, что она уже девять лет прикована к этой кровати, она не потеряла интерес к жизни. В любой момент она может провести для тебя политинформацию или даже решить уравнение по математике. И это за восьмой-то класс! Мы до сих пор подбираем и посылаем вопросы в популярные телепередачи, а потом с нетерпением ждем и надеемся, что они прозвучат. Но ошарашенный Димка ничего этого не знал, и потому растерянный от увиденного стоял у двери.

– Сынок, приглашай гостя, вы ведь из школы? Ты вчера такую вкусную картошку потушил, разогревайте, кушайте.

Баба Нина по-прежнему сидела с ушами чебурашки, и это выглядело нелепо и смешно.

– Проходи, Дим, присаживайся на мою кровать.

Наконец-то гость тронулся с места, подойдя, он осмотрел распечатанные на формате А4 фото, пришпиленные кнопками над моей кроватью. С них на Димку внимательно смотрели мои кумиры: братья Самойловы, Егор Летов, Эрнесто Гевара де ла Серна, Антон Павлович Чехов и еще с десяток других исполнителей, писателей и исторических личностей разной степени известности. Вдруг Димка неожиданно встрепенулся, и громко произнес:

– Дружище, я совсем забыл! Мы же с папой сегодня в боулинг собирались. Прости, друг, но я, пожалуй, пойду. Не провожай меня, я помню, там четыре ступеньки...

Я не успел достать кастрюлю из холодильника, как Димка уже скрылся за дверью.

– Сынок, не расстраивайся, прости меня пожалуйста… – стягивая с головы свое изобретение, произнесла баба Нина.

– Ну что ты, бабулечка моя… – я обнял ее, пытаясь скрыть огорчение. – Давай есть мою вкусную картошку!

Я сидел, молча гоняя еду по тарелке. Картошка в горло не лезла. Успокаивал себя тем, что я ведь предполагал, что Димка будет не в восторге. Было с чем сравнивать. У него шикарный дом, своя комната, французский бульдог Тайсон. У него отец, с которым они поедут в боулинг, а потом наверняка заедут в кафе, чтобы сожрать по бургеру. А я никогда не видел своего отца. Он бросил маму, когда я еще не родился. Я всегда жил здесь, в этой комнате, с мамой и бабушкой. Конечно, они у меня замечательные, только мама почти всегда на работе... Она работает на молочном комбинате приемщиком молока. Большую часть времени мы проводим вдвоем с бабой Ниной. Когда мне было пять лет, она запнулась за половик, упала и сломала шейку бедра. Так и слегла, уже девять лет. С тех пор я главный по дому, так случилось. И никто не знает, как мне хочется потусить с одноклассниками после школы. Или записаться в футбольную секцию... Но вдруг ей станет плохо, а меня не окажется рядом? И никто не знает, что год назад я завел дневник, чтобы записывать свои мысли. Я вел его до тех пор, пока мои же мысли не напугали меня.

Была весна. Я сидел у окна и наблюдал, как ритмично капель с сосульки бьет землю по темечку. Под этот успокоительный камертон я взял дневник и решил записать список желаний, который бы я хотел осуществить этим летом. Всякая чертовщина лезла в голову, например, хочу трюковой самокат, хочу подстричься под «площадку», хочу, чтобы Маша обратила на меня внимание, хочу выглядеть круто и стильно, хочу этим летом отправиться в путешествие… И под каким-то пунктом моя рука написала: «Хочу, чтобы бабы не стало». И в скобках: «(Господи, прости меня)». Я долго смотрел на написанное, и не верил сам себе. Я не мог этого написать! Мне стало так страшно, так жутко, что на какое-то время я забыл, как дышать. Оглянувшись, я увидел, что самый дорогой и близкий для меня человек спит, повернувшись на бок. На какое-то мгновение мне показалось, что она не дышит, и жуткий ледяной страх, обволакивая мое тело, обездвижил меня. Потом бабушка кашлянула и повернулась на спину. Я выбежал, схватил старое ведро, и изорвав в клочья этот чертов дневник, сжег его! Еще долго это страшное чувство вины и омерзения к самому себе не проходило. Ложась спать, я всматривался в театр теней на потолке, который проецировался от окна, освященного фонарем. Все, что двигалось мимо окна, превращалось в жуткие причудливые персонажи. Я лежал, и думал, есть же такая поговорка: «Твои слова, да Богу в уши». Если он и есть, Бог, хоть бы он не успел прочитать то, что я написал. Потом я плакал, и пытался хоть как-то оправдать себя тем, что я, наверное, маленько устал. Что мне просто на одну минуточку захотелось жить как все. И, немного успокоив себя, я засыпал.После этого, столь короткого визита в мой дом, с Димкой мы продолжали общаться. Больше я его к себе не звал, и эта тема была для нас негласно закрыта. Как ни странно, наши отношения стали только теплее. В классе Димка был своеобразный авторитет, и с того дня он, как мог, старался поднять и мой статус перед сверстниками. Все-таки, Димон – хороший друг, и я рад, что он перешел в наш класс.

Через три месяца после описанных мной событий бабы не стало. Она умерла тихо, спокойно, во сне, ничем не потревожив нас. Но перед сном я по-прежнему часто думаю о том, успел ли прочесть Бог мой дневник, и чувство вины не покидает меня. Через полгода нас переселили по программе аварийного жилья. Теперь я живу на двенадцатом этаже, у меня своя комната, большие и светлые окна, только мои бумажные друзья остались на своем месте, над моей кроватью. В моих планах пригласить Димку в гости. Но заходя в светлый, чистый, просторный, пахнущий краской подъезд, я почему-то скучаю по четырем ступенькам и свету в конце коридора...

Коваленко Кира. Мимолетность вечности

Прошло уже больше десяти лет с тех событий. Не вспомню уже какой шёл год, но был я тогда молод и совсем не опытен. Бросал косые взгляды на влюбленных, что, случалось, сидели по вечерам на скамейках. Не понимал и не принимал я нежности и любви, потому почти и не доводилось ни от кого мне её испытывать, помимо матери. Да ещё и считал все эти проявления любви и нежности откровенно постыдным и чем-то позорным.

Всю жизнь рос я без отца, не получая должного воспитания и жёстких наказаний за моё чересчур несдержанное поведение. Поэтому дома я был вспыльчив, а на людях – робок и молчалив, за что сверстники старались обходить меня стороной. Мать меня искренне не понимала, и непонимание это всё разрасталось с годами: она не могла усмирить меня дома, не добиться моего послушания. И от безысходности всегда привлекала посторонних нянь. Не сказал бы, конечно, что я был обделён её вниманием, я действительно ценил её хлопоты и труды надо мной. Может, правда, и не признавал этого из детской гордости, но любил я её, как ребёнок свою мать: искренне и беззаветно. Да, она порой прибегала к рукоприкладству. Я не отрицал. Но привык относиться к этому спокойно и с пониманием. Более того, относился к ней с жалостью – ведь бедная моя матушка вынужденно трудилась сразу на двух работах. Так вся работа по дому со временем легла на мои плечи, но я не жаловался и всё понимал, хоть и был часто недоволен. И даже несмотря на все те сложности, жили мы не так уж и плохо.

Так вырос я человеком невзрачным и нелюдимым, лишь временами посещал матушку по её старости. При этом любил каждый день прогуливаться вечерами, лицезреть тёмные очертания деревьев и мирно спящую траву. Ах, а если это было ещё и дождливым днём! Так сладостно и прелестно. И этот запах свежести и мокрой зелени. Право, настоящее блаженство!

Простите, отвлёкся. Ещё я изредка занимался писательством и рисовал, при этом не пренебрегал и физическими тренировками. Знаменитого художника из меня не вышло. Делал эскизы, зарисовки, оформлял интерьеры – тем и жил.

Но был и в моей жизни особый объект обожания. Моя старая Ива. Её опущенные, словно чем-то опечаленные, ветви укрывали меня от чужих глаз и защищали от солнца. С ивой этой у меня было немало моментов, и была она мне настоящим другом. Я приходил к ней почти каждый день, удобно устраивался под её листьями на шелковистой траве, наслаждался природой и одиночеством. Но в один из таких дней всё изменилось.

Это случилось в середине весны. Я также лежал под ивой, слушая убаюкивающее пение птиц и стрекот насекомых.

Вдруг услышал шаги – неторопливые и сдержанные.

Я также лежал, в надежде что незнакомец уже ушёл, так как из-под шляпы происходящее не видел. Шаги всё громче. Шуршание травы совсем рядом.

— Вы в порядке? – произнес нежный девичий голос. Я начал немного зашевелился и приподнял шляпу с глаз.

— Ох, вы наконец зашевелились! Я уж было подумала, что вы не жилец, – радостно произнесла она, не отводя от меня своих небесно-голубых глаз.

Я поднимаю на неё свои недовольные глаза, попутно рассматривая её. Блондинка, волосы ближе к пшеничному цвету, распущенные и небрежно уложенные, выразительные голубые глаза, бледная кожа. Белое платьице выше колен, немного с кружевом, белые гольфы, сандалии... Я всё смотрел на неё и ожидал хоть каких-то извинений. Она молчала, неловко перевела взгляд в сторону, явно смущалась.

— Можно я прилягу тут рядом? Я не помешаю, обещаю, – виновато произнесла она.

И что же мне на это ответить?

Немного раздосадованный, я разрешил ей. Она мигом уложилась напротив меня, устремила взгляд на верхушку ивы. И спустя несколько минут у нас завязался разговор.

Я узнал, что имя загадочной девочки Василиса, но она просила звать её Васей. Ученица десятого класса, хотя на вид ей лет тринадцать, но ей семнадцать, чему я немало удивлён. Поведала мне, что по слабости здоровья своего, долго она лежала в больнице. Вася без умолку болтала, но я не вслушивался в её рассказ: мне было по большому счёту всё равно. Она казалось, рассказала мне всё. Узнал я, что ей нравилось, как наблюдала она за людьми и окружающим её миром, также восторгалась поэзией и философией. Но её тяготило общение с людьми из-за её болтливости, потому в основном она молчала.

Вася оказалась полной моей противоположностью. Только вот не разговаривала она с людьми из-за чрезмерного многословия, а я же – из-за застенчивости.

Мы проговорили, казалось, вечность. Я расспросил её обо всём, что только вспомнил: книги, писательство, музыка, увлечения. Она отвечала мне не сомневаясь и сразу. Увлеченный беседой, в ответ я рассказал ей о себе. Её точка зрения заметно отличалась от остальных. Она думала иначе. Любила рассуждать, философствовать. Смотрела на всё позитивно, так светло и наивно. У неё было своё мнение буквально обо всём.

Любопытно, она и раньше подходила к незнакомцам и сама начинала разговор? Оказалось, что я привлёк её внимание тем, что показался ей неживым.

На удивление, разговаривать с ней мне было легко и даже приятно, несмотря на мою нелюдимость. Быть может, дело в её возрасте? Характере? Я не нашёл ответа, да и не пытался.

На следующий день встретились мы на том же месте. Я неожиданно понял, что ещё не кончилось учебное время. Вася сказала мне, что часто прогуливала школу. Я нашёл нужным отчитать её, но сделал это в шутку, понимая тогда, что она и сама всё прекрасно осознавала. Вася сочла это за издёвку и, недовольно фыркнув носом, поставила мне… щелбан. И мы оба от неожиданности рассмеялись.

— Негоже, наверно, такому взрослому дядьке как вы, вот так вот резвиться! – резко, продолжая смеяться, сказала она. Я было попытался рассердиться на неё, но сам поймал себя на улыбке. Мне с ней стало по-настоящему хорошо. И эта девчонка говорила, что ей сложно давалось общение с людьми? Я засомневался.

Уставший от такой активности, я больше не поднимался с земли. Вася поняла и легла рядом, как в прошлый раз. На этот раз она рассказала мне о новом. Манера речи была у неё интересной – откровенной, уверенной и даже дерзкой. Теперь же я предпочёл больше слушать и почти не говорил, лишь кивая её словам.

Как-то так вышло, что у нас завязался разговор на тему здоровья. Но Василиса не очень охотно об этом говорила. Спросил, что её тревожило, на что она промолчала. Я смутился и отвернулся от неё. Наконец она заговорила, но голос был её еле слышным и заметно опечаленным. Вася нехотя рассказала мне о своей болезни.

Рассказ её был полон горечи и боли. Мне стало её очень жаль. И почему она решила последние свои дни провести со мной, с незнакомцем? Но после я это понял.

Поведала она мне о смерти её родителей, как её удочерили, но она не полюбилась своим новым опекунам. Да, по её словам, жила она не так уж и плохо. Её никто не бил, не унижал. Им просто было всё равно. И от безразличия этого к ней она страдала. А уж когда выяснялось о её болезни – стало совсем невыносимо.

Вася сказала, что болезнь её неизлечима, название и подробностей не ведала, потому как дальше не пожелала слушать врача. Но она запомнила, что станет полностью неподвижна к годам двадцати, и навсегда останется прикована к кровати, а этого она безумно страшилась. И вот тут понял я, почему такой смелой и дерзкой она была со мной. Она добавила, что хотела бы прожить эту жизнь на полную и попробовав по возможности всё. Делала бы, что вздумается, совершенно позабыв о последствиях, и ни о чём бы не сожалела.

Наконец я нашёл в себе силы посмотреть на неё. Она улыбнулась. Нежно и лучисто. Но в этом взгляде полно было отчаяния и кричащей боли.

Мне хотелось плакать. Хотелось спасти её, но не знал я как. Беспомощность душила меня изнутри. С каждым вздохом дышалось всё тяжелее. Не выдержав такого напора эмоций, отвернулся.

Я не любил её, нет, но чувствовал нечто похожее на любовь. Мне было её искренне жаль. Жалость эта была настолько сильная, что без слёз почти невозможно было смотреть на девочку. Или это и была любовь, что построена на жалости? А может, Вася просто лгала о своей болезни? Может, она хотела внимания?

«Почему всё так сложно?» – спросил я себя, уставившись на небо, которое уже давно заволокло тучами.

Встречались таким образом у той же старой ивы мы, наверно, с месяц. Я давным-давно уже потерял счёт дней. И успел привязаться к ней настолько, что сердце болело моё, когда не мог я приходить к старому дереву. Отношения же наши оставались всё такими же дружескими, но не любовными, ведь я же прекрасно помнил я её возраст.

Мы провели этот месяц наилучшим образом. Обменивались книгами, говорили о сложности философии, она даже написала мне стих.

Наступил следующий месяц. Я также улёгся под деревом в ожидании прихода Васи и её беззаботной болтовни. Может прошёл час или три, но я продолжал ждать, не понимая в чём же причина её отсутствия. Она никогда не пропускала наших встреч. А я всё ждал, и ждал...

Но Вася так и не пришла. Она уже больше не желала, она больше не нуждалась в этом, и она уже больше не придёт – понял я для себя, но не хотел принять. Не желал с этим мириться.

Я неспешно встал и уставился на иву.

- Так вот в чём твое настоящее преимущество над людьми. – Произнёс я. – Сколько бы не простояла ты здесь, сколько бы лет не прошло, всё также будешь ты стоять в стороне. Наблюдать на людьми, за их такими жалкими судьбами, не в состоянии что-либо сделать. Да ты и не желаешь этого вовсе! Ты смотришь на нас свысока и думаешь: «Как вы все ничтожны и как вас легко сломить. Вы так зависите от тех, кого любите. А потом сами и страдаете от безысходности! Какая потеха! Просто смешно!»

Я закончил монолог, теперь уже просверлив иву мрачным, пустым взором, и вперемешку с нарастающим во мне отчаянием. Впредь смотрел я на старую иву по-другому. Теперь стояло предо мной старое дерево, что смеялось над людьми, над их глупыми поступками и словами.

Собравшись в тишине, ловко перекинул сумку на плечо и отправился в путь к себе домой. И больше ни разу не обернулся.

И лет десять спустя я решил начать писать книгу о Васе – мне захотелось поделиться с другими людьми своими воспоминаниями о ней. Ведь это единственное, что я мог для неё сделать.

Косицын Егор. Ода свободного народа

Отрывок описывает события в день казни последнего императора Инков Тупака Амару Первого. Молодой командир Умар собрал отряд для освобождения императора, но из-за его неосмотрительности испанские отряды узнали о плане и расстреляли их.

Потомок Умара будет участником восстания Тупака Амару Второго. Это восстание историки называют первой попыткой коренных жителей Южной Америки обрести свободу и не зависеть от Испании.


Двадцать минут. Умар бежит на площадь Куско как может, но времени остаётся мало.

Пятнадцать минут. Через бесчинствующие толпы бедных крестьян, сильных жрецов Солнца и изящных жриц Луны, мелких швей и тощих ремесленников бежит Умар, спотыкается. Каждый камушек пыльных тропинок, каждая травинка зелёной долины Куско будто мешает ему на его последнем пути, советует смириться со смертью Солнца. Но Умар только ускоряет бег, ведь он, как и все его сверстники в этом возрасте, очень решителен и упрям, словно андский медведь на западном склоне древних гор. А он ещё, среди прочих, сын богатого воина, молодой командир, который, как и все «золотые» юноши в его возрасте, чрезвычайно высокомерен и надменен, но благороден и стремителен в своих действиях. Ему только 17 лет, до этого момента он ещё не участвовал в сражениях, лишь помогал другим военачальникам. Но сегодня настал его звёздный час, когда он проявит себя всему миру, и он не должен его упустить.

Семь минут. Солнце восходит на небосвод в последний раз. Грозные иноземные Боги склонились перед Солнцем, будто стервятники в Атакаме перед бездыханным телом незадачливого путешественника, который оказался в этом гиблом месте.

Пять минут. На мгновенье кажется, что Умар потерялся в безумной толпе, но вот он наконец выбрался из густой, словно джунгли Сельвы, массы людей и теперь быстро направляется в жилые и очень грязные районы бывшей имперской столицы, состоящие в основном из маленьких деревянных халуп, которые местные жители называют домами. В одной из таких халуп Умара ожидают, словно крестьяне драгоценную пшеницу в период Эль-Ниньо, верные сыны Инки. Ведь именно сегодня они спасут Солнце от неминуемой гибели и изгонят иноземных Богов обратно в океан, а Умар, как один из последних выживших командиров чахлой империи, поведёт разъярённый народ в бой за освобождение империи от захватчиков, с лёгкостью победит их и навеки станет равным самому Сапа Инке без особых усилий.

Подойдя к одному дому, молодой предводитель постучался, и ему открыл дверь вооружённый отряд, состоящий из остатков той знати, которую ещё не нашли и не казнили чужеземцы, жрецов, не принявших новый порядок других Богов, а также крестьян, ремесленников и других отчаянных людей, которым нечего было терять перед угрозой смерти империи.

– Все братья на месте? – воскликнул Умар (ему, конечно, следовало общаться шёпотом, но он верит в лёгкость своей победы, а поэтому даже не скрывается от возможных шпионов).

– Все верные сыны Солнца на месте и лишь ждут вашего приказа, командир. И, пожалуйста, будьте тише. Возможно они могут подслушать нас, – шёпотом ответил глава отряда (его жалкое имя, по сравнению с Умаром, даже не повлияет на историю, а затем и не понадобится для самой истории).

На замечание главы юноша лишь усмехнулся и жестом показал выйти из тесного барака на такую же тесную улицу.

Наконец, отряд повстанцев вышел на белый свет. У этого, с виду сборища неподготовленных фанатиков, закованных в золотые и серебряные пластины и вооружённых железными дубинами и длинными копьями не было шансов противостоять белым людям, оседлавших больших лам и использующих силу молнии. Но у них было то, что у белых людей вызывало лишь смех и презрение – сила воли. Всю историю Инкскую империю преследовали серьёзные испытания, но лишь разум и сила воли всегда спасали инков от смерти. И в этот раз Умар и 20 непобеждённых человек преодолеют это величайшее испытание, выпавшее на долю инкам, и станут вечными героями.

1 минута. К Солнцу подходит греховный жрец белых людей и начинает свою гадкую речь:

– Именем Его Святейшества Папы Римского...

Умар ждёт. Его глаза устремлены только на жреца.

– Именем Его Величества Филиппа Второго, Короля Испании, Филиппин...

Сын Инки не может сдерживаться, но он ждёт.

– Приговаривается к казни Великий Сапа Инка Тупак Амару!

Он дождался сигнала. Великий час славы наконец настал! Умар освободит императора и начнёт новую эру освобождения Империи гордых Инков! Умар станет первым среди равных, он станет символом своего народа, даже выше самого Инки! Этот момент всё ближе и ближе, осталось лишь взмахнуть рукой и пойти в атаку! Остался лишь миг... Умар взмахивает рукой, служащей сигналом к атаке, и…

Бах! Свинцовая пуля пробивает череп Умара. Мессия падает на окровавленную землю, а за ним падают и его верные воины.

Бах! Бах! Бах! Всего несколько секунд, но за это короткое время весь отряд отправился на небеса. Их рассекретили. Их нашли, их услышали, их перестреляли как стадо перепуганных лам. Умару следовало быть осмотрительнее, но это уже в прошлом. Вслед за последним упавшим повстанцем упала и голова последнего Сапа Инки Тупака Амару.

Солнце затухло. Последний Инка бесславно погиб от руки чужеземца. Великая Империя Инков прекратила своё существование. Над народами Южной Америки нависли тёмные тучи.

Миронова Татьяна. Второе рождение


Он – обыкновенный рядовой. Она – военная медсестра. Познакомились на фронте, вместе воевали, преодолевали трудности. Даша всегда знала, что Саша защитит, а Александр знал, что она всегда где-то рядом. Однако судьба вскоре разделила их. Она осталась в военном госпитале, его перебросили на передовую.

- Тревога! Подъем! – басистый крик лейтенанта Матвеева разбудил роту.

После долгого перехода по раскисшей весенней дороге уставшие люди едва успели забыться тревожным сном.

- Опять тревога, не дают поспать, - перешептывались солдаты, спешно становясь в строй.

- Р-р-разговор-чи-ки в стрр-рою! – гаркнул офицер. – Пришло сообщение от разведки: в стороне от нашей роты, в лесу, затаилась разведгруппа противника. Они регулярно передают информацию по рации и часто меняют свое местоположение. Необходимо прочесать лес и обезвредить фрицев. Задача ясна?

- Так точно!

- Приступить к выполнению!

И все побежали перестраиваться в боевой порядок.

- Орлов, поторапливайся! – крикнул Матвеев замешкавшемуся Саше.

Молоденькому солдату не впервой прилетало от командира. Основательный, неторопливый деревенский парень со стороны мог показаться увальнем, но зато в бою он мгновенно собирался и с яростью шел на врага.

Вот и лес. Белоствольные березки уже слегка приоделись в зеленые листочки, трава пробивалась из-под земли. В лесной тишине, перебиваемой лишь птичьими трелями, казалось, что нет никакой войны, пора выходить в поле и разбрасывать по земле семена, а не бомбы и снаряды. «Ну хватит, размечтался, дело надо делать», - Сашка стряхнул с себя морок и решительно шагнул вперед.

Впереди роты шли разведчики. Они бесшумно крались по лесной чаще, поминутно оглядываясь по сторонам и чутко вслушиваясь в тишину. Вскоре в отдалении встревоженно взлетела стайка птиц, послышался едва уловимый треск сучьев. Командир махнул рукой: «Ложись!» Солдаты рассредоточились по обеим сторонам лесной дороги, замаскировались и слились с едва зелеными кустами и бурой почвой. Через несколько минут из-за деревьев показались немцы. В середине цепочки шел радист, которого немцы берегли как зеницу ока.

«Огонь!» - скомандовал Матвеев. Лесную тишину разорвали автоматные очереди. Немцы, которых застали врасплох, после минутной растерянности сгруппировались и начали ожесточенно сопротивляться. Началась настоящая мясорубка. Орлов только успевал вскидывать винтовку и в прицел наблюдать, как валяться, будто скошенные, немцы. Сашу прикрывал белорус Олег Серегин. В какой-то момент пуля, просвистевшая над Сашкиным ухом ранила Олега. Схватив раненого друга, боец пополз назад. Лесная ложбинка, надежно скрытая кустами, показалась надежным убежищем. «Лежи здесь, мы вернемся за тобой», - прошептал Сашка и торопливо пополз туда, где слышались выстрелы.

Ожесточенная схватка продолжалась. Наконец отряд Матвеева начал теснить немцев в глубь леса. Вскоре со стороны полевого лагеря к нашим пришло подкрепление, и исход боя был решен.

Уже начали транспортировку раненых в полевой госпиталь. Рядовой Орлов, как и другие бойцы, бросился собирать трофеи. Автомат лишним не бывает. А главный трофей – рацию – командир принял от него первым делом. И вдруг, перешагивая через тело мертвого врага, боковым зрением Саша успел заметить какое-то движение. Лежащий с правой стороны фриц вскинул руку с пистолетом, вжикнула пуля и ... тишина.

Первое, что он увидел, с трудом открывая глаза, встревоженное лицо Даши, милые веснушки и широко раскрытые голубые глаза.

- Даша, как ты здесь оказалась?

- Молчи, тебе нельзя говорить, ты слишком слаб. Теперь все будет хорошо. А ты счастливчик, пуля прошла чуть повыше сердца.

Она не стала рассказывать, как упросила главврача госпиталя отпустить именно ее в расположение роты Матвеева, как вместе с подкреплением прорывалась через огненный вихрь на помощь нашим, будто предчувствуя, что именно сейчас, в эти минуты так нужна любимому человеку.

А ему казалось, что за ту секунду, что прошла с момента выстрела и до того, как он вновь открыл глаза, перед его глазами пролетела вся его жизнь: родная деревня, он – босоногий мальчишка в ночном у реки, суровый, но справедливый батя, добрая маманя и сестра-хохотушка. За секунду промелькнули все его 20 лет. За секунду до второго рождения, за секунду до счастья…

Они прошли вместе всю войну, вместе встретили победный май 1945 и вернулись домой. А эту встречу во фронтовом лесу вспоминали много лет, рассказывали о ней детям, а потом и внукам.

Смирнова Ксения. Мой свет в конце коридора

1.

- Ненавижу! Я никуда не поеду! Зачем? Зачем ты согласилась на эту работу? - я никак не мог остановиться, мне казалось, что весь мир настроился против меня. И в первую очередь мама.

- Ты же знаешь Саш, почему я это сделала, - пыталась она меня успокоить. - После твоей драки здесь мы оставаться не можем. Все в поселке нас избегают, тебе не дадут закончить школу. Ты же взрослый уже, должен понимать, что так будет лучше.

Я понимал. И в свои четырнадцать лет знал, что виноват в этом сам. И не только в этом. Мамину жизнь сломал тоже я. Она забеременела и вышла замуж на третьем курсе. Учебу пришлось бросить, чего ее родители так ей и не простили. Когда я родился, отец от нас ушел. Нам с мамой пришлось много переезжать, денег не было, а постоянную работу в городе она найти не могла - я часто болел. Когда я подрос, несколько раз нам пришлось переехать из-за моих проблем в школе. Я не терпел насмешки и сразу бил любого, кто вызывал мой гнев. Наконец, три года назад, мы переехали сюда, в небольшой поселок, и в нашей жизни появилась стабильность.

И вот, в один сентябрьский день, все рухнуло из-за этого наглого и самоуверенного выскочки.

Я подрался с сыном директора нашего совхоза. В совхозе работали все родители одноклассников, по правде говоря, и работы-то другой в поселке не было. Про драку в школе моментально узнали все.

Маму уволили на следующий день, оформив все задним числом и не выплатив денег. Соседи и бывшие друзья больше с нами не общались, никому не хотелось вызвать недовольство директора и остаться без работы. Это был конец нашей спокойной жизни. Переезд ставил окончательную точку на ней.

На следующий день, рано утром, мы уже ехали на автобусе в город. Мама по объявлению нашла работу. Жить пока было негде, но рядом с ее новой работой было общежитие, там сдавали комнаты. Наших накопленных денег должно было хватить на первое время.

2.

Комната в общежитии была маленькой и тесной. Снимать квартиру целиком стало нам сейчас не по карману, а самые большие и удобные комнаты занимали постоянные жильцы.

Увидев крупного таракана на полу, я только молча на него наступил. Сказать что-то вслух я не смог. Это по моей вине маме придется здесь жить.

- Ну не горюй, со всем справимся, мы же вместе, - погладила меня по голове мама, заглядывая в глаза.

Я вырвался и молча сел на скрипучую кровать. Мрачным взглядом окинул комнату. Две кровати, стол, маленький шкаф, один стул и табурет возле старого холодильника. Чувство стыда и разочарования стало сильнее. Комната разительно отличалась от нашего дома в поселке.

Ночью мне не спалось. Кровать жутко скрипела при малейшем движении. Мама уснула сразу. Наверное, в первый раз за четыре дня. Сон ее был беспокойный, она хмурилась, стонала и как будто пыталась кому-то что-то доказать. Смотреть на это было больно. Я встал и вышел из комнаты.

Длинный темный коридор, заваленный старыми вещами, вел на разбитую временем кухню. В полной темноте я прошел, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить маму и соседей.

На кухне было сумрачно. Тусклый свет от уличного фонаря пробивался сквозь грязное стекло. От скуки я подошел к окну, выглянул на улицу и начал наблюдать за бродячей собакой у соседнего дома.

Резкий звук заставил меня посмотреть вниз. В углу, за разломанной старой плитой, на полу сидела светловолосая девочка примерно моего возраста. Сдерживая рыдания, она зажимала себе рот ладошкой. Лицо ее было в слезах.

Не придумав ничего лучшего, я молча сел на пол рядом с ней.

- Я не хочу жить! - внезапно прошептала она, - Без меня всем будет только лучше. Я мешаю родителям, меня презирают в школе. Все бесполезно. Вся моя жизнь бесполезна! – продолжала девочка, судорожно всхлипывая.

Не зная, что на это можно ответить, я сказал то, что мучило меня все последнее время:

- Я сломал нос однокласснику. Его отец выгнал мою маму с работы и дал три дня, чтобы мы уехали из поселка. Или он бы написал заявление в полицию.

Девочка замерла. Широко раскрыв глаза, она смотрела на меня, как будто пытаясь понять, правду я сказал, или же это была глупая шутка, чтобы ее отвлечь и успокоить.

Я пожал плечами, не представляя, что еще можно к этому добавить.

- Да, и еще в нашей комнате жил огромный таракан и я его убил. Жуткий поступок, согласен, но, сама понимаешь, у меня не было выбора. В комнате должен был остаться или он или я, - сдерживая смех, я скорчил страшную рожицу в стиле «самый страшный убийца».

Она рассмеялась. Несмело, чуть истерически, но рассмеялась. Вытирая слезы, протянула мне руку:

- Ника. Сокращенно от Вероника, но так мне больше нравится. Означает «победа», - добавила она. - Ты забавный. Так это правда, что ты сломал ему нос?

- Саша, - слегка пожал я протянутую руку. - Да. И с ним у меня действительно не было выбора. - улыбнулся я. - Он очень плохо говорил про мою маму. Только вот я не рассчитал силу, уж очень он меня разозлил. Хотел ему только фингал поставить, а в итоге сломал нос. Кровищи было… Представляешь, он на всю школу орал, что его убивают.

- Да уж. Опасный ты человек, - усмехнулась Ника в ответ. - Значит, вы только приехали. А что со школой, ты в каком классе сейчас?

- Перешел в восьмой. Завтра нужно документы подавать, но еще не решили с мамой, в какую, - проговорил задумчиво я. - Это не поселок, где одна школа на всех. У вас тут их три рядом, попробуй угадай, где учителя лучше.

- А я тоже в восьмом. Может, захочешь пойти в наш класс? Школа совсем рядом и учителя неплохие. Много задают, конечно, но зато всегда можно подойти и пересдать, если получишь двойку. Мне вот придется пересдавать теорему по геометрии, - вздохнула она, - Ты не думай, я не глупая, просто не смогла ее выучить вовремя. Весь класс надо мной смеялся. Учительница не ругала, но расстроилась и сказала прийти в пятницу после уроков на пересдачу.

- Соглашайся, - умоляюще сложила ладошки девочка, - будем вместе в школу ходить. И уроки делать. Я тебе помогу и все покажу у нас. Ну пожа-а-алуйста, - протянула она на распев.

- Уговорила, - рассмеялся я, - только, чур, домашки не списывать. Ошибки и грабли должны быть собственные, а не чужие.

3.

Школа и учителя ничем не отличались от того, к чему я привык в поселке. Программа была такой же, а по темам я даже немного ушел вперед. Новые одноклассники меня не впечатлили, но и особо не надоедали. Иногда казалось, они даже не обратили внимания, что на уроках стало на одного человека больше. Единственная, кому было не «все равно», была Ника. С ней мы по-настоящему сдружились.

Зря она говорила, что мешает своим родителям, на самом деле, они ее почти не видели. Уходили рано, приходили поздно, и весь день Ника была предоставлена самой себе. Когда они возвращались, она больше времени проводила на общей кухне, чем в своей комнате. Часто поздним вечером, и иногда, если не мог уснуть, я выглядывал за свою дверь. И, если в конце коридора был свет, осторожно обходя залежи вещей у чужих комнат, тихо пробирался на кухню.

Мы сидели вдвоем. Ярко горела настольная лампа, и уютно кипел чайник. Потом мы пили чай или просто разговаривали. Иногда она рассказывала истории про одноклассников, иногда я вспоминал прежних друзей и соседей. Удивительно, но с ней самые банальные истории казались интересными, и постоянно хотелось шутить, чтобы снова услышать ее звонкий смех или хотя бы увидеть грустную улыбку в ответ.

4.

В начале декабря я заболел. Померив высокую температуру и оценив кашель, мама решила оставить меня дома. При мне позвонила классному руководителю и договорилась, что меня не будет в школе несколько дней. Потом ушла на работу.

Не помню точно, как я провел то утро, но было скучно. Все время хотелось позвонить Нике и спросить, как у нее дела, что нового в школе и еще много дурацких вопросов, лишь бы только услышать ее голос.

В обед я не выдержал и все-таки ей позвонил. Она не взяла трубку. Через три часа, когда Ника уже должна была вернуться домой, я позвонил снова. Телефон был выключен.

Я понимал, что особых причин нет, но, неожиданно для себя, начал беспокоиться. К маминому приходу я уже откровенно паниковал. В начале десятого мама не выдержала мой умоляющий взгляд и позвонила Никиной маме. Долго молча слушала ответ и, положив трубку, села рядом со мной на кровать.

- Саш, ты только не волнуйся. Утром Веронику возле школы сбила машина. Она была без сознания, поэтому вызвали скорую. Сейчас ее родители с ней в больнице. У нее перелом руки и сотрясение мозга. Ей нужен покой, поэтому телефон у нее забрали. Завтра утром врачи будут решать, что делать дальше и как ее лечить.

Уснуть я не мог. Долго метался по комнате, пока мама не попросила меня выйти и не мешать ей спать. Выскочив в коридор, я по привычке направился было на кухню, но свет там не горел и я, вздрогнув, вспомнил, что Ники там нет. Развернувшись в противоположную сторону, сжав кулаки и старательно пытаясь сдержать слезы, я выбежал на улицу. Медленно вдыхая морозный воздух и беззвучно плача, я простоял там до тех пор, пока окончательно не замерз.

5.

Нику выписали через неделю.

- Привет, – смущенно улыбаясь, с гипсом на левой руке, она стояла у моей двери.

- Ну наконец-то! Выписали! – я обрадовался так, что готов был обнять весь мир. - Вот уж точно «победительница» машин. Ты правила дорожного движения никогда не учила? Как вообще додумалась обходить машину сзади, если видела, что она еще двигается? - набросился я на нее со смехом. – Всё, кончились твои больничные каникулы, начались суровые будни. Не переживай, на все контрольные ты успела. - «успокоил» её я.

Мы еще долго стояли и говорили о её больничной жизни, о её родителях, которые жутко перепугались и не отходили от нее всю неделю. Я рассказывал, как сильно переживали за неё одноклассники и про несчастного водителя, которого почти сразу уволили и завели уголовное дело.

Я стоял и смотрел на нее. И меня переполняло счастье от того, что с Никой все в порядке и она рядом. И что, выглянув из своей комнаты поздно вечером, снова увижу свет в конце коридора, такого же темного, какой стала моя жизнь без этой веселой, но очень ранимой, девочки.

Годованюк Дарья. Скоро Новый год!

Она ждала этого весь год. Она надеялась. Она верила. Она – Ксюша Иванова, девочка лет девяти, светленькая, с голубыми глазками, низенькая, но очень-очень бойкая: любила скалолазание и каждую среду и субботу ходила на скалодром. И именно в эти дни хорошенькая Ксюша превращалась в шуструю белочку, за которой не успевали следить инструкторы и даже родители.

И хотя скалодром она очень любила, ничто не могло быть для нее выше, долгожданнее Нового года. Новый год! Начиная с декабря месяца, она отсчитывала дни до чуда, и по обыкновению, пятого декабря, садилась писать письмо деду Морозу, потому как уж очень нравилась ей эта цифра. Пятый дом, пятый подъезд, этаж второй, но квартира-то пятая! Училась Ксюша тоже «на пять».

На дворе было раннее утро 30 декабря. Кухня, совмещенная с гостиной. Большой стол, на котором мама Ксюши готовила салаты, папа сидел на диване и настраивал телевизор, кот умывался, собака путалась у папы под ногами. Ксюша ничего не делала…

И вдруг, когда кот, сидевший на комоде, лапой скинул папины очки, собака залаяла, мама охнула, папа ахнул, усатый икнул и ушел в другую комнату, Ксюше в голову пришла идея. Нет, не так. Пришла ИДЕЯ! И девочка побежала в свою комнату.

Ксюша взяла листок и начала рисовать. Она хотела встретить праздник по-особенному. Девочка воображала себя в красивом голубом платье. И именно сейчас она решила смоделировать его.

За рисунками-чертежами Ксюша провела полдня. Но она достигла совершенства: нарисовала идеальное платье. Теперь осталось лишь все воплотить в реальность.

Вот с этим была проблема… Большого отреза ткани дома не оказалось. Навыки кройки и шитья также отсутствовали, швейная машинка в доме - роскошь. Но Ксюшу это не остановило. Она нашла несколько кусочков ткани в мамином комоде. Соединить вручную их, пусть и ненадежно, Ксюша все же постаралась. Почему ненадежно? Потому что одна пятерня просто не слушалась, и Ксюше было тяжело. Хотя, надо отметить, что руки у нее были сильные, особенно правая. Ну, левая, конечно, тоже сильная, но не такая что ли, быстрая, ловкая, гибкая... Ксюша всегда мечтала, чтобы руки сравнялись, но все шло своим чередом: правая на своей волне, а левая, которую девочка к тому же плохо чувствовала, – на своей. Но Ксюша не унывала и верила, что в какой-нибудь предновогодний день случится чудо: руки договорятся между собой и будут расти вместе с ней. И уж точно ей будет совсем легко лазать по горам каждую субботу и среду, и даже сшивать ткань будет несложно...

Сейчас она была в реальных условиях, поэтому пыхтела, потела, сопела и пыталась неровными стежками соединить куски ткани, которые до этого старательно вырезала и разложила на полу.

Вечер принес долгожданный результат. Последний кусочек ткани был пришит к основному полотну - платью. Отверстие под голову и руки есть, длина до колен. Ну, что еще нужно? Ксюша, хоть и осознавала всю не совершенность своего наряда, все равно гордилась своим результатом. В хорошем настроении Ксюша зашла на кухню, на которой были все, кроме кота, который до сих пор боялся показаться на глаза папе. Ужин был вкусным и громким.

Ксюшина комната обняла ее своим теплом. Настал кульминационный момент! Девочка встала перед зеркалом в новом платье и сказала шепотом:

– Как я хочу, как я хочу, чтобы все завтра изменилось! Хочу, чтобы люди не ссорились, не ругались. Я так надеюсь, что мое самое-самое заветное желание сбудется, мои руки тоже будут дружить между собой и расти вместе со мной! Как я этого хочу, хочу больше всего на свете! Мою руку бы только расшевелить, а дальше я сама!

Ксюша посмотрела на свои руки. Одна была чуть больше другой. Правая – послушная, ловкая, быстрая, пальцы гнутся-гнутся. Левая – хуже, ведет себя так, как будто ей жить надоело, как будто ей тошно от своей хозяйки, как будто все равно на чувства Ксюши. Девочка к ней и так, и этак, а рука, словно просит отпороть ее от полотна тела. Горе-рука. Глупая. Все молчит. Не разговаривает. Не жестикулирует. Ничего не чувствует.

С волшебными мыслями Ксюша легла спать. Прямо так, в платье. Скоро Новый год.

Утро 31 декабря. Новый год. Чудо.

Пять утра. Ксюша открыла глаза. Темно. Лишь электронные настенные часы ярко мигали. Девочка встала и, не смотря на руки, подошла к елке. Лесная красавица была небольшая, но огоньки придавала ей волшебный, сказочный вид. Чудо.

Ксюша села на пол подле елки, вдохнула глубоко-глубоко воздух, резко выдохнула и посмотрела на руки....

Одна была чуть больше другой. Правая – в порядке, левая – нет. Одна чувствует, что она теплая, а другая только делает вид, что ей не все равно. Чего-то там шевелится. Тихо бунтует. Все рвется куда-то прочь. От себя, от тела, от Ксюши. Правая рука вытирает слезы, а левая рука где-то в пространстве. Сидит, думает, смотрит. Наблюдает.

У Ксюши сердце упало куда-то вниз. Провалилось. Ушло. Растворилось. Разбилось. Вдребезги, как папины очки. Кот лапой скинул с комода. Вот и все. Не случилось. Не в этот Новый год. И снова жизнь в неизвестности. В таких пустых мечтах. Может, просто механизм еще не запустился? Нет. Все так, как надо. В дисбалансе. И дед Мороз не помощник.

Мысли. Почему все так? Хотя бы на день оказаться в здоровом теле. На час. На минуту. Хотя бы понимать, каково это. Быть как все. Здоровым. Беззаботным. Сбалансированным. Иметь общие интересы. Больницами, уколами и таблетками никто не интересуется. Кроме врачей и родителей.

Весь мир – на части. На куски. В омут мыслей.

Плачь. Мокрое от слез пестрое платье. Одна рука чуть больше другой. Не случившееся чудо. Интересно, каково это – свободно лазать по горам каждую среду и субботу, шить или, может, жонглировать?

Земцова София. Клетка

Он снова заставил себя открыть глаза. С трудом поднялся и почувствовал, что невольно проникся нелюбовью к только что наступившему дню. Последние несколько месяцев его будни напоминали что-то вязкое, липкое и однообразное, одним словом, то, чем можно было бы захлебнуться. Иногда ему казалось, что всю жизнь он провел за решеткой. Весь мир перед его глазами был обрамлён ржавыми прутьями клетки.

Прихрамывая, он медленно подошел к грязному кривому зеркальцу, висевшему напротив железной двери, и снова с грустью отметил, что проседь в его усах стала еще заметнее. «Да, я старею…», − эта мысль была выжжена безысходностью где-то внутри, время от времени болезненно пульсировала и не давала засыпать по ночам.

В последнее время он вообще много думал: о себе, о людях, и главное, о том, почему его жизнь стала похожа на жизнь преступника. Он чувствовал себя виноватым и осознавал, что был справедливо наказан. За что? На этот вопрос он не мог ответить сам себе.

Каждый день он вглядывался в глаза проходивших мимо людей, слушал что они говорят. Ему казалось, что они все чем-то похожи друг на друга и…на него. Но он не знал чем. Наверное, это и был самый главный вопрос в его жизни. «Что у меня может быть общего с этими людьми..?» − этот вопрос казался таким простым и при этом совершенно неразрешимым. От этих слов, сказанных про себя, мир, и без того серый, и, будто лишенный кислорода, наполнялся еще большей болью и тоской.

Да, он с уверенностью мог сказать, что разочаровался в людях. Если бы он был полностью честен с собой, то сказал бы, что на самом деле он боится найти ответ на самый главный вопрос. Он боится найти хоть что-то общее с людьми.

Ну вот опять… Противный скрежет медленно поворачивающегося в замочной скважине ключа стал для него чем-то вроде третьего звонка в театре: сейчас откроется дверь и начнётся очередной спектакль…

−Ну же, давай, проходи, у нас не так много времени, как тебе кажется! − шёпотом проговорила молодая женщина, оборачиваясь по сторонам, словно ожидая увидеть в пустой квартире кого-то еще.

−Ты уверена, что мы поступаем правильно? А если узнают дети? − умоляющим тоном произнес мужчина, сбрасывая с себя пальто и попутно пытаясь оттереть красный след на воротнике своей рубашки.

−Только ты сейчас ведешь себя, как ребенок!- сардонически улыбаясь, ответила женщина. Моего благоверного не будет дома еще несколько часов. Она многозначительно посмотрела мужчине в глаза и ушла в другую комнату.

Этот взгляд, очевидно, произвел нужный эффект, и он послушно шагнул вслед за женщиной, захлопнув за собой дверь.

Снова став невольным свидетелем развернувшейся сцены, наш герой обдумывал увиденное. Ему было стыдно наблюдать, как каждый день эта женщина обманывала. «Что у меня может быть общего с этими людьми?»- снова этот вопрос появился перед глазами.

Боже мой, почему они не могут говорить друг другу правду? Они же свободны! Они не ограничены площадью этой клетки!

Он лежал и прислушивался к каждому шороху, ведь знал, что у этой драмы несколько актов…

Снова ключ…

Крадучись, аккуратно, в слегка приоткрывшуюся дверь, вошел молодой парнишка лет восемнадцати. За его спиной слышен был сдавленный гогот еще нескольких молодых людей.

−Давай скорее, что ты медлишь? Боишься? Мамка поругает? − из толпы ребят, стоящих за дверью, слышались обрывистые замечания.

−Ничего я не боюсь, просто дома может быть кто-то, надо потише заходить. Парнишка робко зашел в светлую комнату и открыл шкаф.

−Папа деньги в пальто хранит обычно, надо проверить.

Он сунул руку во внутренний карман висевшего в шкафу пальто, ухватился за мятые купюры и ловко выудил их.

-Есть!

Он показательно провел рукой с несколькими цветными бумажками перед товарищами.

-Есть! А вы говорили я не смогу! Это кто тут трус теперь, а?

Тут же из толпы послышался одобрительный гул и вскоре веселая вереница ребят ушла, время от времени выкрикивая что-то невнятное.

Интересно, как скоро папа узнает о пропаже? Вторая сцена этого спектакля стала еще хуже, чем первая. Наш герой снова погрузился в болезненные раздумья. «Я не хочу быть похожим на них!» − подумал он и снова лег на холодный пол, усыпанный древесной стружкой. Он видел этих людей каждый день, и с каждым новым днем чувствовал, что все они чем-то похожи на него, и всех будто что-то объединяет. Голова болела, свет перед его глазами снова сгущался. «Они будто не могут по-другому, но почему?» Да, все это странно. Странно, как всегда. Он не хотел слышать, что происходит вне его клетки, но, наверное, в этом и было его наказание, он не мог уйти, он должен был видеть и слышать все, что происходит. Он не участвовал ни в одном нравственном преступлении, но чувствовал себя виноватым, он чувствовал как с каждым новым днем он сам покрывается чем-то грязным и липким с ног до головы.

Снова знакомый звук…

На пороге стояла девочка лет тринадцати. Она неуверенно заглянула в квартиру и, убедившись, что она пуста, вошла и кинула на пол потрепанный рюкзак. Она расположилась в просторной светлой комнате на диване.

−Алло…Ага, Маринка, привет! Почему не в школе? Ой а чего я там не видела…Ага...Мама то все равно не узнает, она в последнее время вообще дома редко появляется, говорит: «Работа». Ну а что я? Скажу в школе что заболела, вот и все...Слушай, приходи ко мне после уроков! У меня до самого вечера дома никого не будет.. Ага.. Да, договорились, жду тебя.

В этот момент он не выдержал и со всей силы кинулся на решетку. Что-то внутри него говорило ему, что всё, что сейчас происходит − неправильно. Ну почему тут эта клетка? Он ведь ничего не делал! Ему хотелось зубами раздвинуть прутья, вставшие у него на пути. Горячая ярость вспыхнула в нем, и он уже не хотел ее унимать.

−Что это за звук? Да это Гриша…

После этих слов девочка встала, подошла к клетке, стоявшей на маленьком туалетном столике посреди комнаты, и достала оттуда крохотного рыжего хомяка.

−Да, в последнее время он какой-то грустный стал, в колесе не бегает совсем…Только лежит и спит, заболел, может? Вот глупое животное…А хотя иногда смотришь на него и думаешь: он все понимает, только не разговаривает…

Ощутив вдруг, что он находится вне заточения, Гриша вдруг почувствовал свободу каждой клеточкой своего тела, и в эту же секунду он осознал, что только что он ненадолго покинул то самое связующее звено между ним и этими людьми.

Гриша ненавидел свою клетку, ведь он не выбирал провести в ней свою жизнь. Но все эти люди, каждый день становились добровольными узниками своих клеток. Их обман, корысть и злоба стали точно такими же ржавыми прутьями, через которые так тяжело разглядеть друг друга.

В это мгновение старый седой хомяк проникся сочувствием к этим людям, ведь он знал, как тяжело быть заключенным, знал, что рано или поздно, эти люди не смогут обойтись без своих клеток, рано или поздно их жизнь сосредоточится только внутри железных решеток и будет напоминать что-то вязкое, липкое и однообразное. Одним словом то, чем можно было бы захлебнуться.

Кошель Полина. Осколки детства

Вспышка! Ярко-оранжевый свет... Оглушило. Где-то загудело и разорвалось. Задрожала земля. Что-то просвистело над ухом. Осколок стекла упал в пяти сантиметрах от моего лица, звонко отскочив от холодного пола несколько раз. Вот опять мы без окна. Сестра и два брата сжались в комок, закрыв глаза и заткнув маленькими грязными пальчиками уши. Малыши даже не плачут - привыкли к обстрелам. Спешу помочь им, ведь я самый старший, мне уже целых девять лет. Закинул Маруську на плечо, Ваньку с Мишкой стал пихать в спины, чтобы поторопились. До бомбоубежища далеко - не добежать, нужно скорее спуститься хотя бы в подвал. Сзади, прижимая к груди младшего полугодовалого Пашку, семенит мать. Моё сердце колотится у самого горла и затихает только тогда, когда мы оказываемся на месте. Расположившись в углу, у холодной, промёрзшей стены, я смотрю по сторонам: вокруг знакомые лица, это мои соседи. Они такие же, как и мы, ленинградцы, люди-тени, качающиеся на ветру от голода. Изо дня в день их становится меньше и меньше. Вот и сегодня я не вижу нашу соседку бабу Клаву. "Померла горемычная," - тихо шепчутся женщины, печально вздыхая.

Через дыру в подвальной стене проступают первые лучи солнца. Я протягиваю ладошку к нему, надеясь уловить хоть какое-то мало-мальское тепло. Но солнечный свет просачивается сквозь мои пальцы, делая их почти прозрачными и не согревая. Увлёкшись игрой, я и не замечаю, что мама плачет, украдкой вытирая нахлынувшие слёзы. "Ты чего, ма?" - спрашиваю я у неё, хотя сам уже понимаю, что значит это "чего": что ни день, в Ленинграде становится всё сложнее и сложнее, а матери одной нужно заботиться о нас, труднее всего ей даётся смотреть в голодные детские глаза. Ну, как объяснить, например, Маруське, что хлеб надо есть по крохотному кусочку, а не глотать сразу, а потом умоляюще выклянчивать у матери ещё хотя бы немножечко. Мама, гладя её по голове, конечно, отламывает от своей пайки, а сама тает с каждым днём, как свечка, ей ведь еще и Пашку грудью кормить нужно. Эх, хорошо было бы, если б отец был дома! Но пять дней назад он встал на защиту родного города. « Береги их, ты теперь глава семьи, сын!» - сказал он, крепко обнимая и целуя меня на прощанье. Отныне я добытчик, карточки - моя главная ответственность. Их нужно беречь как зеницу ока, в них вся наша хрупкая жизнь. Всегда волнуюсь, когда беру эти бумажки в руки, прячу за пазухой, возле самого сердца, и сто раз ощупываю: не потерял ли.

Бомбёжка наконец-то стихает. Мы выбираемся из холодного подвала. Нестерпимо хочется спать, но нельзя: нужно идти за хлебом. Мать помогает мне одеться потеплее, завязывая крест-накрест большую коричневую шаль вокруг отцовского полушубка.

- Сыночек, береги себя и карточки, - умоляюще говорит она, - ты наш кормилец. Я так горжусь, что воспитала отважного маленького мужчину!

- Я вовсе не маленький, а очень даже большой и всегда буду о вас заботиться! – возмущаюсь я, бодро натягивая второй сапог. Зевая, вываливаюсь на улицу и сразу оказываюсь во власти жестокого мороза. Он сковывает движение, забирается под полушубок, пронизывает лёгкие. Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов, чтобы вернуться домой. Но тут же одумываюсь: нельзя! Нужно идти во что бы то ни стало. Я взрослый и сильный! Я глава семьи! Я должен!...

На улице, возле булочной, очередь. Сегодня я двадцать четвертый! Значит, дома буду пораньше! За мной уже пристроилось десятка четыре голодных людей. Хлеб ещё не выдают, и все жмутся друг другу, стараясь сохранить остатки тепла. Зажатый между двумя женщинами, я впадаю в полудрёму. И там, в этом сладком полусне, вижу, как мама жарит на сковороде котлеты из настоящего мяса. Я облизываюсь, беру одну и уже подношу её ко рту, но вдруг просыпаюсь от истошного крика: «Обронила! О господи, посеяла! Карточки! Карточки-и-и..» Толпа начинает волноваться, кто-то уже даёт бедной женщине утешительные советы, а кто-то обзывает её разиней. Я ощупываю свои драгоценные бумажки за пазухой и сжимаю их ещё сильнее. Мне невыразимо жаль эту тётеньку, у которой дома, наверное, тоже детишки. От бессилия опускаю глаза и вдруг осознаю, что под ногами лежат карточки этой растеряши. Я нагибаюсь и подхватываю их. "Вот они! Вот!" - подбегая, говорю ей и вижу, как зарёванные глаза женщины наполняются счастьем. Я ещё стою возле неё несколько минут, пока не вспоминаю, для чего пришёл. Пытаясь протиснуться на своё законное место, натыкаюсь на отпор. Худой, неприятный старик, стоявший в очереди через два человека от меня, скрипит:

- Куда лезешь, малый?

- Но.. там моё место! Пустите! - пытаюсь сопротивляться я. И тут же натыкаюсь на стену непонимания.

- Но у меня мама, Маруська с Ванькой и Мишкой, а ещё Па... - невнятно бормочу я, глотая горючие слёзы, но понимаю, что толпа остаётся равнодушной к моим стенаниям. Вздохнув, отправляюсь в конец длинной очереди. Однако не успеваю сделать и нескольких шагов, как слышу:

- А ну-ка, Робин Гуд, иди сюда!

Я оборачиваюсь и вижу, что женщина, стоящая по ту сторону прилавка, машет мне рукой. Очередь возмущённо галдит, однако всё-таки нехотя даёт мне дорогу. Взяв мои карточки, продавщица привычным движением отрезает нужное количество, а вместо них суёт пайки тёплого хлеба.

- Спасибо, - только и могу, всхлипывая, выдавить из себя.

- Ничего, малец, добро всегда должно возвращаться. Ну, чего же ты стоишь? Беги домой, мамка, поди, заждалась!

Крепко сжимая в руках завёрнутые в газету маленькие, похожие на чёрные кирпичики кусочки хлеба, я мчусь домой. И только там, когда раскрываю свёрток, обнаруживаю, что один ломтик длиннее других на сантиметр. Целый сантиметр!.. Мама ахает, а потом, когда я рассказываю ей всю историю, плачет навзрыд.

- Что же теперь будет? А вдруг кому-то не хватит этого самого сантиметра? - тревожно говорю я.

Подумав, она отвечает сквозь слёзы:

- Скорее всего, эта замечательная женщина отрезала его от своей пайки. Мир не без добрых людей! Запомни это, сынок, и всегда поступай по-человечески.

А потом, собравшись вместе у круглого стола, мы разрезаем этот кусочек, наш подарок шириной в один сантиметр, на равные шесть частей, долго жуём каждый свою долю, наслаждаясь счастьем.

Как начинается следующий день? Так же, как и предыдущие год и три месяца блокады... Подвал. Бомбёжка. Жестокая бомбёжка, не прекращающаяся уже, наверное, часа три. Гудит земля и всё вокруг. Но я держусь, не показываю страх, чтобы младших не пугать, а вот наш полугодовалый Пашка кричит что есть мочи, и все мои старания коту под хвост. Паника постепенно овладевает и мной. Пытаясь хоть как-то успокоить малыша, я строю забавные рожицы, и он наконец-то замолкает. Уснул Пашка, задремали Машка и два брата. Стихло всё кругом, дали отбой воздушной тревоге.

- Сынок, иди за хлебушком, а мы тут сами справимся, - шепчет мать.

Я поднимаюсь наверх, натягиваю свою нехитрую одежонку и отправляюсь за очередной пайкой. Пропускать нельзя, иначе карточки сгорят. Снова на улице меня обжигает жестокий ленинградский мороз. Желая согреться, я прыгаю на одной ноге до соседнего дома, будто играю в классики. Откуда-то издалека на меня накатывает воспоминание о мирной жизни, о лете и о ребятах, играющих во дворе. Мне становится так весело и тепло, что счастливая улыбка расплывается на лице... И вдруг я слышу взрыв и толчок. Уткнувшись кровавым носом в ледяную землю, я лежу несколько минут неподвижно, пока до моего сознания не доходит, что громыхнуло совсем рядом. Кое-как поднявшись, боюсь повернуть голову назад. Нет! Я не хочу в это верить! Нет-нет! Этого не может быть! Мама, мамочка! Собрав всю волю в кулак, все же заставляю себя обернуться... Их больше нет! Нет и не будет ни-ког-да! Никогда больше не улыбнётся мне мама… Пашка не закричит своим привычным воем… Я не смогу заступиться за Маруську, когда мальчишки со двора назовут её конопатой… А драки Мишки с Ванькой? Этого ничего не будет… ни-че-го... Ах, если бы не война... Будь проклята она! Я вою. Вою, сидя на земле и не ощущая жестокого ленинградского мороза. А потом приходит забытьё, в котором я вижу их, счастливых, смеющихся и сытых. Там, где они, тепло и уютно, там нет войны, летний ветер колышет на окне белые занавески и мама жарит котлеты из настоящего мяса.

Надеина Екатерина. Золото, золото сердце народное

Нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Л. Н. Толстой.

Россия, какая ты? Необъятная, широкая, многонациональная… Страна с большим сердцем и душой, в которую объединились все души русских людей. Страну составляют не богатства, не природа, а ее люди. И об этом говорил великий писатель Л.Н. Толстой, его любимой мыслью была мысль народная. И чтобы понять ее, нужно заглянуть в небольшой район на Юге России, к простым рабочим людям, которые не знают слова «роскошь».

Я являюсь участником местной волонтерской организации. Мы помогаем взрослым людям, нашей природе. Но особенно нежны и трепетны те моменты, когда мы посещаем «детей-отказников» в детском отделении районной больницы. Отсюда, если их никто не усыновит, они отправятся в Детские дома.

Первый этаж. Чистенький, узенький коридорчик. Кефирный свет люминесцентных ламп и неистребимый запах лекарств. Я шагаю почти неслышно по этому лунному туннелю в другой, неведомый и непонятный мир. Мир, чуждый и пугающий меня, привыкшей к семейному уюту, к заботе тех, кем я любима, кто не бросил и не предал.

Подходя к палате №6, я, как всегда, испытываю волнение, сердце начинает гулко стучать, подобно набату. Почему «шесть»? Потому что в ней поселилось шесть ангелов, шесть одиноких сердец, жаждущих любви, заботы, внимания.

Самому взрослому мальчику, Паше, почти три годика. Еще в прошлую нашу встречу он мне с гордостью показывал три крохотных пальчика. Традиционно он носится по манежу, опираясь на крепкие ручки и волоча за собой «тряпичные» ножки, он затеял свою очередную игру. Я отдаю ему пакет, и он с осознанием всей важности этого ответственного дела раздает всем по мягкой игрушке, а после вопросительно смотрит мне в глаза. Я, не сдерживая улыбки, говорю:

- А шоколад возьми и отдай Маше, Степочке и Карине. Другим малышам нельзя.

Мой помощник завершает раздачу гостинцев. Все радуются. Только Федя никак не отреагировал. Его мучают жуткие головные боли. Страшное слово «гидроцефалия»! Что будет с этим малышом?

Я поправляю летнюю легкую юбку и присаживаюсь на пол. Напротив меня – Пашка. Его светлые волосы и голубые, как утреннее небо, глаза освещает июньское солнышко, он щурится и морщит аккуратный курносый носик. Он такой милый, подумаете вы, почему он в этой палате? А я отвечу. У мальчика диагностировали парез стопы, поэтому он ходит с помощью ходунков, которые ему велики. Пашка такой шустрый широкоплечий малыш. Он часто смеется и создает в палате ту самую атмосферу беззаботного детства.

Я взъерошиваю его пушистые волосы и спрашиваю:

- Ну как ты, боец? Ты загадал желание на свою звезду? – еще в прошлый раз я рассказала мальчишке про «его звезду». То есть, Паша должен был выбрать любую точку на небе и загадать желание.

Мальчик закивал и резко глянул за мое плечо. Он похлопал длинными ресницами и вопросительно, и немного пугливо проговорил:

- Здласте…

Я оглядываюсь. В дверном проеме стоит женщина лет сорока с темными волосами, широкой улыбкой и невероятно добрыми глазами. На ней простое платье в горошек, а в руках, таких натруженных, но теплых, небольшая сумочка. Чуть позади стоит высокий крепкий мужчина, примерно того же возраста, он приобнял спутницу за плечи. Мой взгляд невольно задерживается на узловатых, больших руках. Особенно притягивают его глаза – темные, тёплые, излучающие уверенность и добрую силу.

Я встаю с пола и неловко приветствую гостей. Женщина протягивает тонкие крепкие руки навстречу Пашке, её губы тихо шепчут «сынок».

Пашка нерешительно устремляется вперёд, но подводят ноги, и он замирает на месте. Его небесные глазки пытливо перебегают с одного взрослого на другого:

-Тетя, дядя, вы снова пришли?

-Ну, почему же «тётя» и «дядя»! - придушенным голосом отвечает мужчина, -

-папа и мама!

Какой же надеждой наполняются глаза ребёнка, когда он не сдерживается и обнимает обретённую маму, когда, застенчиво улыбаясь, утыкается мокрым носиком в её грудь.

Перевожу взгляд на санитарку: лицо порозовело от волнения, глаза особенно блестят от накопившихся слез, а улыбка какая-то необычная и радостная.

Незнакомая женщина ласково говорит, поглаживая Пашу по голове, словно родного сына:

- Паша, а поехали домой? Я тебе молочка свежего налью, яичко от курочки принесу. Ты мне поможешь пасти овечек.

Следом раздается мужской хрипловатый голос:

- А я тебя на тракторе прокачу. Там у нас поля, раздолье!

Оба мечтательно поднимают глаза вверх, а потом снова вниз, на Пашу. Тот на несколько секунд замер в оцепенении. Откуда ему знать, что такое «курочка», «овечка», «трактор»? Если он их и видел, то только на картинке! Но, собираясь с мужеством, он готов преодолеть свои страхи и побороться с неведомыми животными и механизмами. И тоненько так попросил:

-А Федьку мы будем навещать?

- Конечно, будем. И к Стёпочке, и к Карине, и к Маше - ко всем приедем и молочка им привезём, – сквозь слёзы прошептала женщина.

И тут я поняла… Эти люди – его новая семья, его новая жизнь и его счастье. Санитарка позже мне рассказала, что Пашу забрали простые люди из деревни неподалеку. Муж работает на ферме, жена ведет домашнее хозяйство. Они не смогли родить детей, но всегда о них мечтали.

Простые люди. Вот те, кто составляет душу нашей страны. Если бы не они, не была Русь-Матушка столь сильной державой с дружным народом и высокими семейными ценностями. Не рождались бы на нашей земле великие люди, храбрые защитники и первооткрыватели. Не было бы счастья, мира и чистой любви на Земле, если бы не русские люди, мои люди.

Вот она соль земли, соль нации! Основа основ. Высокопарно? Да! Но от всего сердца и от всей души. Если бы не люди, не разучившиеся понимать чужую боль как свою, не забывшие, что такое любовь, верность, не утратившие простоту и веру, разве состоялось бы Пашкино счастье и счастье многих детей, обретших новые семьи?

Прав мудрец Толстой: «Нет величия там, где нет простоты, добра и правды».

Данилина Маргарита. Игра по-крупному

- Ну, что на этот раз?

- Вот, посмотри.

- Что? Какая Ива? Это что, никнейм какой-то пенсионерки на форуме садоводов? Ты за кого меня принимаешь?

- Да подожди ты. Всё не так просто, сейчас объясню. Много лет назад, она с несколькими соклановцами столкнулась с компанией из вражеского клана. Завязалась потасовка. Враги были в большинстве, поэтому её отправили за подкреплением. Когда израненная и измученная она добралась до своих, от неё добились только два слова «старая ива, старая ива, старая ива" - и так бесконечно. Стычка как раз произошла возле старой ивы, около озера. Туда и было направлено подкрепление. Чем закончилось – неизвестно, но прозвище «Старая ива» прилипло к ещё совсем юной девушке.

Потом она надолго пропала с наших радаров, и мы думали, что после той стычки из-за полученных травм преступница отошла от дел. Но совсем недавно всплыли данные, что авантюристка замешана в нескольких крупных преступлениях. Уйдя в тень, Старая ива перестала активно участвовать в операциях, но обеспечивала их тыл и проворачивала другие дела, не требующие физической силы. Так что эта «пенсионерка с форума садоводов», как ты выразился, не лыком шита. Её нужно устранить.

…После этого разговора с братом прошло две недели. Да, бабушка оказалась не так проста, как кажется. Многое провернула. И как наши не заметили! Но всему приходит конец.

И вот я в засаде. Лежу уже довольно долго, цель периодически мелькает в прицеле. И вот, удачный момент! Прицел… И выстрел!

***

- Ба, ну сколько можно?! Когда я говорю: «Выстрел» или «Бабах!», ты должна упасть, потому что я в тебя попал!

- Да, ты всю игру нам портишь. Мы же стараемся, придумываем.

Близнецы с укоризной смотрели на бабушку. У одного в руках был игрушечный пистолет и плед, под которым он лежал в засаде на диване, другой же держал лист бумаги, на котором чуть кривоватым почерком третьеклассника было написано досье и нарисован план операции.

Бабушка лихорадочно придумывала себе оправдание.

- Вообще-то обычно преступников не убивают, а сажают в тюрьму, - начала она.

- Да? Ну хорошо. А где у нас будет тюрьма? В ванной? В кладовке? Или может быть, - глаза мальчика округлились. - В подвале?

- Нет, тюрьма у нас будет на кухне. Я пойду туда и буду варить вкусный суп, ой, то есть отвратительную арестантскую еду, вроде манной каши. Она будет вся серая и с комочками, а пахнуть будет грязными носками.

- Фу! Это действительно достойное наказание. Пойдём в тюрьму!

И опасная преступница, контрабандистка и мошенница отправилась отбывать наказание.

Справедливость восторжествовала.

Смельгина Полина. Обитатель

35.01.202024, 490:0425

Сразу хочу предупредить вас, что возможно мои записи покажутся вам весьма странными, ведь я совершенно забыл, каково это – беседовать с людьми, писать и говорить так, чтобы меня понял кто-то кроме меня, но недавно всё изменилось.

Всё началось рано утром. Я гулял, мне светила Kepler-11. Я поднял глаза на своё серое небо и увидел приближающуюся чёрную точку, которая летела прямо на меня.

Я живу здесь давно, но мне редко что-то угрожало. Лет двести назад началась жуткая буря, которую я с трудом пережил, и потом устроил себе убежище в подвале библиотеки, но с тех пор оно не пригождалось. Кажется, вся планета Kepler-11g была создана специально для меня. Здесь не было опасных видов живности, у меня всегда были еда и вода, а стихия была абсолютно дружелюбной.

Однако что-то на огромной скорости приближалось, и мне пришлось, надеясь на лучшее, спуститься в убежище... Сидя там около часа по человеческим часам, я впервые после истории с бурей так боялся за собственную жизнь. Этой буре посвящён один из памятников на площади Дома Искусств и поэма моего сочинения, которую я читаю каждый раз в День Спасения, но сейчас меня интересовало это нечто в моём небе и возможные неприятности.

Я услышал грохот. Но грохот спокойный, не предвещающий конца света, так что немного погодя я вылез, надев защитный костюм. Я увидел космическую тарелку шириной в мою библиотеку и высотой в мой дом. Цвета она была серого, рядом никого не было. Я почувствовал нечто похожее не раздражение, смешанное с паникой. Я сбегал с Земли не для того, чтобы меня нашли…

Я повесил на доску объявлений свой старый плакат:

«Приветствую вас!

Планета Kepler11-g – обитаемая!

Народ и президент единого государства – я.

Вы незаконно вторглись на мою территорию.

Иду на переговоры. На агрессию буду отвечать агрессией»

Они вышли из корабля и после победных припадков и слёз, во время которых меня обнимали и называли братом, капитан поведал мне на новом русском историю о том, как Земля перестала быть пригодной для жизни, людей убивали ядерные войны, стихия и эпидемии, и эти пятьдесят человек – одни из немногих, кто смог улететь до Вымирания народов.

Люди плакали. И видимо думали, что в одиночестве я сходил с ума, и теперь счастлив не меньше них. Во время обеда (мои овощи и людские запасы с корабля) в зале Дома Искусств Капитан уже расспрашивал меня о G и размышлял, как бы им обустроиться.

Чтобы меня слышали, я вышел на сцену и произнёс приветственную речь. Я рассказал малую часть своей истории: как улетел в экспедицию, высадился, потерял контакт с Землёй и остался на G, и с тех пор (я не стал называть свой возраст) живу здесь.

Также я объявил, что намерен провести экскурсию вокруг света. Потом я рассказал, что ознакомлю их с Правилами. Я дал им понять, что на G не стоит хозяйничать, и часа два после отвечал на вопросы.

– Какой здесь климат? – спросил мужчина, один из немногих, кто так и не снял скафандр.

– Планета обладает идеальным климатом. Здесь не бывает жары и мороза, вся вода пресная и пригодна для питья, времена года не изменяются. Средняя температура – 23 градуса по Цельсию.

– Эти постройки были здесь до вас? Как вы их построили? Какая площадь суши?

– Всё построенное на планете было с самого моего прибытия. Площадь суши составляет примерную площадь Европы. Я совершаю обход всей планеты раз в год. Хочется вас предупредить, что один земной год равняется месяцу на G. Двенадцать лет по вашим часам – это год на моей планете.

Весь год по земному летоисчислению люди занимались реставрацией старейшего общежития. Всё это время я рассказывал им о своей планете, и мои гости прекрасно освоились. В отличие от меня.

По мне, привыкать к новому обществу (особенно когда до этого ты был в компании только самого себя) гораздо труднее, чем к новой планете. Ведь даже самое маленькое общество способно устроить настоящий бардак. Люди постоянно ели, слишком часто спали, быстро жили и много веселились. Раз кто-то умудрился начать курить мою болотную траву, за что был посажен в тысячелетний храм на две недели, который после стал тюрьмой.

К моему искусству никто интереса не проявлял, зато они устраивали дискотеки земной музыки, глядя на которые я вспомнил одну из причин, почему ещё подростком решил стать космонавтом и улететь подальше. Я установил лимит на прослушивание их музыки и стал устраивать для них свои концерты.

Но на что я надеялся? Они игнорировали мои законы! Вскоре стали игнорировать и меня. Слушались только Капитана, а однажды вздумали мои человечки выбирать себе президента. Суд шёл три недели, в которые я с трудом отстоял своё право на управление и владение всей территорией и системой Кеплер-11. Но только благодаря команде учёных я победил (после чего пришлось разрешить им эксперименты с природой G).

Но всё это не сравнится с моим первобытным ужасом, когда люди стали размножаться.

Теперь по моей планете разгуливали маленькие дети, и они создавали столько шума, что я стал в два раза чаще уходить на противоположное полушарие.

Через пять моих лет после Прибытия Человечества планета насчитывала уже около двухсот человек кроме меня. И я очень надеялся, что за всё время моей космической изоляции человеку не удалось добиться бессмертия…

Как я себя чувствовал, когда через тысячу лет на моей планете перестали царить покой, равномерность, тишина и одиночество, к которым я стремился всю земную жизнь? Каково мне пришлось, когда каждый день и ночь превратились в борьбу за собственные права хозяина?

Я чувствовал себя как человек, у которого в комнате завелись тараканы. Жить не мешает, но это становится невыносимо: они выбегают из-под углов, ползут по стенам, ходят везде. Разумеется, нормальный человек травит тараканов.

И мне пришла такая мысль. Но я знал, что они не долетят до другой планеты, так как за столько времени сигналы принимала только одна, и та сказала азбукой Морзе, что единственный живой обитатель умирает от неизвестной болезни. Я было полетел туда, но не смог её найти, потому что сигнал пропал.

Мне оставалось привыкать к новой жизни.

И это была ужасная сотня лет. Я впервые пожалел, что время идёт так медленно. Хорошей новостью было то, что человек оказался вполне себе смертен и доживал до восьмидесяти земных лет. Плохой новостью оказалось то, что теперь я тратил всё своё время на управление и обучение постоянно вылуплявшихся детей и их родителей.

Когда ко мне летели люди, последнее, что их заботило – грамотность. Они летели выжить, и им несказанно повезло. Но я усадил взрослых в университет, где я и последние учёные и инженеры передавали им свои знания, а детей в школу. Какими же огромными были пробелы в знаниях, как же немного человечеству надо, чтобы обратиться из величия в полное невежество! Они ходили по улице Прибытия, на которой стоял их корабль, и гордились тем, что добились такого развития, а сами не помнили таблицы умножения и с трудом читали… Но не будем винить их. Всё же, пусть и с технологиями сжимания времени, они летели ко мне восемьдесят земных лет.

Эта Первая Эпоха Людей была моим личным адом. И я физически ощущал раздражение моей планеты.

Люди заставили меня вернуть электричество, от которого сам я осознанно отказался, и теперь обыкновенно непроглядные ночи были освещены кучей фонарей. Открывались магазины, создавались всякие ненужные вещи, появлялись свалки, каждый день то и дело что-нибудь горело, происходили драки. Всё это так бессмысленно, но так необходимо для людской повседневности!

Их становилось всё больше и больше. Я изнемогал.

Но вскоре, ещё через два века, они, получив какой-то сигнал с Земли, полетели домой. Не буду описывать, как я убедил их, что мне стоит остаться.

Едва я выдохнул, как через две тысячи лет в моём небе снова появился космический корабль, и в этот раз он приземлился, разгромив мой Музей кошмара Человечества, но любезно предоставил материалы для нового.

***

Пора уже сказать. Нет, я не человек, и я бессмертен.

Когда меня отправляла в экспедицию другая цивилизация на грани вымирания, то с собой у меня были гены людей. Я должен был вырастить их в инкубаторах для продолжения человечества. Хорошо, что они не выдержали крушение моего корабля.

Ко мне прилетало восемнадцать кораблей. И любопытный факт – каждая цивилизация одинакова.

Правда, однажды были у меня совершенные инопланетяне. Но они не смогли здесь дышать без скафандров и замёрзли страшно, потому отправились почти сразу на свой Марс. Они не очень-то люди в обычном смысле, и наречие у них диковинное, однако похожи на вас.

Прилетали раз пренеприятные люди. Жили у меня всего тысячу лет, но выучили меня английскому, порядки свои навели, ввели деньги и устраивали бесконечные митинги с поводом и без. Я потом сто лет избавлялся от фастфуда. Так и не понял, съедобно ли это? Возможно, из-за него они чуть и не вымерли тогда. А может, потому что забыли взять мыло.

Сейчас уже тысячу лет я живу один, наслаждаясь тишиной. После людей долго приходится восстанавливать бедную G. В какой-то момент пришлось восполнять запасы пресной воды и очищать атмосферу. Свалки я вывожу веками.

Почему они всегда улетают обратно?

Любое разумное существо, покинувшее свою планету в поисках нового дома, неизбежно заболевает тоской. Я заметил это давно. Люди у меня почти всегда рассеянные, нервные, потерянные, даже те, кто рождается уже на G. Все они могут долго молчать о чём-то и смотреть в непривычное и неестественное для них небо. Живут всегда по своим часам.

Землю они истощают, покидают, а после возвращаются и восстанавливают. Кто ж их разберёт, этих людей?

Я всё ещё не в восторге от гостей и вижу в кошмарах чёрную точку в своём сером, неприветливом небе, которое словно отражает меня самого, но знайте: вы меня многому научили, посещая и выводя из равновесия.

Поэтому я решил отправить этот маленький рассказ о своей жизни на Землю. Быть может, он окажется полезен. Кстати, недавно ко мне прилетела музыка Баха. Я поверил в человеческое искусство. С рассказом отправлю пару записей своих сочинений и картину своей планеты.

С уважением к землянам с Kepler-11g,

Обитатель

Фомина Алина. Взгляд из вне

Я брёл в надежде встретить легкую смерть, ведь рука, изнывающая от боли, заставляла сжиматься сердце и вспомнить того, кто нанес мне эту рану.

Я шел по тропинке в густой туман и заметил, что тропинка сменилась заросшей плиткой. Эта дорога вела вглубь непроглядной тьмы. Чем дальше я продвигался, тем холоднее становилось, по коже скользнул прохладный ветерок, и он заставлял меня вздрагивать. Я не поднимал глаза, только смотрел под ноги, чтобы не сойти с пути. Но заметил, что плитки обрываются и перед моими глазами огромные каменные врата. Они были настолько высокие, что пришлось отойти подальше, чтобы разглядеть их в полный размер. Эти врата вселили в меня ещё больший страх. Но возвращаться было бессмысленно. Подойдя поближе я увидел, что врата приоткрыты. Я с трудом протиснулся в щель. За воротами было продолжение выстилающихся плиток, они вели в густой лес, у деревьев которого невозможно было разглядеть верхушек. Я продолжил свой путь. В лесу было тихо, за всё время своего пути я не услышал ничего, кроме пугающих возгласов воронов. Я брел уже достаточно долго, но вокруг ничего не менялось. И в голову полезли мысли и воспоминания. Стало очень тяжело на душе, но тут мне на пути встретилась каменная фигура в виде журавля. Он стоял на небольшом пригорке, а возле него каменный стол и полусгнившие стульчики. На столе было четыре чашки и у каждой был отколот кусочек. Крылья у журавля были расправлены, а голова смотрела на каменную плиту рядом. Я не смог разобрать что написано на этой плите, язык был мне не знаком, но в конце я заметил узор, который рисовали покойному на лбу, было всего четыре узора и каждый обозначал прожитую жизнь человека. Если умирал бедняк, у которого и день гроша в кармане не задерживалось, то узор был в виде запятой черного цвета, люди так решили, ведь эта запятая похожа на пиявку, которая ничего полезного не делает, а только пьет кровь и отравляет человека. Так можно было сказать и о бедняках. Второй узор наносился трудягам, которые не позволяли себе отдохнуть. Такие люди работали без продыху и мечтали разбогатеть, но всегда брали на себя слишком много и погибали раньше, чем богатели. Им наносили красный круг, ведь их жизнь была скованная и цикличная. Третий узор изображался на лбах богатых и знаменитых людей. Этот узор меняли по прихоти родных умершего или сам человек просил изменить его, но основные элементы оставались всегда. Над бровями рисовались два фиолетовых треугольника, что обозначало власть, по середине изображали золотой ромб, означавший богатство. Четвертый узор наносился ворам и преступникам. Сначала им вообще не наносили узор на лоб, чтобы они застревали между загробным миром и живым, люди считали неупокоение души наказанием, но эти души стали приходить в живой мир и творить беспорядки, и люди все же начали наносить узор, это была черная точка. На плите было изображено два треугольника, а над ними ромб. Я не понял, чтобы это могло значить и не придал этому значения. Рука так сильно болела, что сил идти дальше не было. Я решил отдохнуть и оперся на каменную плиту. Она откинулась назад, а журавль, что смотрел прямо на меня повернул голову в сторону врат, через которые я пришел. За этим ничего не последовало, и я решил: лучше пойти дальше, чем оставаться там. Путь мой длился уже несколько часов, но ничего на пути так и не встретилось. На меня опять нахлынула тоска. Но тут же я вышел из густого леса прямо к берегу реки.

Пейзаж, который открылся передо мной был невероятен. Я забрел в заброшенный город. Я хотел найти убежище, но это была неописуемая удача. Неподалеку я заметил каменный мост. Подойдя ближе, я увидел каменные статуэтки маленьких лягушек, которые во рту держат монеты. Раньше таких лягушек устанавливали на дно фонтанов, люди пытались закинуть в рот лягушке монеты, если попадешь, то тебе будет сопутствовать удача. Зачем их расположили на мосту, было не ясно.

Я пересек мост и войдя в город, я заметил, что он украшен, точно как украшали города на праздник первого дня весны. Этот праздник на моей родине называли днём «Благодарства за жизнь». Люди украшали город самодельными гирляндами и фонарями, перед этим праздником все жители собирались вместе и делали украшения для праздника. В этот день все торговцы угощали людей на площадях. Все благодарили друг друга и желали долгой жизни. В ночь этого праздника можно было предугадать свою судьбу. Нужно было испечь печенье с символами, про которые я вам уже рассказывал, и выставить на окно. На утро печенье, которое будет съедено птицами, будет означать, какую жизнь проживешь. Все очень серьезно относились к этому поверью.

Продвигаюсь вглубь города, я начал рассматривать дома и улицы. Все сооружения выглядели ухоженными, хотя без людей все города постепенно разрушаются и зарастают мхом и лианами. Дома были по несколько этажей, с красивыми резными крышами. В городе было два каменных храма. Обстановка в городе была очень роскошная, здесь точно жили обеспеченные люди. Я продолжал бродить по улицам и решил заглянуть в один из домов. Мне приглянулся дом, который располагался возле реки. Я заглянул в него, обстановка была очень знакомая. Но это неудивительно, дома строились однотипные и обстановка тоже была похожая. Небольшой порог у дверей, стол посередине комнаты, справа столовая, чуть дальше стола лестница на второй этаж. Но в интерьере этого дома присутствовало множество дорогих вещей. Например, стулья и стол были из дерева агар, а это очень дорогое и редкое дерево. В моём доме был точно такой же гарнитур. Я начал подниматься по лестнице и заметил, что у стола скошен один угол, а у окна стоит ваза с синим узором, точно такую же я разбил на праздник весны (мама тогда очень расстроилась). Я спустился и подошел к вазе, приглядевшись заметил, что она была разбита и её склеили. За мной послышался шорох, и из-за двери возле кухни вышла матушка. Она была молода, совсем не такой, какой я видел её последний раз. Она улыбалась мне и говорила, что я слишком долго задержался, гуляя с друзьями. Я не мог поверить, разве такое возможно. Я начал спрашивать, что она здесь делает, но она без умолку говорила про праздник весны. Со второго этажа спустился отец, он повторял о том же. Брат и сестра бегали по комнате и бормотали про купцов, которые угощали их, когда они гуляли по площади. Я обращался ко всем, но никто меня не слышал. В дверь постучали. Я резко кинулся к двери. Она отворилась со скрипом. Там стоял он. Человек, что нанес мне ту самую рану, боли от которой я уже не чувствовал. Он совсем не изменился, его грубый и презрительный взгляд говорил, что он пришел доделать начатое. Меня пронзил выстрел, я упал на колени. Но мои веки, опустившиеся от дикой боли, открылись, я взглянул на него. Его губы зашевелились.

«Лучше ничего не говори, не хочу потом вспоминать твой голос. Ты прожил не очень достойную жизнь, но всё же, чтобы ты хотел, чтобы я изобразил на твоем лбу.»-…

«Лучше ничего не говори?!» - я свалился от резкой боли на пол. Было совсем не приятно слышать это перед смертью, может я хотел выговориться и попрощаться. Я видел, как моя алая кровь лилась прямо к его ногам. Он стоял и смотрел, возможно всё-таки ждал от меня ответа на свой вопрос, но мне было все равно.

Как он попал сюда? Как выследил меня? Но почему-то на душе так хорошо. Я встретился с родными, напоследок побывал дома. Думаю, это лучший конец, который мог бы у меня быть. Я, возможно, был счастлив.

Через секунду мои глаза окрылись, и я увидел каменного журавля, он смотрел прямо на меня. А на плите, где он стоял, было написано «Лучше ничего не говори». Это было моё надгробие... Через секунду меня снова пронзил выстрел.

Любимова Анна. Растаявший лед

Дверь в раздевалку открылась, но Киан не стал смотреть, кто вошел: за ним в разгар тренировки мог пойти лишь один человек.
Ингалятор упал на глянцевый пол. Киан присел и дрожащей рукой сжал его.
– Ты им скажешь? – голос друга вызвал щемящее чувство в груди.
– Аарон, это не точно. Не хочу, чтобы они расстраивались раньше времени.
– Они бы успели попрощаться с тобой.
– Я же не умираю! Просто буду жить чуть дальше, – голос Киана был бодрым, но его нервозность выдавали побелевшие костяшки пальцев, сжимавших ингалятор. – Все норм. Ну, кроме «дяди Скруджа».
Повисла тишина. Аарон съехал спиной по стене, оказавшись на одном уровне с Кианом. Раньше Киан был самым ярким человеком в их команде. Аарону казалось, что от него идет особая энергия, которая может обеспечить улыбки всем в их городке. Но смерть матери сильно ударила по нему. Рыжие волосы, казалось, потускнели, а глаза перестали блестеть детским озорством.
В раздевалку ввалились другие игроки. Двое из них попробовали подойти к нему, но Киан только отмахнулся и поспешил удалиться из раздевалки.
Аарон поморщился, когда дверь хлопнула. На него набросились с расспросами, не выпуская из раздевалки. Он ловко ускользал от ответов, хоть и не считал это правильным.

Весь вечер Киан провел в опустевшем доме, среди коробок и разбросанных вещей. Когда подъехало такси, все нужное было погружено в машину. Уезжать совсем не хотелось, но все, что он мог сделать, это смиренно сесть и захлопнуть дверь за собой.
Всю дорогу он провел молча, не обращая внимания на попытки таксиста заговорить. В голове повис туман. Что было дальше – стерлось. Кажется, дядя что-то говорил… Или сразу провел в его новую комнату? Хотя, вряд ли бы «дядя Скрудж» промолчал – пока мама боролась с онкологией, ее брат Натан «любезно» помогал сестре и ее сыну, то есть контролировал каждый шаг Киана и щедро осыпал упреками.
Проснувшись утром, юноша зарылся под одеяло с головой. Киан ни за что не вылез бы из кровати, если бы не Натан.
– Доброе утро, – голос дяди не звучал приветливо. Собранность и серьезность – только такими словами можно описать этого человека. – Бетти приготовила завтрак. Жду за столом через 10 минут. Надеюсь, ты помнишь, что я не люблю, когда опаздывают.
Киан поморщился. Имя Бетти он слышал впервые, но подозревал, что это домработница. Вряд ли у дяди с его характером была девушка. Вылезая из кровати, Киан сел спиной к Натану и сухо ответил: «Хорошо».

В небольшом доме мужчины полы были натерты до блеска, а на книжных стеллажах во всю стену не было ни пылинки.
Киан, пройдя в гостиную, сел за дубовый стол напротив дяди. Рядом сидела женщина средних лет с собранными в аккуратный хвост волосами. Поверх платья у нее был накинут фартук.
Все ели молча, пока Натан не заговорил первым, прервав эту мучительную тишину:
– Киан, как ты себя чувствуешь?
Киан перестал катать фрикадельку по тарелке и поднял глаза на дядю.
– Я в норме.
– Поминки сегодня в шесть. Будь готов к этому времени.
– Я… – Киан замялся. Его рука нащупала ингалятор в кармане. – Лучше я останусь.
– Там соберутся все родные и друзья твоей матери.
– Не хочу их видеть!
Бетти смотрела в свою тарелку. В воздухе повисло ожидание. Брови Киана дернулись, копируя хмурое выражение лица дяди.
Следующие десять минут прошли в ожесточенном споре, пока Киан, шумно отодвинув стул, не выскочил из гостиной.
– Копия отца, – долетел до его ушей недовольный голос дяди.
Эти слова невольно погрузили Киана в воспоминания из детства. Отца он помнил лишь моментами: знакомый вкус фруктового льда и скрип кожаного сиденья машины от того, как маленьким мальчиком он скатывался спиной по нему. Яркая улыбка играла на лице, когда в зеркало заднего вида Киан рассматривал свои веснушки и ждал, пока папа вернется в машину с новым подарком для него. А любимый фруктовый лед все таял на солнце, таял с той же скоростью, что и отец исчезал из его жизни…
Вечером Киан собрал спортивную форму, закинул рюкзак на спину и проскользнул к входной двери.
– Знаешь, на такие мероприятия люди приходят в черном и со скорбью на лице.
Киан замер, застигнутый врасплох.
– Я же сказал, что мне не нужны соболезнования этих людей, – Киан повернулся лицом к дяде. Мужчина застегивал запонки на манжетах черной сорочки.
Киан сглотнул, но горло все равно осталось пересохшим, когда он хрипло произнес: «Лучше на тренировку пойду».
В глазах дяди он сразу прочитал отказ.
– Я спишу это на защитную реакцию. Я, так уж и быть, смирился с отказом идти на поминки. Но ускользнуть вместо них на тренировки? – голос мужчины звучал настолько осуждающе, что по телу Киана пробежали мурашки. Пальцы сжали ингалятор.
– Это мое дело, куда мне идти! Почему я не могу поиграть в волейбол и отвлечься? Там хотя бы никто не будет мне лицемерно сочувствовать! Родственники? Друзья? Ни один из них даже не позвонил поздравить ее с днем рождения! Не приехал. А теперь им всем вдруг стало жаль! – Киан повысил голос, сверля дядю взглядом.
– Иди в комнату. Ты сейчас не в том состоянии, чтобы я мог спокойно отпустить тебя куда-либо. Тем более с твоей астмой.
Упоминание о болезни заставило Киана замолчать. Он сжал ингалятор сильнее и нахмурил брови.
– Что ты говорил про моего отца? Чем мы похожи? – карие глаза юноши не отрывались от лица Натана.
– Упрямством. Внешностью ты пошел в свою мать, а вот характер – точь-в-точь отец, – в серьезном голосе Натана послышался очередной упрек.
– Так, может, мне и лучше жить с ним? Твоей копией я точно не буду!
Дядя никак не отреагировал на эти слова, только продолжил облачаться в свой траурный костюм.
Киан шумно поднялся по лестнице к себе. Все, о чем он мечтал, – как винтажные и, наверное, очень дорогие часы из гостиной полетят в голову дяди. Вместе с этим в его голове зрел план…
К счастью, дядя редко бывал дома, а Бетти почти все время проводила на кухне. Киан мог спокойно разбирать коробки. Старый мяч с автографом, любимая бейсболка, несколько пар бутс… Раньше они были для него сокровищами, сейчас же намного важнее было найти мамину коробку с документами. Где же она?
Наконец, ему удалось найти имя и адрес отца в одном из старых писем.
Следующим же утром в этом доме Киана Мейна не было. Только часть его вещей и записка, что за него волноваться не стоит и с отцом ему явно будет лучше.
Всю дорогу глаза Киана бегали по лицам незнакомцев. В автобусе было множество людей, которые могли бы своей тоскливой тучей над головой залить всех, но ни одно угрюмое лицо сегодня утром не испортит яркую улыбку Киана! Что делать, если отец успел переехать, он старался не думать.
Добравшись до нужного адреса, Киан несколько раз энергично постучал в дверь. Когда она скрипнула открываясь, сердце Киана на секунду остановилось. Натан был прав – внешне Киан был совсем не похож на отца, но зато сразу узнал его. Он был почти таким же, как в его воспоминаниях. А вот сам Киан изменился намного сильнее – не удивительно, что отец его не сразу узнал.
Пройдя в дом, Киан говорил без остановки. Глаза его горели. Он рассказал отцу абсолютно все: про смерть мамы, про противного «дядю Скруджа», про вынужденный переезд, запрет играть и даже вспомнил про любимый фруктовый лед. Отец слушал его молча и, как казалось Киану, очень внимательно.
– У нас завтра матч против соседней школы. Натан был против волейбола, но я так хочу!
– Так едь! – просто сказал отец.
Киан победно улыбнулся
– Ты же приедешь, да? – Киан навалился на деревянную барную стойку, которая занимала большую часть комнаты.
– Ну ты ошарашил! Не-а, никак!
Киан был замешательстве, но попытался его скрыть. Отец же явно этого не заметил, удобно расположившись на диване с баночкой пива и пультом от телевизора.
– М-м-м, а комната для меня у тебя найдется?
Отец нахмурился, потом махнул рукой в сторону коридора.
– Там в гостевой – раскладушка. Смахни с нее все на пол. Постельное в шкафу.
– Ок…
Киан дошел до комнаты и упал на кровать. Хотелось есть. Сил не осталось. Наверно, стоило поспать – прежде, чем его стошнит от запаха перегара или мысль «Что у меня может быть общего с ним» укоренится в голове.
До утра Киан не выходил из комнаты, даже поспал, хоть и урывками: живот сводило от голода, от запахов подташнивало, а телевизор отца орал слишком громко.
Выйдя из комнаты, Киан увидел отца, спящим все на том же диване. Он молча ушел. Выгреб из карманов мелочь, чтобы перекусить в ближайшей забегаловке. И после этого отправился на матч – ехать туда предстояло долго.
Как же приятно было видеть команду и Аарона! А победить – особенно. Хотя чувство, что чего-то не хватает, преследовало его. Жаль, что отец не смог разделить с ним эту победу. Мама бы не пропустила. Она ездила, даже уже когда болела. Потом ее привозил Натан и даже как-то пришел сам, когда мама уже совсем не могла выбираться из дома.
Отмечать победу с ребятами Киан не стал, а на предложение Аарона поговорить просто махнул рукой. Поездка до дома отца была никакой…
Ближайшие недели Киан пытался выцепить отца в здравом рассудке. В расход шло в два раза больше ингаляторов, чем обычно. Парень ненавидел, как запах сигарет просачивался в его нос и заставлял кашлять.
Вернувшись после очередной тренировки, Киан постучал в дверь. Потом еще и еще. На этот раз ему не открыли.
Он обошел дом. Ни в одном из окон не горел свет. Киан не любил ждать, но сегодня он ждал достаточно, чтобы все понять... Хорошо хоть последний автобус еще ходил.
Автобус ехал мучительно долго. Совсем стемнело, когда Киан плюхнулся на землю напротив надгробия.
Через время послышались шаги.
– Знаешь, я ошибался. На маму ты похож сильнее. Наивен, как и она.
Киан даже не удивился присутствию дяди – обида была сильнее остальных чувств.
– Ты ни разу мне не звонил, – проговорил Киан.
– Мне хватало регулярных звонков от твоего отца.
– Зачем он звонил?
– Убеждал меня забрать тебя, а заодно выпрашивал деньги за твои ингаляторы.
Киан посмотрел на дядю. Тот в ответ на него:
– Что за синяки под глазами? Надо было спать по ночам! А матчи? В прошлом году вы же победили «Соколов».
Голос Киана надломился, когда в голове сложился пазл.
– Прости…

Сегодня он спал на мягкой кровати, отпуская все и забывая вкус фруктового льда.

Максимова Софья. Мелодия времени

В лучах золотистого света словно застывают мгновения. Он танцует, окружая Мэото Ива – пару священных скал, возвышающихся в величественной префектуре Миэ. Эти природные столпы излучают гармонию и вечность, однако их сущность пронизана некой тоской. В этом уголке земли, где природа обрела свой голос, переплетено так много чувств и эмоций.
Глубоким пониманием их обладает старая ива, выросшая под охраной каменных стражей. Рядом с ней расположился старенький домик, который словно тонкие ветви протянул свою судьбу через долгие года. Стены его покоились спокойно на плечах времени, благодаря чему он стал свидетелем многочисленных историй.
В домике жил талантливый мастер по имени Хироши. Он был известен своими знаниями в создании традиционных японских музыкальных инструментов. Это дело передавалось в его семье из поколения в поколение: от отца к сыну.
Однажды, прогуливаясь по городским улочкам, Хироши увидел старый магнитофон в окне одного из местных магазинов. Этот предмет был окутан легендой о его волшебных способностях. Говорили, что тот, кто выслушает его мелодии, окажется в мире, полном безмятежности.
Увидев его, Хироши ощутил какую-то необычную привязанность к нему. Его сердце говорило, что их судьбы неразрывно связаны. Взволнованный своими мыслями, он решил купить магнитофон.
Так на пороге домика Хироши, появился магнитофон – старый таинственный аппарат, потерявший свою первозданную яркость, с потёртыми кнопками и покрытым пылью корпусом. Но его способность захватывать и воспроизводить звуки прошлого вызывала только восхищение. Под негромким и пленительным звучанием гармоничного голоса магнитофона, который создавал атмосферу настоящей сказки, Хироши проводил свои вечера. Однажды, разбирая старые коробки, Хироши нашёл маленький сундучок с кассетами. Он с осторожностью достал одну из них и медленно вставил её в магнитофон. Сердце его забилось сильнее, когда знакомый голос покойного отца заполнил комнату. Он зажмурился, чтобы максимально погрузиться в эти мгновения, которых больше не существовало. Поначалу голос отца звучал тихо и нечетко, словно прорываясь сквозь годы и пыль старых записей. Хироши слышал тонкую дрожь в голосе отца, наполняющую его сердце смешанными эмоциями.
«Сын мой, пусть эти слова найдут тебя в будущем...» – начиналось сообщение отца. Он описывал свою любовь к маленькому Хироши, его мечты и надежды. Голос отца был наполнен теплотой и искренностью, по которым Хироши так соскучился. Он старался не издавать ни звука, словно стараясь запечатлеть каждое слово. Отца невозможно было слушать без слёз. Хироши плакал, но эти слёзы были безмолвны. Он смог вернуться в прошлое, ощутить присутствие отца и понять, что любовь родителя никогда не умирает. Но не только грусть и нежность были в записи. Он услышал и смех своего отца. Запись оказалась не только посланием, но и сокровищницей комедийных лент, которые они вместе слушали ночами. Весёлые шутки и звуки смеха окутали комнату. В конце записи отец говорил о том, что жизнь – это непрерывное путешествие, полное возможностей и вызовов.
Хироши поверил, что магнитофон – это не только инструмент воспроизведения звуков прошлого, но и ключ к созданию своего собственного будущего.
Тем временем старая ива пробудилась от этих звуков. Её ветви, покрытые лишайником, словно пронизывались мелодией прошлого и соединялись с голосом магнитофона, создавая волшебную симфонию, пронизывающую воздух невероятной энергией.
Ива и магнитофон стали неразлучными спутниками. Вместе они создавали своеобразное святилище, где запечатлевшиеся в пыльных записях моменты счастья и печали оживали.
Магнитофон проникся любопытством ивы и однажды решил рассказать ей о древнем дереве Баобаб. Эту историю он записал у французского летчика. Она рассказывала о маленьком принце, который жил на небольшой планете, и о его непростых задачах по уборке баобабов. Маленький принц не знал всю важность этого дерева, он познакомился с ней во время своего путешествия на Землю. Оказалось, что это дерево служило убежищем для героев и хранило в себе знания и мудрость прошлых поколений. Ива полностью прониклась идеей, что деревья могут быть истинными хранителями историй.
Со временем ива поняла, что сама обладает собственными историями, которыми может поделиться с магнитофоном. Она рассказывала ему о ветрах, пронизывающих её ветви, и о радостных голосах у порога. Первая история, которую поведала ива, была о самом начале её существования. Она рассказала о том, как её семечко попало в плодородную почву и начало прорастать. Ива описывала ощущение первого солнечного луча, когда он проник внутрь неё и подарил жизнь. Она рассказывала о своих первых листочках, которые нежно развернулись и приветствовали мир. Магнитофон словно ощущал запах земли и чувствовал тепло солнца, когда слушал историю ивы. Вторая история была о ветрах, которые неустанно играли с её ветвями. Ива говорила о том, как ветра несли ей ароматы цветов и запахи других деревьев. Третья история была о радости, которую приносили ей гости, остановившиеся у порога. Её сердце радостно билось, когда она слышала голоса людей и смех детей. Ива рассказывала о нежных прикосновениях рук и о чувстве важности, которое она испытывала, зная, что она приносит радость окружающим.
Так ива рассказывала магнитофону свои истории, и в каждой из них было то, чего не было ни в одном другом дереве. Звуки природы, запахи, эмоции – всё это ива хранила в своей душе, и магнитофон был счастлив, что мог стать свидетелем её историй и записывать их.
Однако настал день, когда возможности магнитофона истощились, и его механизмы поломались, приковав его к угрюмому безмолвию. Древний аппарат, собранный из воспоминаний, стал историей, зарытой под деревом. Хироши, вздохнув, покинул свой дом, уехав в город, где его ждали большие возможности. Ива стояла одна, окруженная забвением и истлевающими стенами домика, но продолжала расти и развиваться, вобрав в себя бесценный опыт и мудрость прошлых поколений. Её ветви расстилались как руки с вопросительным жестом, готовые принять истории, которые можно было бы сохранить и передать дальше…
Она испытывала горечь от расставания с магнитофоном, понимая, что больше не сможет делиться историями с этим верным спутником. Но ее сердце горело желанием сохранить и передать истории. Мудрое дерево решило заложить их неразлучную с магнитофоном связь в души и сердца людей.
Ива стала символом прошлого, которое никогда не забудется, и эта мудрость перенеслась в ненасытный голод душ, жаждущих знаний и опыта. Магнитофон стал легендой, переносящей через века звуки, эмоции и истории, оказывая воздействия на каждого кто его слышит.
Со временем у старой ивы начали собираться люди и слушать звуки прошлого о мудрости, которая запечатлена в тех долгих веках. Они узнавали, что деревья не просто декорации природы, а хранители величайших событий и важнейших моментов. С каждым новым рассказом, с каждым новым звуком ива и ее истории все больше проникали в сердца людей. Они пробуждали искру внутри них, оживляли скрытые уголки памяти. Те, кто слушал, сами становились частью историй, пропустив их через свои уши и впустивших в души.
Грусть увядания сковывала древнюю иву и неисправные механизмы магнитофона, но их совместные истории остались живыми и бьющимися. Они превратились в эхо прошлых времен, которое никогда не затихнет, а будет продолжать говорить о мудрости.

В лучах золотистого света словно застывают мгновения. Он танцует, окружая Мэото Ива – пару священных скал, возвышающихся в величественной префектуре Миэ. Эти природные столпы излучают гармонию и вечность, однако их сущность пронизана некой тоской. В этом уголке земли, где природа обрела свой голос, переплетено так много чувств и эмоций.
Глубоким пониманием их обладает старая ива, выросшая под охраной каменных стражей. Рядом с ней расположился старенький домик, который словно тонкие ветви протянул свою судьбу через долгие года. Стены его покоились спокойно на плечах времени, благодаря чему он стал свидетелем многочисленных историй.
В домике жил талантливый мастер по имени Хироши. Он был известен своими знаниями в создании традиционных японских музыкальных инструментов. Это дело передавалось в его семье из поколения в поколение: от отца к сыну.
Однажды, прогуливаясь по городским улочкам, Хироши увидел старый магнитофон в окне одного из местных магазинов. Этот предмет был окутан легендой о его волшебных способностях. Говорили, что тот, кто выслушает его мелодии, окажется в мире, полном безмятежности.
Увидев его, Хироши ощутил какую-то необычную привязанность к нему. Его сердце говорило, что их судьбы неразрывно связаны. Взволнованный своими мыслями, он решил купить магнитофон.
Так на пороге домика Хироши, появился магнитофон – старый таинственный аппарат, потерявший свою первозданную яркость, с потёртыми кнопками и покрытым пылью корпусом. Но его способность захватывать и воспроизводить звуки прошлого вызывала только восхищение. Под негромким и пленительным звучанием гармоничного голоса магнитофона, который создавал атмосферу настоящей сказки, Хироши проводил свои вечера. Однажды, разбирая старые коробки, Хироши нашёл маленький сундучок с кассетами. Он с осторожностью достал одну из них и медленно вставил её в магнитофон. Сердце его забилось сильнее, когда знакомый голос покойного отца заполнил комнату. Он зажмурился, чтобы максимально погрузиться в эти мгновения, которых больше не существовало. Поначалу голос отца звучал тихо и нечетко, словно прорываясь сквозь годы и пыль старых записей. Хироши слышал тонкую дрожь в голосе отца, наполняющую его сердце смешанными эмоциями.
«Сын мой, пусть эти слова найдут тебя в будущем...» – начиналось сообщение отца. Он описывал свою любовь к маленькому Хироши, его мечты и надежды. Голос отца был наполнен теплотой и искренностью, по которым Хироши так соскучился. Он старался не издавать ни звука, словно стараясь запечатлеть каждое слово. Отца невозможно было слушать без слёз. Хироши плакал, но эти слёзы были безмолвны. Он смог вернуться в прошлое, ощутить присутствие отца и понять, что любовь родителя никогда не умирает. Но не только грусть и нежность были в записи. Он услышал и смех своего отца. Запись оказалась не только посланием, но и сокровищницей комедийных лент, которые они вместе слушали ночами. Весёлые шутки и звуки смеха окутали комнату. В конце записи отец говорил о том, что жизнь – это непрерывное путешествие, полное возможностей и вызовов.
Хироши поверил, что магнитофон – это не только инструмент воспроизведения звуков прошлого, но и ключ к созданию своего собственного будущего.
Тем временем старая ива пробудилась от этих звуков. Её ветви, покрытые лишайником, словно пронизывались мелодией прошлого и соединялись с голосом магнитофона, создавая волшебную симфонию, пронизывающую воздух невероятной энергией.
Ива и магнитофон стали неразлучными спутниками. Вместе они создавали своеобразное святилище, где запечатлевшиеся в пыльных записях моменты счастья и печали оживали.
Магнитофон проникся любопытством ивы и однажды решил рассказать ей о древнем дереве Баобаб. Эту историю он записал у французского летчика. Она рассказывала о маленьком принце, который жил на небольшой планете, и о его непростых задачах по уборке баобабов. Маленький принц не знал всю важность этого дерева, он познакомился с ней во время своего путешествия на Землю. Оказалось, что это дерево служило убежищем для героев и хранило в себе знания и мудрость прошлых поколений. Ива полностью прониклась идеей, что деревья могут быть истинными хранителями историй.
Со временем ива поняла, что сама обладает собственными историями, которыми может поделиться с магнитофоном. Она рассказывала ему о ветрах, пронизывающих её ветви, и о радостных голосах у порога. Первая история, которую поведала ива, была о самом начале её существования. Она рассказала о том, как её семечко попало в плодородную почву и начало прорастать. Ива описывала ощущение первого солнечного луча, когда он проник внутрь неё и подарил жизнь. Она рассказывала о своих первых листочках, которые нежно развернулись и приветствовали мир. Магнитофон словно ощущал запах земли и чувствовал тепло солнца, когда слушал историю ивы. Вторая история была о ветрах, которые неустанно играли с её ветвями. Ива говорила о том, как ветра несли ей ароматы цветов и запахи других деревьев. Третья история была о радости, которую приносили ей гости, остановившиеся у порога. Её сердце радостно билось, когда она слышала голоса людей и смех детей. Ива рассказывала о нежных прикосновениях рук и о чувстве важности, которое она испытывала, зная, что она приносит радость окружающим.
Так ива рассказывала магнитофону свои истории, и в каждой из них было то, чего не было ни в одном другом дереве. Звуки природы, запахи, эмоции – всё это ива хранила в своей душе, и магнитофон был счастлив, что мог стать свидетелем её историй и записывать их.
Однако настал день, когда возможности магнитофона истощились, и его механизмы поломались, приковав его к угрюмому безмолвию. Древний аппарат, собранный из воспоминаний, стал историей, зарытой под деревом. Хироши, вздохнув, покинул свой дом, уехав в город, где его ждали большие возможности. Ива стояла одна, окруженная забвением и истлевающими стенами домика, но продолжала расти и развиваться, вобрав в себя бесценный опыт и мудрость прошлых поколений. Её ветви расстилались как руки с вопросительным жестом, готовые принять истории, которые можно было бы сохранить и передать дальше…
Она испытывала горечь от расставания с магнитофоном, понимая, что больше не сможет делиться историями с этим верным спутником. Но ее сердце горело желанием сохранить и передать истории. Мудрое дерево решило заложить их неразлучную с магнитофоном связь в души и сердца людей.
Ива стала символом прошлого, которое никогда не забудется, и эта мудрость перенеслась в ненасытный голод душ, жаждущих знаний и опыта. Магнитофон стал легендой, переносящей через века звуки, эмоции и истории, оказывая воздействия на каждого кто его слышит.
Со временем у старой ивы начали собираться люди и слушать звуки прошлого о мудрости, которая запечатлена в тех долгих веках. Они узнавали, что деревья не просто декорации природы, а хранители величайших событий и важнейших моментов. С каждым новым рассказом, с каждым новым звуком ива и ее истории все больше проникали в сердца людей. Они пробуждали искру внутри них, оживляли скрытые уголки памяти. Те, кто слушал, сами становились частью историй, пропустив их через свои уши и впустивших в души.
Грусть увядания сковывала древнюю иву и неисправные механизмы магнитофона, но их совместные истории остались живыми и бьющимися. Они превратились в эхо прошлых времен, которое никогда не затихнет, а будет продолжать говорить о мудрости.

Павленко Мария. Кто здесь?

Кастрюля на голове и поварёшка в лапках. Аквариум с сосредоточенной золотой рыбкой. И большая опасность, которая угрожала им обоим… Вот, что запомнилось маленькому морскому свину Анатолию об этом дне, когда они с его лучшим другом рыбкой Джаспером сидели в окопе из горы посуды.
Нечто пробравшееся в его дом всегда появлялось со шлёпаньем, скрежетом и посапыванием. Анатолий вёл записи, пытаясь понять, как справиться с этим… приведением? Чудищем? Лапки тряслись, дыхание прерывалось при каждом скрежете или шорохе, пока он с осторожностью перелистывал странички, пытаясь понять, как защитить свой дом. Его особнячок, такой прекрасный и пустой, расположенный на маленьком необитаемом острове, был его крепостью. По крайней мере, так он думал раньше, если бы не…

День первый
Чудесное утро! Я наконец собрал все нужные мне ингредиенты для нового блюда. Его рецепт когда-то прибило к моему берегу в бутылке, как и большинство вещей, которые находятся у меня в доме. Это были «зерновые печенья». Для их ингредиентов пришлось ждать не один сезон. Я обошёл весь остров, чтобы найти хоть какие-то съедобные семена. Теперь у меня было всё: тарелки, венчик и ингредиенты. Хорошо, что в рецепте были картинки, так как некоторые буквы пропали или слегка размылись.
Я напугался, когда прочитал, что печенье нужно готовить с помощью «духов», но после рассмотрел буквы К и И. Когда они приготовились, я вытащил их на солнце и взялся за уборку с помощью «палки-всё-сметалки». Я сам придумал это приспособление! Закончив с делами на кухне, я пошёл к Джасперу: рассказал про печенье, пообещал его угостить и прочитал маленький отрывок из книжки «В поисках рыбки Мокли».
Вернувшись на кухню, я насторожился... На полу, который не так давно был вымыт, виднелись грязные следы и крошки, которые тонкой ниточкой тянулись в сторону печенья на подоконнике. Вот с этого момента и начали происходить странные вещи…

Прочитав эту страничку, Анатолий вспомнил про злосчастные лакомства. Он аккуратно поднялся из своих окопов. На цыпочках дойдя до полки с печеньем он осторожно взял банку.
– Для храбрости. Про запас. И… и… и для чудища. Лучше печенье, чем меня! – тихонько бормотал Анатолий, доставая три печеньки.
На страницах про второй и третий день чудище не упоминалось. Как он теперь понимал, это было затишье перед бурей… Бурей неприятностей, которые случились в ночь с третьего на четвертый день.

День четвертый

Как хорошо в лагуне вечером! Солнце погружается в воду, а луна выныривает, как большая рыба, на небо. Всё вокруг серебрится. Если коснуться до воды, то она светится. После того, как я умылся и насладился тишиной природы, шумом волн и красотой, которая меня окружала, я отправился домой. Там была тишь и благодать. Я поставил первую попавшуюся пластинку. Усевшись в мягкий гамак рядом с аквариумом Джаспера, я закрыл глаза. Плавно покачиваясь, я стал мечтать и напевать мелодию, которая наполняла комнату. Я задремал... Номой сладкий сон прервал грохот. Сердце забилось. Ещё, как назло, иголка граммофона со страшным звуком соскочила с пластинки. Я замер в гамаке и стал прислушиваться. Где-то в коридоре доносился скрежет. Что-то гремело, падало и стучало… А-а-а! Привидение! Чудище!
Так моей спокойной жизни пришёл конец.
Я вспомнил, что в одной книге говорилось, что привидения боятся фонариков. Я надел свою каску с лампочкой на голове, взял аквариум с Джаспером, чтобы никакое чудище его не съело в моё отсутствие, положил блокнот и ручку в карман, и отправился в темноту коридора, чтобы найти комнату откуда доносятся эти звуки… Закрыть её и больше никогда не открывать!
Я шёл, стараясь не дышать и не делать резких движений. За первыми пройденными дверями ничего было не слышно. Но чем ближе я был к комнате-музею, где хранил безделушки, принесенные морем, тем сильнее замирало моё дыхание. Именно там, в темноте сопело чудище или завывало привидение. Страх окутал меня от лап до кончика каждого волоса. С пронзительным криком я бросился на кухню…

Это была последняя запись. Больше Анатолий их не вёл, только прислушивался, как за захлопнутой дверью кухни, продолжало бродить чудовищное привидение или призрачное чудище. Джаспер всё это время был рядом с ним, обеспокоенный не меньше. Анатолий приготовился к длительной осаде.
Первым что ему попалось на глаза, это «палка-всё-сметалка». Вот оно, изобретение гения, которое может сейчас спасти его и Джаспера от неминуемой гибели. Дальше он выстроил ограждение. Кастрюли, сковородки, кружки и другая посуда летели с грохотом на пол и выстраивались в причудливый забор. Выдохнув с облегчением, Анатолий стал смотреть, как можно ещё себя обезопасить. «Может, этот шум испугает всех привидений!» – надеялся Анатолий.
Для безопасности на голову он надел кастрюлю, а в руки взял самое тяжёлое оружие на кухне – поварёшку. Ему было страшно, но за свой дом он переживал больше. Он так долго его наполнял разными мелочами, столько историй произошло с ним именно здесь. Неужели это пугающее нечто так просто отберёт его дом?
Страх постепенно превратился в ярость и злость. Анатолий натянул поплотнее кастрюлю на мохнатую голову, взял от неё крышку и покрепче схватил поварёшку. Глубоко вдохнув и сделав максимально грозный взгляд, Анатолий стал бить изо всех сил поварёшкой по крышке и кричать. Кричал он так, что уши, которые выглядывали из-под кастрюли, стали заворачиваться и подпрыгивать при каждом визге.
Анатолий преодолел свои баррикады и выскочил в коридор. Промчался по нему в комнату-музей, где притаился его враг! Смело повернув ручку, Анатолий забежал в тёмную комнату.
Он стучал, кричал и размахивал тяжёлой поварёшкой. Что-то – вероятно, так тщательно собираемая им коллекция – с грохотом отлетало в стены. И вот вокруг стало тихо. Никто не шлёпал, не скрежетал и не посапывал. Анатолий смело добрался до включателя света. Комната наполнилась светом и победоносным криком: – Я тебя победил!
Анатолий повернулся к месту сражения и резко поменялся в лице: все безделушки были раскиданы, что-то поломалось, а из-за большого зонта торчало что-то белое и круглое. «Всё-таки привидение!» – подумал Анатолий.
– Выходи! Я-я тебя-я-я не боюсь. Ты проиграл! Проиграло! – Анатолий попытался скрыть своё волнение.
Из-под зонтика появился сначала чёрный нос. Потом появилось ухо… О чудо! Это не привидение! Это был маленький мышонок.
Его глаза были чёрные и блестящие, как пуговки, а на самой макушке виднелся кудрявый завиток.
– Кто ты? – удивлённо спросил Анатолий.
– Лёшик. Мышонок, – пропищало это маленькое чудо.
– Как ты сюда попал? Я живу на этом острове очень давно! И никогда никто, кроме меня и моей рыбки, тут не жил!

– Мы с родителями отдыхали на пляже. Я решил спрятаться от них в корзинке, которая покачивалась на волнах. Они долго меня искали, а я смотрел и хихикал. А потом уснул… А когда проснулся, увидел этот дом. Я звал на помощь, но никто не пришёл. Кое-как я сам выбрался из корзинки. А потом пошёл на запах моих любимых лакомств… Я думал что этот дом заброшен, ведь он такой большой, тут должно жить много зверей. Но другие мышата в «Мышкином доме» рассказывали про большие дома с привидениями, которые заманивают маленьких и непослушных к себе, а потом их больше никто и никогда не находит. Мне было очень страшно, но не меньше хотелось есть, а оттуда так вкусно пахло. Я тихонько, как самая настоящая мышка, пробрался, чтобы привидения меня не услышали, и пошёл на запах. На кухне, на подоконнике я увидел печенья. И тут появилось нечто страшное выглядывающее из-за холодильника. Оно было длинным и с лохмотьями на голове. Моё сердце ушло в пятки. Схватив пару печенек, я убежал в эту комнату. Так я просидел в укрытии два дня. За дверью вечно кто-то шлёпал, сопел или что-то бормотал. Тут было много вещей: игрушки, разноцветные стёклышки и много-много всего. Но мои запасы печенья иссякли. Мне пришлось выбираться за новой порцией. Было темно, вдалеке играла музыка. Я подумал, что это меня так привидения заманивают. Но я не собирался просто так им сдаваться. Я пробрался на кухню, но споткнулся о что-то непонятное и ударился о полку с посудой. Она вся упала! Музыка перестала играть и послышалось страшное жужжание. Меня и след простыл. Я вернулся в комнату и спрятался под этим зонтиком. А потом я слышал визги и грохот. В ту минуту думал, что не выберусь отсюда живым. Они пришли и стали громить комнату, стуча и гремя. Мне было очень страшно, я свернулся в калачик и ждал своей погибели. А когда появился свет, я с опаской высунулся и был сильно удивлён...
Анатолий был растерян, ведь с ним произошло тоже самое. Он долго думал и рассуждал, как он может помочь малышу. Ведь он остался совсем один. Где-то там его ждут его мама и папа. Он накормил Лёшика и уложил малютку спать. Пока малыш спал, Анатолий сидел в гостиной и советовался с Джаспером. Отправляться так далеко, где он ни разу не был, было очень опасно. И кто присмотрит за домом, пока его не будет? Немного посидев и всё обдумав, Анатолий пошёл к книжным полкам – искать что-то по судостроительству.
На следующее утро Лёшик проснулся в уютной и тёплой постели. Он выглянул в окно и увидел там своего нового друга. Анатолий возился на берегу с палками и инструментами. Малыш поспешил спуститься к нему и поинтересоваться, что он делает.
– О, Лёшик, ты уже проснулся? А я строю нам лодку, чтобы мы с тобой отправились искать твой дом, – сказал Анатолий, ненадолго отрываясь от работы.
– А как же твой? Кто о нём позаботится?
–Не переживай! Он не пропадёт. А мне пора посмотреть дальше, что там за горизонтом. Думаю, если бы не ты, я жил бы и дальше здесь, почти в полном одиночестве, не считая Джаспера. Но теперь мне хочется познакомиться с другими зверьми.
Лёшик счастливо улыбнулся, взял в руки один из инструментов и спросил:
– Ну, чем ещё я могу тебе помочь?

Попова Татьяна. Вперед, на день рождения!

– Хочешь шутку? – осведомился у своего друга элегантный, высокий гривистый волк.
– Давай, – зелёный ящер засунул лапы в карманы штанов и пнул носком кроссовка камень. Волк от радости забегал вокруг него.
– На ветке сидели три совы, – затараторил волк. – Одна упала, вторая испугалась и тоже упала, а третья посмотрела на них и сказала: «Вот это совпадение!»
Волк громко заржал и в порыве смеха схватился за морду. Проходящие мимо звери начали оглядываться и шушукаться. Ящер косо посмотрел на него из-под козырька своей кепки и выдавил из себя кривую улыбку. Волк это заметил и перестал смеяться.
– Ну, типа совы падают… Сов, падение… – произнес он раздельно и заметно занервничал.
– Я понял, только это не смешно. – Ящер презрительно смотрел на него своими желтыми глазами.
– Ты просто не понимаешь моего юмора. – Волк схватился лапами за ремень своей сумки, которая висела у него через плечо и прибавил шагу.
– Да все я понимаю, просто люблю интеллектуальный юмор. – Зеленый догнал его и опять зашагал рядом.
– Значит, то видео, с которого ты ухохатывался, где сом пьет молоко, а потом падает в воду, интеллектуальная шутка?
Волк фыркнул и опять увеличил скорость. Ящер закатил глаза и подумал про то, как сложно общаться с этим зверем. Желания объяснять ему что либо, не было. Зелёный попытался вспомнить, как вообще он с ним познакомился, но воспоминания о начале их пятилетней дружбе уже исчезли, остались только их ссоры и довольно странные проделки. Они молча прошли несколько кварталов, но тут волк не выдержал долгого молчания.
– Саш, а как думаешь сколько зверей будет на празднике?
Зеленый хмыкнул и сделал "умное" выражение.
– Странно, что тебя волнует этот вопрос, Иван. Я бы задумался о том, что мы будем есть на дне рождении Марго. – Ящер Саша наигранно облизнулся и хитро взглянул на волка.
Он прекрасно знал почему он думает о числе приглашённых. Несмотря на свой волчий вид, Ваня был пуглив и не любил большое скопление кого-либо в одном месте.
– Еда меня волнует меньше всего... – тихо произнес волк и посмотрел на свои кожаные туфли, в которых он шагал по тротуару. Ящер заметил, что волк приуныл и резко кинулся ему под лапы.
– Ты что творишь?!
Иван резко перепрыгнул ящера и рухнул на тротуар. Проходящие рядом медведи презрительно посмотрели на них и покачали головами. Зеленый хихикнул и извиваясь, как его собратья змеи, метнулся к фонарному столбу. Полез наверх, обхватив его лапами. Волк несколько секунд смотрел вперед широко открытыми глазами, потом нахмурился и быстро поднялся.
– Ну вот зачем так делать? – пробормотал он, отряхивая свою коричневую, недавно постиранную жилетку. Он поправил воротник рубашки и быстро заглянул в сумку, чтобы проверить уцелел ли подарок после такого маневра. Ящер, вцепившийся в фонарь, прищурившись, наблюдал за ним. Тут послышался звук свистка, Сашка повернулся и увидел, что к ним бежит пудель в полицейской форме.
– Вань, бегом отсюда! – Ящер спрыгнул с фонаря и потянул волка за собой.
– Стой скалолаз, – протявкал пудель. – Ты сейчас сам будешь столб отмывать!
На столбе красовались пыльные следы от кроссовок ящера. Но два хвоста – зеленый и рыжий уже скрылись за поворотом. Чувствуя собачий запах, друзья бежали изо всех сил. Тут ящер споткнулся о свой развязавшийся шнурок, но волк Иван ловко подхватил его и посадил себе на плечи. Они выбежали на перекресток и нырнули в толпу зверей.
Тут и там слышались голоса недовольных животных, кому-то волк наступил на ухо, кому-то на ногу, но наконец, они вылезли из толпы чуть не сбив зайчиху с коляской. Позади опять послышался свисток, и в голове Вани промелькнула мысль о том, что у пуделя, наверное, не удался день, раз он такой злой и навязчивый. Уже стало тяжело бежать, вес зеленого ящера на плечах, казалось, увеличивался.
«Мама говорила, что нужно больше двигаться» – подумал Ваня и перепрыгнул через пару лягушек, которые в свою очередь испуганно квакнули.
– Давай влево, между домами прыгай! – крикнул в волчье ухо ящер Саша.
Гривистый волк резко повернул в нужную сторону и, проскользнув в щель между цветочным магазином и булочной, спрятался за какой-то лестницей. Судя по удаляющемуся запаху, пудель пробежал мимо. Ящер соскользнул с плеч задыхающегося волка и выгнулся, хрустнув позвоночником. Осторожно выглянув в щель, он посмотрел по сторонам и успокоившись, повернулся к Ване. На того было жалко смотреть, высунув язык он нервно сглатывал слюну и весь трясся. Его хвост безжизненно повис, а уши были прижаты к голове. Долгий бег плохо на нем сказывался.
– Ну что Иван, как разминка? – Саша присел и спокойно начал завязывать шнурок ботинка. – Вижу ты рад был пробежаться.
Ящер мотнул хвостом и поправил кепку.
– Очень… – сказал волк, глотая воздух. – Вообще, ты мне благодарен должен быть. Если бы не…
– Благодарю. – Зелёный кивнул и почесал горло.
Он отвесил шутливый поклон и хихикнул. Волк тоже улыбнулся и выпрямился. Почистив одежду, они вышли из проема между домов и остановились рядом с цветочным магазином.
– Как думаешь, далеко отсюда до дома Марго? – поинтересовался волк оглядываясь. Ящер пожал плечами и повернулся к витрине магазина.
– Надо что-то в подарок купить, – пробормотал он и засунул руки в карманы, где лежали деньги.
– Так ты без подарка?! – Ваня выпучил на него от удивления свои голубые глаза. Саша кивнул.
– Я просто без понятия, что ей дарить. Как думаешь, она цветам обрадуется?
– Думаю да! – сказал с гордостью волк и потащил своего друга ко входу в магазин. Когда они зашли внутрь, им в нос ударил сильный, едкий запах смешавшихся цветочных ароматов. Волк моментально закрыл нос лапой, а ящер как следует, вдохнул и только потом натянул на морду воротник куртки. Они стали выбирать букет. Сначала постояли возле роз, но им не понравились шипы. Потом потоптались возле Нарциссов, но название их немного смутило. Посмотрев на тюльпаны, они поняли, что к такой кошке, как Маргарита, эти цветы совсем не подходят. Так они ходили от одних цветов к другим, пока по совету милого ягненка-консультанта не выбрали желтые мимозы. Купив три желтые ветви и завернув их в белую бумагу, они вышли на улицу.
Довольные, друзья спросили дорогу у коровы в фиолетовом платье и двинулись к цели. Ящер посмотрел на часы.
– Однако, мы очень сильно опаздываем...
– А во сколько мы должны были прийти? – поинтересовался волк и взглянул на витрины книжного магазина.
– Уже пол третьего... А мы должны были явиться ровно в два часа. – Ящер убрал телефон и потянул замечтавшегося волка за рукав. Волк вздрогнул и поддался.
– Тогда бежим!
Они прибавили шагу, а вскоре рванули со всех лап. Пробежав через парк и чуть не попав под машину, друзья добрались до темного, четырехэтажного дома.
– Давай, ты позвонишь. – Шепнул, задыхаясь от бега ящер. Волк прислонился к стене, чтобы не упасть от усталости, кивнул и позвонил по домофону.
– Слушаю. – Сказал спокойный мужской голос.
– Здравствуйте! Это друзья Маргариты, Ваня и Саша! –просипел волк. – Мы поздравить ее пришли!
– Марго вместе с остальными в парке под старой ивой. А вы, молодые звери, опаздываете. Вас долго ждали. – Голос ворчал от недовольства.
– Извините, пожалуйста! Спасибо большое, что сказали, где они!
Домофон пропищал и разговор закончился. Волк отошел и посмотрел на приятеля.
– Если бы не…
– Ну, ладно, ты. – Ящер выпрямился и понюхал букет. – Пошли обратно в парк.
Волк молча кивнул, поправил сумку, которая сползла с плеча, и они побрели в сторону парка.
– Ты помнишь, где ива находится? – спросил Ваня, когда они почти дошли до пруда. Ящер пожал плечами.
– Ну, мы точно знаем, что она около воды. Может быть, эта?
Пройдя немного вперёд, они услышали, как их зовут. Повернулись и увидели, как маленькая кошка в красном платье и еще несколько зверей радостно машут им лапами. Ящер Саша помахал в ответ букетом.
– А я уже думала, что вы не придете! – улыбнулась кошка, когда двое друзей дошли до ивы.
– Мы не могли не прийти! – гордо сказал зеленый ящер и вручил ей букет. – С днем рождения, Марго!
Именинница приняла букет и понюхала его. Волк достал из сумки книгу и значок в виде солнца, смущаясь подарил их кошке.
– Ты не представляешь, что с нами случилось. Если бы не… – начал он, но ящер стукнул его своим хвостом. Ваня ойкнул и с удивлением посмотрел на друга. Жёлтые глаза зеленого явно просили молчать о том, как они встретились с полицией.
– Спасибо вам большое за подарки! – кошка обняла их по очереди. – Пойдёмте, сейчас торт будем есть!
– О, торт – это хорошо! – Ящер облизнулся и первым побежал к столу, который прятался под раскидистой ивой. Поближе к вкусной еде. Волк, смущаясь, последовал за именинницей. Он был рад, что они наконец-то пришли на день рождения.

Пояскова Ева. Зритель и актер

Юноша стоял перед массивной дверью. Непонятное волнение тревожило его душу. Стук в дверь всё еще отдавался звоном в его ушах. «Что у меня может быть общего с этими людьми?» — шептал он себе, словно ища ответ на загадку.

Наконец дверь открылась, и он нос к носу оказался с высоким мужчиной в чёрной одежде, перебирающим чётки в руках. Его облик и непостижимая глубина в глазах не удивили юношу. Он был готов к этой встрече.
— Сегодня не работаем, — грубо проговорил мужчина, уже готовый закрыть дверь. Он явно сердился. На себя или на кого-то другого — об этом юноша не успел подумать. Его дело было неотложным. Поэтому, прежде чем дверь закрылась полностью, юноша решительно прошел сквозь неё.
— Ах, вы — такой клиент, — в глазах мужчины появился, но почти сразу пропал огонёк интереса. — Проходите.
— Вы, кажется, не удивлены, — протянул юноша, оглядываясь по сторонам. Воздух был наполнен ароматом ладана, создавая атмосферу спокойствия и ожидания. Свечи, расставленные вдоль стен, бросали тени на загадочные предметы, словно воспоминания. Это было место мудрости и откровений, где сквозь пелену времени просвечивал свет прозрения, готового осветить его путь в неизведанное будущее.
Мужчина, заметив интерес гостя, издал легкий смешок.
— Такие клиенты, как вы, здесь не редкость. Вы можете называть меня Михаил Поликарпович. А как мне называть вас?
— Саша или Александр, это не имеет значения, — равнодушно ответил Саша. Его настоящее имя было утрачено в вихре времени, стёрто костлявым пальцем судьбы или смерти. Своё имя он выбрал сам — имя, что не было затронуто тенью прошлого. Какая разница, каким оно было раньше, если всё, что оно несёт в себе — лишь обуза.
— Как будто для вас хоть что-то уже имеет значение, — проговорил Михаил Поликарпович в ответ и поманил Сашу за собой. Саша не обратил внимания на его замечание. Для него, действительно, мало что имело значение, кроме одного. Он даже не сразу заметил расстроенного парня, идущего за ними. На вид он был примерно одного возраста с Сашей. Ещё один клиент? Нет, слишком в нём много жизни – Саша ощущал это. Ученик? Сын хозяина? Чего же он расстроен? Отказались купить новый гаджет или же не отпустили гулять допоздна? Вот Саше уже никто не сможет ничего запретить, но хорошо ли это?
Судя по обстановке, семья не бедствовала. Да и сам мальчик, которого заприметил Саша, был неплохо одет. В отличии от самого Саши в растянутом, местами даже порванном, но, скорее всего, некогда хорошем свитере. В нём он был с того момента как очнулся.
— И что же вам надо? Дайте-ка угадаю, — Михаил Поликарпович сел за рабочий стол в своем кабинете, подвинув к себе бумаги, словно им предстояло заключить договор. А может, так оно и было — как будто Саша в этом разбирался. Михаил Поликарпович подпёр под подбородком руки, скрещенные в замок. — Возможно, решить неоконченное дело? Насолить кому-то? Передать сообщение родителям? А вы знаете, что с вами будет дальше?
— Ничего не нужно, только развоплотиться! — решительно произнёс Саша. Все его сомнения остались за входной дверью в эту необычную квартиру. — Мне надоело скитаться между мирами, я хочу покоя.
Михаил Поликарпович взял ручку, покрутил её, а после посмотрел на Сашу и спросил:
—Вы что-нибудь помните из прошлой жизни?
— Нет… Нет, не думаю. Воспоминая только с момента, как я стал таким. Иногда проскакивают обрывки прошлого, но я их почему-то даже не запоминаю.
— Ну что ж, так будет даже легче, не о чем будет жалеть. — Михаил Поликарпович это говорил даже с каким-то воодушевлением в голосе. Прозвучало почему-то жутко. — Если же вам ничего не нужно, зачем ты хочешь развоплотиться? Как давно между двух миров?
— Около полугода. С лета. Не могу найти себе места. Я везде лишний: люди меня не видят, для них я — невидимка. Для других призраков, что умерли века или даже тысячелетия назад, я просто мелочь и обуза. Мне нет нигде места. Не вижу смысла существовать в этой форме.
— Что ж. Решение за вами. Я вас понял, вот только вами займусь не я, а мой сын Константин.
Юноши посмотрели друг другу в глаза. В глазах у Кости читалась боль: видимо, происходящее ему совсем не нравилось. Саша же только скривился – он бы предпочёл помощь профессионала, а не сверстника.
— Отец, но ведь я… – несмело начал Костя.
— Знаю. Это несложный случай. Он ещё не нашёл привязки в этом мире. А тебе будет полезно. Наконец сможешь доказать, что ты на что-то способен. Развоплоти его. Помоги призраку обрести покой. Екатерина бы справилась за пять минут, а ты ведь хочешь быть похожим на свою старшую сестру? У тебя есть срок, ты прекрасно знаешь, что и помогать призракам, и наказывать их можно хоть весь год. Но вот такие, кто просто хочет обрести свой покой, должны его получить в ночь на 29 февраля, то есть сегодня. — Михаил Поликарпович посмотрел на Сашу и чему-то улыбнулся, будто его забавляла вся эта ситуация — А не получится — придётся подождать еще пару лет.
— Да, отец. — Костя переменился в лице и вздохнув, сказал: — Пойдемте.

Если бы у Саши были часы, он бы с нетерпением на них посмотрел. Костя, наоборот, кажется, никуда не торопился.
— Честно, я не очень хорош в экзорцизме, — тихо проговорил Костя, рассматривая Сашу, а потом отводя взгляд, как бы стыдясь. Когда их беседа с Михаилом Поликарповичем закончилась, он повёл призрака к заброшке под предлогом, что там ему будет проще настроиться.
Но придя сюда, он просто сел на подоконник, с которого в любой момент можно сорваться, но это его беспокоило в последнюю очередь. Был поздний вечер, яркое и на удивление тёплое солнце, сменила такая комфортная и притягательная луна. Эта самая луна и освещала силуэт Кости, сидящего на подоконнике.
Наконец Саша не выдержал и «сел» на пол, такой грязный, весь покрытый какой-то землей, подтаявшим льдом и такой должно быть холодный – этого он не ощущал.
— Да что ж это такое… — Саша схватил голову руками и застонал от понимания, что все идет не по плану. — Ты начинать будешь или как?
— А тебе это точно надо? — спросил Костя, не отводя взгляд от призрака. Он видел их много, но всё равно его это каждый раз удивляло – они вроде бы сверстники, а один из них уже никогда не вырастет.
Саша поднял одну бровь, будто спрашивая: «Ты серьезно сейчас?». Костя никак не отреагировал на этот немой вопрос, только снова задал свой:
— Ты точно хочешь исчезнуть насовсем? Второго шанса не будет. Какой бы не была жизнь, будь ты человек или призрак, – она одна. Да, возможно, и плохая, но многие борются за неё до последних секунд. А у тебя… Это же словно продолжение жизни, даже пусть в виде зрителя, а не актёра. И ты так легко от него отказываешься?
— Хорошо говоришь, вот только давай проясним. Я ничего не помню о своей прошлой жизни. Не знаю — есть ли у меня семья, которая за меня переживает. Мне буквально пришлось придумать себе имя. Я ничего не чувствую. Ни холода, ни боли. Я бы многое отдал, чтобы сейчас почувствовать, насколько противный и мокрый этот пол. А самое главное: я — один. У меня никого нет. Я старался хоть как-то привлечь внимание людей, но те лишь пугались, либо вообще не обращали на меня внимания… Тоже самое можно сказать и про других призраков. Я им лишь мешаю, они меня просто прогоняют, словно сами не были такими. Я пытался найти что-то общее хоть с кем-то, но смысл потерян. Я запутался.
Костя наблюдал за призраком, изливающим душу. Выглядел он и, правда, подавленным. Как сейчас говорят? Выгорание? Депрессия? Какая разница, какой из этих терминов применять, когда человеку плохо? Когда человек приходит к другому и рассказывает, что он потерялся, запутался или же потерял смысл жизни, ему не нужно, чтобы ему ставили диагноз. Ему нужна помощь.
— Знаешь, а наши ситуации даже чем-то похожи. Я тоже лишний. Дома я чувствую себя жутко дискомфортно. Отец и мать хотят видеть во мне их продолжение — талантливого экзорциста. Вот только, как бы со мной не возились, у меня никогда ничего не получалось. Да и не нравилось мне это всё. Вот моя сестра… Она, да, гордость семьи. Родители ей так гордятся, души в ней не чают. Я её тоже люблю, но как избавиться от зависти и ревности? Родители меня никогда не били, но то, как они смотрят на меня с разочарованием в глазах, получается гораздо больнее удара. Да и в школе тоже все не так гладко. Я совсем не понимаю своих сверстников, у нас нет общих интересов и, видимо, они считают меня странным из-за профессии моих родителей.
— Как странно… — начал Саша, дослушав полностью Костю. — Мы вроде бы совсем разные, но у нас есть что-то общее. Но… Разве стоит это терпеть до последних секунд? — Саша посмотрел на Костю с искрой надежды. Он искал в нём опору и понимание.
— Не знаю, но за свою пока короткую жизнь я понял: мы не должны смотреть на других, если ты хочешь что-то делать — делай это как сам того захочешь. Хочешь танцуй, хочешь пой. Не подстраивайся ни под кого, а то так можно и потерять свою индивидуальность. — Когда Костя закончил говорить, то он повернулся к окну и улыбнулся. Наверное, это была самая идиотская улыбка, что когда-либо видел Саша. Но она была такая искренняя.
—У меня вопрос.
—Какой же? — в голосе Кости был искренний интерес.
—Зачем ты согласился взяться за меня по просьбе отца, если сам только что говорил, что мне это не нужно?
— Стало тебя жалко. Пока вы обсуждали твою проблему с отцом, я уже хотел с тобой поговорить. Судьба оказалась благосклонна. А если бы я не согласился, тебя бы уже точно не было. Хотя… Может, отец продумал и это.
Саша помолчал. Затем поднялся и встал рядом с Костей.
— Ты и вправду самый худший экзорцист, — сказал Саша.
— А ты самый непутёвый призрак.
— Как думаешь, твой отец нормально отнесётся к тому, что у вас поживёт призрак?
— Ну, если только ты немного ешь, — пошутил Костя, смотря как луна сдаёт свою позицию на небе. Ещё немного и наступит рассвет нового дня.

Полякова Анастасия. ⠛⠕⠗⠁⠀⠚⠑⠇⠁⠝⠊⠯

Никогда не забуду тот вечер. За окном грохот салютов, в комнате – целый набор из голосов и пряных ароматов. Час до нового года. Я кручусь за праздничным столом. В какой-то момент становится невыносимо: я соскальзываю с дивана под стол и ползу в направлении выхода. Кажется, никто даже и не заметил моего побега.
Иду в комнату, где стоит елка. Предвкушение уже жжет изнутри. Я вожу рукой из стороны в сторону – она касается чего-то бесформенного и необъятного. Непонятное существо так и тянет ко мне колючие лапы. Они пахнут лесом. Я даю ему руку, не понимая, что это такое и есть ли у него конец. Мне не разрешают «рассматривать» новогоднюю елку. Но любопытство сильнее запретов.
Я поднимаюсь на цыпочки, и рука нащупывает что-то интересное. Небольшая фигура с двумя плоскими отростками по бокам – это самолет, понимаю я. Вот когда вырасту, стану пилотом, и у меня будет свой самолет, точно такой же, только побольше. Как же хочется рассмотреть его ближе! Тяну фигурку вниз, но монстр крепко держит ее. Тогда я дернул изо всех сил. Елка уступила, но самолет вылетел из рук, а через секунду… Словно тысячи маленьких колокольчиков зазвенели у моих ног. Я не сразу понял, что произошло и куда делся мой самолет. Я наклонился к полу и нащупал несколько изогнутых пластинок, взял самую крупную и с силой сжал в кулак. Ее острые края вонзились в мою ладонь, ставшую липкой. Тогда я впервые ощутил боль. Боль от того, что тот осколок и был моим самолетом.
***
Я не вижу с рождения. Не вижу ничего, даже темноты. Если способность, протянув руку, ощутить тепло костра, почувствовать запах цветов, услышать чьи-то шаги – это не зрение, то что вообще значит «видеть»?
Каждый раз, выходя в мир зрячих, я размышляю над этим вопросом. Но, не находя ответа, скорее пытаюсь вернуться в собственный привычный уголок. Вот и сейчас, держа под мышкой очередную библиотечную книгу, спешу домой. Уверенно вожу тростью из стороны в сторону, проверяя свой путь. Впереди дорога. Я останавливаюсь и прислушиваюсь, угадывая сигнал светофора. Сзади шумно проходит группа людей, видимо, подростков. Вдруг – толчок в спину.
– Что стоим, зеленый! – хихикает один из них.
Я чувствую, как лицо наливается жаром, и скорее иду следом за ними. Но только успеваю сделать шаг, как совсем рядом раздается ужасный скрежет, а затем несколько гудков, становящихся все громче. Казалось, они окружали меня со всех сторон, зажимали в кольцо и душили противным воем. Я почувствовал, как холод окутал пальцы, и выронил трость. Уже не помню, как добрался домой.
Теперь я сижу в своей комнате, пытаясь отдышаться. Чтобы отвлечься, открываю книгу. Провожу пальцем по выпуклым точкам. «Гора желаний» – так гласит название.
Моя жизнь – вереница точек.
Я прикасаюсь к ним, но они никак не хотят складываться в слова. Я снова вспоминаю, как перехожу дорогу. И этот звук… Сколько машин было вокруг? От их сигналов никуда не спрятаться. Кажется, они здесь. Они отражаются от стен.
Все, все меня ненавидят! От капающих слез бугорки в книге становились бесформенными.
– Ростик! Ты дома? – мама звала меня к себе, говорила, что нам срочно нужно куда-то идти. Она постоянно заставляет меня выходить из квартиры. Понимаете ли, нужно «социализироваться».
Мама положила руку мне на плечо и отчего-то дрожащим голосом произнесла:
– Нам одобрили операцию. Ты будешь видеть.
Через полчаса мы были в кабинете у врача. Не знаю, как описать мои эмоции. Я был счастлив. Лишь одно тревожило – больница.
Она и вправду оказалась не самым приятным местом. До вечера я просидел наедине с книгой.
Моя жизнь – вереница точек.
– Так и будешь молчать? – наконец спросил мой сосед Юра.
Мне пришлось ему рассказать о себе. И он поведал, что тоже не видит с рождения, что ему, как и мне, предстоит операция. Потом Юра задал странный вопрос:
– Чем ты увлекаешься?
– Читаю по Брайлю, чем же мне еще увлекаться?
– Смотри, - протянул Юра, – вот чем ты любишь заниматься с друзьями?
Почувствовав мое смущение, Юра дал мне свой пример:
– Мы с друзьями гуляем, ходим друг к другу в гости. Особенно весело зимой. Зима – такое загадочное время. Выходишь из дома, и тебя облепляют снежинки. Что такое «снежинки» – не понятно. Почувствуешь, как что-то мокрое, холодное прилетит и сядет тебе на ладонь. Сожмешь руку в кулак – и нет ничего.
– Круто! – только и мог говорить я. – А летом что делаешь?
– Играю в футбол.
– Ты и это можешь? Разве могут играть в него такие, как мы?
– А как же! – самодовольно отвечал Юра.
Меня забавляла Юркина любознательность. Я все серьезнее задумывался о том, как он описывает окружающий мир. Что со мной не так? Сколько всего я упустил?
В тот день Юра явно что-то задумал. Уж слишком подозрительным и молчаливым он был. Я услышал, как он вырывает листы из своей тетради, где он специальным грифелем выдавливал небольшие рисунки по точкам. Затем Юра взял скотч, и через несколько минут в меня прилетело его творение.
– Что это? – я отшатнулся.
– Мяч. У нас на футболе внутри мяча спрятан колокольчик, но тебе пока и такой сойдет.
– Что ты, Юра, какой мяч? Нам здесь нельзя.
– Ой, – фыркнул он, – если будешь всю жизнь слушаться, ничего интересного не попробуешь.
Юра бросил самодельный мяч на пол.
– Вставай, найди мяч ногой, – он присел на корточки и положил руку мне на верхнюю часть стопы, – бить нужно этой частью, понимаешь? Носок отведи в сторону, вот так. Бей в середину мяча.
Юра, как опытный тренер, контролировал все мои движения. Я слегка толкнул мяч, и услышал, как он покатился вперед. Юра обрадовался. Очевидно, в нем проснулся азарт.
– Ну, сильнее, сильнее!
Мы рассмеялись. Юра учил меня пасовать мяч, обещал показать и «финты». Меня уже совсем не волновала больничная обстановка, и я все лучше управлял мячом.
– Я на воротах! Давай, Ростик!
Я отошел к дальней стене палаты и с силой ударил по мячу. В это время раздался скрип двери.
Чтобы не быть многословным, скажу только, что мяч был изъят. Уже после отбоя мы с Юрой молча лежали в кроватях, хотя знали, что никто из нас не спит.
– Ты слышал о горе желаний?
Я удивился, с чего вдруг Юра интересуется этим.
– Ну, слышал, и что с того?
– Мы с друзьями пытались найти эту гору, но так и не смогли определить, где она находится. Знаю только, это недалеко отсюда.
Наш городок окружен возвышенностями, скалами, горами, но неужели гора желаний – та самая, о которой я читаю в книге – не выдумка? Мы с Юрой открыли книгу и за ночь прочитали до последней точки. Наше внимание привлек стишок:
Между двух великанов стоит гора,
На вершине ее бушуют ветра.
Когда с алым закатом вспыхнет искра,
Исполнится чудом любая мечта.
– Мы обязательно покорим эту гору, – сказал Юра.
Он снова перечитал первую строчку стиха:
– Понимаешь, что это значит? Первый великан – гора «Большое седло». Она самая высокая в окрестностях города. А левее – «Малое седло», немного ниже. Так вот, согласно книге, между ними есть еще одна гора – наша «Гора желаний».
– Когда мы пойдем туда, – сказал я, – мы уже будем видеть. Что же ты тогда загадаешь?
Юра, не задумываясь, ответил:
– Ве́лик. Я давно мечтал научиться, на велике самым быстрым буду.
– А я всегда пилотом хотел стать. Был бы у меня самолет…
На следующий день была операция. А когда настало время снимать повязку, к нам приехали родители.
Первым был Юра. Врач снял повязку с его глаз, и все замерли в ожидании.
– Я вижу! – раздался голос Юры, сначала робкий, но быстро обретающий уверенность. – Слышите, я вижу!
Наступил мой черед. Врач проделал необходимые манипуляции и велел открыть глаза. Мир был пуст.
Что-то очень дорогое разбилось у моих ног. Я представлял, как дрожащей рукой беру осколок. Сердце пыталось выпрыгнуть наружу, отчаянно бившись в груди.
– Я не вижу.
Меня увели в другой кабинет, осмотрели, выразили сочувствие и отпустили домой. Я зашел в палату за вещами.
– Юрка! – воскликнул я, открыв дверь. – Я не вижу ничего. Но это ведь не страшно? Мы пойдем на гору и… – дыхание неожиданно перехватило, в горле встал ком. - Пойдем же?
Тишина. Лишь голые стены отвечают мне эхом.
– Юрка?
Я сжал руку в кулак, и она стала липкой. В ладонь будто вонзились острые края осколка. Тогда я вспомнил, как впервые ощутил боль.
***
Прошло около десяти лет. Май. После уроков я, как обычно, иду на футбол для незрячих в моей школе. Сегодня занятие у младшей группы, и я помогаю тренеру.
После тренировки я выхожу на улицу и чувствую, как воздух насыщается ароматом недавно распустившихся цветов. Достаю телефон, чтобы посмотреть время. Голосовой помощник сообщает: «Семнадцать часов две минуты. Проведите вверх для разблокировки». Я следую указаниям: «Устройство разблокировано. Экран три. Страница три. Двенадцать приложений. Одно непрочитанное сообщение от WhatsApp».
Сообщение оказалось от незнакомого номера. «Через полчаса у твоего дома», – гласило оно. Я не знал, кто и зачем хочет встретиться со мной. Навязчивые мысли возникали у меня в голове, но я отгонял их.
В назначенное время я подошел к месту встречи. Чья-то рука упала мне на плечо. Знакомый голос, хоть и погрубевший со временем, сказал: «Садись». Впереди стоял велосипед. Мой попутчик сел вперед, а я (что поделаешь?) разместился на багажнике. Я понимал, что мы едем быстро, но меня ничего не пугало.
Когда мы приехали, мой друг скомандовал встать и идти в гору. Небо загрохотало. Я сделал глубокий вдох и спросил:
– Что же ты молчишь, Юра? Помнишь, ты тогда ушел из больницы, не попрощавшись. А мне, может, интересно, как это – видеть?
Юра вздохнул.
– Да, так вышло.
Больше Юра ничего не сказал. А мы шли выше и выше. И с каждым шагом идти становилось все тяжелее. На нас обрушилась дождевая стена. Когда до конца пути оставалось чуть-чуть, погода наладилась. Только ветер безжалостно продолжал забираться под мокрую одежду, заставляя дрожать от холода.
Однако все неприятные ощущения растворились, когда я понял: мы на вершине.
– Небо разъяснилось. Алый закат, – сказал Юра.
– Да, красиво здесь.
Дышать было легко. Я почувствовал, что нахожусь высоко от земли, окруженный небом. Я вижу мир, но делаю это по-особенному, не так, как все.
Моя жизнь – вереница точек.
Но это лишь с первого взгляда.

¹ ⠛⠕⠗⠁⠀⠚⠑⠇⠁⠝⠊⠯ – гора желаний (шрифт Брайля).

Свистова Елена. Я маленькая

– Ай!
– Шш, потерпи маленько.
– Больно...
– А как же, гля, как расцарапала.
– Я тоже хотела сову увидеть... как ты.. ну.. хотела сову поймать...
– Ишь, шустрая какая, – и только усмехается своим мыслям, - ну, вот, усе.
– Спасибо... – пристыдившийся взгляд поднялся с ободранной коленки и отрикошетил от отвлеченных глаз напротив.
Тех, что под густыми вдумчивыми бровями и смотрят куда-то далеко.– Петь!
– Ау!
– Нагоняя тебе дать, ау! Пятый раз зову, бестолку. Сюда иди, говорю.
– Бягу!
Глаза стали чуть более включенными, дедушка вышел из тени, под которой они последние минут 10 прятались – и если бы только от жары – перекись и платочек для обмакивания ранки он оставил лежать на скамейке и, наверное, не вернётся, чтобы забрать.
Чуть посидев, девочка вспоминает, что настроение у бабушки, кажется, не очень хорошее, и ей стоило бы убрать, что они повытаскивали, пока не досталось обоим за беспорядок, ведь дедушке досталось бы вдвойне.
Солнце печет, пара минут, и кожа разгорается, в глазах только и видно, что белые силуэты да миражи, еще чуть-чуть, и она растечется прямо здесь. В два шага платочек с бутыльком отправляются в карман, а девочка домой.

Кухня шкворчала, здесь было еще жарче, чем на улице, всех выходящих только выжимать. На столе разложены два застиранных полотенца, на полотенцах гладенькие, с корочкой по краям, блинчики, от них еще идет жар, но рука тянется сама. Сидящая на порожке кошка с любопытством поглядывает на своего подражателя.

- Ать, уходи, с горячей сковородкой иду! - с перепугу выкрикнула бабушка, развернувшись от своей жаровни и уже проделывая путь к разложенным на столе блинам, но крикнула она с такой интонацией, что девочка не только отошла от стола, как было велено, но выскочила с кухни и всё-таки направилась туда, куда ей и было нужно. Блинчик она украдет потом. Когда он остынет и пчелиный улей в виде бабушки присядет за общую трапезу.

В хате – так часть дома с комнатами называют взрослые – было значительно прохладнее: все окна плотно зашторены, а те форточки, что выходят на теневую сторону, немного приоткрыты. Босая нога переступает порожек и становится на прохладный пол, до мурашек приятный. И вот уже всем желающим войти нужно проходить через очередное препятствие в виде звездообразного счастливого ребенка, который размяк на линолеуме, освежая свои разум и тело. Локти начинает подмораживать – пора вставать. Вспомнив про пузырь перекиси, девочка оставляет его на журнальном столике, где он смотрится одиноко, но это пока.

Обмякнув в край, она шагает в зал – место, где дедушка с бабушкой спят на разных диванах и хранятся все их семейные альбомы. Красный лакированный шкаф четвертой стеной держит потолок, где-то за его стеклами предстоит найти тот самый. В части с хрустальным сервизом полки тоже стеклянные, что только пугает, но девочка открывает другую дверцу - не без скрипа и чуть вжавшись головой в плечи. Ей приходиться встать на носочки, чтобы дотянуться до дверцовой ручки. Хорошо, что знакомые обложки торчали в самом низу. Аккуратно снимая по одной книжке со стопки, девочка наконец-то может достать три заветных альбома. Она не помнила, в каком из них было то самое, а еще совсем не была против посмотреть все, даже если нужный найдет сразу.

Первый альбом – в желтых от старости пятнах, обшит тканью, и та местами потерлась, как будто заношенная одежка, кармашки для фотокарточек надорваны, и все выпавшие снимки сложены между страниц, поэтому, если открывать альбом на весу, из него пойдет карточный звездопад. Шуметь не хочется.

В альбомах хранятся не только фотографии. В них лежат записки, вырезки газет, а еще воспоминания про целую жизнь их семьи. В этом, большом, собраны самые старые фотографии, на них бабушка еще ходит в школу, есть общие снимки с классом, на которых девочка никого не узнает, есть даже бабушка со своей мамой – откуда эта тетя взялась и куда делась, ей тоже совсем не ясно. В этот раз девочка замечает, что дедушки в альбомных снимках почему-то нет. Хотя, может, она его просто не узнает, и никто не рассказывает. Он точно есть в следующих, это она знает. В одном из следующих точно.

Второй альбом в красной кожаной обложке, на первый взгляд – книга, только очень-очень толстая. В него вложены фотографии мамы и ее двух сестер, гостей их дома и застолий. Тетя Света девочке нравится не очень, она всегда что-то говорит и чего-то от нее хочет, а чего – непонятно. Вторая сестра приезжает редко, но встречи с ней радостные, а книжки – интересные. И мама. На фотографиях маленькая совсем, курносая и веснушчатая. Девочка порой даже обижается, почему мама не могла посадить и на нее немного летних крапинок, она спрашивала и получала одни и те же ответы:

– Мам, почему у меня нет таких, как у тебя, весношек?
– Не знаю, не я же это решаю, зайчик.
– А когда я вырасту, у меня будут..?
– Будут, будут, если хочешь – значит, будут.
– А почему тогда сейчас нет? Я же хочу.
– Надо повзрослеть немножко, тогда будут.
– А сейчас почему нет? Это плохо?
– Варюш, не колготись, иди покажи дедушке, каких ты цветочков собрала, вон, к нему поприставай.
Тогда Варе показалось, что мама не очень-то хотела рассказывать про свои веснушки, поэтому девочка решила не спрашивать ее больше, чтобы вдруг не расстроить.
И похоже... заветная картинка нашлась! Чтобы случайно не порвать (сосредоточилось все внимание), руки плавно выдвигали фотографию из кармашка. Положив снимок в ладони, девочка пошла к окну, пролезла под шторкой, а потом под нагретым тюлем и стала под солнцем разглядывать. Она совсем забыла, что в руках у дедушки был птенец с вылупившимися глазами в камеру, торчащими в стороны перьями и, наверное, ах, какой приятный на ощупь. Дедушка в своих синих спортивных штанах присел на одно колено, наверху на нем была выцветшая хвойная футболка в цветную полоску – странно, сейчас она выглядит такой же старой, а ведь тогда Вари еще не было, – он улыбался так широко, что бедный совенок, наверное, подумал, что стал чьим-то ужином. Птицу бережливо держали, растянув два не полностью оперившихся, но мощных серых крыла. За дедушкой сад и домик, который девочка очень хорошо знает – их старый дом, откуда они уехали не так давно. Еще немного Варя с неподдельной завистью и восхищением смотрит на фотографию – она бы так не смогла. Она пыталась. Она знает историю.
Тогда в сад к ним часто прилетали совы. Они оставались на ветках даже днем, хотя Варя была уверена, что это ночные хищники. Дедушка сам полез на дерево, к сове. Изогнутый ствол разветвлялся, как лепесток цветка, выгибая толстую ветвь в сторону. Совенок умело перескочил от опасности повыше, но все же попался.

А Варя и на дерево залезть не смогла. Пыталась, не смогла. А если бы там и вправду сидела сова?
Из-за последней мысли слезы потекли сами. Она тоже хотела лазить по деревьям и ловить сов, тоже хотела уметь, как дедушка. У него все получается, он и слова не скажет.
Третий альбом был про Варю. Новенький, с принцессами. Младенец на огромной подушке, красная, похожа на цаплю, коляска, и девочка с вьющимися каштановыми волосами. В улыбке были заметны мягкие щеки и милый в маму носик. Когда-то она пыталась залезть в ту самую коляску, но теперь уже понимает, что значит, когда дети растут.

– Варюша... эйто ты чего здесь? Чего за занавеской прячесся? – пару секунд он прислушивался, теперь, наигранно приободрившись, – А ну, – зазывает рукой, – бежим скорее, что покажу.

Пару секунд она просто стоит. С опущенной головой, чтобы не было видно улыбки, которую она не в силах сдержать, приподнимает низ тканей и проныривает в щелку.

Немного отойдя от дома, но не потеряв его из виду, они спустились вниз по холму. Уже вечерело. Варя прислушивалась к попискиваниям сверчков, пытаясь застать их прыжок. Колкая трава начала собирать росу, земля остыла после полуденного пекла, а каждый вихрь прохладного ветерка отдавался мурашками. У подножия холма – речушка, спокойная, в такие дни, как этот, в ней можно было бы искупаться. По бокам проезженной дороги заросли были Варе по нос, то и дело с некоторыми жучками она сталкивалась лицом к лицу, но держалась смелой.

– Ну, вот мы и притопали.

Девочка, чтобы не задавать лишних вопросов, пыталась понять, куда же они все-таки притопали и что она должна увидеть. Они стояли на полянке, выходившей к речке, камыши у берега расчищены, а трава больше не щекочет. За этим местом ухаживают. Чтобы увидеть верхушку старой ивы, девочка вытягивает вверх шею, потом постепенно проводит взглядом ниже.

– Качели!

Пока Варя придумывала, как бы на них забраться и не улететь в воду, дедушка расстелил небольшой плед – почему-то он напоминал Варе о домашнем кресле, – выложил пакет с нарезанным хлебом-кирпич, второй пакет с кружочками докторской колбасы и сыра и достал свой тяжеленный термос, из которого запах кофе было уже не вымыть. Встретившись взглядом с ребенком, дедушка улыбнулся и перевел взгляд на развернувшийся пикник, предлагая отмереть и присоединиться к нему.

Помешкавшись, кое-как она оторвала взгляд от качелей, свисающих со старой ивы прямо над границей берега и речушки, ноги рванулись в сторону дедушки и промчались мимо, в заросли дикой травы, потому что обычная беготня не умерит всей резвости, хочется чувствовать собой касания настоящего, получить больше, впитать всю росу, стряхивать жучков, растормошить верхушку камыша и пустить пух на реку, хочется сжать пальцами, упасть коленками, вдохнуть ртом, это почти что летать!

Подумерив жар – такой, как будто солнце, спустившись за горизонт, ушло прямо в Варино сердце – она встала отдышаться посреди поля, дедушка наблюдал только за ее макушкой. Дыхание вернулось в норму, и финальный рывок она дала, чтобы эффектно приземлиться на свободный краешек рядом с колбасой. Дедушкиного лица уже почти не видно, и Варя думает о качелях и блинчиках и обещает вернуться к ним завтра.

Семенов Дмитрий. Гибернация

Сегодня зима. Завтра зима. И послезавтра тоже зима.
Сокращалось дыхание, уменьшалась частота сердечных сокращений, температура тела становилась равна температуре окружающей среды, замедлялся обмен веществ. Не спи. – уговаривала себя Алина.
Под ногами хрустел снег, а может, это были ее кости. Алина пробиралась через сугробы, которые не расчищали уже два месяца. Девственного слоя снега еще не касалась нога человека, да и некому было его касаться – почти все люди в спячке. Зима давно потеряла свой смысл и стала навязчивой, давящей и суровой. Алине казалось иногда, что Москва – это самая большая деревня, усеянная панельками-близнецами, полная берлог-близнецов и русских людей-близнецов. Сейчас эта деревня покрылась снегом и почти стала с ним одним целым. Алина сиротливо пробиралась по улице и вдыхала воздух, зараженный вынужденным одиночеством. Был день, но холодное солнце уже садилось. Алина проверила фонарик в кармане. Фонари не зажгутся, им не для кого зажигаться. Почти за горизонтом извергались дымом бело-красные трубы ТЭЦ – они грели берлоги, вопреки всему. Этот дым густой абстрактной фигурой растекался по небу.
Еще два дома – посчитала в голове Алина, потом посчитала сколько осталось дней до первых проснувшихся – сколько дней ей еще нельзя спать. В подбородок впивался белый пуховик – ее униформа. Алина взбежала по обледеневшей лестнице к подъезду. Потом опасливо дотронулась до черного, еще теплого комка под навесной крышей и убедилась, что тот живой. Заверила себя, что никакое существо не может выжить без еды на таком морозе, если даже люди вынуждены впадать в спячку. Определила этот комок, как кота, но предпочла не делать однозначных выводов. Оно жалобно издало звук. Должно быть, мяукнуло, - подумала Алина и сердобольно взяла того на руки, набрала по памяти код и ввалилась внутрь, выдыхая густой пар. Она поделилась с подъездом теплом, хотя, скорее он забрал его без спроса. Девушка в белом пуховике прислонилась к стене, которая облупилась зеленой краской, от холода и страха прикосновений. Алина постаралась отогреть существо в руках, то непонятливо мяукнуло снова, видимо удивившись теплу. Она стянула зубами перчатки и трясущимися руками достала из кармана большую связку ключей. Потом осмотрела лестничную клетку, выбирая с какой берлоги начать осмотр.
Алина работала в МККС – Московский Комитет Контроля Сна. Обходила днями квартиры, те еле дышали бытовой жизнью, зимой становилось в них вдруг очень тихо. Она следила за показателями сна и вела статистику шатунов, чтобы тех потом отлавливала уже друга служба - в черных пуховиках. Алина закрыла за собой массивную дверь, предварительно натянув на сапоги бахилы, сверилась со списком и прошла в спальню Валентины Сергеевны. Измерила температуру в берлоге, та оказалась в норме. Женщина лет семидесяти пяти свернулась на узкой кровати. Валентина Сергеевна была для Алины чуть ли не самым близким человеком, хоть и не разу не говорила с ней по-настоящему. Алина рассказывала Валентине Сергеевне, как она замерзла, как хотелось спать, и как было одиноко. Потом Алина сама утешала себя голосом Валентины Сергеевны и становилось немного легче. Девушка натянула маску и медицинские перчатки, собралась измерять давление спящей, но вдруг поняла, что в комнате было слишком тихо. Она и не ожидала ничего услышать, но насторожилась. Прислушавшись, неестественно согнулась перед кроватью и поняла, что перед ней уже не Валентина Сергеевна. Алина опустилась по стене на пол, и безразлично наблюдала, как кто-то истерически бегал по комнате, проверял биение пожилого сердца (точнее, его отсутствие), пока не поняла, что это была она сама.
- Я умерла. – прошептала Валентина Сергеевна.
Тучный вздох. Алина сняла одной рукой маску, достала рацию другой, и выговорила, нажав на ней кнопку:
- Труп в 16-ой, сороковой дом.
- Принято. - мужским голосом ответила рация, спустя пару секунд.
Холодная вода, из уже ничейного крана, придала лицу хоть подобие бодрости и смыла с собой сонливость на некоторое время. Алина, уходя, перевернула календарь в прихожей на январь 2062-го года. 2062-го, который Валентина Сергеевна уже не увидит. Всегда остается шанс не заснуть, значит всегда остается шанс не проснутся.

В следующей берлоге одиноко спал мужчина за сорок. Его тело в оцепенении выглядело почти мертвыми. Чуть приглядевшись, Алина обратила внимание на то, как его лицо обросло человеческой шерстью за время спячки. Борода и усы уже почти поглотили расслабленный рот. Алина опустила взгляд на отощалое существо в руках. Подумала, что то, должно быть, хочет есть и зашла на кухню, как на свою, собравшись рыться во внутренних органах холодильника, но там не оказалось ничего, кроме водки. Из комнаты что-то зарычало. Алина притаилась сначала, судорожно захлопнув холодильник, но потом поняла, что, спрятавшись в углу, ничего не добьешься, затаила дыхание и выбралась в коридор, вооружившись кухонным ножом. Про существо она забыла, и то резко куда-то делось. Прямо на нее смотрел злобно и даже почти яростно медведь. Он постоял так с минуту, рыча и пустил из морды слюни на паркет-елочку. Алина стояла неподвижно, вцепившись в нож. Потом медведь видимо соскучился и уполз обратно в свою холостяцкую комнату. Алина сразу подумала о том, что во время следующего обхода пропустит эту берлогу, прислушается к двери из подъезда и поставит в бланке галочки, нарушив протокол. Судя по звуку, медведь драл когтями обои и видимо, очень увлеченно. Звук резко стих, Алина выпустила из рук нож, сжала существо и покралась к выходу, зная, что нельзя тянуть время. Она упорно боролась с желанием поднять взгляд с пола на комнату медведя, но интерес все же победил в этой схватке - в комнате все так же беспробудно лежал бородатый мужчина, не сменив позы.

«Сдам берлогу на зиму» - хотела быть прочтенной надпись, приклеенная цветной бумажкой к стене подъезда. Она особо не пользовалась спросом, ни один телефонный номер не был оторван. Алина поднималась все выше, в кармане звенела связка ключей. Отперла следующую квартиру. Та звалась «№48». В прихожей аккуратно выстроились в ряд пять пар весенней обуви (зимняя теперь не в ходу) – две взрослые и три детские. В этих четырех стенах бетон смешивался с несколькими поколениями людей, обычно это называют домом. Алина вышла на балкон чужой берлоги. Своей берлоги у нее еще не было, хотя и что спящие за ее спиной люди – владельцы этой берлоги, она точно не знала. Окна запотели от тепла внутри, вернее от холода снаружи, Алина открыла одно из них, в лицо ударил морозный ветер. Термометр, прилипший с внешней стороны дома показал -56. Алина не понимала, почему глобальное потепление зовется потеплением, если для зимней Москвы оно было глобальным холодом – она не любила вдаваться в подробности. Сонно зажглась сигарета и сделался глубокий ядовитый вдох. Дым отравлял не только легкие, но и мозг, вытесняя из того все нежеланные липкие мысли. За окном стемнело, ни в одной из берлог не горел свет, и столица превратилась в один большой снежный ком.
Алина бросила окурок вниз, посмотрела пока он пропадает, рассыпаясь на яркие искры. Следом за окурком, с 7 этажа полетело ее тело, его тоже поглотил снег. Осталось еще что-то, что он не поглотил? Бросило в жар. Она начала стягивать с себя белый пуховик, за ним всю одежду. Вещи утонули сразу. По голой коже пробежал холод, который, впрочем, скоро стал привычным. Алина еще пыталась выбраться, снег еще пытался утащить ее, как болото, только страшнее, потому что у болота всегда есть дно. Окостеневшая Алина огляделась, хватая ртом воздух, голова уже почти ушла под зимний пепел. Вокруг не было абсолютно ничего, кроме снега. Не было сил даже кричать, даже просто выдохнуть, и в конце концов тело просто расслабилось. Тонуть стало легче.
Алина дернула головой. Потерла жадно глаза, сонно слипающиеся. Развернулась, и вышла на лестничную клетку, напоминая себе под нос, что спать нельзя. Она еще не поняла, что не закрыла окно. Семья из берлоги №48 так и не поймут, почему они не проснутся, а берлога, не поймет, откуда у нее так быстро появятся новые жители. Видимо кто-то все же прочитает новое объявление в подъезде.
Алина вышла из панельки в уже почти кромешную темноту улицы, за спиной стояла бронированная машина скорой помощи, за рулем которой сидел лысый насупившийся мужчина. Он, заприметив Алину кивнул – не как доброжелательно кивают соседям, а скорее, инстинктивное подергивание головой, хотя он тоже был соседом Алины. Соседом по Москве. Соседом по бессоннице. Алина еле заметно кивнула в ответ, когда за спиной пиликнул домофон и подъезд выпустил еще двух рабочих в красных пуховиках, несущих тело Валентины Сергеевны. Девушка проводила их взглядом, пока машина не сдала назад и не выкарабкалась из двора. Скорая не включала сирены, даже если очень спешила и неслась по городу в полной тишине, она лишь раз прогудела на прощание и скрылась за углом. Этот звук еще долго стоял в ушах тихим эхом. На снегу остались следы широких шин, Алина смотря на них задумалась, оставила ли после себя какой-то след Валентина Сергеевна и стала вглядываться сильнее в слишком однородное черное небо, в поисках звезд. В одном из сотни темных окон вдруг зажегся теплый свет. Алина подняла голову и увидела перед единственным светящемся в темноте окном уже знакомого медведя, тот помахал ей лапой, показалось, что даже дружелюбно. Она сильнее прижала к себе существо. Наконец в голове всплыло правильное имя для него, Алина даже удивилась, как не додумалась раньше - Вера. Каждый должен во что-то верить. Алина верила в весну, потому что знала, что ничто не вечно – и зима тоже не вечна.

Кулешова Анна. Путь домой

Каждый раз, закрывая глаза, я вижу одну и ту же картину: тёмное небо, множество маленьких белых звёзд, находящихся так далеко, что мне никогда до них не достать. А вокруг пустота. Только белый снег блестит то там, то тут. А ты идёшь медленно, переставляя лапу одну за другой, одну за другой… Рядом идёт мама. Тихо-тихо. А вот и заяц. Из-за снега его почти не видно, но моё обоняние позволяет найти его даже глубоко под снегом. Я обгоняю маму, обхожу добычу с подветренной стороны. Начинаю медленно подходить ближе, ближе и….
Снова открываю глаза. Вся эта прекрасная картина тут же исчезает, оставляя после себя только приятное чувство, похожее на чувство, которое ты испытываешь после того, как поешь, голодая перед этим двое суток. Это чувство ощущается так же, только не в желудке, а чуть выше, где находится самое яркое, что есть у всех существ на Земле.
Я нахожусь в яме. Передо мной только бетонные стены, немного грязного снега, крошечное озеро с холодной водой, а сверху на меня каждый день смотрит тысяча, а то и больше людей. Моя жизнь пуста: ни радости, ни грусти – ничего. Единственное, что я чувствую, это невыносимую тоску и злобу. Иногда она бывает настолько сильной, что я пытаюсь залезть на стены, рычу на них, как на добычу, которая скалится мне в ответ.
Я самое грозное существо на Земле! Я самый сильный, хитрый и беспощадный зверь! Я – белый медведь! Как смеют эти хлипкие, слабые создания сажать меня в бетонную яму? Будь я там, наверху, они бы бежали от меня в разные стороны!
Но сейчас я не в Арктике, а здесь, в яме. Совершенно один среди этой невыносимо громкой толпы. Меня здесь кормят, поят, но этого недостаточно для счастья. Мне нужен мой родной дом.
Я пытался сбежать, пробовал залезть по стенам, прокопать туннель, сбежать через дверь, которую люди открывают, чтобы покормить меня. Но всё тщетно. Каждый раз, когда я пытаюсь выбраться, приходят двое мужчин. Один с палкой, которая бьёт молнией, а от второго сильно пахнет рыбой.
Тот, что с палкой - мой заклятый враг. Его чёрные волосы закрывают потухшие уставшие глаза. От него часто пахнет едким дымом, что разрушает его изнутри. Я пытался напасть на него, но его палка сильнее, чем мои когти. Один раз я схватил её зубами, после этого около трех дней я не мог ни есть, ни пить. Он смотрит на меня, как на добычу. Хотя, если бы не его палка, он бы и секунды не продержался со мной в бою.
Со вторым человеком всё совсем по-другому. У него короткие светлые волосы, глаза открытые и добрые. Он смотрит на меня с восхищением и сожалением. Палка пахнущего рыбой находится за спиной. Он достал её лишь один раз, когда я бросился на того, что с палкой, которая бьёт молнией. Но почти сразу же убрал, ведь у того была своя.
Они оба называют меня Вэйтом. Поначалу я не мог к этому привыкнуть, но со временем привыкаешь ко всему. Даже заточение казалось мне не таким уж и плохим, если забыть про тоску. Но это невозможно. Мой дом снился мне по ночам, чувствовался в запахе рыбы и снега, виделся в каждой мелочи. Когда я засыпал, то вновь оказывался там, в моей родной Арктике. Но стоило взойти Солнцу, как все мои грёзы рассеивались, и я снова оказывался здесь, в яме.
Я часто вспоминаю тот день, когда всё вдруг изменилось.

***

Я был ещё молодым и не очень опытным. Мама оставила меня, и теперь я учился жить один. Тогда в Арктике происходило что-то неладное. С морем было всё совсем плохо. Повсюду плавали разные предметы, пахнущие людьми. Они не давали мне проплыть, и из-за этого мне пришлось остаться на маленьком острове. Рыбы вокруг не было. Она уплыла из-за мусора. А та, которая не смогла, плавала на поверхности, вся пропахнувшая чем-то ужасным.
Я пробыл здесь три дня. Голод становился невыносимым. Из-за этого разум затуманивался, думать становилось труднее, а злость усиливалась.
И тут на снегу я нашел еду. Это было мясо какого-то зверя. Не раздумывая, откуда оно здесь, я тут же накинулся на него. Лишь потом, когда голод стал отступать, я понял, что пахнет он не совсем обычной добычей. Этот запах принадлежал людям и был сладковатый. Зачем люди оставили здесь добычу?
Уверенность в том, что я в сто раз сильнее их, успокоила меня, и я продолжил скитания по своему острову.
На следующий день меня охватило дурное предчувствие, и уже в полдень мне стало совсем плохо. Силы стали меня покидать. Мир поплыл перед глазами, лапы заплетались, и я упал на снег. Из-за холма выехала большая машина. Вышли люди. «Хитрые люди, я недооценивал вас».Это последнее, что я подумал перед тем, как уснуть.
Проснулся я уже тут, в яме. Вокруг толпа, а двое мужчин ходили вокруг меня и что-то друг другу говорили.
***
С тех пор я здесь. Как бы сильно я ни старался, как бы сильно ни боролся - всё безуспешно. Единственное, что осталось у меня - это вера, злость и тоска.
Но сегодня утром меня вновь охватило странное предчувствие. Что-то должно произойти. Только что? Мимо проходит множество людей, но что-то не так. Цвет стен стал темнее...нет, светлее. Запахи стали расплывчатыми, не такими четкими. Я подошёл к горе снега и лёг на неё.
Я уснул почти сразу. Мне всегда снился дом -моя родная Арктика. Только на этот раз она не была похожа на себя. Повсюду были навалены огромные кучи мусора, и я утопал в них.
Подъехала машина. Из неё вышли люди с палками, которые бьют молнией. Они подбежали ко мне.
Я проснулся. Был поздний вечер. Моя голова гудела, все запахи перемешались в один. Лапы ломило. Внутри то, что самое яркое у всех живых, болело невыносимо. Оно рычало и бегало в разные стороны. Мне было очень, очень плохо. Я зарычал, забегал по клетке, пытался залезть на стены, съесть их, выбраться отсюда.
И тут я увидел её... Маленькая девочка смотрела на меня. В её глазах не было того, что обычно бывает в глазах людей, наблюдающих за мной с высоты. Она была маленькой, хрупкой, словно те яркие звёздочки, которые я никогда не мог достать. Взгляд её был спокойным, добрым и открытым. Тёмные волосы аккуратно лежали на маленьких плечиках, белое платьишко напоминало снег. Она была босая. Взгляд был наполнен любовью и состраданием.
Я смотрел на неё, и внутри меня всё успокоилось. Всё стало тихим, тяжелым, безразличным. Мы долго смотрели друг на друга.
Потом она ушла. Тихо, но так уверенно, что вся её хрупкость стала незаметна. Я смотрел ей вслед. И тут понял: ко мне приходила сама Арктика. Она указала путь домой и ушла…
Я долго смотрел на опустевшее место, потом на звёзды и, в конце концов, принял решение. Дойдя до берлоги, я лёг в неё. Все мои чувства пропали: и злость, и страх, и боль, и тоска. Я смирился со своей Судьбой.
Прошло три дня. Я ничего ни ел, ни пил. Не выходил из берлоги и даже не поднимался на лапы. Люди бегали вокруг меня, пытались накормить, поднять… Глупые, глупые люди. Мне ничего не нужно… Больше ничего…
На четвёртый день рано утром ко мне подошёл добрый человек. Он долго со мной разговаривал. Я ничего не понимал, но чувствовал, что он грустит. Затем он погладил меня и, видя, что я не против, улыбнулся.
Днём пришли другие люди. Они долго ходили вокруг меня. Потом один из них подошёл ко мне и чем-то уколол. Я уснул глубоким сном. Мне снились глаза той девочки-Арктики. Они смотрели на меня так, словно говоря, что я вот-вот буду дома.
Я проснулся. Голова кружилась, всё тело гудело. Но стоило мне открыть глаза, как всё это сразу же забылось.
Я был дома, в Арктике! Я не мог в это поверить!!! Рядом стояли люди. Они смотрели на меня и улыбались. Неужели они меня отпускают? Я медленно сделал шаг вперёд, потом ещё и ещё.
А потом я уже бежал. Бежал домой. Снег скрипел под лапами и, искрясь, разлетался вокруг. Самое яркое во мне прыгало в разные стороны. Оно было счастливо так, как никогда раньше! Мир стал другим, он расцвёл, он улыбался мне! Меня радовало всё: снег, небо, звёзды и даже люди! Всё это было словно сладкий сон. Но это происходило наяву, со мной! Я дома, в моей любимой Арктике.

***

Спустя несколько лет я смог привыкнуть к жизни на воле. Люди отпустили меня, и я знаю почему. Это та девочка их попросила. Я встречал её здесь. Она проезжала мимо меня верхом на оленях, но только теперь она смотрела на меня радостно, а я с большой искренней благодарностью.

Мельникова Мария. Долгожданная весна, или Если бы не смерть

О, весна, без конца и без краю… (А.Блок)

Часть 1: Жизнь.

Лето, жаркое и знойное, окутывает всех и каждого своим тяжелым теплым маревом. Наполняются соком и свежестью съедобные плоды, обретают особую таинственность туманные от росы утренние луга. Частички живого словно пропитаны жаром. В людях это можно заметить по темнеющей коже и коричным пятнам веснушек.
Началась осень, дождливая и темная пора, всё теряет свой внутренний свет. Листья темнеют, жухнут и опадают, оставляя за собой только голые ветви. Земля становится похожа на одно большое грязное пятно, с которого так спешат улететь птицы. Их можно понять: многие люди так же мечтают о вечном лете.
Вот и упал последний лист, лужи сменяются ледяной коркой, а бесконечные дожди – колючими и холодными снежинками. Вся природа погружается в сон, и никто не знает, сколько он будет длиться: может, месяц, может, год, а может – вечность? Животные тоже изменяются, надевая несвойственные им светлые наряды или впадая в спячку, забирая с собой отголоски лета и осени.
Люди в полной мере ощущают на себе суровость холода и тьмы. Преодолевая себя – вставая утром, как ночью, и спеша по делам. Всё укорачивающийся день сурка заставляет много спать.
Весна. Свежесть легким дымком распространяется по свету, играют свою мелодию тающие сосульки, всё живое просыпается ото сна. Птицы возвращаются с дальних берегов, неся с собой запах скорого лета. Цветы распускаются, деревья зеленеют и больше не просят о помощи своими сучковатыми лапами. Солнце играет симфонию солнечными зайчиками, пропитывая всё вокруг теплом. Люди, как и подснежники, поднимают свои головы и начинают обращать внимание на мир вокруг...

Часть 2: Студент.

…на мир вокруг, как и наш герой – широким шагом шедший по мостовой, оглядывающий каждый листик вокруг студент первого курса консерватории Андреев Александр. Сегодня был его первый день в новом учебном заведении. По этой причине всё было волшебно. Сады, здания с огромными белыми колоннами – всё так и дышало торжественностью.
Музыкой мальчик увлекался с детства, упорно следуя за мечтой, что сделать с одной только матерью-медсестрой было сложно. Но без усилий ничего не сделаешь, и вот Саша уже идет на свою первую в жизни пару. Поднимаясь по широкой каменной лестнице и держа в руках нотную тетрадь, он чувствовал, как дрожат его колени. Вот и заветная аудитория, огромная дубовая дверь открывается с громким скрипом – и Александр спешит занять место у окна: он хочет видеть и слышать всё и вся вокруг этого волшебного момента.
Выводя ноты и вполовину слушая преподавателя, Саша наблюдал за птичкой, решившей присесть на ветку напротив его окна. Она весело щебетала, показывая свои перышки. В один момент все звуки оборвались. В стекло прилетел огромный камень и задел танцовщицу. Её лапки подкосились, и она камнем свалилась на асфальт. В душе юного студента всё оборвалось, его порывало помочь животному, но Александр всё же пересилил себя и досидел до конца своей первой в жизни пары, не приносившей ему больше той радости, что в начале.
Вылетев на улицу, он взял птицу в руки и, осмотрев её, понял, что она мертва. Саша достал из своего пакета с обедом столовую ложку и, как смог, выкопал могилу для мертвой танцовщицы под тем самым деревом. Ему было очень больно за её жизнь. Припорошив немного перья птицы землей, Андреев побежал на пару, ведь она была через пять минут, а прогулы в первый день грозили отчислением. Погружаясь в струны, ноты, сонаты, он не мог забыть о той, что лежит в земле возле деревца.
Оранжевыми полосами закат раскрасил небо, цветы, медленно смыкая лепестки, погружались в сон. Пары закончились, и Саша решил ещё раз сходить к птичке, и, о чудо, рядом с ним сидела абсолютно живая танцовщица! Это точно была она, ведь её перышки припорошены землей. Радостно щебеча, она прыгала по веткам дерева. Александр не верил своим глазам: совсем недавно мёртвая птица танцевала рядом с ним, как тогда.
Подумав про себя, что стоило поменьше не спать ночами перед подготовкой к экзаменам, Саша развернулся и широкими шагами пошёл к себе в комнату в общежитии.

Часть 3: Смерть.

На следующее утро всё кругом гудело: «Смерти больше нет».
Первыми это заметили врачи, когда даже самые тяжелые больные, без шансов на выживание, вставали и спокойно шли как ни в чём не бывало.
Учёные не могли понять причину.
На улицах началась вакханалия, люди экспериментировали: пытались порезать, убить случайных прохожих. Кто-то сам прыгал с крыш и со смехом возвращался назад.
Этого не могла принять ни одна религия мира. Что же это: рай или ад? Но люди всё же поняли – позже, после многих лет жизни без смерти.
В первый год выяснилось, что никто больше не может иметь детей, поэтому о проблеме перенаселения можно не беспокоиться. Многие ушли со своей работы и решили познать мир, раз теперь они бессмертны и нет риска: ни авиакатастрофы, ни автомобильные аварии, ни даже вирусы были теперь не страшны.
Тогда ещё не знали, что многие болезни обрекают человека на вечные муки, ведь боль осталась. И день за днём корчась от боли, ты не мог её остановить: сколько ты ни вырезай опухоль или зуб мудрости – завтра уже всё будет на своих прежних местах.
Уже через десять лет большинство людей стали похожи на призраков, бесцельно следующих по одному и тому же маршруту. Конечно, были и плюсы этой странной метаморфозы существования: родные и любимые, домашние животные – и даже любимый фикус!– всегда рядом. Но были ли они счастливы на протяжении внезапно обретённого «всегда»?
Люди продолжали искать отголоски старого мира в каждой частице нового. Всё стало восприниматься иначе. Трагедия Уильяма Шекспира, к примеру, стала не печальной пьесой о неразделенной любви, а напоминанием, что такое смерть и насколько ценна может быть жизнь.

Часть 4: Весна.

Александр неплохо пережил это время: закончил консерваторию, став профессиональным скрипачом, отработал 70 лет, скопил какие-то деньги и поспешил погрузиться в книги. Мир вокруг его давно уже не радовал, друзья приелись, даже от еды ему становилось тошно. Не было уже той тонко чувствующей личности – не было ни осени, ни зимы, ни счастья, ни любви – всё погасло.
В очередное бесконечное утро солнце пыталось спалить землю дотла, по крайней мере, так это ощущалось для нашего героя. На ежеутренней прогулке Александр брел по уже до кирпичика знакомой мостовой, поправляя свой зеленый фрак, купленный ещё для первого выступления. Мужчина не рос и всё ещё выглядел на семнадцать, хотя и был глубоким стариком. По этой причине одежда на нём сидела, как на памятнике – идеально ровно и вечно.
Зашедши в консерваторию, за годы не изменившуюся, и выслушав приветствия от знакомых и коллег, мужчина шёл спокойным шагом и вспоминал тот самый день его юности, его смертности и горько улыбался.
Вот оно – то самое дерево, та самая птичка и её лапки на тонких юношеских руках. Она снова танцует, но другой, странный, неведомый танец, похожий на вихри забытой зимы, чертя своими лапками круг на руках и будто пытаясь что-то сказать. Александр понял послание маленькой птички: «Я отдаю тебе мою смерть». Слезы градом полились из глаз мужчины, намочив танцовщице всё её одеяние.
Александр Андреев. Его памятник до сих пор стоит во дворе консерватории, и никто из ныне живущих не знает, что этот человек был первым, кто обрёл смерть вновь.
С тех пор детей учат ценить не только жизнь, но и смерть, помогающую природе очищаться, а человеку – уважать чудо существования. Если бы не было смерти, что бы было? Любой, переживший те страшные годы, ответит:
– Ад, кромешный и беспросветный ад.

Пинигина Анна. Покалеченная судьба

Вы знаете, что такое сцепка? Я вот тоже не знала, пока бабушка не рассказала мне историю о нашей дальней родственнице. Произошло это в послевоенное время на небольшом полустанке с безликим названием “Сто восемьдесят второй километр”. Полустанок этот затерялся между большими городами Курганом и Свердловском. Ну что, интересно? Тогда я начну.
Рельсы, проложенные сквозь вырубленный густой лес, выглядели узкими просеками. Посмотришь направо-теряются они в бескрайнем просторе леса и золоте листвы. Посмотришь налево-и там лес. Ещё гуще и темнее. Полустанок выглядит так, будто бы стоит уже немало лет. Доски пахнут затхлостью и по ощущению сырые. Скорее всего из-за многочисленных дождей и снега они стали такими. Идёшь по ним, и слышен протяжной скрип. Плотные хвойные леса возвышаются над небольшим населённым пунктом. Ну, как - населённым пунктом? Населённым пунктом это особо не назовёшь. Дай Бог два барака, да и всё. Да и сами бараки - деревянный каркас из брёвен, заколоченный досками, да крыша из металлических листов. А что? Многие так живут. - Мам, ты платок мой не видала? – Феня сняла с крючка фуфайку. Руки привычно нащупали рукава и надёжно в них обосновались.- Посмотри на табуретке, а то я тут пельмени леплю.- А с чем пельмени-то, мам?- Так с картохой, Фенечка.

Феня аккуратно, чтобы не сбуровить цветастые половики, подошла к круглому столу, возле которого стояла табуретка. Стол был покрыт белоснежной скатертью с яркими вышитыми ромашками и васильками. На табурете возле стола платка не оказалось. Феня погладила рыжего кота Мурзика, лениво развалившегося на круглом полосатом коврике. - Тут нет! Ты его не брала?- Нет, не брала, - мама быстро слепила ещё один пельмень очень похожий на бутончик розы. Розы Феня видела только на картинках. На их заброшенном полустанке росли только золотые шары, астры разных размеров и оттенков. Одуванчики и клевер тоже были постоянными жителями таёжного посёлка. Ну, впрочем, я отвлеклась.
- Не брала я его, посмотри на кровати. Может ты опять его там забыла. Что-то ты, Федосья Яковлевна, больно забывчивая. Восемнадцать лет девке, а памяти нет.
- Памяти нет, зато соображаю хорошо, - Феня подошла к кровати и стала искать свой платок. Платок свисал со спинки металлической кровати. Кровать была старой, ещё бабушкиной, довоенной. Феня очень любила прыгать на перине, набитой гусиным пухом. Мягкие подушки с вязанными крючком накидушками сладко убаюкивали тёмными осенними вечерами. Феня накинула на голову платок, быстро завязала его под подбородком на аккуратный узелок. Длинная светлая коса пряталась под мелким цветочным узором. Феня загляделась в отражение большого круглого металлического шара, который завершал спинку кровати.- Хороша!,- зелёные глаза радостно заблестели. Несколько минут она любовалась своей красотой.- Мам, я по лесу пройдусь. Может, опята пошли.- Смотри не потеряйся, Федосья.Деревянная дверь глухо стукнула. Белые занавесочки на низких окнах колыхнулись. Мурзик приподнял голову и снова завалился спать.
Феня медленно шла по светлому сосновому бору. Если попадалось поваленное дерево, ей приходилось перешагивать, пытаясь не запнуться. Шелестели сухие иголки под ногами. Вкусно пахло мхом. Сосняк закончился, пошли берёзы. “Тут обязательно должны быть опята!”- вслух подумала Феня. Да вот же они! Желтоватые с маленькими юбочками, покрыты маленькими пупырышками. Корзинка быстро наполнялась грибами. Вдруг Феня услышала шорох рядом. Тайга обитаема. По ночам в окно можно было услышать непонятные звуки, которые в тишине таких мест кажутся пронзительными и отчаянными. А если повезёт, можно было увидеть пару светящихся глаз. Зайцы, волки и лисицы -постоянные жители тайги. Поэтому Феня несильно испугалась. Из-за кустов вышел мужик в чёрной железнодорожной форме и в фуражке. Феня его узнала. Это был один из обходчиков. Звали его Анатолий и очень он Фене нравился. Жил он в пяти километрах от полустанка деревни Коротково.
Маленькая деревенька в Курганской области на берегу такого же маленького притока Уральской реки Исеть.
- Здравствуй, - Анатолий робко приблизился к Фене, - давай помогу. Корзинка была лёгкой, но Фене было приятно, что парень готов помочь.


- Помоги, коли охота есть.- А я вот на работу. Ты сегодня не в смену?- Выходная сегодня. Братья в школе, мама пельмени лепит, а я вот по грибы пошла. Зиму-то пережить надо, с голоду не помереть. Картоха да грибы
Фене было спокойно и легко с Анатолием. Да и в работе он знатный. Впрочем, Феня и сама обходчица ответственная.
Прошло полгода. Страна отстраивалась после тяжёлой войны. Мужиков не хватало - не все вернулись с фронта. Работы стало много - то и дело через полустанок шли составы с лесом, углем. Бабы работали и за себя, и за погибших отцов и мужей.

Свадьбу Феня и Анатолий не играли - не до свадеб пока. Расписались в сельсовете у председателя, да и до дому. Перевёз Анатолий любимую свою к отцу с матерью в Коротково. Всё приданое - кровать с блестящими шарами да цветастый полушалок. Накрыли родители стол, посидели, поздравили молодых. Отгородили занавесочкой угол - живите! И зажили Феня и Анатолий.

Всё в жизни в свой срок приходит. Вот и весна вовремя пришла, и лето не задержалась, а там и осень с зимой подоспели. Жизнь идёт своим чередом. Анатолий пылинки с Фенечки сдувал, наглядеться не мог. В своё время и срок рожать подошёл. Всё думали да гадали - кто родится? Сын или дочка? А рожать где? В деревне даже бабки-повитухи нет. Надо в райцентр ехать, в Шадринск. Собрал Анатолий свою Фенечку в дорогу, когда время пришло, да повёз на полустанок. Самому на работу надо, и так отпросился. Посадил в поезд - С Богом!

Народу в поезде много - кто домой, кто с работы, кто в командировку. Фенечка держалась, не кричала - доехать надо. Ещё чуть-чуть, ещё немножечко. Вот и станция скоро. Феня, чтобы поскорее выйти из поезда ближе к входу в вокзал, не выдержала и пошла в соседний вагон. Помните слово "сцепка"? Поезда раньше были не такие безопасные, как сейчас. Вагоны сцеплялись друг с другом такими вот сцепками, которые держали между собой вагоны. И "ходили" эти металлические конструкции туда-сюда, не выпуская друг друга из цепких объятий. Феня открыла дверь из тамбура. Грохот стоял такой, что даже свист ветра заглушил. Феня сделала шаг. Узкая неустойчивая платформа под ногами ходила ходуном. Вот и дверь соседнего вагона.- Убилась девка-то! Помогите, мужики, зажало ведь её! Держи! Бегите к машинисту, пусть на станции сообщит, что девка покалечилась! Дай Бог, чтобы жива осталась! - ничего это Фенечка уже не слышала.
В глазах потемнело. Загудело в ушах. Дальше - тишина.
Врачи торопились - ногу у девчонки пришлось отрезать, малыша надо было спасать. Малыш оказался крепким мальчиком. Да и мама, хоть в сознание так и не приходила, но боролась за жизнь.
Фенечка с трудом открыла глаза. Сероватый потолок показался ослепительно белым. Зажмурилась. Снова осторожно открыла глаза. Отчего-то было очень больно ноге. Фенечка стянула простыню. И снова потеряла сознание - левой ноги не было.
"Как же я теперь? Кому я теперь такая нужна? Как же? На что жить? Зачем жить? Зачем я Анатолию такая нужна, безногая курица" - мысли жужжали в голове навязчиво и непрестанно. Фенечка то приходила в сознание, то снова впадала в забытьё.
Дни шли за днями. Время остановилось. Всё перепуталось и смешалось в голове. Сквозь гул и звон в ушах Фенечка слышала иногда чьи-то голоса, чувствовала, как делают перевязки. И снова проваливалась куда-то.

Сознание возвращалось постепенно. Сначала грохот и боль: "Проклятая сцепка!" Потом, смутно, голоса врачей: "Держись, девочка!” Наконец, спустя время она окончательно очнулась. Было невыносимо больно и морально, и физически. Она не понимала - почему так стало легко в животе? Феня медленно откинула простыню. Ужас охватил её. У неё не было живота, того самого родного, круглого и любимого что ни на есть. Глаза намокли почти сразу. Слёзы же потекли по щекам после увиденного. “Этого не может быть! Почему всё это происходит со мной!?” Федосья не могла перестать плакать. Спустя некоторое время она в слезах начала думать, что ей делать. "Надо жить! Надо жить!" Она попыталась сесть на кровать-получилось! Но как встать на одну ногу? "Ничего, я сильная!" Рядом с кроватью стоял табурет. Феня охватила его двумя руками, резко подняла и сдвинула табурет вперёд. Подпрыгнула и снова передвинула табурет вперёд. Вот и дверь. За дверью - влево и вправо длинный коридор. Пока Фенечка добиралась до коридора, в глазах то и дело темнело от страха и напряжения. И коридор показался тёмным и мрачным. “Почему вокруг нет никого? Неужели я умерла?” Внезапно яркий свет озарил коридор. Всё стало светлым. Феня со слезами на глазах посмотрела вперёд, на тот самый яркий свет в конце коридора. Где-то там, вдали, возник знакомый силуэт. И послышался детский плач. Она не могла этому поверить.- Долго же ты спала, любимая Федосья!
Её мокрые глаза выражали счастье. Она встала на месте и пыталась понять, сон ли это? Анатолий подошёл к ней и обнял. И Фенечка поняла: она будет жить и непременно будет счастлива!

Зузлева Александра. Шанс

Шанс!

Он не получка, не аванс,

Он выпадает только раз,

Фортуна в дверь стучит, а вас

Дома нет.

Группа "Гротеск", "Шанс"

Так непривычно было проснуться и осознать, что никуда не надо идти. Вчера у меня закончилась сессия, и в этот же день меня уволили с работы. Это было ожидаемо.
Пару недель назад я подняла тяжёлую голову от прилавка, отлепляя от щеки страницу. Тёма, мой коллега, ограничился кивком, а я озвучила:
- Привет, босс.
Светлана, наша начальница, очень любила свой бизнес, но книжные магазины, особенно маленькие, как наш, большой популярностью в век технологий не пользуются, и поэтому она всё чаще выглядела подавленно.
- По какому случаю снизошли до нас, смертных? - поинтересовался Тёма.
Светлана начала отвечать издалека.
- Ребят, мы делали всё, что могли. Давали рекламу, меняли ассортимент. Сотрудничали с частными университетскими издательствами, которые поставляли нам редкую литературу, из той, что трудно достать. Всё это дало результаты разной степени успешности. И всего этого было недостаточно.
Светлана замолчала ненадолго, нахмурив брови.
- К сожалению, я больше не могу платить вам обоим.
Я знала, что уволят именно меня. Во-первых, остальные трудились в "Журнавле" с самого открытия, а я - только полгода. Во-вторых, у меня одной был неполный рабочий день, потому что я училась в университете. И вот вчера я навсегда покинула книжный.

Сегодня, проснувшись, по привычке, в шесть, я поставила на фон музыку и собрала сумку для поездки домой. Затем немного посидела, полистала вакансии, надеясь найти что-то, связанное с творческой сферой или хотя бы с книгами. Но все они были либо с безобразно маленькой зарплатой, либо требовали высшего образования и опыта работы, процесс получения которых я ещё не успела завершить. К часу дня я уже полностью уверилась, что никогда в жизни не найду работу и умру от голода в нищете.
Эти размышления дерзко прервал звонок в домофон.
- Кто там?
- Свои!
Я открыла. Через несколько минут "свои" осилили один лестничный пролёт и ввалились ко мне.
- Чего дома сидишь, как сыч? - спросил Слава, сваливая мне в руки не букет, и даже не охапку, а стог сирени. Где он её нашёл в начале июня, я даже знать не хочу.
- А ты чего тащишь ко мне в дом всякую траву, как... - я растерялась. Зоология - не мой конёк. Ляпнула наугад: - Как барсук?
Больше похожий на встрёпанную галку, только рыжую, чем на барсука, Слава уже по-хозяйски шарился у меня на кухне с целью сделать чайку.
- Эх, Ленка! Всё-то у тебя вылизано, даже чашки в одну сторону ручкой повёрнуты.
Я в ответ на это даже не стала закатывать глаза, сгрузила стог сирени на стол и начала фильтровать воду для вазы. Меланхоличное настроение куда-то подевалось, и вернуть его было уже невозможно.
- Чего припёрся-то? - не очень доброжелательно спросила я у человека, помешавшего мне спокойно страдать в одиночестве.
- А, - улыбнулся он, разливая заварку по чашкам. - Да я просто хотел тебе сказать... В общем, пиши картину, срочно.
- Чё?
- Не "Чё?", а "Что случилось, Славочка?".
- Сейчас подзатыльник получишь, Славочка, - ласково пообещала я, размышляя между тем, куда поставить вторую вазу цветов - в первую все они не поместились.
- Полегче, я за тебя вообще-то словечко замолвил кое-где, чтобы ты могла в галерее "Фортуна" выставиться. Пиши картину, говорю.
Я округлила глаза.
- Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша.
- Не обязательно архитектуру, можно пейзаж или натюрморт.
- Да я там выставочный сбор ни за что не потяну, меня только что с работы уволили.
- Но какие-то сбережения у тебя есть. Сколько-нибудь я могу тебе добавить. Картину продашь и вернёшь.
Стадии проживания горя у меня менялись в каком-то странном порядке: прямо от гнева и торга я перешла к отрицанию.
- Да как ты вообще смог об этом договориться? У тебя же моего портфолио нет. У меня самой своего портфолио нет!
- Я показал директору галереи твою страничку "ВКонтакте".
- О да, она же просто шедевр современного искусства, - ехидно улыбнулась я. Но нельзя было не признать, что некоторые свои работы я действительно туда выкладывала.
- Работу нужно закончить за восемь дней, - сообщил мне Слава, и я сдалась под напором его непрошибаемого оптимизма.
На следующий день я поехала в родное село Моржовое на междугороднем автобусе. Четыре часа чувствовать себя солёным огурцом в банке - это то ещё удовольствие. Но мне не хотелось ехать туда ещё по одной причине: я точно знала, как меня встретят.
- Привет, Лена, - поздоровалась мама и просканировала меня, недовольно задержавшись сначала на причёске и старых берцах, а затем отдельным испепеляющим взглядом наградив холст, который я притащила с собой.
- Привет, мам.
- Заходи, - мы прошли на кухню. Я скинула с плеч рюкзак, рядом прислонила к стене холст. После недолгого молчания, без какого-либо логического перехода, грянуло: - Когда ты уже перестанешь тратить время на эту свою ерунду?
Вдох-выдох.
- Да ладно тебе, мам, это просто хобби, - вот уже второй год мне успешно удавалось скрывать от неё факт своей учёбы в архитектурном.
- Лучше бы делом занялась, - всё это было немного лицемерно, мама сама в юности писала картины.
- Ну, это хобби хотя бы приносит деньги уже сейчас, в отличие от любого нового занятия, - немного приукрасила, да, но не стыжусь.
- Деньги? - мама приподняла бровь.
- Ну вот, - я показала на холст, - напишу картину, выставлюсь в галерее, продам.
- А вступительный взнос? - всё-таки было немного неудобно то, что она разбиралась в предмете споров.
- А я нашла галерею без него, - быстро сориентировалась я. - Там комиссионные, конечно, выше среднего.
Я постаралась перевести разговор на другую тему: обсуждать с мамой ретро было гораздо приятнее, чем моё хобби.
Время в селе тянулось долго. Я каждый день ходила гулять по окрестностям. Пару раз начинала писать картину, но психовала, грунтовала холст заново... Всё казалось мне не достойным того уровня, выдать который я подписалась, заплатив вступительный взнос из последних сбережений. У Славы я всё-таки не взяла ничего, зато сама осталась почти на улице. Квартира была оплачена до конца июня, и мне нужно было поскорее либо найти работу, где заплатят авансом, либо продать картину.
- Вот что же я такая неудачница, а? - спросила я у старой ивы, моего пристанища с детских лет. Вообще-то я пришла порисовать, но, оказавшись здесь, не удержалась и забралась на дерево, удобно устроившись на одной из толстых ветвей. - Вот мне дан шанс, может быть, один на триллиард. Я не приложила никаких усилий для того, чтобы выставиться в "Фортуне", и всё же он у меня есть, а я так бездарно его трачу.
В этот момент в мою голову пришла мысль написать иву. Этот светлый и нежный образ стучался ко мне в сознание уже давно, словно гость из не такого уж далёкого, но навсегда недосягаемого детства, и, наконец, я открыла.
Набросав несколько эскизов в блокноте, я выбрала лучшее композиционное решение и приступила к работе. Писала картину три дня, не прерываясь на еду и сон. (На самом деле, конечно, прерываясь, но это я так, для красного словца.)
Выходила картина неплохо. Я бы даже поверила в свои силы, если бы не частые материнские комментарии о том, что у меня неправильный свет, плохая палитра, а также о многом другом. Общий смысл её рассуждений вслух сводился к моей никчёмности как художника.
А в пятницу приехала Настя с пятилетним сыном Кириллом.
- Новую картину пишешь? - спросила сестра. Я кивнула.
- Красивая. Только какая-то серая, - прокомментировал мальчик и потянулся к моим краскам.
- Если ещё раз протянешь к моим вещам свои шаловливые ручонки, то следом за этим точно так же протянешь ноги, - прошипела я ему, оттаскивая от холста.
- Лена!
- Я всё.
А проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что картина испорчена.
- Мелкий гадёныш оттенил ствол ивы имперским красным, а крону - зелёной умброй! - сказать, что я была недовольна, было бы так же глупо, как назвать рану Дездемоны от ножа Отелло царапиной. - Я требую возмездия!
- Чепуха, он же ребёнок, детям свойственно баловаться, - вставила Настя.
- Жеребёнок, - зло буркнула я.
- Слава, что мне делать? - проныла я в телефонную трубку.
- Для начала написать картину.
- Merci beaucoup, ты так меня выручил.
- Ты мне пером на шляпе не покачивай. До выставки два дня, взнос заплачен. Можешь либо написать картину, хоть какую-то, либо просто потерять деньги.
И я скрепя сердце принялась за работу. Полдня ушло только на то, чтобы перекрыть всё это безобразие грунтовкой. Для ускорения процесса я сушила акрил феном. Затем началось само рисование. Не было времени на то, чтобы писать «с чувством, с толком, с расстановкой». Дошло до того, что я чуть не опоздала на свой автобус. Картина, на мой взгляд, получилась ужасной, особенно в сравнении с результатом ювелирной трёхдневной работы, и отдавать её в галерею было просто стыдно.
- Так странно было видеть её там, в "Фортуне", - мы со Славой пили чай у меня дома, обсуждая мой "шедевр", висящий теперь в галерее в белой раме.
- А по мне, так очень даже органично. Аутентичненько.
- Что ты имеешь в виду? - но Слава мне не ответил, потому что захохотал, запрокинув голову на спинку дивана.
Отсмеявшись, Слава повернул ко мне экран телефона. В статье, которую он показывал, известный критик, похвально отзываясь о представленных в новой галерее "Фортуна" работах, особенно отметил картину "Старая ива" начинающего питерского художника за "очаровательную лёгкость и небрежность кисти".
Я поперхнулась чаем.

Копылова Елизавета. Весна

Пускай это не будет история, покорившая миллионы людей и ставшая достоянием мировой литературы, но она будет написана для тех сердец, которые сомневаются в своём счастье. В счастье под названием Жизнь.
Во всем созданном кинематографе пора старшей школы всегда была романтизирована и представлена человечеством как «лучшее время в жизни». Кому из нас не говорили, что в подростковом возрасте ты по-настоящему свободен? Свободен от дел, работы, обязательств, клятв и обещаний. Дома постоянно есть еда, приготовленная мамой. Всегда рядом папа, который может дать денег на что-нибудь «очень нужное». Ты вечно находишь новых друзей, а с ними и приключения, которые будешь вспоминать в старости, сидя под пледом в доме своей мечты. У тебя есть шанс понять весь этот мир, а у мира есть возможность узнать новую душу. Разве это не счастье?
Этим летом я была в предвкушении времени, когда стану одиннадцатиклассницей, ведь ждала этого всю жизнь. Предполагала, что эта будет пора, когда я наконец-то смогу выбрать свою судьбу. В голове был план: поступить в престижный институт в большом городе и переехать туда. Я жила целью и была одержима ею, поэтому в своё последнее несовершеннолетнее лето решила сделать всё, что только могла. Каждый день был расписан поминутно. Ночные прогулки с друзьями, новые знакомства, работа, писательская деятельность – этим я жила три месяца, лучших месяца моей жизни.
Но вот тёплые дни закончилась, и пора приступать к учёбе. Настало то самое время, когда происходят лучшие мгновения в судьбе каждого человека. Но жизнь это не просто игра на стратегию, где если ты знаешь входы и выходы, то обязательно займешь первое место. Когда живешь будущим и видишь только препятствия и уровни, которые обязан проходить, то часто не замечаешь, что происходит сейчас. Вот и я не заметила, как оказалась в больничной палате.
Я помню, словно в тумане, миг, когда просыпаюсь после наркоза и думаю, что всё уже позади. Вот-вот я вернусь в прежний ритм и продолжу делать то, что и планировала.
- Солнышко, не нервничай, но у тебя обнаружили рак… - прозвучал эхом в моей голове заплаканный голос мамы.
Не похоже на начало беззаботной поры, не правда ли? Что может быть страшнее этого для молодой девушки, которая только в начале своего жизненного пути?
С того дня от предыдущей меня не осталось и следа. Прежняя Я затерялась, не нашла нужную дорогу где-то тёплым летним вечером, возвращаясь домой позже обычного. Смысла что-то предпринимать нет, а значит лучше пропасть навсегда. Отчаялась, поняв, что всё то, чем жила, кануло глубоко в бездну, и оттуда уже ничего не вернуть.
Первые месяцы я не помню ничего кроме пожирающей боли внутри меня. Почему я? Что я сделала не так? За что это всё со мной? Эти вопросы банальны для онкологических пациентов в начале курсов химиотерапии. Каждый день, вставая с кровати, я не понимала: зачем было проживать все те радостные моменты, зачем ходить в школу, трудиться изо всех сил. Ради того, чтобы лежать и осознавать, что медленно умираешь?
Больше я не видела улыбки близких людей, а лишь глаза полные жалости и грусти. В эти моменты приходит чёткое осознание, что ты причиняешь боль друзьям и родным. Не смертельной болезнью, а своим отношением к ней. Именно тогда я и решила, что буду бороться, бороться до конца! Желание, чтобы все, кто мне дорог, были счастливы, стало моей первостепенной целью. Я буду здорова и продолжу долго жить вместе с ними! Эта установка в голове сопутствует мне и сейчас.
Каждый день, находясь в больнице, я понимаю, что ценна каждая секунда этой жизни. Вот вы когда-нибудь замечали, насколько красива постепенная смена времен года? Приятный осенний ветерок аккуратно раздевает деревья и уносит их цветные одеяния ввысь. Они кружатся, словно чаинки, в коричневом осеннем пейзаже, похожем на чай. И на душе становится также хорошо, как при разговоре с родителями на кухне в холодный зимний день. За окном медленно ложится пушистый снег, напоминающий шерсть маленького котёнка.
Перемены в природе мне стали напоминать этапы взросления человека. Детство кажется схожим с летними месяцами. Они всегда полны веселья, приключений и беззаботности. После этого следует отрочество, когда ты меняешься, сбрасывая зеленую листву. Мир становится несколько скучнее и однотонней, чем до этого. Когда ты превращаешься во взрослого, то в душе поселяются холодные и мрачные зимние дни. Все становится повседневной обыденностью. А единственное яркое событие в календаре - Новый год, в который ты уже не веришь в чудеса.
Но самое важное время года, которое не зависит от твоего жизненного этапа, появляется совсем внезапно – это весна. В этот период ты преображаешься, изменяя свое одеяние и «голову» полностью. Накидываешь новую «версию жизни» на себя, словно дерево, распускающее новые листочки. Эти ассоциации приходили постепенно в процессе моего лечения. Я научилась тому, что, наверное, было мне по-настоящему необходимо– ценить жизнь и наслаждаться ею.
Однажды, хотя это было не единожды, я лежала одна в палате и плакала с улыбкой на лице. Ко мне зашла медсестра, чтобы поменять капельницу.
- Тебе больно? – спросила она меня обеспокоенным голосом.
- Да, очень больно. Снова ломят кости, будто бы по мне проехались асфальтоукладчиком несколько раз подряд…- тихо и без эмоций прошептала я сквозь слёзы.
- Но тогда почему на твоём лице сияет улыбка? – спросила она меня в недоумении.
- Потому что я чувствую боль, – также улыбаясь ответила я.
- У тебя нет температуры? Ты несёшь полный бред! – прокричала она мне с глазами полными страха и удивления.
- Я в порядке. А плачу, поскольку понимаю, что мне больно. Но и в тоже время осознаю, что счастлива, ведь могу это чувствовать. Раз ощущаю боль, то значит я жива прямо сейчас. А разве это не повод для того, чтобы быть просто счастливой? – произнесла я в её уже мокрые серые глаза.
Медсестра вышла из моей палаты молча, и мы больше не возвращались к этому разговору несмотря на то, что девушка заходила в такие моменты ещё несколько раз. Однако, когда вновь это происходило и она обнаруживала меня в таком состоянии, то на моё удивление я видела ответную улыбку на её лице.
После нескольких курсов химиотерапии онкологическое отделение и все его обитатели становятся уже почти родными. Ты больше не боишься лысых детей, катающихся на капельницах по больничным коридорам. Ты не плачешь, когда слушаешь рассказы о болезнях новых пациентов, а пытаешься выслушать их историю и искренне поддержать. Это происходит не потому, что привык и стал хладнокровен, а потому что понимаешь, почему со всеми этими людьми произошло такое горе.
Рак — это болезнь не тела, а скорее твоей души. В большинстве своём люди, которые попали сюда, должны были изменить своё мировоззрение, отношение к окружающим, к миру, к своим целям, но главное к самому себе. Отсюда выходишь, либо когда ты наконец нашёл настоящего себя, либо «ногами вперёд», потому что перестал хотеть жить, но в любом случае другим человеком. Выбор остаётся за каждым, но я решила, что выйду из этого места на своих двух ногах, так же, как и пришла в него в самый первый раз.
Наступила долгожданная и всепоглощающая весна. Настало заветное время, когда человечество получает шанс на обновление, которое изменит их самих и все вокруг. Я решила, что это будет моя весна. Весна моего возрождения. Позавчера был день моего контрольного обследования, которое должно показать уйду ли я в ремиссию или продолжу лечение. Сегодня я жду результатов, поэтому очень сильно волнуюсь, будто бы ожидаю вердикта судьи, от которого зависит моя свобода.
За это долгое время я изменилась, как внешне, так и внутренне. Научилась ценить себя, своих друзей и близких, моменты проведённые с ними. Эта болезнь помогла мне узнать себя и понять, чего действительно хочу от этой жизни, а не то, что должна делать по велению кого-то. Каждый день я воспринимаю как праздник и понимаю, что этот день проведу так, как действительно хочу. Будь это простое лежание на диване, прогулка с собакой или чтение интересной книги. Но это будет мой день, самый лучший день.
Кто-то скажет, что я просто смирилась и мне безразлично происходящее вокруг меня, но они будут не правы. Человеческие истории пишутся нами, но мы не всегда можем на них повлиять. Но то, что мы действительно можем изменить, так это отношение ко всему происходящему. Я люблю жизнь и наслаждаюсь каждой минутой на этом свете. Выходя за рамки обязательств и повседневности, можно найти то, что люди всё время ищут, но так и не могут никак отыскать – настоящее счастье.
Дверь в кабинет открылась. Я увидела знакомое лицо моего врача, держащего в руках результаты моего лечения. Все месяца, проведенные здесь, пролетели в памяти в одно мгновение: встречи с друзьями на втором этаже; разговоры в столовой с мамой о погоде; посиделки с медсестрами в моей палате; походы в душ после долгих дней на капельнице; классная стрижка волос в ближайшей парикмахерской; новый год с семьей дома за праздничным столом; просмотры фильмов у меня на кровати с моим парнем; долгие ночи за любимыми книгами. В этот миг в моей голове остались только самые лучшие моменты за это время. Мне не хотелось думать ни о чем. Я просто была благодарна судьбе за это испытание и себе за то, что с ним справилась.
Наступила весна, а вместе с ней произошло и моё возрождение. В душе разлилось тёплое чувство, которое поглотило меня полностью, когда я зажмурилась, увидев открывающийся рот врача, начавшего говорить. Это и был тот самый миг. Миг за секунду до счастья.

Баяндина Арина. Бог из атомного реактора

Как хорошо и спокойно знать, что боги есть. И как страшно понять, что они уже здесь.
Терри Пратчетт, "Пирамиды"

[НАЧАЛО ВВОДА]
[НАЧИНАЙТЕ]
Так! Давай, железяка, без лишних слов, у меня нет времени. Я — Демиург, совершенно гнусный, хорошо хоть не гнусавый. Душа моя не потёмки, но лучше бы никто в неё не глядел. Хотя я тоже её в глаза не видел, потому смело делаю вывод, что она не предусмотрена. Жизнь моя была скучной, ведь болтание в вакуумной баланде и перемешивание с туманностями, как со специями, нельзя назвать даже существованием. Так и пошёл бы на галактическую макулатуру, чтоб сингулярность не загрязнять (у нас же космическая экология, все дела), а тут — бац! — «удача» с профессией. Работа у меня сложная, зарплата маленькая, выгорания на огонëк залетают, всякое бывало. Правда, сейчас дела с карьерой у меня идут в карьер. Начну издалека…
Однажды я устроил маленький хаос миру, мне вверенному. Верхние Боги даже зубами-метеоритами заскрипели от ярости, когда увидели, что наворотили мои нечестивые (условные) руки. У одного из них аж Бетельгейзе в перстне взорвалась, настолько он накалился от гнева. Так я и вылетел со свистом, как пробка от шампанского, с уровня творца, и, ударившись о звёздный плинтус, стал надзирателем или, попросту говоря, нянькой. Но если бы только это…
Меня решили «немного» проучить. Мой наставник, что предпочёл прохлаждаться среди вольфрамовых морей и водородных песков, а не работать на неблагодарные вселенные, передал мне совершенно уродский мир. Скажете, мне под стать? Как бы не так! Я, по сравнению с тамошними аборигенами, вообще милейшее создание. Ничего общего у меня с этими «людьми» нет! Здешние антропо-кто-там не способны испытывать жалость, сострадание и так далее. Я сначала не поверил, а потому проверил. Сел смотреть за небольшой войнушкой и ждать от моря погоды. Дождался только осознания, что вверили мне уродов, к коим жалость испытывать грешно. Теперь понимаете, почему я их ненавижу? Ненавидел, по крайней мере…
[ФИКСАЦИЯ РЕЧИ-1]
[ДАЛЕЕ]
До сих пор не могу понять, как мои аборигены дожили до индустриальной эпохи. Если не вру, именно эмпатия сделала из обезьяны человека. Впрочем, не переживайте — телевизор уже работает над обратным процессом. Кхм, простите.
Всё в их мире серое, склизкое и противное, как бетон и дождь. По-настоящему яркие там — только реклама да случайно взорвавшийся атомный реактор, ставший мне съёмной квартирой со всеми удобствами. Наверное, вокруг моего нового дома так и летает золотой Левиафан, в пятом с половиной энергоблоке плавают жёлтые подводные лодки, на крыше крутится, как флюгер, радиовышка, да периодически загораются ториевые фейерверки. Красиво…
Только не надо обвинять во всём меня! Я же не демиург в полном смысле, чтоб упрашивать их, будто неразумных, мол, спички детям не игрушка! Как вымрут больше, чем наполовину, так поумнеют. А как быть, если вся моя задача заключалась в ничего не решающем наблюдении? Лишь когда происходящее начинало принимать невесёлый масштаб, мои возможности были поистине фантастическими: представляете, я мог сообщить по струне времени Верхним Богам о катастрофе, и те, если им медным звоном отгремит этот мир, соизволят стереть его в порошок. Прекрасно, не так ли?
[ФИКСАЦИЯ РЕЧИ-2]
[ДАЛЕЕ]
Да, к чему это я… По-настоящему всё началось тогда, когда меня вызвали «наверх». Я уж думал, меня собрались перетереть в туманность или отправить на галактическую помойку, но всё оказалось куда проще и сложнее одновременно. Сказали, что соизволят соскрести меня с космического кафеля, если я заставлю хотя бы одного жителя вверенного мне мира почувствовать сострадание. Моему возмущению не было предела. Это же невозможно — у них по умолчанию функции нет! Не предусмотрено! А мне в ответ только: "ничего не знаем, раз по умолчанию, значит, есть возможность обратного включения, сиди и работай, нам нужен мир, а тебе — статус творца". Пришлось возвращаться в реактор, по дороге пиная от досады всякую мелочь. Интересно, сколько по дороге я разрушил поясов астероидов?
Уже дома я крепко задумался, да так, что затылок неприглядно открылся и лениво зевнул, намекая на пропущенные световые годы сна. Стратегий было много, но все они посыпались землëй и уверенно похоронили сами себя. Тяжело, когда обсудить не с кем. Теперь уж точно не с кем…
И тогда я замер, ощутив, как в моей голове хром загорелся всеми оттенками синего, извещая о прозрении. Я ведь должен был пробудить сострадание хотя бы у одного из этих органоидов? Так что мне мешало утянуть оного к себе в реактор, путём нехитрых экспериментов выбить из него сочувствие, а затем бежать к моим начальникам-самодурам, сверкая голубыми гигантами в глазах? Звучало настолько просто, что даже сложно.
Тогда я с грацией танка на барханах вылетел из трубы реактора и рванул в ближайший город. Пожалуй, избавлю вас от рассказа, как прошли поиски идеального кандидата на роль жертвы сострадания. К тому же, зачем нужен поиск, если можно просто тыкать воображаемым пальцем по считалке в случайную очередь? И вот, на глаза мне попался молодой, совершенно серый недочеловек. Как я мог удержаться от того, чтобы поддать ему Шекспира? Взмах выдуманной рукой, и вот он уже прожёван пространством и плавает в радужной трубе моего дома.
[ФИКСАЦИЯ РЕЧИ-3]
[ДАЛЕЕ]
Честно… Сплошное невезение с этой гуманитарной миссией. Первые пару вечностей он сидел, как дурак, в цветастой луже, с открывшимся от удивления позвоночником. У меня только череп зевает, и то ненадолго, а здесь пол-тела распалось… Почему-то мысль о ремонте званого гостя разозлила меня даже шибче его равнодушия, и я плеснул на него каплями иприта. Надо же было его в чувство привести! А то просидел бы всю встречу с видом блаженной рыбы, а я бы так и остался в их захолустье нянькой. Ткань закономерно начала гнить и сгорать. А он сострадания даже к себе почувствовать не мог!
Очухался, конечно. Куда б он делся. Намаялся с ним страшно. Сначала доказывал на его вопли, что их законодательные акты — просто длинные анекдоты, статья за растворение в пространстве не предусмотрена, а значит я — существо неподсудное. Затем пытался донести, как хорошо сопереживать, на что получил резонное «и что?». Показывал котят в коробках на улице, впечатлительных беременных животных, слёзы и прочее (разумеется, всё воображаемое, я ведь не изверг), а ему хоть бы что! Я уже и сам рыдать начал. Только и успевал взрываться о воду цезий из моих глаз, а этот гадёныш только сильнее злился. «Чего тебе от меня надо, чего тебе от меня надо» — и так по кругу. И я не выдержал! Как гаркнул на него, что хочу убраться на задворки вселенной от их мышиной возни, что пригодны они только на перетирание в звëздную стружку… А он на меня смотрел, смотрел…
[МОЛЧАНИЕ БОЛЕЕ 5 С]
[ЗАПИСЬ ВОЗОБНОВЛЕНА]
[ДАЛЕЕ]
…молчи, железка.
Так вот, он всё смотрел, как вдруг выдал: “А чем ты лучше нас? Лечишь мне за сострадание, а сам просто ищешь место под солнцем, или что тебе ближе. Сам-то нас не жалеешь. А мог бы! Мы же такие бедные, несчастные, друг по другу не страдаем! Чем ты лучше-то?”.
Я его слушал, слушал, и вдруг понял, что всё, у меня из уха вулкан свистит, так я зол. Занëс ладонь, да эту мелочь, как муху — бац! — и обратно, через слои мира, в очередь вытолкнул. В самый конец, между прочим. И вроде уже тишина, вроде бояться нечего, а всё равно грызла… ну, не совесть, а прилипшая к груди чëрная дыра.
Сейчас, конечно, думаю, что мог поступить иначе. Приказ Верхних Богов выполнить по чести демиурга, аборигена этого как-то обойти, попрощаться как следует… Впрочем, чего рассуждать — был бы Творцом, носил бы планету в серьге. Меня всё равно отправят за 101-ый световой год, а там уж мои расщеплëнные остатки ищи-свищи. Не вышел из меня демиург.
А, и ещё…
[ФИКСАЦИЯ РЕЧИ-4]
[ЗАПИСЬ ЗАВЕРШЕНА. ОТПРАВЛЕНО В ДЕПАРТАМЕНТ ПО ДЕЛАМ ДЕМИУРГОВ-НАДЗИРАТЕЛЕЙ]
[ОБЪЕКТ ОТПРАВЛЕН НА ЧИСТКУ, ПРИГОВОР ОБЖАЛОВАНИЮ НЕ ПОДЛЕЖИТ]
[ВНИМАНИЕ, МИР-1745 ИЗМЕНËН: ОПЦИЯ “СОСТРАДАНИЕ” ПОДКЛЮЧЕНА]
[ЗАПИСЬ СОХРАНЕНА ОТ: 167.000.000.000 ГГ]

Гринберг Мария. Grazie

Чшшшшш. Засыпай. Я расскажу тебе сказку. Неужели ты не любишь сказки? А зря, зря. Сказки положительно влияют на психику. С твоей-то стрессоустойчивостью было бы очень полезно, да. Откуда я взяла? Да это каждый дурак знает. Каждый дурак знает, что любая чушь прозвучит красиво, если её приписать человеку со хитровыдуманным именем. Так что считай, что это была цитата великого японского философа Тояма Токанавы. Как не стыдно таких имён не помнить, что за молодёжь пошла?! Куда мир катится…ц-ц-ц…
Ладно, прости, это у меня с возрастом чувство юмора приобрело несколько странную форму. В целом-то я порядочное дерево. А какие претензии? Деревьям закон не писан. Странно было бы, если бы был писан. Плюс ещё одну конституцию учить для экзамена по обществознанию. А оно тебе надо? Оно тебе не надо. Вот и думай.
Люди, не верьте, что деревья не умеют слышать и видеть. Они умеют не только это, они ещё и помнят. И мне душными ночами так тошно, так плохо от этой памяти, что я в тревожном порыве поднимаю взгляд на луну и не вижу её. Это страшно. Становится так жарко, будто я горю. Вы, люди, тоже так говорите, но чаще лицемерите и литературно преувеличиваете, ведь на самом деле гораздо больший шанс загореться имеют именно деревья. Хотя я видела сгорающих людей. Тогда, когда ещё росла на Волге, я видела девушку, у которой внутри был такой погребальный костёр, что она бросилась в самую Волгу, лишь бы затушить его. А потом люди бегали и кричали: «Катя! Катя! Катерина!».
Это было давно и в другом месте. Но это было больно. И пусть я последние десятилетия веду свою размеренную жизнь дерева в Италии, я всё помню.
Была тут одна такая. Такая, знаете, девушка, которая не любила сказки. И всё мне что-то доказать пыталась. Сразу видно, будущий адвокат. Или непонятый гений, там уж как пойдёт. Она, когда сюда пришла, такая задумчивая была. Как говорится, не от мира сего. А ведь она действительно будто в другом мире жила. Смотрела на меня своими наивными глазами, поднимала ветерок ресницами и видела не ветви старой-престарой ивы, а океанские водоросли, сплетённые из волос тысячи погибших от горя русалок. Конечно, русалок жалко. А ей было жалко меня. В жаркие дни вода начинала испаряться активнее, чем обычно, и собиралась у меня на листьях, мелкими капельками срываясь в обратно в реку. Тогда девушка приходила ко мне и просила не плакать. Уверяла, что всё наладится. Это не то чтобы что-то меняло, но было приятно. Она напевала мне какие-то песенки, и это тоже было приятно.
Её звали Мария-Антуанетта. Вот родители приколисты, конечно. Мне её, если честно, даже жалко стало. Она ещё и филологом была. А филологи это особые существа. Они, как правило, нежны и ранимы, будто и не люди вовсе, а цветы инопланетные. Я ей тогда так и сказала, а она обозвала это всё сравнительным оборотом и только сильнее натянула рукава кофты. А ведь и не очень-то холодно было…
Такие нынче принцессы пошли, что поделать. Вообще, интересный вопрос: что же всё-таки делать? Особенно ярко он встаёт после четырёх лет университета. И некоторые люди отвечают на него тем, что уезжают в Италию. Потому что в Италии больше верится в сказки. И Мария-Антуанетта была как раз из тех, кто сюда за этим приехал. Прибегала ко мне, садилась в траву и читала вслух стихи. Иногда смеялась, иногда плакала. Иногда ругала автора за бесчувственность, а иногда кричала на всю улицу, что нельзя вот так вот, без предупреждения, разрывать сердце одной строчкой. Хоть что-то в этом мире стабильно: как были принцессы капризными, так и остались.
Принца долго ждать не пришлось. Прибежала однажды Мария-Антуанетта ко мне на берег реки с молодым человеком по имени Лоренцо. И стала читать стихи ему. Тихим, неровным голосом, так, будто ей не хватало дыхания. Они сидели на траве до утра и пили вино. И разговаривали на итальянском. И молчали. И луна была лучшей закуской к сладкому опьянению их чувств. Хороший сыр, вино и влюблённость – это квинтэссенция счастья для тех, кто не верит в сказки. Это лучший повод начать в них верить.
Два человека сидели здесь каждую ночь. Их разговоры были длиннее млечного пути. Факт сомнительный, но я объясню. Длина млечного пути – почти два миллиона световых лет, как уверяют англичане (и тут они преуспели). А разговоры Лоренцо и Марии-Антунетты были гипотетически бесконечны. Их разговоры лишь делали одолжение всему миру, когда удерживали себя от того, чтобы в очередной раз разветвиться на множество тем и споров, завязавшись на брошенном словосочетании. А даже самый пропащий гуманитарий знает, что бесконечность больше каких-то там миллионов.
Эти двое встречались только ночью. И приглашали на свои встречи лишь вино и луну. Может быть, Лоренцо был сыном главы итальянской мафии и боялся нарушить законы остросюжетных детективов, выйдя на белый дневной свет. А может, ночью просто наступает особенное время и наплывает особенный воздух. Кто знает.
Эти двое не могли бы заподозрить ни в чём мои тонкие ветви и лёгкие листья. Они и не думали, что старое дерево над ними впитывает жар их щёк. Потому что они не верили в сказки. А зря.
Но я на них не обижаюсь. Сложно сказать, что я на самом деле чувствую. Это сможет определить только очень чуткий поэт. Если ему вдруг приспичит улечься под старой-престарой ивой, он сможет различить слова в характерном звуке трения листьев. Он услышит: «Grazie, grazie, grazie…». И снова: «Grazie, grazie, grazie, grazie, grazie».
Но даже чуткости поэта не хватит на то, чтобы понять смысл этих слов. Он, конечно же, не подумает, что дерево может благодарить людей за то, что они наконец-то любят друг друга. Очень старое дерево, которое мечтало быть сожжённым, когда полтора века назад смотрело на девушку, бросавшуюся в Волгу. Которые слышало, как зовут люди эту девушку по имени и знало, что не дозовутся. Дерево, которое в тот единственный раз плакало от душевной боли. Плакало по-настоящему, а не сбрасывало в реку капельки испарённой воды. Всё-таки странно, что иву назвали плакучей.
А люди, чуждые поэзии, наверняка больше заинтересуются другим вопросом: как же так получилось, что обездвиженное дерево сменило место обитания с ветреного берега Волги на солнечную Италию? Просто некоторые писатели были очень привязаны к родной земле и захватили дерево с собой в путешествие. Но мы об этом никому не скажем. Оставим скептиков мучиться. А всё почему? Потому что они в сказки не верят.
Мария-Антуанетта и Лоренцо не думали обо мне, но я хочу им сказать grazie за то, что они живут, любят и не бросаются с мостов. За то, что даже если один из них – темнота, а другой – солнце, они обязательно встретятся на рассвете.
Мне, старой иве, на самом деле становится спокойнее на душе, когда я чувствую тепло прижавшихся ко мне спин и свободу сверкающих в глазах мыслей.
Так и живём. Теперь будешь знать, как засыпать в жаркий итальянский день под раскидистым деревом.

Дорофеева Лилия. Подслушано...

В доме бабушки все двери всегда были открыты. Кроме одной…
Уже классический прием.
Дверь под лестницей, которая вела на второй этаж…
Какой-то троп из английской литературы. Еще бы чердак был!
Бабушка запирала массивную дверь на тяжелый замок…
Боже, что?! На этой двери то и замка никакого нет! И вовсе не массивна она, а самая обычная, как, например, дверь на кухню. Или на чердак. Тьфу, ты. Опять чердак! Если секрет и есть, то не на чердаке. На чердаке как раз таки ничего интересного. Просто куча старой рухляди.
Антон взъерошил волосы. Кто там говорил, что на природе дышится лучше, а вдохновение так и прет? Ни-фи-га! Дышится может и лучше, а вот с вдохновением дела куда печальнее.
Единственное, что занимало Антона – дверь. Да-да, дверь все-таки была. Но и от нее пользы никакой. Открыть невозможно, а идей для рассказов не дает. А Алике на размышления старшего брата было все равно. Она как узнала, что через несколько улиц живет ее одноклассник (чистая случайность, нет же других городков и поселков в округе!), в которого она влюблена уже пару лет, пропадала на целый день, а вечером только и делала, что трещала:
- Ах, какой Вадимчик чудесный!
В общем, скучно было Антону на даче, хотя дачным посёлком это было назвать трудно. Скорее, очень маленький городок. Он вообще не понимал, в чем резон проводить все лето здесь? Ну да, съездили, навестили, вернулись в город и живем в свое удовольствие. Помощь с огородом не нужна, его здесь просто нет!
Ноутбук работал, но, тем не менее, с перебоями. Казалось текстовый редактор должен работать в любых условиях, но периодически его переклинивало, и тогда в ход шла машинка. Ее Антон нашел на чердаке. Там вообще было много всего интересного. Но все же интереснее было то, что было сокрыто в чулане под лестницей.
«Чулан под лестницей – усмехнулся Антон. - Как эпично. Но, может, все-таки представится случай?»
***
Случай представился.
Антон перерыл все ящики в поисках ключа, пытался вскрыть его шпильками сестры, но безуспешно.
Окно в комнату было. Но было явно когда-то давно. Сейчас его заложили кирпичом. И заложили явно позже, чем строили дом - кладка была свежая. Но что? Что?! Что могло понадобится скрывать бабушке в этой комнате?
В очередной раз сидя на лестнице и ковыряя щели в ступенях, Антон заметил, что откуда-то снизу льется свет. Солнце садилось с другой стороны дома, так что свет мог идти только от…
Антон вскочил.
Дверь!
Открыта!
Наконец-то!
Он спрыгнул с лестницы. Дверь была приоткрыта где-то наполовину, и из комнаты сочился яркий свет, что, казалось, было бы невозможно.
Антон ухватился пальцами на металлическую ручку. Потянул. Петли скрипнули.
Хорошо, что дома никого нет. Бабушка у соседки, а Алика где-то гуляет.
В комнате не было ничего необычного. Ну точнее как. Посреди стоял стол. На столе – телефон (хотя, обычным телефоном назвать это устройство язык не поворачивался). Как в фильмах. Старинный. На вилках висела трубка, блестело колесико для набора номера.
Куда с него можно позвонить? Никуда, конечно. Телефон ни к чему не подключён, черт знает сколько ему лет. Однако, в голове Антона тут же замелькали сцены из фантастических книг, где герои звонили в другие миры.
- Сказочник, - усмехнувшись, прошептал Антон.
И все-таки, будь это просто раритет, он бы валялся среди прочего хлама на чердаке. А тут комната, пустая, окно заложено.
«Заложено…» - мелькнула мысль.
Антон метнулся к окну.
- Что за чертовщина…
Окно было. При том, стена была не кирпичная. Стены вообще не было! Может другое окно? Хотя какое другое? Антон изучил дом полностью. Это было точно то окно.
Антон опустился на стул. Ручка телефона призывно поблескивала. Он снял трубку, поднес к уху. Там что-то потрескивало, пощелкивало.
Антон тряхнул головой, собирался положить телефон обратно, но рука дернулась. Нет… слишком уж велик был интерес, и тайна… тайна… что же это такое?!
Куда позвонить? Сестре? Ну можно и сестре.
Антон крутнул колесико, раз, другой. Пошли гудки.
- Вади-и-и-им, привет!
Антон собирался было сказать, что он не Вадим, как услышал другой голос:
- Алика, да, привет. Слушай, Алька, у тебя есть планы на сегодняшний вечер?
- Вечер? Ну какие могут быть планы!
Ох, кто-то, помнится, обещал помочь бабушке с ужином.
- Отлично! Тогда в шесть встретимся?
- Да, хорошо! А куда?.. Хотя, лучше не говори!
Антон осторожно опустил трубку. «Алька» - так называл сестру только он, и, иногда, родители. Видимо, не одна Алика влюблена по уши.
Он вновь взял телефон и закрутил колесико. Антон просто набирал номер. Неизвестный.
- Юля! Ты видела списки? Я в финале!
- Да… ты меня на один балл обошла…
- Ну, не расстраивайся. В следующем году у тебя все получится…
- Погоди! А ты использовала магнезию?
- …
- Не молчи! Это должно быть мое место!
- Юленька, умоляю, только ничего не говори Жанне Вячеславовне…
Следующий номер. Антон так же крутил цифры наугад.
- Ну и где ты?
- О Боже…
- У меня нет ни малейшего желания с тобой что-либо репетировать, - послышался раздраженный голос.
- Знаешь, у меня тоже! Кому вообще нужен это выпускной вальс?!
- Так ты идешь?
- Ну чего ты привязалась! Бесишь! Мне просто даже жалко время. Ни слуха у тебя, ни танцевать не умеешь.
- Ты не оборзел?
- Еще и Аннушка твоя – дура! Как она могла нас вместе поставить?
- Слушай, Сергеев, ты мне надоел. Я сейчас пойду к Аннушке и расскажу, как ты тут меня и ее обзываешь!
- Леся! Леся! Да иду я! Только Анне не говори! Леся!
Антон усмехнулся, ох уж эти школьные будни. Да, в том году они примерно в это же время проводили финальные репетиции «Последнего звонка».
Куда позвонить еще? И, главное, кому? А если…
Он нерешительно закрутил колесико.
- Антон?
Она узнала его. Сразу.
- Почему ты молчишь?
А он сидел не в силах выдохнуть хоть слово.
- Прошу тебя, не молчи…
Он слышал ее прерывающееся дыхание.
«Лучше ничего не говори…»
Почему он слышал эту фразу в каждом звонке? Все произносили ее.
- А знаешь, я знаю, что это ты. Я знаю, что ты знаешь, - она тихо засмеялась. – Я часто вспоминаю. Разное.
«Я тоже, тоже…», - думал Антон.
- Антон… я все-таки скажу… Антон… я… я люблю те…
И трубка пошла короткими гудками.
Почему он ничего не сказал?!
- О, че-е-ерт!
Он стал лихорадочно крутить колесико, вновь набирая ее номер.
- Лика! Да, я уже бегу! О Боже, ну я не могла найти ключи, чего ты сразу возмущаешься…
Еще, еще, раз:
- Серег, ты представляешь…
Снова не то… Но номер то тот!
Антон опять закрутил колесико.
- Диспетчерская слушает.
Диспетчерская!
- Девушка, соедините пожалуйста!
- Слушаю.
- Восемь, девятьсот двадцать два, триста пятнадцать, сорок семь, восемьдесят четыре. Город Новокамск.
- Простите, молодой человек, но такого номера не существует. Ничем помочь не можем…
- Как не существует?!
Трубка вновь пошла короткими гудками. Антон запустил пальцы в волосы и уставился в окно.
Тихо было в комнате. Летала пыль, поблескивая в лучах солнца. Только в телефоне что-то тихо шуршало.
Заскрипели половицы.
- Антон, ты чего тут?
- Алька?
Сестра подошла ближе.
- Ты все-таки пробрался в эту комнату? – Спросила Алика.
- Да, а я думал, ты не знала.
- Чего? – Рассмеялась девушка. – Того, что ты щенячьими глазами постоянно смотришь на эту дверь. Глупенький…
- Алька, телефон!
- Что?
- Он какой-то странный… - Пробормотал Антон. – Я постоянно попадал на чужие разговоры, а потом и вовсе, по одному номеру не мог никуда дозвониться…
- До нее? – Сразу посерьезнев, спросила Алика.
- Да, - Антон не удивился, что сестра знает и это.
- Антон, - Алька в задумчивости посмотрела на юношу, потом на телефон. – Антон, этот телефон не может никуда звонить. Ты посмотри, у него и шнура нет…
- Но я знаю!
- Тише, - девушка взяла трубку, закрутила колесико. – Ничего, - опустила обратно.
Телефон больше не шуршал, не потрескивал, не было слышно ничего, кроме дыхания и шелеста ветра за окном.
- Антон, - начала Алика.
- Лучше ничего не говори, - горько усмехнулся тот.
- Тебе давно пора к психологу.
Алька развернулась и пошла к двери.
- Хорошего свидания!
- А? – Алика резко обернулась. – Откуда ты?.. – Потом, на мгновение посмотрела на телефон и молча вышла из комнаты.

Максаков Александр. Кольцо из прошлого

Тонкие пальцы сдавили ручку. На безымянном след от недавно снятого кольца. На среднем пальце было серебряное кольцо. Это кольцо Никита всегда брал с собой. Быстрым движением руки расписался на путевке и вышел из здания. Перед ним стоял уже слегка потрепанный Камаз. Оглядел его и слегка похлопал по кузову. Парень залез в кабину, положил документы под верхний козырек и выехал с парковки. Сунул руки в карман и нащупал какую-то небольшую бумажку. Это была семейная фотография. Никита с ненавистью посмотрел на нее. Он выбросил ее в спальный отсек. Соратники с легкой издевкой и насмешкой смотрели на молодого дальнобоя, уходящего в первый рейс. По опыту у каждого второго “молодого” это был первый и последний маршрут.
Дальнобою предстояла дальняя дорога. Рейс “Москва-Владивосток”. За спиной – 40 тонн цемента. Парень на всю громкость включил шансон, хотя сам его не переносил на душу. Он думал, что секрет профессионалов скрыт в шансоне.
Через полчаса выехал на междугороднюю трассу. Набрал скорости. Казалось, что она не едет, а плывет по волнам. Встречные машины легко обходили его. Это слегка раздражало. В глубине души хотелось убрать руки с руля, дернув машину влево, прижимая попутную машину к отбойнику. Но здравый смысл взял свое, и он продолжил двигаться прямо. Яркое солнце слепило в глаза. Рация лишь иногда немного потрескивала. Какой-то дальнобойщик просил помощи. Молодой промолчал. Вокруг проносились огромные пшеничные поля. Огромное количество одинаковых фур двигались в сторону Азии. Вечер опустился на какой-то небольшой городок и окружающие его поля.
“Надо отдохнуть. Шесть часов без остановки невозможно,” – пробормотал уставший дальнобойщик и стал искать какое-нибудь место. Спустя 20 минут оно было найдено и КамАЗ въехал на парковку. На ней стояли около десятка других грузовиков. Камаз остановился около них и заглушил двигатель. Увидев компанию дальнобоев, парень резво выскочил из машины и подошел к ним.
– Здорово, коллеги, – он протянул руку.
– Ну привет, это ты Владик? – спросил самый опытный на вид водитель.
– Эм нет, я Никита! – воскликнул молодой. В его словах прослеживалась усталость от дороги и раздражение от таких вопросов со стороны простых водителей.
– Он имеет в виду, ты во Владивосток едешь? – произнес другой шофер с сигаретой в зубах.
– А да, а что?
В это время несколько водителей занимались своими делами. Кто-то просто разговаривал, кто-то ужинал, а единственная на этой парковке женщина с каким-то шофером копошились в моторе.
– Да, что ж с тобой не так. Кусок металлолома! Только один бог знает как тебя сделать! – ругался мужчина.
– Ты надоел с этим богом! Еще раз про него скажешь, я тебя ключом на 19 прибью! – кричала в ответ женщина.
Услышав слова молодого, несколько водителей посмотрели друг на друга. А женщина перекрестила его.
– Да ничего, просто спросили. Помоги немного. Двигатель…
Никита воскликнул, так, что женщина схватилась за сердце и в глаза потемнело: “Я не буду помогать. Я не за этим сюда ехал. Сейчас поем и дальше в рейс”. Пара водителей зашли в кафе и заговорили с продавцом.
Остальные водители с недовольством посмотрели на своего “коллегу” и, ничего не сказав, ушли в другую сторону. Никита зашел в придорожную забегаловку. На удивление меню было большим и вкусной, но продавец произнес: “Ничего нет в наличии, кроме воды из-под крана”. Никита начал скандал.
– Вон у вас шашлык лежит! Вы должны меня обслужить! – кричал он.
– Да, кто ты такой? Я на этой трассе работаю 20 лет и не разу не видела таких хамов! – также криком ответила буфетчица.
Никита понял, что обслуживание по-человечески – это не их конек. Он попытался вырвать хоть один кусок. На это тетя Зина плеснула в лицо воды. Никита впал в ступор. И он быстро поспешил уйти, открыв дверь с ноги.
Но что стало с его грузовиком! Он был весь забрызган супом, соусами, а на радиаторе было написано “инвалид”, так же, как и на водительской двери. Никита залез в кабину. Что за чертовщина? Оно было все насквозь мокрым и противно пахнущим. Молодой завел машину и стал выезжать с парковки. Вслед ему прилетело несколько помидоров из кузова дагестанского грузовика (пятерки). Он поехал дальше.
По рации его уже за что-то осуждали. Не успел он выехать, как многие грузовики стали подрезать, а редкие экземпляры даже ударяли по тормозам после близкого обгона.
Неожиданно двигатель затрещал и загудел, как будто стекловоз перегрузил весь свой груз, пока молодой скандалил. Никита принял правее. Он быстро выскочил из кабины и открыл капот. Оттуда струился дым. Ярко-ярко красный закат сменился на черную ночь. Машины быстро проезжали мимо. Никто не хотел остановится. Он стал копаться в двигателе. Там было все непонятно. Тонны изоленты, детали, которые держались только на честном слове. Молодой понял, что ничего не сделает. Никита сел на ступеньку и закрыл лицо руками, проронив скупую мужскую слезу.
– Прости отец, я не смог стать таким, как ты, –произнес он думая, как выбираться отсюда.
Вдруг около него стал тормозить старенький VOLVO.
– Че пригорюнил, молодой. Случилось что?
– Случилось. Двигатель трещит и дымит.
– Плохо. Сейчас посмотрим, –произнес водитель, подходя к двигателю, –А, что по рации помощи не попросил-то? – он посмотрел на дверь и сам понял.
Водитель стал копаться в моторе. Часто ходил за инструментом. Никита просто наблюдал со стороны. Спустя полчаса дальнобой закончил ремонт и подошел к молодому коллеге.
– Ну вроде все, проверяй.
Он стал заводить грузовик. Двигатель заработал ровно и без всяких посторонних звуков.
– Спасибо, жизнью обязан, – произнес Никита и вылез из кабины, чтобы попрощаться с коллегой.
– Да не за, что. Это наше правило, – ответил дальнобой.
– Какое такое правило?
– Ты правда не знаешь?
– Нет.
– Чему вас вообще учат. Правило: троса и ключа. Что если водителю нужна помощь, то остальные должны помочь.
– А что его действительно все соблюдают?
– Помню был такой дальнобойщик. Воробьём все звали. Вот тот всегда остановится, поможет, – стал рассказывать коллега. Царство ему небесное, – тихо добавил он.
– Ты сказал Воробей? – это прозвище показалось Никите каким-то знакомым, – И что с ним произошло?
– Ты и этого не знаешь? – возмутился мужчина, для которого легенды дальнобойщиков были чем-то очень важным, – Ну ладно, так и быть. 97 год. Трасса Москва - Владивосток. Он тогда ехал на водовозе. А там бензовоз горел. И он не раздумывая, остановился, подключил шланг и стал сбивать огонь. Воробей был один около цистерны. В один момент, она… – водитель прекратил говорить. На несколько секунд воцарилась тишина, внутри Никиты все почему-то сжалось, – …она взорвалась с очень громким хлопком. Он скончался до прибытия скорой. Никита молчал.
Незнакомец продолжил: “Многие тогда не понимали, зачем было тушить горящий бензин в цистерне. А ответ-то простой: Воробей хотел ее охладить. Он понял, что если не охладить цистерну, тогда рядом стоящие машины могут взорваться по цепной реакции. Его делом было потянуть время, пока дорога освобождалась”.
Увидев глубокую тоску на лице Никиты, мужчина слегка растерялся. Ведь ему было трудно в похожих ситуациях, когда кому-то рядом плохо, а он не знает, что с этим делать. Тогда он обычно старался побыстрее закончить неловкий разговор. Так он поступил и в этот раз.
– Эм… Ладно, мне нужно ехать … хорошей тебе дороги. Кстати, километров через 40 его крест стоит…
Никита лишь стоял и смотрел на уезжающий грузовик. Позже тоже сел в кабину и поехал дальше. Настала настоящая ночь. Темное небо легло на землю, так, что не было ничего видно на расстоянии 20-30 метров без света. Молодой посмотрел на свои часы. Время 22:16. “Сейчас доеду до креста и затем на парковку”. Никита чуть прибавил газу. Осталось немного. Спустя 30 минут многотонный грузовик завизжал тормозами и съехал на обочину. Шофер выпрыгнул из кабины и сбежал в кювет.
Там стоял удивительно обустроенный памятник с фотографией, вокруг – скошенная трава и подкрашенные столбы. На черной табличке было написано “Орлов Иван Николаевич”. А сверху надпись – “Воробей”. Теперь Никита понял, почему рассказ того незнакомца так тронул его.
Опустившись на влажную от росы землю: “Привет, пап. Я скучал. А я и забыл уже, что друзья называли тебя воробьем. Я хочу тебе кое в чем признаться. Помнишь, как- то раз ты мне сказал, что я смогу стать шофером, как ты. А я ведь поверил сегодня утром, что стал им, что я могу водить многотонную фуру. Но оказалась, это не все так просто…. этого недостаточно, чтобы называться настоящим шофером. Сегодня на парковке я не помог коллеге с двигателем. Скажи, я плохой? – спросив это, Никита прижался головой к кресту. – Вот и я думаю, что да.
Пока я ехал сюда, я вспоминал наш первый рейс. Тогда я испугался, что ты остановился на базе перекурить с другими водителями, спрятался в спальный отсек и не высовывался. Каким я был глупым! Еще в моей памяти возник первый звонок в школе. Ты обещал приехать. Я ждал. А тебя не было. Тот день я не забуду никогда, ведь потом я узнал, что ты погиб в рейсе. Я все детство считал, что в вашей ссоре с мамой, после которой ты уехал в тот рейс, виноват только я. Пытался узнать у мамы, как это произошло. Но она толком ничего не могла сказать. Только начинала плакать и говорила, что расскажет потом… но спустя 5 лет ее не стало, и я узнал правду только сейчас. От какого-то дальнобоя. Может, эта встреча - знак, и мне стоит, пока не поздно, вернуться к семье? Я хочу, чтобы у моих детей был отец”. Вдруг около дерева внезапно появился черный пес, который также быстро исчез. “ Хотя…сперва вернусь на ту парковку и помогу разобраться с двигателем. Потом отправлюсь дальше в надежде когда-нибудь стать настоящим шофером, как ты”. Никита вытер слезы, снял с руки кольцо отца, которое досталось сыну после гибели, положил его на бетонную плиту и пошел в сторону грузовика. Резко на это место налетела гроза с сильным дождем.
Завел двигатель, напоследок посигналил и отправился вдаль.

Моисеева Татьяна. Фонарь

Ночь, улица, фонарь, аптека...
А. Блок

Ночь. Узкая улочка маленького городка, тусклые окошки аптеки и старый уличный фонарь через дорогу.
Начало XX века. Электричество начинало входить в моду, и старый уличный фонарь не вписывался в обстановку нового времени. Он был чугунным, с потускневшим от времени стеклом и заржавевшими перекладинами-завитушками. Светил он обычной большой парафиновой свечой, которую фонарщик, на вид такой же старый, как и сам фонарь, зажигал каждый вечер. Пламя этой свечи освещало лишь небольшой круг возле самого фонаря, а дальше всё растворялось в темноте, лишь неточные очертания домов угадывались по обе стороны старой улочки, мощённой обычным серым булыжником.
Старый фонарь был остатком прошлого, следом того времени, когда в моде были ещё неудобные платья с корсетами и огромные парики.
Этот уголок города дышал стариной. Тонкие стены, пыльная мостовая, обветшавшие крыши. Всё было старым. Но самым старым был старый уличный фонарь из обычного чугуна, немного скосившийся на бок от времени. Его давно уже хотели убрать, но всё как-то было некогда.
Вдруг однажды обычная жизненная рутина старого фонаря на тихой улице была разбавлена одним интересным событием.
Из земли, недалеко от нашего чугунного знакомого показался росток. Позже он превратился в прутик с тремя листочками на верхушке. А через некоторое время прутик стал молодым деревцем. Осинкой. Фонарь очень удивился и обрадовался. Много десятков лет он был один и уже давно привык к этому. Но как оказалось иметь соседку совсем неплохо. Осинка была любопытной и наивной, как и любой ребёнок, и фонарь был рад делиться с ней своим жизненным опытом, накопленным за всё время с тех пор, как его, ещё совсем молодого фонаришку поставили на этой улице.
А по вечерам, когда темнело на улицах и затихали голоса, фонарь начинал рассказывать истории, которых он узнал множество за свою долгую жизнь. Да, деревце вдохнуло что-то новое в это место, наполненное стариной и пылью времени.
Так они и жили. Осинка понемногу подрастала, а фонарь старел. Их трепал ветер, засыпал снег и поливал дождь, но они стойко держались на своём клочке земли.
Осинка росла на тротуаре. Пока она была маленькой, это никому не мешало, но с годами она становилась выше, крупнее и стала занимать слишком много пешеходного места. И люди решили убрать ненужное дерево.
Пришёл дворник и срубил гибкую осинку, которая так хотела жить. Деревце тянуло тонкие ветви к мутному стеклу, ставшему таким родным, но её унесли, подметая листьями запылённые булыжники.
Фонарь отчаянно кричал, звал, ему казалось просто оглушительно. На деле же слышался тихий скрип. В последнем, отчаянном усилии он рванулся в ту сторону, где за углом дома скрылась веточка с круглыми, волнистыми по краям листиками. Но это ничего не дало. Лишь перекладина перекосилась на бок, да сам фонарь накренился ещё сильнее от этого усилия, такого огромного для него и такого ничтожного на самом деле.
На верхушку фонаря сел воробушек, и пробегавший мимо мальчишка остановился, увидев его. Он поднял с земли небольшой камушек и запустил его в птицу, желая увидеть как она испуганно взмахнёт крыльями, свалившись на землю. Но то ли мальчишка был не силён в этом, то ли солнце слепило ему глаза, но он промазал, и камень попал немного ниже, в сам фонарь.
Толстое, мутное стекло треснуло, и большой осколок упал на мостовую, тут же разлетевшись вдребезги на сотню маленьких кусочков, как брызги фонтана ударяются о мокрый парапет. Минутная красота, уходящая бесследно.
Через образовавшуюся широкую трещину начал капать воск. Горячие капли тяжело падали вниз и тут же застывали на земле бесформенными пятнами. Фонарь плакал. Впервые за свою долгую жизнь. Где-то внутри него пружина вышла из паза, и дверца, через которую зажигали свечу, открылась, скрипуче раскачиваясь под порывами ветра.
Но сломалась не только ржавая пружина. Ещё что-то надломилось там, в глубине старого фонаря, где должно быть сердце.
Ночью пошёл снег, подул пронзительный ветер, и фонарь сдался. Раньше у него были силы бороться с природой, потому что он делал это не для себя. Теперь же в этом не было смысла, ведь теперь ему некому рассказывать истории тёмными, но такими уютными вечерами на маленькой узкой улице под тёплым светом фонарного пламени.
Раньше вес снега казался незаметным, а сейчас фонарь почувствовал ужасную тяжесть и не стал ей противиться. Накреняясь всё сильнее и сильнее в конце концов, он с глухим стуком упал на твёрдые камни. А снег падал и падал, равнодушно укрывая землю.
- - -
На следующий день, утром дворник заметил упавший фонарь и отнёс его на металлоломную свалку, радуясь, что не пришлось возиться и вытаскивать чугунный столб из твёрдой, заскорузлой земли. Он бросил фонарь на самый верх кучи из старых чайников, сломанных кроватей и ржавых труб и так он там и лежал, пока всю эту гору не отправили на переплавку.

* * *
Огромный зал. Ярко горят зажжённые люстры, по залу кружатся пары, захваченные мелодией танца. У стен тихо переговариваются дамы, изящно прикрываясь веерами, кавалеры кидают взгляды в их сторону, выбирая кого пригласить на следующий танец. Возле окон стоят фуршетные столики с вином и лёгкими закусками, возле которых группками весело щебечут беспечные девушки.
Ежегодный Зимний бал сверкал огнями и улыбками, счастливыми лицами и искусно сшитыми нарядами.
Лёгкие занавески на окнах золотились от солнечного света, паркет блестел как зеркало, на стенах в резных рамках висели картины известных художников, а по углам стояли канделябры со свечами. Один из них, чугунный, с большой парафиновой свечой стоял возле картины, у которой была деревянная рама. Осиновая.
- Расскажешь историю? - тихо спросила она.
- Конечно. Когда погаснут свечи.

Платонова Анастасия. На одной волне

Колёса электрички звонким перестуком хрустят по железной дороге. Мимо проносятся сосновые островки, маленькие деревянные домишки и столбы, застрявшие в паутине спутанных проводов. Солнце своим ярким светом заливает вагон и слепит глаза.
Ветер ласково треплет волосы, в голове мешаются сомнения, а руки сжимают рюкзак. Ира сидит рядом. Она зависает в телефоне, что-то строчит в заметках (наверное, стихи). Я устало кладу голову ей на плечо, вздыхаю, намереваюсь что-то сказать, но на ум не приходит ни одной путной мысли - комок восторженных ожиданий и опасений не хочет распутываться, а я понятия не имею, где его конец.
Она через несколько минут наклоняет телефон ко мне дисплеем, чтобы показать пару своих как всегда гениальных строчек:

“души прекрасные порывы

или топи их глубже в чае.

души прекрасные порывы,

шедевров общество лишая”

Пару мгновений у меня занимает осмысление, но, похоже, оно отражается на моём лице, потому что Ира довольно следит за моей реакцией.
— Ваау.. - только произношу я. Все мои аналитические способности, которые я практиковала на сложных олимпиадных текстах, вылетели из головы вместе со всеми школьными заботами. “И отсылка к Пушкину, конечно, но как она это делает...”, - Как это хорошо... - моя излюбленная фраза, особенно когда не знаю, что сказать. Ира кивает, мол, поняла, что я оценила. И я решаю дальше не продолжать свои попытки обуздать русский язык так, как это делает она.
Женский голос из громкоговорителя объявляет нужную нам станцию, о которой я совсем позабыла. Пихаю подругу в бок, подхватываю рюкзак и мельком смотрю время на экране телефона.
— Автобус через 4 минуты... - произношу я, чувствуя мелкий холодок по спине. Транспорт от железнодорожной станции до деревни ходит раз в пару часов, а это значит, что если мы пропустим этот автобус, то нам ничего не останется, как топать как минимум час под палящем солнцем до бабушкиного дома.
Ира отвечает мне встревоженным взглядом, поправляя очки и нетерпеливо пробираясь к выходу из вагона.
Когда поезд достигает своей цели, мы бежим как угорелые, запыхаясь и выплёвывая растрепавшиеся пряди волос. В кроссовки забивается мелкий грунт, которого не встретишь в городской обстановке, а на улице пахнет летом.
Мы не успеваем - старый, замызганный пазик разворачивается прямо перед нами и уезжает, злорадно дребезжа подвеской. Ира пытается догнать его, постучать в окошко или просто что-то крикнуть вслед, в то время как я сгибаюсь пополам, мучимая одышкой после бега - физкультура всегда была моей “слабостью”.
Хочется ругаться или хотя бы топнуть ногой от бессилия, но если в первом нет никакого толка, то следствием второго будет поднятая дорожная пыль, которая ещё надолго останется привкусом на языке.
Я только судорожно выдыхаю, пытаясь принять случившееся. Достаю из рюкзака кепку, рекомендую Ире поступить так же, потому что солнце в этой местности не иначе, как жестокое.
Она собирает свои густые каштановые волосы в хвост, заправляет отросшую челку за уши, надевает магическим образом появившуюся в руках панамку на голову. Достаёт телефон, включает какую-то популярную и попсовую песню и трогается в путь в направлении уехавшего автобуса.
Я ускоряю шаг и догоняю ее. Солнце, хоть и не обдаёт жаром мою бедную голову, греет остальную меня, повышая температуру организма и явно усугубляя работу мозга. Слова не связываются в предложения, мне ужасно душно, и только легкий горячий ветер редкими порывами проносится мимо, перебирая волосы.
Как только я решаю открыть рот, чтобы сказать что-то, я встречаю на себе взгляд Иры. Мне кажется, что я по натуре своей слишком болтливая “мадам”, и я даже не представляю, как Ира меня выносит. Я бы не обиделась, если бы это был взгляд из раздела “Лучше бы не говорила ничего, ну сколько можно”, но Ира смотрит на меня выжидающе, и за это я её обожаю.
— Знаешь, как поженились мои бабушка с дедушкой? - Ира делает музыку немного потише и заинтересованно машет головой из стороны в сторону, отчего её хвост взлетает на воздух, - Дед был из достаточно богатой семьи, его родители уже нашли ему невесту и приготовили квартиру для будущей жизни, так что его судьба в каком-то смысле была предрешена.
Мимо нас проносится изумрудный “Жигули”, поднимая ненавистную пыль, поэтому несколько секунд у меня занимает откашливание, после я продолжаю:
— Бабушка тогда училась в институте на факультете геологии. У неё уже был ребёнок, но жила она в общежитии. Они где-то встретились с дедушкой, и он сразу понял, что ему не нужна та “заготовленная” невеста, он хочет жениться на этой девушке. - Ира улыбается: я бы могла ей хоть сюжет индийского сериала пересказать, она всё равно бы поверила, - У деда было золотое фамильное кольцо, которое он заложил в ломбард, чтобы получить хоть какие-то деньги. Это был их семейный бюджет на первое время. Какая-то родственница дедушкиного друга работала в ЗАГСе, она их зарегистрировала.
Я достаю из рюкзака бутылку воды, смачиваю пересохшее горло, проливаю немного священной жидкости на руки и прячу лицо в ладонях, чтобы хоть как-то освежиться.
Дальше продолжить свой рассказ мне не представляется возможности - в глубине луга, расположенного рядом с дорогой, обнаруживается корова. Ира, заметив её, стремглав бежит навстречу, и плевать она хотела на высокие травяные стебли, режущие ноги, и клещей.
— Боже мой, какая она хорошенькая! - Ириша, словно маленький ребёнок, вся живая и радостная восторженным взором смотрит на корову. Корова смотрит на Иру, медленно пережёвывая траву, а затем даёт себя погладить, отчего улыбка на лице Иры растягивается еще сильнее (хотя, казалось бы, куда уж там).
После этого мы идем по дороге ещё какое-то время, сопровождаемые приглушенной музыкой и собственным пением. Солнце нещадно слепит глаза и пытается прожечь дырку в головном уборе, на ногах образовались противные мозоли, лямки рюкзака режут плечи. Я тяжело выдыхаю, но тут моему взору открывается знакомый указатель и водонапорная башня.
— Почти пришли, - радостно объявляю я, и тут у меня открывается второе дыхание. Я постепенно ускоряю шаг, а потом перехожу на бег. Мимо проносятся знакомые деревянные домики, коровы, собаки, яблони, лавочки, дети на велосипедах. Впереди целлофаном на солнце переливается речка.
Я подбегаю ближе, скидываю надоевшие кроссовки и сбрасываю отчего-то потяжелевший рюкзак. Глубоко набрав воздух грудью, я кидаюсь в реку, и её прохладная вода сразу нежно обволакивает меня, спасая от вездесущего солнца.
Ира раскатисто и заливчато смеётся так, что я сама невольно улыбаюсь. Должно быть, я выгляжу ужасно нелепо - в одежде, мокрая с ног до головы, но Ира спешит ко мне присоединиться и тоже забегает в речку, ногами расплескивая воду.
Мы так и сидим в реке, молча пропуская сырой песок сквозь пальцы. Мне так хорошо - духота больше меня не одолевает, по всему телу ощущение приятной свежести и спокойствия. Я решаю молчать и дальше, чтобы не нарушать какую-то торжественность момента: в деревне у бабушки меня часто тянет больше помолчать и подумать, а не говорить. Возможно, я и правда надоела своими разговорами и рассказами всем окружающим, хотя внутренне мне не хочется в это верить. Ира говорит:
— А дальше что было в той истории про бабушку и дедушку? - И моё сердце замирает: я сразу вспоминаю наши разговоры на кухне в 4 часа ночи, переглядывания на уроках и рассуждения на остановке после школьных занятий.
Я улыбаюсь.

Лейнвебер Артем. Вокруг одни предатели

Я сблизился с Андреем несколько недель назад, и за это время мы стали лучшими друзьями. Теперь мы не отходим друг от друга ни на шаг, скучно нам не бывает, ведь тему для разговора, словно ключи из кармана, мы можем достать всегда. Но больше всего говорю, конечно, я, а Андрей молчит, слушает и широко разевает рот. За время нашего общения я так до конца и не понял, что значит это его действие, но я просто уверен, что так он поражается глубине моих рассуждений. И каждый раз, когда мне доводится видеть его широкий язык, обрамлённый узенькими губами и оттого выглядящий как толстяк в спасательном круге, я понимаю, что говорю важные и серьёзные вещи, которыми пробуждаю его разум ото сна.
И в данный момент, когда я опять рассуждал, он реагировал точно так же.
- Знаешь, мне всё-таки кажется, что людям просто необходимо начать бороться с воздухом, ведь если его не будет, то попросту нечего будет загрязнять.
- Да ты что, правда?.. – тихо сказал Андрей, запустив пятерню в каштановые волосы и растягивая слова, а затем снова открыл рот, но на этот раз прикрыл его рукой – наверняка попытался спрятать своё удивление, но меня ведь так просто не проведёшь!
Я незаметно улыбнулся и продолжил разглагольствовать. И так, ведя диалог обо всём на свете с молчащим Андреем, я нарезал круги по небольшой кухне друга. Так прошёл целый день, но я нисколько не устал и был готов говорить ещё и ещё – и говорил бы, если бы вдруг не услышал, как в прихожей хлопает дверь.
- Сынок, я дома! – крикнула мама Андрея.
И друг пошёл её встречать – у него были тяжёлые, грузные шаги, потому что сам он был довольно упитанным человеком, – а я, поздоровавшись, прошёл в туалет. Когда вышел, Андрей, посмотрев на неё, сказал, что мне пора уходить и что ему надо делать домашнюю работу. Но я ведь прекрасно помню, что на завтрашний день совершенно ничего не задали. Вероятно, он просто об этом забыл. Когда я сказал про это, он тяжело вздохнул и опустил голову – понял, что сглупил. Вообще, иногда мне становится скучно с Андреем, потому что в ответ на мои рассуждения я всегда получаю только тишину и открытый рот – нет, мне, конечно, приятно, что мои слова находят в нём отклик, но всё же было бы гораздо лучше, если бы он говорил хоть что-то. Поэтому иногда мне кажется, что я сильно превосхожу его в интеллектуальном развитии. Но пусть он даже немного глупее меня и постоянно молчит, мне всё равно приятно проводить с ним время.
Несмотря на то, что домашнюю работу делать не нужно, его мама вежливо попросила меня уйти, потому что хочет поговорить о чём-то личном с сыном. Надеюсь, Андрей как-нибудь потом расскажет мне, о чём был разговор – и я абсолютно уверен, что он сделает это, ведь у друзей не может быть тайн.
Когда я вышел из квартиры и за мной закрыли дверь, я краем уха услышал голос матери друга:
- Почему ты просто не скажешь ему, что не хочешь с ним общаться?
И ответ Андрея:
- Не знаю… Просто он как-то мне сказал, что однажды у него был лучший друг, который бросил его. Мне не хочется его огорчать…
Я, спускаясь по лестнице, думал над его словами и не мог понять, о ком он говорит. Но в итоге до меня дошло! Речь шла про нашего одноклассника, с которым он был в хороших отношениях. Он везде ходил за Андреем, сидел с ним за одной партой, и они постоянно над чем-то смеялись. Точнее, так я думал поначалу. Однажды я обернулся в их сторону и увидел, что Андрей вроде бы смеётся, но плачет. И я сразу же понял, что одноклассник привязался к нему и не даёт нормально жить, и из-за этого мой дорогой друг так сильно мучается. И я смог избавить его от страданий.
В общем, этот наш одноклассник – крайне неприятный тип.
А как же я сдружился с Андреем?..

Помню, я спокойно сидел на уроке, записывал всё, что говорил учитель, как вдруг он появился в дверях, извинился за опоздание и сел передо мной. Через некоторое время повернулся и попросил ручку, и я, ни разу не раздумывая, дал ему свою самую лучшую, самую дорогую. Он поблагодарил меня и сказал, что его ручка закончилась. О, я никогда не забуду, как жалобно были сказаны эти слова! И я понял, что этим поступком оказал ему великую честь. На следующем уроке я, не спросив его согласия, подсел к нему. Я не заставил его ждать и начал действовать сам, чтобы дать понять, как он может отплатить за ручку.
Также по дороге домой я вспомнил слова Андрея о том, что у нашего «любимого» одноклассника был друг, который его бросил. А ведь у меня тоже был такой друг – какое странное совпадение!
Звали его… а впрочем, какая разница? Не хочу упоминать имя этого человека… Мы с ним были хорошими друзьями, как с Андреем сейчас, но однажды он заявил мне, что это вовсе не так и что я сам себе всё придумал. Я был очень огорчён этими словами – поэтому, зная, как они могут ранить, я прекрасно понимал своего нынешнего друга, ведь он не хотел никому сделать больно… Но я не мог дать ему хорошего совета. Я крайне плохой психолог.
На следующий день я совершенно случайно узнал, что у Андрея скоро день рождения. Он упомянул об этом, когда болтал с тем неприятным типом, о котором я писал ранее – его зовут Саша. У него были короткие тёмные волосы и слегка подтаявший, словно мороженое в жару, взгляд – уголки глаз были направлены вниз. Наверное, у меня очень хороший слух, раз я, не придавая их разговору значения, услышал на перемене перешёптывание через две парты. Не знаю, почему его опять к нему так потянуло. Но не мог же я просто подойти и увести Андрея за руку подальше от этого тирана…
Позже я спросил, зачем он с ним говорил, но мой друг лишь промычал что-то себе под нос. И ещё я сказал, что услышал про день рождения и хочу прийти. Андрей вздохнул и прикрыл глаза рукой. И как он мог забыть сказать об этом – тем более мне?!
Но всё же я смог простить ему.
Через пару дней все близкие Андрея собрались на праздник. В гостиной, куда из кухни был перетащен стол, сидели его родители, старшая сестра, бабушки, дедушки и… Саша. А он-то что здесь забыл? Нужно будет потом обязательно задать этот вопрос имениннику. Благо, я сидел прямо возле него и старался держать своё место, чтобы мой дорогой одноклассник его не занял. Иногда я бросал на него полные неприязни и презрения взгляды, чтобы ему стало некомфортно, и в один прекрасный момент он, хоть и не смотрел на меня, подавился. Значит, что-то всё-таки его волнует. Взгляды имеют воздействие на подсознательном уровне… Надо добавить к ним ещё и оскал.
- Эй, с тобой всё нормально? – спросил Андрей, ткнув меня локтем в бок. Я кивнул. – А то мне показалось, что у тебя инсульт.
План сорвался. Я рассекречен. Ну ладно, пусть этот мерзавец пока поживёт.
Мама Андрея покинула компанию и куда-то ушла. А вернулась с огромным красивым тортом на руках – сверху была съедобная фотография, на которой вся семья, в том числе и сын, в обнимку стояла в каком-то музее. И я сразу же понял, что мне необходимо съесть хотя бы небольшой кусочек с какой-нибудь частью тела Андрея. Таким образом я напомню ему о своих тёплых дружеских чувствах.
Когда торт был поставлен на середину стола – специально для этого часть пустых чашек из-под салатов и горячего пришлось унести, – все захлопали и стали поздравлять моего друга. Как же было приятно видеть его улыбку и радоваться вместе с ним! Саша отдельно от всех попытался что-то сказать, но, во-первых, из-за шума, поднявшегося после принесенного десерта, его совершенно не было слышно, а во-вторых, я сам сделал кое-что, чтобы не дать ему обратить на себя внимание…
Я сказал как можно громче, хлопнув Андрея по спине:
- Ну, дорогой мой друг, задувай свечи! А я помогу…
После этих слов Андрей с недоумением посмотрел на меня. Но всё же наклонился, набрал побольше воздуха, и вдруг сильный ветер потушил загоревшиеся верхушки пятнадцати тонкоствольных деревьев. Однако благодаря мне этот ветер получился в два раза сильнее. Никто не заметил, как я быстро наклонился и задул свечи вместе с Андреем. Кто знает, справился бы он сам с такой задачей. Я всегда готов прийти на помощь своим друзьям, даже если они о ней не просят. Некоторые люди бывают слишком гордыми для этого, и поэтому надо выручать их не спрашивая.
По окончании все начали вручать Андрею подарки, а я сразу же отбирал их и смотрел, что они из себя представляют. А вдруг кто-нибудь подложил взрывчатку? Я буду винить себя всю жизнь, если прогляжу её… Последним к Андрею подошёл Саша. Теперь надо быть особенно внимательным. Не успел он сказать и слово, как я выхватил из его рук небольшую коробочку в блестящей зелёной обёртке, разорвал её и раскрыл. Все смотрели на меня с удивлением, быстро превратившимся в недовольство.
- Я ведь должен оберегать своего друга! – сказал я, не понимая, чем я всем так не угодил. Я незаметно опустил взгляд в коробку. Внутри лежал небольшой планшет.
- Ты достал! – закричал Саша, схватил меня за воротник и замахнулся. Стоит отдать ему должное – хватка, несмотря на его внешнюю худобу, была действительно крепкой.
Я успел задержать его руку в воздухе – коробка упала на пол – и оттолкнуть. Правда, прежде чем делать это, нужно было сначала смотреть, куда бы Саша падал. Тут я действительно облажался. Находящиеся на столе тарелки даже не догадывались, что упадут на пол и разобьются вдребезги в день рождения своего владельца, а большой торт, над которым кондитер явно трудился огромное количество времени, сольётся в поцелуе со спиной одноклассника. А я даже не съел хотя бы плечо Андрея…
Гости со злобой посмотрели на меня. С ними и именинник.
- Ты… – его мать сверлила меня страшным взглядом. Она старалась совладать с собой. – Пошёл вон!.. В этом доме тебе не рады!
Я посмотрел на своего друга. Думал, что он заступится за меня, но он, разочарованный, лишь кивнул мне. Потом я взглянул на разбитый планшет, валяющийся на полу. К счастью, при падении он не взорвался.
Я ушёл.
Спускаясь по лестнице и выходя из дома, я старался понять, почему жизнь так несправедлива ко мне. Почему мои друзья, как бы хорошо мы ни общались, в итоге бросают меня?.. И что у меня может быть общего с этими людьми?
Вот так я снова остался один…

Старовойтова Александра. Ива

– Один билет на девятый поезд, пожалуйста, – я протянул зеленую купюру в окошко кассы.
– Вам до куда?
– До Клиновки.
–Тогда, – продавец глянула на монитор и спустя пару секунд ответила, – с вас 257 рублей.
Я взял билет и неспешно зашагал к платформе. Состав прибывал через три минуты.
Войдя в вагон, я осмотрелся: там было практически пусто, лишь несколько пожилых женщин расположились у окон, придерживая свои дачные сумки со звенящими банками. Я выбрал место в углу по левую руку и присел у окна. Мой небольшой рюкзачок занял позицию на соседнем кресле. «Интересно, будет ли мама рада мне? – подумал я. – Надо будет купить чего-нибудь к чаю…»
Раздался скрип колёс. Состав тронулся. Пейзажи за окном стали быстро возникать один за другим, так же стремительно скрываясь из виду. Облокотившись на оконное стекло, я закрыл глаза. Неяркие лучики солнца приятно щекотали нос. Спокойствие медленно разливалось теплом по телу от головы до кончиков пальцев. Пара минут, и колыбельная поезда затянула меня в сон.

• • •

– Пасуй, пасуй... Ну же! – звонкий мальчишечий голос обращался ко мне. Вдруг я почувствовал резкий толчок и упал. Мяч перешел в руки врага.
– Ну вот… Я кому говорил: пасуй, – тот же голос, но уже с ноткой возмущения, приближался ко мне.
Игра закончилась. Толпа довольных и не очень довольных игрой мальчишек весело шла по знакомой, давно протоптанной тропинке. Я шагал чуть поодаль, думая о том, как же хорошо летом.
– Пойдешь к Иве сегодня?
– А?
– Бэ. Я говорю, к Иве пойдешь? – тот же самый, голос моего друга Васьки, так хорошо мне знакомый, прервал мои размышления.
– Да, наверное. Только я голодный – жуть. Надо забежать домой пообедать.
– Ты будто в первый раз, ей богу. Надо пораньше наведаться, чтоб места остались. А там уж и поедим.
Васька был прав: не было ни дня, когда мы уходили от Ивы голодными. Там нас принимали всегда и самым лучшим образом. Приятно было знать: что бы ни случилось, всегда можно прийти к нашему озеру, накупаться вдоволь, напиться молока вприкуску с блинчиками у Ивы, а потом развалиться в тени ветвей ивы, словно и нет никаких проблем. Ива – именно так мы ее прозвали. Она была вдовой, и своих детей у нее не было. Своими детьми, своей огромной семьей она считала нас – деревенских
мальчишек и девчонок, приходивших купаться на озеро, на берегу которого находился ее небольшой, но очень уютный домик. Рядом с домом, почти у кромки воды, большущая ива раскинула свои ветви, где мы проводили практически каждый день каждого лета. Так и получила Ира Петровна своё прозвище, известное каждому ребенку Клиновки.
– И вправду. Тогда поторопимся.
И вот мы, беззаботные и веселые, с легкостью в душе, бежим к излюбленному местечку. Высокие стебли травы, колючая крапива, впивающаяся в голые ноги, – всё нам нипочем. Солнце светит, ива поджидает – что еще нужно для счастья?!
– Пацаны, вы скоро там? Вода – молоко! Кто последний, тот дурак, – дразнится шустрый Васька, уже вовсю плещущийся в озере.
– Сам дурак! – кричит в унисон толпа ребят, наперегонки шлепающих по воде.
Догонялки, ныряния, водные бои – чего только не происходит в этом озере. Брызги летят во все стороны, и вот уже на нас не остаётся сухого места.
– Дети, выходите погреться, – наконец-то, чуть хриплый женский голос зовёт нас, – я ватрушек напекла.
Слегка утомлённые водными играми, но очень довольные, мы дружно выбегаем из воды. Каждый торопится: вдруг ему не достанется лакомства.
Из небольшого деревянного домика выходит хрупкая женщина с русыми с проседью волосами и доброй, искренней улыбкой. Ее тонкие, но сильные руки держат громадный поднос со свежеиспеченными булочками. Она совсем не просит о помощи, но Васька уже бежит к ней – как тут не помочь этой женщине, дарящей нам материнскую любовь.
Налопавшись ватрушек с вареньем, все устраиваются под ивой: кто лёжа, кто, сидя рядом с Ирой Петровной, кто стоя, облокотившись на широкий ствол ивы. И все внимательно слушают: о чём же на этот раз расскажет Ива. Обычно это были какие-то истории о войне или её молодости. И хотя нам не всегда было интересно, никто не позволял себе отвлекаться. Каждый из нас понимал, как сильно эта одинокая женщина нуждалась в том, чтобы быть выслушанной. И в этом выражалась наша к ней благодарность.
Я лежу под ветвями ивы, провожая еще один летний день. «Красивый закат» – думаю я. Чувство дежавю охватывает меня: я уже видел такой – вчера. И позавчера. И кучу раз до этого. Умиротворение от уверенности в том, что и завтра будет такой же – лучшее снотворное. Так я засыпаю.

• • •

Вздрогнув, я проснулся от ощущения падения во сне. Первая мысль: не проехал ли я свою станцию? За окном мелькали зеленеющие луга. Я поднял глаза на табло: «Борозино, следующая Клиновка» – как вовремя.
Покинув поезд, я осмотрелся. Вот она – родная Клиновка. Как давно я не был в этом месте. Семь лет? Десять? Даже и не вспомню. Но, видно, достаточно, раз волна новых технологий успела добраться и до этой деревушки. Уют, исходивший от этого места раньше, сменился унылой пустотой металлических скамеек и панорамных окон вокзала. Всё выглядело совсем иначе, чем в моей памяти. «Найду ли я вообще свой дом?» – молча усмехнулся про себя.
Найду, конечно. Ноги помнили всё. Годы, проведенные на прогулках по этим тропинкам и дорогам, давали о себе знать. Я сам не понял, каким образом оказался практически у калитки родного дома – так затянули меня мысли о беззаботной детской жизни. Всю дорогу домой меня не покидало чувство невыполненного долга. Словно я что-то забыл, что-то важное и непременно обязательное для выполнения.
Вдруг что-то твёрдое прилетело мне в левую ногу. Я обернулся. В метре от меня лежал футбольный мяч. Я поднял взгляд и увидел мальчишку лет семи, бегущего в мою сторону.
– Дядя, подайте мячик, пожалуйста, – крикнул мне мальчишка.
Футбол – точно. Сон. Ива. Нужно обязательно навестить Иру Петровну. Мама всё равно меня не ждёт, можно и прогуляться сейчас.
Когда-то перетоптанная десятками детских ног тропинка выглядела совсем иначе. Заросли репейника и крапивы словно сплелись в резную изгородь, защищающую вход в это священное место. Дурное предчувствие вызвала во мне эта картина. Неужели дети совсем позабыли об Иве?
Наконец, израненный в успешном бою за доступ к берегу, я вышел к знакомому дому. Его вид ранил гораздо сильнее. Очевидно, что там давно никто не жил. Когда-то ухоженный садик порос травой, одно из окон было покрыто мелкими трещинами. Я всё же подошёл к дому и настойчиво постучал в деревянную дверь.
– Ира Петровна!
Тишина.
– Ира Петровна, вы здесь?
В ответ ни звука. Лишь шелест листвы, навсегда сохранившийся в моей памяти еще с детства, раздался позади.
Я развернулся и направился к иве. «Может, переехала…» – успокаивал я себя. То, что я увижу далее, разрушит все сомнения. Одного взгляда на серый каменный пласт, одиноко лежавший в тени не менее одинокого дерева, хватило, чтобы пробудить во мне неистовый шквал эмоций. Её больше нет… Я подошёл ближе. «Белых Ирина Петровна. 1955 – 2018». На середине этого короткого послания глаза наполнились водой. Её больше нет. Внутри что-то надорвалось. Осознание того, что последняя связь с весёлым детством уничтожена, ударило в самое сердце. Дыхание перехватило, комок в горле давил все сильнее и сильнее, я буквально захлёбывался в океане собственных слез.
Кап. Мокрое пятнышко расплылось по штанине. Кап. Едва ощутимый укол намочил мою макушку.
Я посмотрел вверх. С ветвей ивы упала еще одна капля. В воздухе ощущалось присутствие Ивы. Она здесь, со мной. Тоже плачет. Еще одна слеза струйкой скатилась по моей щеке на серую плиту. Ностальгия, сожаление, боль вперемешку с солью слёз ножом резали каждый уголок моей души. Вдох, выдох. Я опустился на землю и, прижимаясь к ней щекой, прилёг. На этот раз не под иву, а рядом с Ней.

Кир Тимофей. Дочка фермера

На кружке биологии я появился недавно. Чуть раньше неё. Она была такой румяной, раскрасневшейся, вся в каких-то смешных беспорядочных конопушках. Словом, не красавица, но мне сразу понравилась. Учитель тоже, видимо, о ней тогда думал, потому что, уходя вечером домой, он вдруг повернулся ко мне и сказал: «Да, она такая невзрачная у нас пока. Но я уверяю вас, мой молодой друг, она ещё расцветёт. Совсем скоро. И вы сами сможете всё это увидеть».
С тех пор в кабинете биологии мы всегда были рядом. Первое время все бросали на нас любопытные взгляды, но потом привыкли, и занятия пошли своим чередом.
Конечно, не всем была интересна биология. Кто-то приходил, чтобы просто подготовиться получше к контрольной. Некоторые оставались, чтобы исправить оценку. Встречались и такие, которые появлялись «за компанию». Они были самыми безобидными, потому что обычно сидели в наушниках за последними партами, и их никто не замечал.
Самым неприятным был субъект по имени Стёпа. Он всегда сидел впереди и никогда не пропускал занятий. Учитель был очень строг с ним, делал ему постоянно замечания, но я всё же чувствовал, что Стёпа был его любимчиком. Я сам слышал однажды, как учитель тихонько сказал кому-то по телефону, что у Стёпы пытливый ум и он прирождённый биотехнолог.
И вот этот «гигант науки» стал нам очень досаждать. С её появлением в классе он начал вести себя совсем неадекватно. Стоило учителю отвлечься, отвернуться, как Стёпа тут же проявлял к ней излишнее внимание. Тыкал в неё пальцами, хихикал, оглядываясь на остальных ребят, строил гримасы, зачем-то щёлкал зубами, словно пытался её укусить.
Я был рядом с ней и видел её близко-близко. Видел, как она съёживается от глупых смешков будущего гения, как его представлял нам учитель, а по мне так обычный хулиган, пусть хоть и с пытливым умом. Ну, что он к ней привязался?
Самое обидное, что учитель на это никак не реагировал. Наоборот, он сам старался как бы незаметно привлечь к ней внимание детей: бросал непонятные многозначительные фразы, временами смотрел на неё очень пристально, а потом подмигивал классу. И вот это меня больше всего возмущало. Я знал, - до добра не доведут такие «мигалки».
Кроме Стёпы и учителя была ещё молодая лаборантка Олечка. Она всё время жаловалась, что платят мало, а работать приходится за троих. С самого первого занятия она почему-то невзлюбила нас. На меня она обычно шипела, бросая нетерпеливый взгляд: «Надо же, какие мы замороченные». А мою соседку, так вот Олечка просто терпеть не могла. Смотрела на неё с откровенным презрением, словно хотела плюнуть.
Я не мог понять такого несправедливого отношения. Как можно было не любить её? Ведь она была такой тоненькой, хрупкой, ранимой. Мне хотелось заслонить её собой, спрятать от враждебных взглядов и шушуканий. Но ничего поделать я не мог! Я всё время спрашивал себя, почему я здесь? Что у меня может быть общего с этими жестокими людьми? Я чувствовал, что беда уже нависла над моей возлюбленной.
Хуже всего стало, когда учитель громогласно объявил, кивнув в нашу сторону: «Посмотрите, как она расцвела!».
А она действительно расцвела! Трудно было подобрать слова, чтобы описать, как она преобразилась. Да и не только она.
Учитель стал каким-то суетливым. Постоянно, под самыми разными предлогами, крутился вокруг нас. Он даже пытался нарисовать её! Я случайно увидел листок с его художествами. Стёпа наоборот, стал подозрительно серьёзным, даже немного испуганным. Зачем-то переключал верхнее освещение на нижнее. И обратно. Хотя от этого ничего не менялось. Она была прекрасна при любом свете, и могла бы затмить собой даже усыпанный цветами полуденный луг.
Всеобщее восхищение и внимание не разделяла только Олечка. В её колючих зелёных глазах заполыхала ненависть. И я точно знал, что молодая лаборантка только на время затаилась. Она ждала удобного момента для мести.
И он настал.
Однажды учитель заболел, и почти две недели кружок биологии проводила Олечка. Я навсегда запомню тот тоскливый февральский вечер. За окном в сумерках билась в стекла метель. Холод струился между рядами, заглядывая под парты. Все дети уже ушли, и в классе остались только мы и Олечка.
Лаборантка торопливо дорисовывала какую-то цветную схему, искоса поглядывая на нас пронзительным взором. Вдруг один из карандашей звонко хрустнул и выплюнул кусочек красного графита. Олечка скривилась, достала канцелярский нож и принялась было затачивать. Но вдруг замерла в задумчивости. А потом медленно повернула к нам голову.
- Ну, уж… нет! С тобой… всё кончено! – раздельно, с леденящим спокойствием проговорила Олечка.
Я почувствовал, как задрожала моя возлюбленная. Но не успел я опомниться, как к ней подскочила безумная лаборантка и ткнула её ножом, потом испуганно одёрнула руку и заплакала.
Придя в себя, Олечка выхватила телефон и, набрав номер, отчаянно прокричала имя учителя. От ужаса я уже не мог ничего видеть вокруг, только смутно до меня ещё доносился противный визг лаборантки.
- Я так больше не могу! – задыхалась та. – Это выше моих сил! Выбирайте, или я, или она!
…Бедный измученный школьный микроскоп отключился, и не услышал ответ, прозвучавший в трубке.
Ольга Алексеевна со счастливой улыбкой раскрыла объятия зажимов предметного стола и тонким канцелярским лезвием соскребла с препаратного стекла в мусорку тоненькую, с густым слоем разноцветной плесени, полоску фермерской колбасы.

Евдокимова Мария. И победителем становится….

– Грамотой за волю к победе награждается...
Так, это уже не я. Ура, есть чем гордиться! Вообще обидно, наверное, получать что-то за волю, как будто из жалости. Даже обиднее, чем ничего не занять. И что сейчас чувствует эта девочка с бумажкой на сцене? Не расстроилась, судя по взгляду, улыбается вроде. Может она просто актриса профессиональная? Я, если бы получила эту номинацию, не радовалась бы, наверное. Неужели со спокойной душой поехала бы гулять и пить раф? Раф все-таки самый вкусный кофе. Особенно в глиняной чашке в виде тыквы, с соленой сырной пенкой и крендельками сверху. Вообще соленое – это прекрасно, рецепторы просыпаются и волнуются как будто. Как я сейчас. Интересное выражение: волнуюсь, как вкусовой рецептор от соленого… Хотя, и третьему месту я вряд ли обрадуюсь, поэтому и ждать нечего пока. Подсветка на сцене яркая включилась такая, все морщинки подсвечиваются… А если бы синяя включилась, можно было бы почувствовать себя как в солярии. А если розовая – то как пальма под лампой на подоконнике. Как у того соседа из дома напротив, который включал ее каждый вечер и однажды перестал. Что случилось с цветами, интересно? Задник сцены неправильно сделан. Камушки блестят красиво, струи из них по всей стене растеклись, но композиция не та. Лучик второй справа не в ту сторону загибается, слишком много пустого места слева осталось. О, у меня художественный вкус есть, цельность чувствую! Может декоратором работать пойти? Так, она спускается. Всегда боялась с лестницы упасть, пока со сцены спускаюсь. Ну, там четыре ступеньки всего, падать невысоко, если что. А сколько это метров? Если полтора, то это почти как мой рост. «Падать с высоты собственного роста…» Вот, теперь песня не отвяжется. «Взлет и падение, падение и взлет…» Модели, которые грамоты выносят, ходят странно. Как будто на обе ноги хромают. А что если мое имя назовут, а я не услышу и не выйду? Я и не буду знать, что третье место заняла. Хотя так даже лучше, наверное, расстраиваться не буду. Интересно, а мою фамилию можно как-то неправильно произнести? Наверное, только иностранец в ней сумел бы ударение неправильно поставить...
– Почетной грамотой за третье место награждается...
Не я. Ну ладно, не очень-то и хотелось. А второе место вот уже очень хочется. Как в детстве говорили: «Первые горелые, вторые золотые». Хотя я и первому рада буду. Ой, ей букет такой подарили. Как называются цветочки, интересно? С первым сентября ассоциируются. И в мультике были каком-то. А что если бы мальчик место занял, ему тоже цветы бы подарили? Или они заранее знают, кто на каком месте и подарки готовят? Так, главное еще не забыть остаться на фотографию. И с чего я так уверена, что выйду на сцену? Сколько времени прошло, интересно? Минут сорок, наверное. Почти как урок школьный, жду, когда закончится и звонок прозвенит. Так, и она со сцены уходит. Убегает даже. Платье красивое такое! Темное, с пышными воланами на рукавах и корсетом из гобелена. Надо будет выкройки потом найти и сшить. А машинка у меня где дома? А бывают, интересно, конкурсы, где машины дарят? Мини Купер, например. Красивый снаружи такой, как из ретро фильма какого-то. Я бы фотосессию с ним устроила. Вообще круглые фары у машин фотогенично очень выглядят. О, девочка эта на втором ряду сидит, оказывается. Прямо посередине. Оттуда выходить долго на сцену. Значит не думала, что займет что-то. А перерыв между награждениями может быть? В самый кульминационный момент предложат сделать ставки на спорт. Микрофон еще звенит так неприятно. Ультразвук практически. Кошки его еще не слышат вроде бы. Это сколько килогерц, интересно? Если я займу второе место, это будет лучший исход этого конкурса. Буду ходить и гордиться. Еды закажу вкусной какой-нибудь, пиццу с песто, например. Чтобы потом сидеть вечером и есть ее в окружении итальянской народной музыки. А что, если первое и второе места объединят? Мандраж от этого еще больше начинается. Ух-ты, на награждение серебром две грамоты выносят. Рамочки деревянные, лакированные. Шанс, что там мое имя написано, выше все-таки. Пальцы скрестить надо. А сверху средний должен быть? Или указательный? Туда еще главное белой, как гипсовая статуя в кабинете рисунка, не выйти. Часы вибрируют еще. Кому я там понадобилась так срочно? Или это пульс 150, и они скорую вызывают? Почему с подарками разбираются так долго? Букеты красивее должны быть, чем у третьего места. Пионы хочется. Или маленькие розочки. А как по этикету выходить? Лицом или спиной? Может спиной, чтобы в глаза другим зрителям не смотреть. Хотя логичнее лицом, чтоб на ноги не наступать. У женщины рядом такие туфли блестящие. О них не споткнуться главное. Каблук сантиметров 20. Как она ноги не сломала еще? Наверно, она девушка, а не женщина все-таки…
– Почетным вторым местом награждаются сразу два человека...
Почему не меня позвали? Это значит, что у меня первое? Или что первое с конца? Может сейчас скажут, что ошиблись и в номинации три человека? И третьей буду я. Ой, наконец-то я и мальчика тут увидела. Правда, букет ему не подарили. Обидно как-то получается. Девушкам и цветы, и грамоту, а ему только грамоту. Хорошо, что я девочка. Руки дрожат. Почему, кстати, именно в таком ритме? Это никак не зависит от пульса? Сердце как у зайца бьется. А что будет, если электричество отключат? В темноте даже романтичнее. Со свечами еще, чтоб как в средневековом замке на коронации. Эти победившие мальчик с девочкой так похожи. Оба блондины с подпрыгивающими носиками. Они не брат с сестрой ведь? Фамилии разные, но кто знает. А может это судьба. Будут потом детям, таким же светленьким и похожим на мышат, рассказывать, где познакомились. Так, я в зеленом костюме. Значит для идеальной картинки букет бордовый должен быть. Вообще у меня этот костюм счастливый. Надеюсь, не подведет. Первому месту целый арсенал подарков выносят. Это ведь точно арсенал называется? Читал бы сейчас кто-нибудь мои мысли, подумал бы, что безграмотная. И тогда точно весь этот арсенал или не арсенал не мне бы достался. Она микрофон уже в руки взяла. А ведущим ведь платят за проведение? Иначе что ей так улыбаться и радоваться за каждого? Хотя может она просто искренняя. А вдруг для кого-нибудь жизненно важно занять первое место, а тут я. Порчу еще наведет какую-нибудь… Думаю, как будто уверена, что займу. А что если нет? Уже не четвертое. Не третье. Не второе. Единственный шанс остается занять что-то. Теперь уж если не меня объявят, то разочарование в себе точно обеспечено. Вдруг я на испытаниях в каждом критерии ошиблась? Наверняка ошиблась. Все, не выиграю, сама себе букет подарю. Покрасивее их будет. Не думаю, что из всех людей в этом зале у меня самые высокие баллы. А что если все-таки лучшие? Я все задания сделала так-то. Если выиграю, на обратном пути куплю себе самый большой кофе. Как будто не сделаю того же, если проиграю… Чтобы не так расстраиваться. Может вселенная хочет, чтобы я все-таки не дожила до объявления? Стресс такой как-никак. В зале еще так холодно. Почему я только сейчас заметила? Сижу как кусочек торта в холодильнике. Нарядная такая и приготовившаяся к поеданию. На самом деле я уже устала волноваться. На сцене паркет, оказывается. У нас на танцах раньше такой же в зале был. Заноз полно было. И выступление у меня первое на таком было. Волнуюсь также, вперед смотрю, а там кроме искорок и сценического дыма не видно ничего. Почему интрига так затягивается? А внешне заметно, что я волнуюсь? Сижу и выламываю себе пальцы. Пузырьки воздуха в суставах кончились уже. Даже не похрустеть. Есть захотелось. После такого ожидания, если даже выйду на сцену, я или в обморок упаду, или просто стоять как столб буду. У ведущей микрофон не работает. Что ж такое. Тут проще своим голосом объявить уже. У нее он звонкий должен быть. Мне кажется, она вокалом занимается. Может даже