Базер Ангелина. Исследование профессора Переделкина

Пожилой, слегка горбатый и носатый профессор с седой бородой средней длины и большими помутневшими очками с удовольствием раскачивался на шикарном винтажном стуле. Стул этот был подарен ему бесповоротно взрослой дочерью, ещё в студенчестве сбежавшей в Москву с каким-то там Максимчиком или Михальчиком, и от этого качаться было в несколько раз приятнее.
Раздался негромкий, но профессионально чёткий стук в дверь, и в заваленный всевозможными объектами исторической и не очень ценности кабинет проникла Глаша. Вообще-то Глаша звалась самой что ни на есть Глафирой Ивановной, но, поскольку голова профессора была замутнена не менее, чем его очки, для непосредственного начальника аспирантка Оренбургского университета универсалистских наук была именно Глашей.
— Профессор Переделкин, профессор Переделкин! — затараторила она, перебираясь через прикрытые скатертями груды книг, глобусы и табуретки. — Звонили из самой Москвы! Предлагают вам стать членом тестовой группы государственного проекта! Требуют ежедневный отчёт. Если будет успешно, снимут гостайну, и вы сможете опубликовать новую монографию!
— Что-что?! — воскликнул профессор. — Проект?! Что такое проект?!
— Программа… Тест... Ээ, — Глаша подпрыгнула, — точно! Проверка, ваше профессорство! Проверяют телепорты!
— Да-да?! Телепорты? Монография! Отчёт?!
— Ежедневный!
— Да-да!
В голове профессора начали зарождаться самые смелые идеи. Много лет он провёл в этом пыльном кабинете, покачиваясь на своём стуле и ставя многочисленные подписи на чужих научных трудах (впрочем, иногда он делал это в расположенном в дальнем углу кресле-качалке, потому что от долгого сидения за столом начинало тянуть немолодую поясницу). И вот, в этот, возможно, солнечный — окно было закрыто тяжёлой бордовой шторой — день что-то изменилось в профессорском представлении о жизни. Слово «проект», бульдозером проехавшись по запылённым мыслям, призывало к действию, к достижениям, к написанию новой, пятьдесят первой в его карьере научной работы!
— Я согласен! Глаша, телефонируй рубиновым звёздам!
— Бегу, ваше профессорство!
Через пару недель и мучительных для всех сторон этого процесса клининговых работ кабинет очистился от литературно-историческо-георгафическо-социологических нагромождений и превратился в обычную светлую комнату с рыжеватым линолеумом. В результате профессор совершенно перестал ориентироваться в пространстве и каждый день пытался сесть туда, где не было ни стула, ни кресла, ни даже табурета. Однако едва на этом месте появлялся хоть какой-нибудь предмет мебели, помутнение резко меняло свою траекторию и всё начиналось с начала.
На первой странице первой версии первого отчёта профессор размашистым почерком написал: «Ещё через n-ное количество дней после окончательной Ч. (чистоты. — прим. Г.И. Сычёвой) неназванные лица начали установку А. (аппарата. — прим. той же). В течение заявленного срока (3 дня) А. был установлен в центре помещения и подготовлен к запуску. Мне  Исследователю предоставили на подписание Соглашение о неразглашении, Договор о передаче интеллектуальной собственности (отчёта) и Положение о порядке проведения исследования, в котором оговорено, что: а) данный А. предоставит исследователю возможность перемещаться в столицу одной конкретной страны и обратно на территорию РФ неограниченное количество раз; б) исследователь обязуется провести социологический анализ факта перемещения, процесса перемещения и условий перемещения, а также предоставить полный поденный отчёт; в) ответственность за…»
Дальнейшее написание первого отчёта было переложено на Глашу, поскольку она больше понимала в документах, а профессор занялся другими вопросами особой важности. Например, его очень интересовало то, кому стоило поручить покупку солнечных очков: установщики телепорта заверили, что точкой приземления непременно окажется Зимбабве.
Большая надпись «Хараре», выбитая на нижней планке телепорта, означала город прибытия. Предполагалось, что и на обратной стороне — то есть снизу харарской версии аппарата — высечена загадочная для жителей Зимбабве надпись «Оренбург». За несколько секунд до отправки профессор, расположив любимый потрёпанный портфель в отсеке для неодушевлённых предметов, загадочно кивнул аспирантке:
— Ух, запишу на этот ваш умнофон!
Глаша, как это было заведено, ничего не поняла, но с полной уверенностью ответила:
— Конечно, профессор Переделкин! Всё запишете на телефон.
По той простой причине, что ответ профессору понравился, в вихрь молекул, атомов и прочих мельчайших частиц он превращался с улыбкой на лице. Эта же улыбка самой первой из всех частей его тела материализовалась в жаркой (по сравнению, конечно, с Оренбургом) конечной точке маршрута и сильно поразила всех окружающих. Профессор поразился не меньше: мелкая ошибка наладчика телепорта привела к полному распаду стёкол его древних очков и исчезновении большей части бороды, отчего щёки неприятно холодило. Надо сказать, что в первые секунды ему показалось, что пропали не очки, а остатки настроенного исключительно на чтение научных работ и древних книг зрения — что, безусловно, заставило профессора хорошенько вздрогнуть, — но всё тот же холодок, проникавший сквозь пустую оправу, убедил его в обратном. Профессор фыркнул в поредевшие усы. Без очков жители Зимбабве отчего-то выглядели чересчур зелёными.
— Профессор Пер… Переделкин? — удивительно переливчато, но абсолютно по-русски уточнила зеленоватая женщина в строгом юбчатом костюме. — Быть может, Зановотворецкий?
— Нет-нет, дорогушечка, именно Переделкин! А что ж вы не по-англицки? Неужто из дипмиссии прислали? Секундочку, — он вытащил из портфеля телефон, отвернулся от стойки регистрации и попытался сфотографировать надпись на телепорте.
Женщина тем временем выложила на стол новенькие очки и несколько оранжевых купюр.
— Получите в качестве компенсации за некачественный перенос. С современным оборудованием вероятность подобных ошибок минимальна. Компания «Золотой полюс» приносит свои глубочайшие извинения.
«Ну Зимбабве!» — подумал профессор, сажая новую оправу на нос. Помещение, до этого казавшееся ему нечёткой копией собственного кабинета, приобрело совершенно иные черты: круглый зал, заполненный розовыми стеклянными перегородками и вспыхивавшими ежесекундно телепортами, ничуть не походил на прямоугольную комнату с рыжим линолеумом, а люди в деловых костюмах всё так же оставались травянисто-зелёными. Более того, на нижней планке телепортов вообще не было обозначений: ни тебе Оренбурга, ни Москвы, ни даже далёкой по профессорским меркам Вены.
Профессор постелил газету на ближайшую скамейку, уселся на неё и с удовольствием погрузился в состояние сильной задумчивости.
Больше всего на свете ему не хватало запаха пыли и старых книг, навеки смытого со стен его кабинета. К тому же не хватало Глаши. Обычно она всегда была рядом, когда он начинал путаться в цветах и числах, и подсказывала, как выглядит та или иная вещица на самом деле. И вот, в тот момент, когда профессор решил, что окончательно сошёл с ума, Глаша, как назло, находилась в двенадцати тысячах километров. Вдобавок возникал вопрос: как же писать поденный отчёт, если в голове у исследователя полное Зимбабве?
«Отчёт два. При переносе возможны ошибки: исследователем были потеряны очки и n-ная часть волосяного покрова нижней части лица. Так как А. потенциально оказывает влияние на психику и зрение, исследователь не несёт ответственность за объективность данного отчёта. После появления в Центре Международных Телепортов («ЦМТ», см. фото 1) исследователь получил новые очки и местную валюту (10000 пируаней, см. фото 2). Присланная на место прибытия представительница дипломатической миссии РФ не сумела предоставить данные о подготовленном месте проживания на фамилию Переделкин, однако предоставила их на фамилию Зановотворецкий. Вероятно, к подобному недоразумению привела ошибка перевода. Исследователь выслушал необходимые инструкции и проследовал в подготовленный для него автомобиль. Хараре оказался высокотехнологичным городом: доступен транспорт на магнитной подушке, организованы висячие сады, автоматизирована служба безопасности. Исследователя заселили в гостиницу «Четыре солнца» и пригласили на вечернюю встречу в ресторане при гостинице».
Пока профессорская ручка скрипела по бумаге, его головы то и дело касались нижние лапы голографической обезьяны, скакавшей под потолком гостиничного номера. Сперва это сильно раздражало — новые очки оказались совершенно прозрачными и ни капельки не мутными, — но через полчаса профессор и сам начал слегка подскакивать, едва обезьяна оказывалась близко. Так они и встретили зеленоватого мужчину в чёрном костюме: профессор прыгал на стуле, а животное — под потолком.
— Зановотворецкий? — спросил посетитель.
Он распахнул дверь без ключ-карты и теперь стоял на пороге, рассматривая полупустую комнату, разложенные по столу листы и обезбороженного профессора. Тот, в свою очередь, успел позабыть собственную фамилию и несколько секунд пытался разрешить дилемму о том, Зановотворецкий он всё-таки или Переделкин. Наконец память победила, и профессор сказал:
— Переделкин, да-да! Вы из дипмиссии?
— Какой дипмиссии?
— Русской!
Мужчина почесал голову. Он никогда не слышал о подобном.
— Вы прибыли телепортом фирмы «Золотой полюс» сегодня в семнадцать часов пятнадцать минут?
— Да-да, уважаемый!
— Тогда я обязан сообщить вам, что симпозиум по вопросам водной энергетики состоится уже через полчаса. Вы не отвечали на свой умнофон, и Верьев прислал меня лично.
На мгновение профессор так удивился, что позабыл о голографических обезьяньих лапах.
— Как-как вы сказали? Умнофон?!
— Умнофон.
— Да как это? Да что же это?! А Глаша-то, Глаша!
Он резво поднялся со стула, сгрёб отчёт и ручку в портфель и, оттолкнув визитёра, вышел в коридор. Ни зелёная кожа, ни обезьяна под потолком, ни путаница с фамилиями не смутили его так сильно, как сочинённое им наименование телефона, знатно надоедавшее Глафире Ивановне. Ну разве могло что-то, надоедавшее Глаше, существовать в пространстве вне его учёной головы? Профессор был уверен: не могло. А значит, он начал окончательно отрываться от реальности.
— Мне срочно надо вернуться в Оренбург! — заявил он мужчине. — Мне нужна психиатрия!
— Что за Оренбург? Что такое «психиатрия»?
— О, вы не знаете! О, вы счастливый человек! — бормотал профессор, вперевалку шагая в сторону лифтов.
Не сумев найти кнопки, он громко стучал по створкам стеклянных дверей, пока не дождался помощи.
— Как мне вернуться туда, откуда я прибыл?
— Через ЦМТ, профессор. Но все телепортации разбронированы на месяц вперёд, так что я рекомендую вам остаться на симпозиум.
— Не знаю я ничего про эту энергетику! Мне срочно надо в Оренбург! Мой аппарат должен вернуть меня назад!
Мужчина покачал головой:
— Телепорты работают по координатам, их каждый раз вводят заново.
— Не может быть! Заново?! Заново… Точно, уважаемый, мне нужно в «Золотой полюс»! Они-то точно знают, откуда приняли мои молекулы!.. Где этот «Полюс»?
Разговор прервался громким птичьим пением, раздавшимся из-за стойки ресепшн. Сперва профессор решил, что это его голова расшалилась настолько, что начала сама по себе добавлять в окружающий мир звуки. По сравнению с «умнофоном» птичье пение, конечно, не имело никакого значения, но всё же несколько давило на нервы. Примерно как съехавший в ботинке носок.
Однако через пару секунд из шкафчика для ценных вещей, спрятанного за спиной сотрудницы, вылетела огромная цветная птица, похожая на переросшего маму, папу и всех остальных своих родственников попугая. Птица сделала большой круг над головами присутствовавших и заговорила:
— «Золотой полюс» — лучший перевозчик по итогам года. «Золотой полюс» подойдёт для семейных путешествий, деловых поездок и романтических свиданий. «Золотой полюс»! Офис продаж расположен по адресу: улица Далматиновых пятен, дом 5, этаж 3, кабинеты 145-147. «Золотой полюс»! Тянет, как магнит.
— Тьфу-ты, — поморщился мужчина, — и тут таргетированная реклама.
Профессор глубоко вздохнул и решил, что лучше всё-таки смотреть телевизор.
Спустя пятнадцать минут серебряный автомобиль на магнитной подушке, блестящий, как самая настоящая лысина, повёз профессора в сторону улицы Далматиновых пятен. Расставаться с первой тысячей пируаней, потребовавшейся для оплаты проезда, ему было совсем не тяжело. Гораздо сложнее было понять, как открыть ультрасовременную и оттого лишённую любых кнопок дверь машины. Включив всё, что можно было включить — от кондиционера до массажа спины, — профессор выбрался на улицу и направился в сторону ближайшего к парковке входа.
— Далматиновых пятен, 5… Сюда что ли? — спросил он риторически.
— Сюда, — ответила ему очередная дверь.
— Господи! — профессор впервые за последние двадцать лет перекрестился. — Чёрт бы побрал эти говорилки!
Затем он в целях душевного спокойствия долго поднимался по лестнице и плутал по коридорам до тех пор, пока перед глазами не возникла яркая вывеска «ЗОЛОТОЙ ПОЛЮС».
— Добро пожаловать! Офис продаж телепортационного перевозчика «Золотой полюс». Чем могу помочь?
— Милочка, мне срочно надо в Оренбург!
Травянистого цвета девушка подвинула к нему большой микрофон.
— Продиктуйте по буквам.
— О-р-е-н-б-у-р-г!
— Такого направления у нас нет, но мы будем над этим работать. Возможно, вас заинтересует Орлославль, Акопурк, Деньгодук или Тоскутия?
— Погодите, девушка, но ведь я как-то прилетел через ваш этот аппарат! Мне так и сказали, что это «Золотой полюс». Ещё и компенсацию вручили! — профессор сорвал с носа очки и потряс ими перед микрофоном.
— Ваша фамилия?
— Профессор Переделкин. А может, — он качнулся на стуле, — и Зановотворецкий.
— Есть такой, — заулыбалась девушка. — Вы прибыли сегодня в семнадцать часов пятнадцать минут, верно?
Профессор стал качаться активнее.
— Да-да, дорогушечка!
— Пунктом отправления значится Грин-Йорк.
— Как это?! Какой Йорк?! Оренбургский я! Ни в каких Йорках не бывал!
Девушка несколько раз тыкнула в экран своего планшета. «Инструкции свои смотрит, а в наше-то время!..» — фыркнул профессор.
— При перемещении у вас пострадали очки, верно?
— Да-да! И борода!
— И борода… — задумчиво повторила девушка. — Быть может, произошла ошибка, и путь перемещения ваших кварков совпал с путём перемещения кварков клиентов нашей компании… В таком случае вам необходимо подать запрос в головном офисе компании.
— И где же находится этот офис, милочка?
— На Золотом полюсе, конечно.
— Что же это, прямо на Золотом полюсе?
— Ну не на Серебряном же, профессор! Погодите минуту, я дам вам адрес и допуск на перемещение в ЦМТ.
Профессор вытащил из портфеля отчёт, перечеркнул фразу про встречу и приписал: «Разум исследователя был повреждён окончательно. Исследователю сообщили, что перемещение в точку отправки возможно только после подачи запроса в офисе, располагающемся на Золотом полюсе (уточнить, Глаша!)».
— Держите, — девушка передала ему несколько золотистых карточек, больше похожих на миниатюрные плитки шоколада. — Первую приложите в такси, а вторую отдайте на стойку регистрации. Там вам всё объяснят.
С некоторым опасением он рассмотрел карточки под светом потолочной лампы, а затем сделал два шага до двери и нажал на присутствовавшую на ней по счастливой случайности ручку. Когда одна нога профессора оказалась в коридоре, он обернулся к девушке и спросил:
— А в Москву-то аппарат отправляет?
— Такого направления у нас тоже нет.
— Тю, — вновь фыркнул он, — и туда не переносите! То-то моя голова вас в зелёный покрасила!
— Так мы и есть зелёные, профессор. При чём тут ваша голова?
— Что-что?!
— Если уж быть честной, то это у вас цвет какой-то нездоровый. Может, вам к врачу зайти?
— К какому врачу, милочка! Это что же, не страна Зимбабве?!
— Какое Зимбабве? Мы находимся в Королевстве Вебази.
— Что-что?!
— Ве-ба-зи.
Профессор Переделкин вновь достал уже значительно помятый лист с отчётом. Пока он писал, эмоции на его лице сменялись быстрее, чем молекулы разбираются на атомы в процессе телепортации.
«Разум исследователя был повреждён окончательно. Исследователю сообщили, что перемещение в точку отправки возможно только после подачи запроса в офисе, располагающемся на Золотом полюсе (уточнить, Глаша!).  Исследователь убеждён, что попал на другую обитаемую планету. Исследователем будут предприняты попытки по налаживанию контакта с Землёй через головной офис компании «Золотой полюс» (Золотой полюс, стр. 1, корп. 1), однако первостепенной задачей остаётся изучение социальной системы обнаруженной планеты. Актуальность данного исследования обусловлена отсутствием каких-либо данных о данной планете (описать по формату, Глаша)».
В конце концов листок был сложен пополам и аккуратно размещён между стопкой чистой бумаги и прочной стенкой портфеля.

Васин Евгений. Судьба за печкой

Кутерьма японских свечей[i] меня всегда завораживает. Красно - зеленые пары, поднимаясь и опускаясь, создают затейливый орнамент. Ралли ассоциирует с зажигательной румбой, волатильность - с элегантным английским вальсом. Но сегодня биржевой индекс, уведший свое многочисленное хозяйство в боковик, сделал полюбившееся зрелище унылым вечером провинциального ДК. Акции и облигации, рассевшиеся вдоль стенки, с завистью взирают на гордые собой депозиты, принарядившихся в новую ключевую ставку.
«Трейдер из меня тоже так себе», - думаю я, лениво двигая мышкой, вызволяя из лап Морфея операционную систему, - Финансовые валентинки опять летят мимо».
 Задремавший было монитор отражает небритую физиономию раннего скуфидона[ii] в растянутой футболке. В силу возраста обязательные для данного персонажа залысины пока отсутствуют. Хотя четверть века уже за плечами.
- Все спекулируешь? -пропускаю появление в проеме знакомой фигуры. - Лучше помоги матери сетки разобрать.
-Иду уже, - фиксирую заявки на облюбованные позиции и, нащупав под стулом стоптанные тапки, выдвигаюсь навстречу с продуктовой корзиной.
- Стесняюсь спросить: какого рожна не в институте? - У матери так и не прижилась модная в свое время трансформация вузов в университеты и академии.
- Так Валерий Николаевич уехал, вернется - будем тему для диссера дорабатывать. Думаю взять его любимые спироидные передачи.
- И когда сие счастливое для мирового научного сообщества событие случится?
- Ну, месяца так через полтора, - оптимистично вру, пытаясь пристроить недоумевающую курицу к завакуумированному прошлогоднему урожаю.
- Будешь все это время бока пролеживать? - Настырно допытывается родительница, раздраженно грохая дверцами шкафчиков.
 - Так что-нибудь придумаю, подработку найду. - Захлопываю осознавших бесполезность сопротивления флору и фауну. - В курьеры, в крайнем случае, подамся. Хотя, на мой взгляд, мне и на финансовом рынке есть чем заняться.
-  Фрэнк Каупервуд прямо, - фыркает вошедшая в раж мать. - Работают руками, а кто не может - головой. Признайся просто, что бездельник и шевелиться лень.
- Труд сделал из обезьяны человека, а из коня транспорт, но это кому как повезет. Тебе, я смотрю подфартило. Много в своей школе наработала?
От дальнейшего накаляющегося диалога меня спасает настырной звук колокольчика. Ретируюсь в свою комнату. Так и есть. Сработал тейк-профит у золотодобытчиков и нефтяников. «Полюс» или «Норникель»? Маленький «хомячок» с ограниченным бюджетом и две огромные махины с триллионными оборотами. Лихорадочно советуюсь с другом Яндексом. Страшно. Мысленно перекрестившись, тыкаю пальцем кнопку «Продать». Приложение, ехидно хихикая, показывает сумму, появившуюся в разделе «Валюта». Расслабляюсь. Ну, хоть что-то. На мороженко себе и матери какую-нибудь ерунду купить надо. Чтоб не разорялась.
Браузер по привычке перебрасывает на сайт последнего поискового запроса. Миленькие бело-желтые модульные домики на фоне бесконечных сопок и цветущего багульника, карта месторождений и чеканный, как с древней монеты, мужской профиль в разделе «Вакансии». Прикольно, им требуется инженер-механик.
 - Артель старателей «Золотой Полюс», - отвечает трубка женским голосом возраста начальника отдела кадров.
- Я по поводу работы, - пытаюсь побороть неожиданно появившееся косноязычие. Одним вздохом подтверждаю наличие профильного образования, гражданства и пугающих меня в детстве СНИЛС и ИНН аббревиатур.
Отвергнув Читу, Магадан и Хакасию вследствие их некоторой удаленности решаем осчастливить максимально близко расположенную область. Тем более завтра именно оттуда, из Кемерово, отправляется группа. И она, если я, конечно, соглашусь, заберет меня с привокзальной площади.
Кадровичка исчезает в сотовой пустоте, а я - в шкафу в поисках удостоверения личности.
- Далеко, на ночь глядя? - Мать отрывает взгляд от своих нескончаемых тетрадей.
- На работу, как тебе хочется.
- Судя по часам не иначе как в стриптиз?
Хлопаю дверью. Достала!
Развив скорость железнодорожного экспресса Пекин-Гуанчжоу, успеваю вытряхнуть из автомата вожделенный билет, резво вспрыгнуть на подножку и даже усадить свое плотное, как у баснописца Крылова, тело на боковой диванчик. Поезд, поиграв бицепсами автосцепок и потоптавшись на месте, отправляется на северо-восток. Чувствую себя Картером Уэзерби (надеюсь, мне не придется лишать жизни менее расторопного магистра искусств).
Кемерово встречает небольшой станцией с лупоглазым вокзалом, традиционно выкрашенным в цвет «яиц странствующего дрозда». До встречи с золотоискателями остается еще пара часов. Дабы не проспать, посвящаю остаток ночи изучению двери местного постоялого двора с громким названием Гостиница "Smart Hotel Кемерово". Воспользоваться круглосуточной стойкой регистрации, микроволновой печью и чайником в номере не позволяет врожденная прижимистость.
Ровно в восемь зимнее солнце, нехотя отпускающее ночь за истончающийся горизонт, обнаруживает одинокий серенький фургончик, именуемый в народе «буханкой». Направляю себя к топчущимся около него разноразмерными мужичкам.
- Евгений, - здороваюсь традиционным среди джентельменского населения земли рукопожатием.
- Иван Иванович, - представляется широкий. - Вы, как я понимаю, механик? У нас парк хоть и старенький, но спасибо ребятам, - Иванович кивает в сторону своего попутчика, - в нормальном состоянии.
- Виктор, - представляется отнесенный начальством к ребятам второй, пригласительным жестом распахивая дверь в нутро детища уральского автозавода. Спотыкаюсь в темноте о железку, занимающую добрую часть салона.
- Это мы гидрораспределитель на участок везем. Сами понимаете, запчастей для «возрастных» специализированных машин уже нет и в самой Японии, вот и крутимся по мере сил. Вы же поможете нам его установить?
Понимая, что просьба начальника - это вежливый приказ, покорно вздыхаю.
-А как золото копать? Земля то мерзлая. - Решаю проявить любознательность, вызвав радостный смех пассажиров.
- Вы, Евгений, наверное, не в курсе. Сейчас, в конце февраля, заезжают специалисты, которые начинают готовить технику. После этого «довскрываем» полигоны. А непосредственно к промывке приступаем в июне и заканчиваем в октябре.
 Чувствуя себя идиотом, закрываю рот, обиженно высматривая что-то в заснеженных (чудо для нашей недозимы!) соснах.
Раздирая фарами хмурое утро, машина пробирается в глубь тайги.
Пригревшись, мы с распределителем плечом к плечу мирно клюем носом. Мечусь по сну с активностью рекламного Брейтенбихера, бряцая золотыми слитками в карманах необъятного пальто с пелериной.
Наконец, хрипя бронхами масляной системы, машина останавливается.
- Приехали, автоматург. Станция назначения – Московка.
Выползаю, разминая помятые железным соседом, ноги. Несмотря на общие со столицей буквы деревня являет собой уголок, брошенный судьбой на задворки Вселенной. Дряхлые лачуги, по недоразумению именуемые домовладениями, невнятного назначения хозяйственный корпус и сгрудившаяся стайка техники. Три экскаватора, автоцистерна да задумчивый бульдозер-аутист. Не густо.
Пыхтя, вытаскиваем притаившуюся в надежде, что про нее забудут, запчасть. Реципиент отстраненно взирает на нашу возню.
- Давай, Женек, дерзай, а нам с начальством еще смотаться на участок надо, потом тебя заберем. - В руки мне падает кейс с инструментом.
- Хорошо, - киваю, с откровенной тоской взирая на удаляющийся снегоход. Кстати, а откуда они его взяли? Неужели в этой зоне отчуждения есть люди?
В напряжённом труде и превозмогании, мне кажется, проходит полвека. Наконец распределитель, капитулируя, позволяет себя установить. Подключаю манометры. Ну, старик, не подведи.
Заводимся, пускаем сизые клубы дыма, пугая самих себя ядовитым облаком.
Джойстик вправо-влево, смотрю на давление. Нормально. Я - молодец.
«И ты тоже», - глажу канареечный бок бульдозера. Тот мурчит с упоением великоразмерной кошки. Следующие два часа нерационально жжем бензин, штробя нашими телами снежный наст, пока эйфория не сменяется конкретным оледенением конечностей.
Выбросившись из кабины, начинаю размашистыми шагами кружиться вокруг вверенной  техники. Теплее не становится, кроссовки надежно приморожены к ступням. Переходя с рыси на галоп, натыкаюсь на чей-то пронзительный взгляд. Наблюдающих  за  физкультурным непотребством двое.
Огромное рыжее чудище, пускающее слюни, предположительно, собака, и монументальное тело в безразмерной неопределенного цвета хламиде, предположительно принадлежащее женщине.
- Герка меня сюда притащил, - местная амазонка старается перекричать не желающий успокаиваться бульдозер. - Что спокойствие нарушаете?
- Я тут технику починяю, - мямлю колоритному дуэту, незаметно продвигаясь к спасительному водительскому месту.
- Кончай козлом скакать, глуши тарахтелку и пошли. Только след в след иди, а то провалишься.
Угрожающий «гав» значительно увеличивает скорость принятия решения.
Чувствую себя железным дровосеком в компании Страшилы Пестрого и Льва. Надеюсь, мы идем не к семи подземным королям.
Изба, куда меня конвоировали, оказывается неожиданно крепкой, бревенчатой, с наличниками, а главное - с трубой из которой поднимается многообещающий дым.
«Тепло», - организм, не до конца подвергшийся криогенной заморозке, напрочь отвергнув потенциальную опасность, рвется навстречу спасительному источнику.
- Ну, вырядился ты, в натуре: штиблеты прям «зима-зима», - Вызволенная из своего одеяния тетка неопределенного возраста смотрит на меня неожиданно яркими глазами.
- «Баффин», вроде, до минус сорока выдерживают.
- Ну, это если настоящие канадские, - демонстрирует познания новая знакомая. - А не пойми что из провинции Цзянсу. Возьми, переодень эти пока. - Протягивает огромные пуленепробиваемые валенки. - От мужа остались.
«У нее еще и муж мог быть!» - Рыскаю взглядом по стенам, где по расчетам должна находиться фотография усопшего.
- Да не менжуйся: жив он, уплыл просто.
- Куда?
- Да у нас тут летом на Кие туристы тусуются, вот и прицепился к одной. Не могу, говорит, уже больше в этой глуши жить. Цивилизации хочу.
- И как вы теперь тут одна?
- Дочь из города по теплу иногда наведывается на сеанс «деревенского релакса». Вон мастифа мне притащила, сказала: жрет много.
- И не страшно? Женщина же...
- Ну, это ты тонко подметил! - Весело хохочет хозяйка. - Ладно, давай руки там из крана ополосни и за стол.
Дзинькает микроволновка, на столе появляется блюдо огненно-горячих беляшей и громадная кружка чая, с плавающими обломками чайной плантации.
Домовладелица, глядя на спринтерскую скорость поедания, вздыхая, ставит перед моим носом новую порцию. Оттаивая, меняю цвет как застигнутый врасплох хамелеон.
Женщина заваривает себе чай, сыпанув прямо в кружку заварки.
- Не люблю я эти ваши чахлые суррогаты в пакетиках, - перехватывает мой взгляд. – Еще со времен экспедиций. - Ставит на стол, усаживаясь напротив.
 - Давай теперь знакомиться, все какое-то развлечение. Я - Евгения Георгиевна.
- Женя.
- Скажи-ка мне, тезка, какая нелегкая тебя занесла в наш медвежий угол?
 Осоловев от тепла и еды, захлебываясь эмоциями, начинаю рассказывать о проваленной практически диссертации, смешной цифре аспирантской стипендии, затянувшейся на неприличное время сепарации и поставленной на стоп личной жизни.
Жалость к себе любимому раскаленным шаром аккумулируется где-то в области переполненного желудка, подкатывает к горлу, является на свет подозрительной влагой на лице. Синдром вагонного попутчика накрывает с головой.
Евгения Георгиевна невозмутимо делает глоток за глотком. И только после того, как с последним всхлипом, сеанс моего душевного стриптиза заканчивается, ставит посудину на стол. Молчим.
- Вот что я тебе скажу, послушав твою сагу. Проникновенную. Диссертацией ты из себя ученого не сделаешь. Амбиции, молодость, стремление доказать, что ты, как у вас сейчас говорят, в «топе». Толку-то? Науку конкретно развивать надо, а не гранты осваивать. Мендель у себя под окном горох на грядке сажал, чтобы законы генетики доказать. Не поверишь, наверное, у меня в шкафу аттестат о присвоении ученой степени кандидата наук сколько лет пылится. Даже тему помню: «Минералого-геохимические особенности золотосульфидного месторождения Куронах».
- Это где? -Удивленно поднимаю глаза.
- Восточная Сибирь. Якутия. Да и потом двенадцать лет по полигонам. Потому и числюсь теперь в пятьдесят три молодой пенсионеркой.
- Я думал вы старше, - не успеваю прикусить себя за язык. - Простите.
- Сама себя в зеркало каждый день вижу, не извиняйся. Земля в обмен красоту забирает.
- А здесь как оказались? - Чтобы замять неудобство, стремительно меняю тему.
- Природа покорила. Все, кто в нашей Московке побывают, влюбляются в это место. В Талановой вода хрустальная. Хариус, ягоды летом не меряно.
Евгения Георгиевна мечтательно причмокивает губами.
- Да, чуть не забыла спросить. Ты там все сделал? - Кивает она в  сторону леса.
- Угу.
- Паршиво, - неожиданно расстраивается собеседница. - У « полюсовцев» на девяносто дней приостановка, потом опять начнется.
- Что начнется, - смотрю с удивлением. - Так это ж - деньги, людям работа нужна. Вы же сами из них.
-У нас тут, как местные говорят, камнем в золотом кинешь, в золото попадешь. Поэтому и копают, копают. Нелегалов развелось. Когда Аман Гумирович губернатором был, в узде всех держал, боялись.
Герольд, до этого мирно лежащий на полу, поднимает лохматую голову и через несколько минут безмятежную тишину разбивает шум приближающегося мотора.
- Вот, не забыли про тебя. Так что сдавай пимы.
- А как же вы?
- Заело, - женщина беззлобно шлепает меня по затылку. - Я не одна, у нас здесь почти сорок дворов. Вон через дорогу шаманы живут, Глеб и Алена. Духов богатства приманивают. Так что дозимуем… Да, и еще о твоих проблемах. Пресловутая личная жизнь. Судьба, как моя бабушка говорила, за печкой найдет. Ты только глаза иногда поднимай на людей, а то вдруг мимо счастья пройдешь. И к родителям милосерднее быть стоит, время само все отсепарирует…
- Смотрю, оживил бедолагу, - усталый Витек кивает в сторону застывшего с радостной улыбкой бульдозера.
-Угу
- К нам не надумал?
- Решать буду, - уклончиво пожимаю плечами.
- Ну, давай, пара недель еще есть. За этот ремонт заплатим обязательно, номер карты начальнику скинь. А соберешься, милости просим, у нас старателей особое братство. Не пожалеешь, копеечку поднимешь ...
Трясемся обратно. Растянутые экспандером сутки, разные люди. У каждого своя правда. И я глупый, неуклюжий, неуместный в их мире.
Скребущее чувство незакрытого гештальта. Всматриваюсь в дисплей телефона, гипнотизируя сеть.
- Жень, что случилось? У тебя все нормально?
- Все хорошо, мам, я вчера вылетел без объяснений… На полюс ломанулся.
- Медвежонка Умку спасать? - Улыбается мама. - Ты, когда маленький был, все время  колыбельную  просил спеть. «Ложкой снег мешая, ночь идет большая, что же ты, глупышка, не спишь …».
Почему-то опять щиплет в глазах:
- Я скоро буду. Ты без меня не ложись, мы еще чай попьем… С беляшами.


[i] Японские свечи - вид интервального графика и технический индикатор, применяемый главным образом для отображения изменений биржевых котировок;
[ii] Скуфидон – сленг, мужчина средних лет, не ухаживающий за своей внешностью и зачастую склонный к полноте и/или раннему облысению.

Дудко Мария. Не по правилам

— Костя, — позвала Светлана Сергиевна, поправляя дочери белый форменный платок. — До экзамена меньше месяца.
— Я знаю, мама. Как тут забудешь? — ответила Костя, и в её голосе прозвучало раздражение. Плотный узел платка давил на горло.
Она смотрела в окно: галдели ласточки. Старые крыши спускались к побережью, сменяя одна другую, как волны. Голоса людей смешивались с криками чаек и тонули в суете портового весеннего утра. От пирса тянулся белый дым парохода, а за ним взгляд терялся в безбрежной синей воде.
— Тогда не отвлекайся. Только сдавший на сто баллов сможет попасть на Золотой полюс, — продолжила мама, и укол тревоги отвернул Костю от окна к зеркалу. Их с мамой отражения — строгие, правильные — смотрели на неё похожими, уставшими лицами.
— Я знаю, ты справишься. Ты всё сделаешь правильно. Ты же не повторишь мою ошибку, да?
У Кости не возникло желания улыбнуться в ответ на эти слова. Она посмотрела на своё отражение: тугая коса, белый платок, синяя форма — идеально. Однако ей захотелось снять этот платок, распустить волосы и выбежать на улицу, к ласточкам, к морю. Но она знала, что это — неправильно. Костя ободряюще кивнула маме из зеркала.
— Хорошо. — сказала та, поднимая тяжёлую сумку с тетрадями. — Пора идти.

Майский ветер в приоткрытых окнах стучал шторами о подоконник, запуская немного свежести в класс. Ученики с усердием писали пробник. Сотый, наверное. Костя мечтала о том дне, когда наконец сядет на пароход и оставит позади этот бред.
Справа донеслись шёпоты. Девчонки спорили, как правильно: «мучИть» или «мучАть». Костя поджала губы. «МучИть, с буквой И! Сколько можно?».
— Осталось пять минут. Проверьте ваши тесты и сочинения, — сказала Светлана Сергиевна, и шёпот стих, а скрип ручек заметно усилился.
Костя перечитала своё сочинение в пятый раз, проверяя каждую запятую. Текст выходил складным, как и сотня таких же до него. Но надо не забыть подписать — «Бурьян Костяника Андреевна».
— Время вышло, — объявила Светлана Сергиевна, и класс пришёл в движение. — Сдаём работы.
Костя аккуратно сложила листы и подняла руку. Она всегда сдавала первой — это было правилом.
— Проверили? — спросила мама как бы у всех, но принимая при этом её бланк.
Костя кивнула и посмотрела на одноклассников: кто-то дорисовывал последние буквы, кто-то нервно перечитывал свои ответы.
А тем временем прозвенел звонок, и взгляд девушки упёрся в Ветрову. Василиса уже сдала бланк и смотрела в окно, подставив лицо свежему воздуху и лениво покусывая чёрный колпачок от ручки. Её привычка носить форменный платок на запястье вызывали в Косте особое возмущение.
— Ветрова, — строго сказала Костя, указывая на платок, — Опять?
— Да блин, Костян, отстань! — Василиса закатила глаза и отвернулась глубже к окну. — Ты как будто специально ищешь, к чему придраться.
— Меня так не зови, — сквозь зубы процедила Костя. — И вообще, это неуважение к школе и грубое нарушение правил!
Она сжала губы в нитку, чувствуя, как внутри неё клокочет гнев.
В этот момент в класс ворвался Женя Терёхин, запыхавшийся, с мокрыми волосами и песчинками на штанах.
— Опоздал, — сухо заметила Светлана Сергиевна, глядя на него поверх очков. — Ну что ж, хотя бы песок с пляжа не забыл принести. Молодец.
— Простите, — пробормотал Женя, скидывая рюкзак с плеча. — Я… э… забыл тетрадь.
— Жень, а ты мне пиццу захватил из столовой? — окликнула его Василиса.
— Оййй, зараза… — он хлопнул себя по лбу, — Прости, пожалуйста. Забыл.
Костя покачала головой. Но глубоко внутри ей стало немного жаль его. Вот уж кто точно никогда не попадёт на Золотой полюс.

— Говорят, там всегда лето, — сказал первоклассник, размахивая ложкой, как будто это была стрелка компаса. — И никто никогда не болеет.
— А я слышал, там можно стать кем захочешь, — добавил его приятель. — Там всё просто.
— Ну, не совсем просто, — вмешалась девочка постарше, поправляя очки. — Там всё равно надо учиться. Но зато там лучшие университеты, и тебе не нужно платить за них. И там с тобой точно всё будет хорошо.
Костяника стояла в очереди, сжимая в руках поднос. Все мечтали о Золотом полюсе. Она тоже мечтала. Мечтала о том, как скоро сядет на пароход и оставит позади этот город с его старыми крышами, скучными уроками и бесконечными пробниками. Там, на Полюсе, она сможет стать кем угодно. Может быть, писательницей. Или кем-то ещё. Там у неё будет шанс, которого она достойна.
— А ещё там нет мам, которые вечно тебя контролируют, — хихикнул кто-то сзади.
Костя нахмурилась. Нет, она не хотела убежать от мамы. Наоборот, она хотела доказать ей, что всё это не зря. Ведь мама хочет для неё самого лучшего. А Костя хотела, чтобы мама наконец улыбнулась и сказала: «Я горжусь тобой».
— Только вот попасть туда трудно, — сказала девочка с очками, словно читая её мысли. — Только лучшие из лучших. Сто баллов на экзамене. Ни одной ошибки. Иначе — прощай, мечта.
Костя вздохнула и взяла свой обед. Для малявок это пока что просто сказка. Но это реальность — только для тех, кто сможет пройти через ад экзамена. И она сделает всё, чтобы оказаться среди них. Всё, что нужно, — сделать всё правильно.

На втором уроке Василиса сидела слева у окна, подперев голову рукой. Женя занимал парту позади Кости и что-то рисовал в своей тетради.
А Светлана Сергиевна раздавала работы — проверенные пробники с прошлой недели. Костя сжала руки в кулаки. В животе опять неприятно скрутило. Она знала, что написала идеально. Ну, почти идеально.
— Бурьян Костяника — девяносто два балла. Очень хорошо.
«Но всё ещё недостаточно» — подумала Костя.
— Ветрова Василиса — девяносто шесть баллов. Умница.
— Йес! — шепнула Вася, разглядывая свои листы.
Когда очередь дошла до Жени, Светлана Сергиевна остановилась, вздохнула:
— Терёхин… Шестьдесят восемь. Едва переступил порог. Даже не знаю, что сказать.
Когда перечисление закончилось, учительница окинула взглядом класс.
— Что ж, если на Золотой полюс не хочет никто — продолжайте в том же духе. До ста не дотянул никто. А до экзамена меньше месяца!
Костя прикусила губу.
— Проверяя работы, я пришла к выводу, что нам надо ещё раз проработать сочинение. Внимательно отнеситесь к данному для анализа тексту. Важно, чтобы проблема, которую вы взяли, была в ключах к экзамену. Убедитесь, что ваша проблема точно есть в тексте. Иначе сочинение просто не засчитают.
— А если я напишу, что проблема — это отсутствие пиццы в школьной столовой, мне баллы снимут? — раздался голос Василисы.
Класс прыснул смехом. Костя сначала хмуро посмотрела в её сторону, но потом невольно улыбнулась. Василиса поймала её взгляд и подмигнула:
— Ну, хоть проверяющих повеселю.
Светлана Сергиевна посмотрела на Василису поверх очков.
— Ветрова, хватит болтать, — сказала она без обычной строгости.
— И платок надень как положено, — пробубнила Костя, косясь на запястье одноклассницы. Но Вася её услышала.
— Костян, может, ты ещё со мной в туалет пойдёшь — проверишь, как я трусы ношу?
Класс взорвался хохотом. Костя почувствовала, как её щёки загорелись, и зарылась в тетрадь, пытаясь соблюдать приличия.
— Давай я с тобой схожу и проверю, — раздался вдруг сзади насмешливый голос Жени.
На это класс отреагировал дружным «Оооуу!», и смех только усилился. Вася смеялась громче других. А про Костю все быстро забыли, и за это она Жене была признательна.
— А ну! — Светлана Сергиевна застучала ручкой по столу. Понадобилась пара минут, чтобы успокоить класс.

После школы Костя сидела за столом, перечитывая свои конспекты, когда за спиной раздались шаги.
— Костяника, — мягко сказала мама, положив руку на её плечо. — У тебя хороший результат. Ещё немного, и мы у цели.
— Но недостаточно хороший, — пробормотала Костя, не отрываясь от тетради. — Василиса набрала девяносто шесть.
— Василиса — это Василиса, — ответила мама, слегка сжав её плечо. — Думай лучше о себе. Я верю в тебя, верю, что ты можешь справиться, поэтому настаиваю. Ты должна сделать всё правильно.
Костяника знала, что слова мамы призваны были её подбодрить. Но выходило совсем наоборот.
— Я знаю, мама, — вздохнула Костя. — Я стараюсь.
— Я вижу, что ты стараешься, — мама села рядом. — Но надо ещё поднажать. Иначе ты же понимаешь: одна ошибка — и всё пропало.
Косте показалось, что её стошнит. Она знала, что мама не попала на Золотой Полюс из-за одной ошибки. Но сейчас эти слова звучали как укор.
— Мама, я — не ты, — резко сказала Костя, отодвигая тетрадь. — Я всё сделаю правильно. Я не собираюсь ошибаться.
— Одного намеренья мало, — строже заметила Светлана Сергиевна. — Я это по себе знаю. Чтобы не допустить ошибок, ты должна чётко следовать всем правилам.
— А иначе что?! — она встала со стула, и тот проскрежетал по полу. — Что случится, если я нарушу правила?!
— Тогда ты рискуешь, Костя! — мама тоже встала, а громкий голос распугал чаек за окном, — Ты уже почти взрослая! Пора бы это понять! Правила существуют не просто так!
— Ты так говоришь, как будто они — единственное, что имеет значение! Их слишком много, а я… — голос надорвался, — так больше не могу!
— Костя!
Из глаз брызнули слёзы. Костя сжала в кулаке душащий узел платка и вышла за дверь, хлопнув так, что та отскочила от проёма и отворилась во всю ширь.
— Костяника Андреевна, немедленно вернись! — но ответом голосу мамы стало эхо лестничной клетки и крик перепуганных чаек.

На море ходили волны. Костяника шла вдоль самой кромки воды. Ветер холодил полоски слёз на щеках, играл её подолом, трепал косу и всё хотел сорвать с шеи белый платок, но узел крепко его держал. «Хорошо ветру, — подумала она, — Ветер не знает правил».
Из задумчивости её вырвал стук. Он прервался громким «Аййй, зараза!», и Костя, не раздумывая, устремилась к источнику звука.
— Женя?
— Ника? — Терёхин уставился на неё, прижимая к себе ладонь.
— Что случилось? — Костя спустилась с крутой песчаной дюны, обогнула препятствие и оказалась с парнем рядом.
— Да, поцарапался об острый край доски. Рука соскочила. Ерунда.
Но у девушки было другое мнение. Костяника сняла платок и обмотала им ладонь Жени.
— Спасибо, — отозвался слегка опешивший Женя.
— Что ты тут… Что это?
Костя наконец обратила внимание на препятствие, которое обогнула в спешке. Им оказалась лодка, а внутри — складная мачта, вёсла и такелаж.
— Как видишь, — отвечал Женя с толикой обречённости в голосе. А может это была такая гордость. — Почти доделал. Паруса не хватает.
— Только не говори мне, что собираешься сам плыть на этом на Золотой полюс?!
— Идти. На кораблях ходят. Ну да. А мне туда другого пути нет, — парень пожал плечами и начал бухтовать канат.
 «Это же против всех правил, и…»:
— Это невероятно опасно!
— Ну да, — плечи Жени снова дёрнулись. — И что?
 «Как это… “И что?”».

— Что она тут делает?! — раздался резкий голос Василисы, вернувший Костю в реальность. Та стояла рядом, передавая парню ящик с инструментами.
— Я? А… — она не ожидала вопроса от Жени и на мгновение растерялась. — Гуляю. А ты? — теперь она повернулась к Василисе.
— Не видно? Другу помогаю. Точнее, помогала. Сворачивайся, Женёк. Доплавались.
— Чего? — парень нахмурился.
— Того. Она сейчас маме доложит, и ни на какой Полюс ты не поплывёшь. Не пустят тебя. «Не по правилам».
Оба выжидающе посмотрели на Костю: Василиса со злостью, а Женя с тоской, как будто ожидая, что она действительно побежит жаловаться.
— Я не расскажу, — ответила та после минутных раздумий, сама удивляясь своим словам. — Ведь ты мне помог сегодня. И потом… Нигде ведь не говорится, что нельзя пойти другим путём.
Одноклассники смотрели друг на друга, словно видели в первый раз. Костя вновь нарушила молчание.
— Ну, я пойду. До завтра.
— Пока, Ника, — сказал Женя, а Василиса махнула рукой.
— Погоди. Как ты меня назвал?
— Ника. Ты же Костяника. Вот. Ничего?
— Да, ничего… Просто странно немного.

Дом встретил её тишиной. Мама сидела на кухне, уставившись в чашку чая, которая, судя по всему, уже давно остыла. Дочка остановилась в дверях, чувствуя, как комок подступает к горлу.
— Мама, — тихо сказала она.
Светлана Сергиевна подняла голову. В её глазах читались усталость и облегчение.
— Костяника, — сказала она. — Я не хотела, чтобы всё так вышло.
Костя подошла к маме и обняла её.
— Я сделаю всё правильно, — прошептала она. — Я попаду на Золотой полюс. Обещаю.
Мама обняла её в ответ.

Дни летели в ожидании экзамена. На очередном пробнике Костя услышала, как Женя бормочет что-то о спряжении глаголов. Она вздохнула и подвинула свой заполненный бланк с тестом на край парты так, чтобы он мог списать. «В конце концов, он всё равно собрался плыть сам, так что какая разница?» — оправдывала себя она.
О корабле она маме так и не рассказала. А платок Женя вернул, но пятно осталось.
После урока Костя и Василиса задержались в классе. Василиса перебирала свои записи, а Костя смотрела на неё, не решаясь заговорить.
— Василиса…
— Вася.
— Вася. Ты не могла бы мне помочь?
— С чем помочь?
— Нужно кое-что донести до пляжа. Тяжёлое.

Тем же вечером Костяника и Василиса с ношей подошли к лодке Жени. Он сидел на песке, что-то ковырял в корпусе и даже не заметил их приближения.
— Жень, — позвала Вася, сбрасывая на землю груз. — Держи, тебе это пригодится.
Женя поднял голову, удивлённо посмотрел на свёрток, потом на девочек.
— Это что?
— Парус, — коротко ответила Костя. — Вернее, брезент. От палаток для школьных походов.
— Для походов? — Женя нахмурился.
— Ну да. Только походы запретили. И он ненужный, — объяснила Костя.
Женя молча развернул серое грубое полотно, потрогал его руками, а потом вдруг вскочил и крепко обнял обеих.
— Братан… Полегче! — Вася слегка задыхалась.
— Это всё! Завтра же можно отчаливать!
— Ты знаешь, куда надо плыть? — спросила она, стараясь скрыть тревогу в голосе.
— Ну… не совсем, — признался он. — Но я найду.
Он замолчал, а потом вдруг предложил:
— А может, вы со мной? Втроём веселее.
Но девочки помотали головой.
— Я не могу, — призналась Костя. — Экзамен и мама…
— Это твой путь Женёк, — Вася провела рукой по шероховатому борту его корабля. — А мы за своё счастье сами поборемся. Но обещаю: когда доберусь до Золотого полюса, зажгу для тебя маяк. Чтобы ты знал, куда плыть.
Женя улыбнулся:
— Это если я не попаду туда раньше. Удачи вам на экзамене. И до встречи.
— До встречи.
Обнявшись ещё раз на прощание, девушки пошли вдоль берега, оставляя за собой следы на песке.
— Кстати, респект тебе, Костян. Я бы на твоём месте не рискнула стащить брезент, — девочки обменялись взглядами.
— Зови меня Никой. Так мне больше нравится.

В день экзамена город окутала дождливая хмарь. Ника кусала губы, чувствуя, как тревога сжимает её грудь. Дышать было трудно. Она боялась и сильно.
У входа в аудиторию её ждала Василиса. Костяника впервые видела её такой взволнованной.
— Вася, — позвала она. — Удачи.
— И тебе, — ответила та, и, осмотрев одноклассницу, добавила: — Только не забывай дышать.
Так они вошли в класс и Ника почувствовала, как воздух вокруг стал густым от напряжения. Она сжала ручку так крепко, что пальцы побелели, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. «Дыши, просто дыши», — повторяла про себя. Но сердце билось так громко, что она боялась, его услышат другие. Вспомнились мамины слова: «Ты справишься». Но справится ли?
Тесты пролетели почти незаметно. Каждый вопрос казался знакомым, как будто она уже сто раз отвечала на него. Она почти не сомневалась в ответах. Изжога потихоньку отступала.
Потом она увидела текст для сочинения. Нике казалось, его специально выбирали таким, чтобы пол экзамена ученики рыдали.
В тексте рассказывалось о мальчиках-партизанах, которых поймали и приговорили к расстрелу. Их учительница — мама одного из мальчиков — договорилась, что сможет забрать сына. Но её сын не предал товарищей и не отошёл от стены. Когда у его мамы спросили: «Кто из них ваш сын?», она ответила: «Они все мои сыновья»*.
Ника представила мальчиков, стоящих у стены, и их учительницу, которая не смогла предать своих учеников. Потом вспомнила маму, её строгость и любовь. Стой у стены она, мама тоже бы не смогла спасти дочь и предать всех остальных «своих детей». Проблема предательства.
Когда время вышло, Ника точно знала: она проверила всё без малого десять раз, — и чувствовала себя уверенно, почти счастливо. «Кажется, я всё сделала правильно!».
В коридоре её ждала мама.
— Ну как? — спросила она.
— Всё хорошо, — ответила Ника искренне, улыбаясь. — Тест вообще ерундовый был. А сочинение на тему предательства...
Ника не договорила. Глаза мамы расширились, она побледнела.
— Костяника… Почему не тема материнской любви?

Прошло несколько напряжённых дней в ожидании результатов экзамена. Ника сидела на пляже за дюной и пряталась там от мамы, сжимая в руках свой белый платок. Но ничто не могло остановить её слёз.
— Как так? — шептала она. — Я всё сделала правильно! Всё!
Тест она написала идеально. Его баллов хватило, чтобы считать экзамен сданным. Но сочинение… Сочинение ей аннулировали полностью. Проблема предательства не была в ключах. «Но ведь в тексте она была! Была, я… Я точно знаю! Это не честно!».
В ключах была тема материнской любви. О ней писала Вася. Вася – единственная из класса, кто завтра попадёт на пароход.
«Как мне теперь посмотреть в глаза маме?!» — этот вопрос мучил её куда больше, чем то, что Золотой полюс навечно останется для неё сказкой. Но ответ пришёл сам:
— Костяника!
Мама стояла позади неё, смотря на дочь с грустью и пониманием.
— Мама, — прошептала Ника, чувствуя, как слова застревают в горле. — Прости меня. Я всё сделала правильно, но… Этого всё равно оказалось мало! Я подвела тебя, я…
Она не смогла договорить. Слёзы хлынули потоком. Ника взяла платок и закрыла им лицо, рыдая.
— Костяника, — мамин голос звучал так тихо. Она присела рядом, обнимая её. — Самое главное, что ты — моя дочь. Я люблю тебя. Я горжусь тобой.
Огромный ком в груди выдавил из горла Ники протяжный, горький рёв, который эхом разнёсся по пляжу. Она не могла остановить слёзы, и уже даже не пыталась. Плечи подпрыгивали, а мама гладила её по спине, по волосам и вытирала слёзы белым платком.
— Я тоже тебя люблю, мам, — прошептала Ника. Она не придумала, что лучше можно сказать. Но лучше было нельзя.
Когда они ушли, платок остался лежать на песке, белый и одинокий. Ни Костя, ни мама о нём не вспомнили, и ветер подхватил его и понёс, как давно желанный трофей. И никто не пожалел об этой потере.

На следующий день порт был полон людей. Все провожали счастливчиков, которые отправлялись на Золотой полюс. Ника стояла с мамой в толпе, чувствуя, как к её мечте уходят другие.
«Я останусь здесь, — утешала себя она, — и это не так уж плохо. Здесь есть море, старые крыши, мама… Я смогу стать учительницей, как она. Или, может быть, писательницей. Я напишу о Жене, о его корабле, о том, как он плыл на Золотой полюс — и приплыл, конечно. И, может быть, однажды я тоже найду свой собственный путь…».
— Ника! — раздался голос с палубы.
Она подняла глаза и увидела Васю. Та махала рукой, а потом указала куда-то в сторону, и сама пошла на другой борт корабля, явно предлагая сделать то же самое.
Пароход был зажат в узком водном проходе меж двух параллельных пирсов. Пробравшись через толпу провожающих, собравшуюся у левого борта, и обогнув пароход, Костяника оказалась совсем одна. Только Василиса сверху, с палубы, показывала ей куда-то вниз.
Там был ещё один трап. Служебный, перегороженный лентой из белых флажков. Вокруг не было никого, и никто не всходил по нему, потому что всем было очевидно, что нельзя. И Ника поняла, чего именно хочет Вася.
Она посмотрела на трап, потом на толпу, где стояла мама, и вдруг поняла, что должна попробовать.
Она сняла ленточку и поднялась на палубу к Васе. Почти тут же раздался гудок, трапы свернули, и пароход начал отчаливать. Ника ринулась к левому борту, к корме и увидела маму в толпе. Та сняла со своей шеи белый платок и махала им кораблю в след.
— Удачи, дочка! — шепнула мама, и её голос прозвучал так громко, что Ника услышала его даже сквозь шум порта.
Костяника махнула в ответ и почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза. Она знала, что вот теперь всё сделала правильно.

*От автора: Рассказ, который Костянике попался на экзамене, — это отсылка к реально существующему произведению писателя Юрия Яковлева, которое в 2021 году было использовано в заданиях ЕГЭ по русскому языку. Автор выражает благодарность Юрию Яковлеву за его пронзительное произведение, которое вдохновило на создание этой сцены.

Заика Алёна. Не потеряй полис

«Золотые лучи пылали на окнах автобуса». Злата решила, что начнёт свой рассказ именно с этой фразы. Ей говорили, конечно, не писать в первом абзаце про «лучи солнца», «бабушкины тёплые руки» или «дедушкин сундук воспоминаний» – но Злата считала, что суть не в словах, а в способностях, и решила сделать всё наоборот. Из принципа.
Окно автобуса и правда «пылало» – ничего придуманного здесь нет. Стекло снаружи покрылось слоем изморози (видимо, из-за того, что там было холодно, а внутри салона уже надышали люди), ехал автобус на север и Злата, сидя по правой его части, как раз смотрела на рассвет. Было восемь утра, но в Сибири зимой солнце поднимается поздно, и сейчас оно только отделилось от горизонта глубоко рыжим шариком средь белёсого неба. Наверное, солнцу не хотелось отрывать себя от постельки и мчаться на работу, вот оно и раскраснелось, как рак. Его морковный свет попал на белую изморось на стекле – и та засияла: не жёлтым, не оранжевым – именно золотым! Стекло переливалось искрами, а Злата жмурилась и грела лицо в золотистом свете.
Она хотела достать из рюкзака ноутбук и сделать хоть что-то полезное в этой жизни… или хотя бы начать писать рассказ на конкурс… Но только подтянулась на сидении, чтобы устроиться поудобнее, и зарылась глубоко в капюшон пуховика. Есть такой вид прокрастинации, который называется «усталость» – это когда прекрасно знаешь, что всё летит в тартарары и только ты можешь с этим разобраться, но вместо этого молча складываешь руки на груди, отправляя проблемы в свободное плавание.
Но долго находиться в таком состоянии Злата не умела. Скоро свет солнца, подсушивающий кожу, стал раздражать, и Злата подалась вперёд, в тень от шторы. Открыла ноут. Зависла перед экраном. Что сначала: поработать или пописать? Надо правильно расставить приоритеты. Свет солнца догнал Злату, заглянул в экран ноутбука, засвечивая его. Злата попыталась прикрыть экран, но удобного поворота и позы не находилось. Людей в автобусе было мало (потому что кому нужно в восемь утра в субботу переться через весь город?) и все уместились в один ряд, так что, рядом со Златой пустовало сидение. Но на нём, прямо на коричневом кожзаме, растеклось лужицей наполовину высохшее разбитое куриное яйцо: видимо, какой-то идиот до Златы решил здесь «сделать каку» другим пассажирам.
Пересесть, что ли, к кому-нибудь вторым рядом? Наверное, так бы Злата и сделала, но сначала она закрыла глаза, пытаясь успокоить себя: а то постепенно накатывало желание смачно психануть на весь автобус… И солнце слепило. Золотой свет уже был практически везде, даже у Златы перед глазами, даже под сидениями, куда, казалось бы, он не должен был проникать, – всё заполонила сияющая пыль…
И это был уже не солнечный свет. До Златы дошло, что происходит, за секунду до того, как в салоне автобуса мелькнуло несколько беззвучных золотых молний и ярко-жёлтая вспышка пролетела мимо противоположного окна… Кто-то в автобусе вскрикнул от неожиданности, но Злата таких вещей уже не пугалась.
Значит, сегодня начался месяц золотого свечения.

/// /// ///

Подкаст «Как теперь жить: инструкция для золотодобытчиков»
Видеоролик № 1 «Не потеряй полис!»
Дата: 28.02.2025
Место съёмок: «Полюс Красноярск», «Олимпиада».
Ведущий: старший научный сотрудник ПАО «Полюс», специалист по связям с общественностью, д-р Аврельев.
Транскрипция:

Всем-всем-всем добрый день, уважаемые коллеги!
Золотое свечение – вот о чём мы сегодня поговорим. Мы не спроста начали запись подкаста именно сегодня, думаю, все видят, что происходит вокруг меня? Но все ли знают природу данного явления?
Начну издалека, как всегда. Внимание на слайд.
Это астероид Психея. Металлический объект диаметром в приблизительно 255 километров. Состоит, согласно нашему последнему спектроскопическому анализу, из железа, никеля, других металлов и… золота, причём его предполагаемые запасы на Психее оцениваются в 207 миллионов тонн. Скажу для сравнения, что за всю историю человечества люди добыли по приблизительным расчётам только 200 миллионов тонн.
Итак, до недавнего времени Психея спокойненько себе сидела в поясе астероидов, но потом произошла всем известная гравитационная аномалия вблизи Юпитера, которая вытолкнула многие астероиды со своих мест.
Так мы и получили летящий прямо на нашу планету металлический булыжник весом в триллионы тонн. Каким чудом его пронесло мимо – эту загадку учёные пытаются решить до сих пор, но факт в том, что Психея стала обращаться вокруг нашей планеты и, по своей сути, стала для нас вторым спутником. Изменилось ли от этого что-то в нашей жизни? Определённо.
На Земле появилось новое природное явление. Официальное название ему ещё не присвоено, большинство учёных называют его мистическим словом «это», но наша научная группа придерживается термина «золотое свечение». Происходит оно с интервалом в одну неделю и длится ровно 33 дня. Что оно из себя представляет? Объясню в двух словах. Астероид Психея обращается вокруг Земли по сильно вытянутой эллиптической орбите, в результате чего астероид то отдаляется от планеты, то снова приближается к Земле и начинает выступать в роли гигантского гравитационного магнита. который искажает локальные квантовые поля нашей планеты. Как Луна вызывает приливы и отливы на поверхности морей и океанов Земли, так и наш новообретённый спутник своей гравитационной мощью воздействует на атмосферу планеты, изменяя свойства материи и вызывая то, что мы называем золотым свечением.
Есть у этого явления визуальные эффекты, например, ионизация воздуха, которую мы видим, как световые вспышки в золотистом спектре или парящие в воздухе… вот как прямо сейчас… перед моим носом, смотрите… парящие в воздухе микрочастицы металла. Но есть вещи и более интересные, хоть и мнее очевидные. Например, пространственные аномалии, вплоть до микроскопических кротовых нор, в следствие которых некоторые предметы или строения могут менять форму или расположение, разнообразные материалы превращаются в металлы, чаще – в золото.
Появились у нас и новые болезни, причём больше всего от них страдают те, чья профессия непосредственно связана с добычей или обработкой золота. Учёным пока не удаётся установить, что именно происходит с материей во время свечения, но скорее всего в действие вступают некие квантовые силы, которые вызывают как бы разрыв нашего привычного пространства. Всю документацию смотрите в описании к видео.

/// /// ///

Золотое свечение прокатилось по автобусу волной, побушевало немного: какие-то всполохи прыгали по одежде людей, из-под сидения Златы выбежал небольшой вихрь золотой пыли и рассыпался, ударившись о чью-то ногу – а потом всё стихло. Салон снова погрузился в холодный свет ламп, только жёлтые искры в воздухе не исчезли.
Но уже в следующую минуту пустота на соседнем сидении дрогнула и стала сгущаться, материализуясь в знакомый силуэт. И вот уже рядом со Златой сидела девочка лет двенадцати, которая выглядела ну прям как сияющее облако жёлтой пыли, постоянно пребывающее в броуновском движении. Наночастицы золота не были видны каждая по отдельности, поэтому силуэт получался цельным и вполне адекватным для человеческой фигуры. Злата даже не удивилась – привыкла, что Зуля появляется именно тогда, когда её меньше всего ждёшь. Или, когда она больше всего на свете нужна. Злата только косо глянула на яичную лужу… но Зулины ноги аккуратно парили над креслом, обходя грязь. Ишь ты, как у неё всё продумано!
– Привет, человек разумный! – сказала Зуля.
Сказала на весь салон, тем самым зычным голосом, от которого Злата иногда вздрагивала. Люди вокруг тоже вздрогнули, кто-то даже стал оборачиваться, а старушка на сидении перед ними издала резкий «уох!» и стала зачем-то кутаться в платок на голове. Злата почувствовала, что краснеет:
– Да тише ты, – шикнула она на Зулю. – Зачем так орать? Перепугала народ. Кто-то, может, инфаркт схватил от одного твоего вида.
– Да брось, я мило выгляжу.
– Да, но… не все люди, как мой дед, адекватно относятся к золям. Смотри, огребёшь проблем, а деду потом расхлёбывать. Или мне.
– Это сказал человек, который неделю назад взламывал ангар?
– Зуля. Давай без флешбэков.
– Весело было.
– Да с тобой никогда не соскучишься, – процедила Злата.

/// /// ///

Подкаст «Как теперь жить: инструкция для золотодобытчиков»
***
Ведущий: старший научный сотрудник ПАО «Полюс», специалист по связям с общественностью, д-р Аврельев.
Транскрипция:

Золи. Одна из наиболее интересных аномалий, которые подарила нам Психея. Правильнее говорить «органозоли металла», но мы чаще используем сокращённый термин. Итак, золи – это коллоидные системы, состоящие из органической жидкости и наночастиц золота и никеля. Вы видели их не раз: живой силуэт, чаще всего антропоморфный, состоящий из золотой дымки. Появляются они вместе с золотым свечением будто бы «из ниоткуда». Золям доступна способность управлять материей на наноуровне и использовать пространственно-временные аномалии, созданные золотым свечением. Например, любой золь способен телепортироваться.
Меня тут спрашивали: «Доктор Аврельев, могут ли золи быть опасными для человека?» Ну, коллеги… когда-то я считал смартфон главным злом человечества, ещё год назад мы жили в состоянии массовой истерии по поводу нейросетей, а тут, подумаешь, инопланетяне прилетели. Мы не можем избавиться от золей, им не страшны никакие виды человеческого оружия, а значит, придётся привыкать к жизни бок о бок с новыми существами. Наша научная группа сделала вывод, что самый продуктивный подход – это конструктивно взаимодействовать с нашими теперешними соседями.
Золи – определённо живые и разумные существа, настроены они миролюбиво и дружелюбно, в этом у нас была возможность убедиться. В рамках нашего эксперимента мы научились договариваться с золями и, больше того, пришли к практическому результату.
Но есть ещё одна причина нашего научного интереса к этим существам. Научной группой была выдвинута гипотеза о том, что в основании золя лежит… как бы выразиться… человеческая душа. Возможно, все золи – это души некогда ушедших людей, к которой «намагнитилась» масса наночастиц золота. Эта гипотеза до сих пор не доказана. Строго говоря, она даже может быть признана антинаучной, ведь больше отсылает к мистицизму, чем к науке… но есть сведения, полученные, в частности, от самих золей, которые подтверждают наши догадки.

/// /// ///

Зуля переливалась, как жёлтая новогодняя гирлянда.
– А куда мы едем?
– Я – к деду на работу.
– Значит, держим курс на «Полюс Золота»! Йо-хо-хо! – Зуля схватилась за переднее сидение и тряхнула его пару раз, будто изображая штурвал корабля.
– Так, капитан! Ты в общественном транспорте, веди себя прилично.
– А зачем тебе к деду? – Зуля была сгустком ходячего любопытства.
– Да вот из-за тебя как раз. Везу ему его полис. Он забыл дома.
– Значит, забыл дед, а виновата я. Восхитительно!

/// /// ///

Подкаст «Как теперь жить: инструкция для золотодобытчиков»
***
Ведущий: старший научный сотрудник ПАО «Полюс», специалист по связям с общественностью, д-р Аврельев.
Транскрипция:

Наша научная команда разработала документ, который мы ласково называем «золотой полис». С виду обычная бумажка, кусок бюрократического мира, разве что с позолотой и красивой картинкой. Но это, коллеги, обязательный для нас с вами полис страхования на все случаи жизни, произошедшее по вине золотого свечения.
Что он из себя представляет и как работает? Золотой полис – это договор между золем и человеком, в котором золь обещается помогать напарнику справляться со всеми вызовами новой реальности. Органозоль может снижать патогенное действие золотого свечения на организм человека, восстанавливать повреждённые предметы или давать советы по выживанию в нестандартных условиях, даже просто поддерживать вас. Плата золю не представляет из себя ничего сверхъестественного: мы просто от лица компании возмещаем ему тот ущерб, который он понёс, спасая вашу жизнь ровно тем количеством золота, которое золь расходовал из своего состава. Для сотрудников «Полюса» это совершенно бесплатно, мы выдаём полисы на безвозмездной основе.
Итак, в это месяце мы запустили программу «полисов от «Полюса». Могу похвастаться тем, что полностью выполнили поставленную задачу – обеспечили страховкой каждого сотрудника компании. Но неожиданно столкнулись с другой проблемой… наши с вами коллеги просто не хотят активировать полисы и использовать их! Кто-то боится, кто-то не понимает серьёзности угрозы… мы ведь с вами всегда находимся вблизи крупных месторождений. Золотое свечение как таковое не влияет на людей в их привычной жизни, но в близи карьеров будто бы входит в резонанс с нашим, земным золотом. Этот процесс мы тоже ещё изучаем, но пока пришли к выводу, что явление это сродни радиации и для шахтёров или, скажем, ювелиров оно не менее опасно, чем радиация. Но дела обстоят хуже, чем мы могли предположить: представьте себе, я недавно шутки ради заглянул на биржу криптовалюты и увидел там… чтобы вы думал? Курс на золотой полис. Это значит, кто-то из наших сотрудников стал продавать полисы на чёрном рынке? Однако, это безобразие.
«Полюс» – крупнейшая в России золотодобывающая компания и одна из крупнейших в мире. И мы можем гордиться тем, что стали первой компанией, разработавшей систему защиты граждан от новой природной угрозы. На сколько я могу быть уверен, для «Полюса» всегда был важен не только объём добытого золота, но и то, какими средствами мы достигаем наших рекордов. Думаю, вы разделяете мои мысли на этот счёт.

/// /// ///

Автобус дёрнулся – слишком резко для автобуса, снаружи послышались гудки машин. Неудивительно: золотое свечение всех сводило с ума, тут тебе и пробки, и аварии… Когда автобус брыкнулся, Злата успела поймать ноутбук и упереется коленями в переднее кресло, а вот Зуля не сообразила, что делать (видимо, раньше не ездила на автобусах) – она вмазалась в сидение и растеклась по нему, выкинув вперёд руки. Звук при этом издался вроде плюха, а Зуля ещё и начала смеяться (ей, разумеется, было не больно, золи ведь легко меняют форму). Старушка впереди снова вскричала тонким «уох!» и снова стала натягивать на себя плотнее платок.
Сияющее лицо Зули уставилось на Злату. Та не отрывала взгляд от ноутбука, чтобы не показать, что впечатлена проделками золя, пока Зуля наконец не толкнула её в плечо:
– Эй, да что ты сегодня такая серьёзная?
– Ничего. У меня всего лишь три дедлайна сгорают завтра. А для вуза нужно решить тест по аналитической систематике и написать эссе по философии – ерунда! А ещё надо забрать брата из садика и проведать мать. И посудомойка дома сломалась. И рассказ я даже не начала писать.
– На конкурс?
– Ага. Так что, помолчи немного и…
– Эй! Остановка наша.
Злата еле успела закинуть в рюкзак ноутбук, наушники, тетради – и всё барахло, которое разложила вокруг себя для долгой поездки. Из автобуса они с Зулей выпрыгнули в последний момент – и прямо в лапы февральского мороза. Он слепил крашенные ресницы, схватил за щёки, но Злате было жарко. Она держала руку в рюкзаке, перебирая вещи, и тихо осознавала, что не может нащупать самое главное…
Полиса не было.
Злата швырнула рюкзак на скамейку и стала выворачивать каждый карман, даже те, которые не открывала с самой покупки рюкзака… И не было там дедушкиного полиса – хоть прибейте!
– Да ладно… – прошептала Злата и сжала зубы, прикрыла глаза, закинув голову.
– Что такое?
– Нет, просто… нет.
– Что нет? – золь подняла и подала Злате упавший из рюкзака автобусный чек.
– Полиса нет!
– Как так… Может, оставила дома? Или… выпал в автобсе?
От догадок Зули легче Злате не становилось. И что она скажет деду? А что он скажет? Опять своё любимое: «Вот доверь зумеру кассету…» Боже, нет, нет, нет, как можно потерять золотой полис?! По Злате обжигающими ежами катились все стадии ощущения потери… Это был бы неплохой разворот для рассказа, если бы Злата успела его написать и отправить на конкурс, но Боже, разве сейчас было до этого?.. Подумаешь, у Златы дар потерялся – тут золотой полис потерялся! Дедов!
Злата села на скамейку, чувствуя, как опять пускает проблему на самотёк… Сидеть бы вот здесь и никуда не бежать… Но рядом была золь – заглядывала прямо в лицо:
– Эй? Давай искать. Вернёмся домой? Такси ходит, мир не рухнул. Ну, хочешь, я тэпнусь обратно в автобус и там поищу? Только обратно с полисом – никак, я ж не могу предметы телепортировать. Или поиграем в «кто быстрее найдёт»?
Злата вздохнула, глядя прямо на сверкающее светом лицо золя. Заглянула в большие тёмные и такие живые Зулины глаза…
– Ладно. Но если проиграешь, ты чинишь посудомойку.
– Договорились, – кивнула Зуля и рассыпалась на тучу золотых бабочек.

/// /// ///

Подкаст «Как теперь жить: инструкция для золотодобытчиков»
***
Ведущий: старший научный сотрудник ПАО «Полюс», специалист по связям с общественностью, д-р Аврельев.
Транскрипция:

Ну и, в завершение нашего ролика, я немного побуду сентиментальным. Соглситесь, жизнь состоит из миллиардов хитросплетений судьбы. Нам кажется, что всё идёт как надо, пока однажды мы не находим себя внутри целого смерча событий и проблем, который вот «так вот» непрерывно мчится вперёд, в состоянии какого-то безумного бега. И мы бежим, бежим в поисках волшебной бумажки, которая могла бы по щелчку пальцев исправить все наши ошибки… нам хочется закрыть глаза, и чтобы, когда мы их откроем, всё сразу встало на свои места… Но так не получается. Мы открываем глаза. Приходим в себя и снова видим этот мир, полный сплошных неурядиц. К сожалению, ни золотой полис, ни какой-нибудь там ОМС никогда не застрахуют вас от всего на свете. Потому что никто не застрахован от неудачи. Есть в этом мире только один спасательный круг… Это люди. Близкие люди, мы с вами. Те, кому не плевать друг на друга.
И золи – одни из таких людей. У меня есть только одно объяснение их странной тяги помогать нам, не получая прибыли. Мы всё-таки придерживаемся теории о душах и считаем, что золи… как бы… возвращаются к своим близким.
Поэтому, пожалуйста, если к вам в дом забредёт золь, не прогоняйте его. Не запрещайте им оберегать вас. Кто знает, может быть, вы для них – самое дорогое на свете? И позаботьтесь о своих близких, не игнорируйте проблемы. Активируйте золотой полис. Ваш покорный слуга, доктор Аврельев. Не забывайте ставить лайки, подписываться… так, ладно, это мы вырежем.

/// /// ///

Аврельев выключил камеру и посмотрел на Злату, которая уже минут двадцать сидела на кресле у окна тише воды, ниже травы, чтобы не издать лишнего звука. Она тут же подскочила и сунула в руки Аврельеву золотую бумажку.
– Деда, вот твой полис. Прости, что задержались.
Дед долго смотрел на потёртый и истрёпанный полис… Злата не выдержала тишины:
– Дед, ну прости… Ну, да, накосячила… Да, надо было успеть до подкаста… ну… я… – Злате очень хотелось сказать, что так получилось само собой, но больше всего на свете её бесило признавать, что ситуация оказалась сильнее неё. – В следующий раз не повторится…
Аврельев внезапно сказал:
– Теперь это твой полис.
– Да, и… а… что?
– Золотой полис выдаётся всем сотрудникам «Полюса». Отдаю тебе этот, здесь золь уже проработан, и вы даже сдружились, а себе возьму новый.
– Но ведь… я не сотрудник…
– Как это? А кто мечтал работать в «Полюсе» специалистом по связям с золями? Я устал уже тянуть две должности.
С этими словами он подал ей лист бумаги. «Распоряжение о приёме на работу»… Внутри Златы будто разлилось золотое свечение.
Кажется, все дедлайны опять откладываются, а рассказ на конкурс, пожалуй, можно написать и под покровом ночи (конкурс-то не хочется терять, он ведь шикарный, её любимый – это ведь «Класс!»). Может быть, рассказ получится слабым из-за очередной нехватки времени… ну и пусть. Когда-нибудь она ещё станет известным писателем – но только не сейчас, когда надо забрать брата из детского сада, проведать мать и выходить на работу к деду.
Зуля, кода узнала новости, прокомментировала это так:
– Смешная ты. Вот чего радуешься? Сама же говорила про дедлайны. Почему бы не послать всех, не закрыться у себя в комнате и писать уже, а?
Но Злата знала, что золь всего лишь провоцирует её на диалог и потому ответила:
– Сама ты смешная. Если я всех пошлю, кто мои рассказы читать будет?
Да, пора было научиться расставлять приоритеты.
Не хотелось бы потерять свой главный полис по жизни…

Никоноров Андрей. Далеко, далеко за морем

В ту ночь Коле снился Ташкент.

Он видел много городов, прежде чем оказался на Cевере: Киев, Владивосток, Нижний. В Ташкенте не был.

С Колей на курсе учился узбек, тоже радиолюбитель, родители присылали ему южные гостинцы: орехи, мед, сухофрукты. А жару, редкую для Архангельской области, Коля представлял только по словам папы, учителя географии.

Снилась стена. Он, Коля, стоит к ней лицом. Прикасается ладонью — тепло и шершаво. Бетон вобрал в себя солнце и сейчас, на закате, медленно отдаёт его. Сзади слышится металлический звук, щелчок, крик — и в груди становится больно. Коля шипит.

***

Кошка тоже шипит. И приёмник. Она всегда боялась этой коробки и щетинилась, когда та начинала громко, на всю комнату шикать. Зато, как только Коля ловил сигнал концерта из Ленинграда, ложилась рядом и мурчала. Вот и сейчас, должно быть, испугалась шипения и вцепилась когтями в Колю, на чьих коленях заснула.

Коля оторвал голову от рук, а руки от стола. Подкрадывались белые ночи — начало июня. Перекрестие окна, словно прицел, закрывало месяц. Чертишь палочку — Р — растущий. В свете настольной лампы над приёмником пыхтел товарищ Мишка Смирнов. Приёмник они соорудили вместе и пытались связаться с Хабаровском — пока не получалось.

— Не хочет?
— Нет, — поджал губы Мишка. — Поставлю лучше чайник — он точно не подведёт.
— Я пока подменю.

Коля придвинулся к приёмнику и, взявшись за рукоятку, стал переключать катушки. Кошка сидела за геранью, склонив голову набок.

Приемник замолчал. Потом закашлялся.

— SOS. Italia. Nobile.

Коля нахмурился. Кошка готовилась к прыжку с подоконника, переступая с лапы на лапу.

— SOS. Italia. Nobile. Fa. R. Usof terr.
— Миша! Миш, иди сюда!

***

— Снова? — Мишка осторожно отхлебнул чай.
— Да.
— Ты слышал про полёт Нобиле?
— Конечно.
— Они терпят бедствие?
— Откуда ж мне знать, сегодня газету двухнедельной давности привезли. Видимо, если так настойчиво подают сигнал. Жаль, не разобрать, очень неважно слышно. Послушай пока, вдруг еще что-то будет.

Коля вскочил и побежал в коридор. Папа приладил в прихожей большую карту Советского Союза. На самом верху, где расстояние между меридианами сужалось, прежде чем ухнуть в одну точку, были острова.

— Fa... R… Usof… Terr… — повторял Коля полученный сигнал, словно заклинание на древнем исчезнувшем языке.

К востоку от Шпицбергена, откуда Нобиле начал полёт, на карте «Земля Франца Иосифа». Fa... R... Usof…

— Мишка, нужно писать в Москву.
— Зачем? Думаешь, они без тебя не знают?

Коля смотрел на карту, поддерживал локоть правой руки левой. Обернулся на комод — кончик указательного трижды соскрёб в ладонь холодные металлические кругляшки. Стал обуваться, опираясь рукой с монетами на угол.

— Ты куда? — Мишка снова отхлебнул чай.
— На телеграф.
— Всё-таки писать будешь?

Коля расправился, сунул деньги в карман брюк, поправил чёлку.

— А вдруг, Миш?

II

— Получается, возвращаетесь на свой Шпицберген, Рудольф Лазаревич? —  Карл Эгги, капитан «Красина», улыбался.

Самойловичу казалось, что всё получается хорошо: мальчишка Шмидт поймал сигнал разбившегося дирижабля, а корабль-связист итальянцев, сопровождавший Нобиле, — не смог. Щёлкнули по носу: «Красин» почти сразу вышел на поиски.

Ещё когда дирижабль Нобиле останавливался в Гатчине, Самойлович чувствовал: что-то случится, что-то пойдёт не так. Он бывалый арктический исследователь и знает, что Полюс подпустит не каждого.

— Ну что, спустимся?

Набережная Бергена: рыбацкие разноцветные домики, накрепко сколоченные. Запах морских гадов — лотки с тем, что сегодня послало норвежцам море, —  здесь же. Небольшие шхуны, на фоне которых «Красин» — слон в посудной лавке.

Мальчишки окружили трап, набережная с интересом и восторженным гомоном стянулась к ледоколу. Все знают, куда направляется корабль.

Один из мальчишек тычет пальцем в Самойловича:

— Koffår er du ikkje i militærklær?
— Что он спрашивает? — уточняет Самойлович у Эгги.
— Почему на вас, Рудольф Лазаревич, не военная форма.
— Ответь, что мы не воевать идём, а спасать людей.

Эгги перевёл, норвежцы заулыбались.

Самойлович уже был и в Норвегии, и на Шпицбергене. Пару лет назад в составе экспедиции открыл на архипелаге месторождения угля.

— Что-то слышно о Нобиле?
— Воспряли духом — ждут спасения. Кораблей, подобно нашему, нет. Шведы доставляют им припасы самолётом. Льдина дрейфует, так что координаты постоянно устаревают. А так… Сейчас пополняем провизию и сразу в путь.

Берген — удивительный город. И Норвегия — прямо как Советская Россия. Бедные люди, живущие на отшибе, крестьянство и рыбаки. Самойлович любил этот народ.

— Они маленькие и гордые, нам иногда этой гордости недостаёт.
— Почему?
— Потому что страну создали тринадцать лет назад. А до этого несколько веков они под кем-то были. Мы тоже, Карл Палыч, несколько веков под кем-то.
— Так поезжайте в Европу, Рудольф Лазаревич.
— Да ну что вы заладили! Я любитель кораблей, но не философских пароходов.
— Лучше изменять родине внутри страны?
— Разве родине можно изменить, Карл Палыч, если ты остаёшься в ней и каждый день стараешься ради неё делать что-то светлое?

Они постояли, сделали круг по набережной и вернулись к трапу. По нему матросы затаскивали на борт ящики, тяжело дыша и матерясь — замолкая рядом с командованием.

— Mine herrer, jeg er Knut Vansen, korrespondent for Aftenposten. Jeg skriver et notat om «Krasin», kan jeg ta et bilde av dere? — кстоящимподошёлмужчинасфотоаппаратомнатреноге.
— Что хочет?
— Говорит: из газеты. Пишет о нас и хочет сделать фотографию.

Эгги и Самойлович встали рядом. Фотограф улыбнулся и показал большой палец.

III

Нет, думал он, это была не зависть. Досада, чувство несправедливости — но никак не зависть чужим успехам. Да и кому завидовать — этому итальянцу, который снег видел лишь в Альпах?

Он жевал молча — длинный стол, белая скатерть, все сидят с бокалами шампанского, болтают, и только он мрачнее тучи. Фраки, рубашки сливаются с салфетками, заткнутыми за воротник, — всё это уже опостылело, хотя никто не заставлял его завершать карьеру.

Да и разве пятьдесят пять для полярника — возраст? Он вытер рот, положил салфетку рядом с тарелкой в крошках, пригладил усы и молча стал осматривать собравшихся. Повод — триумф двух американских лётчиков, но разве это конкуренты? Хотя давно ли он выскочку Нобиле считает конкурентом?

Хозяин приёма, директор газеты «Афтенпостен», с кем-то вежливо раскланялся и вышел из-за стола. Настроение что-то не к черту и ухудшается еще больше от всех этих бессмысленных светских бесед. Кажется, ему нужен был последний подвиг, последняя экспедиция — чтобы так, как сегодня, собрались ещё хотя бы раз в его честь.

Вспомнил, как Нобиле первый раз приезжал в Норвегию. Поморщился. Тогда он, северянин, не произносящий лишних слов, чтобы не тратить тепло, почувствовал, что сразу не сойдётся с этим южанином, размахивающим руками, болтающим без умолку. Сдуру ещё подарил итальянцу перьевую ручку из чистого золота.

Стук ложечки по бокалу — поднял глаза. На хозяине не было лица. Все замолчали, и стеклянный отзвук всё ещё мерзко раздавался в ушах — захотелось выковырять его оттуда мизинцем, но всё-таки приём.

— Господа, я получил радиограмму: дирижабль «Италия» не выходит на связь. Вероятно, он потерпел крушение.

Тишина, волна переговоров, и вновь тишина, когда хозяин продолжил:

— Министр собирает у себя комитет помощи «Италии». Господин Амундсен, — тут хозяин уже не обводил взглядом взволнованный зал, а смотрел в одну точку. — Можете ли вы явиться к министру на совещание?

Выражение морщинистого лица путешественника не изменилось. Он хлопнул ладонями по коленям, поднялся и ответил:


— Передайте господину министру, что я готов.

Его туфли мерно стучали по плитке, и, когда за ним закрылась дверь, в зале наступила тишина, как после последнего нажатия на клавишу пианино.

***

Гудение двигателя слышно и через шапку: проверено многократно. В окне кабины до самого горизонта серое, как на земле, так и на небе. Только изредка видно проталины с чёрной водой.

Полюса были для него всем: может быть, побывав на Южном и на Северном полюсе, он стремился обнять всю землю, прислониться к ней старческой щекой. С возрастом его густые тёмные волосы приблизились к этой снежной седине, и сейчас из-под защитных очков лётчика выглядывала надменно поднятая бровь. Она всегда приподнята. Так он, казалось, каждому дню бросал вызов: ну, чем удивишь сегодня, жизнь?

Жизнь удивила крадущейся пургой. Гидроплан снизился, чтобы в условиях испортившейся видимости не попасть в грозовое облако. Вошли в тучу, нырнули под неё, попали в туман. Темнело, и ни одного огонька вокруг. До Шпицбергена из Тромсё лёта часов пять. Он поёжился в кресле. Спустя годы первопроходчества вернуться в свой (а он считал его своим) Северный Ледовитый — много значило.


Насвистывал песню про «Титину», чтобы как-то себя подбодрить. Так зовут пса Нобиле, которого тот додумался дважды затащить на дирижабль и назвать в честь прилипчивой песенки. Или уже звали — кто знает. Думал, как спасёт Нобиле, покажет всем, что он не склочный старик, а благородный исследователь, отправившийся на выручку сопернику.

Сопернику, который присвоил себе с Муссолини покорение Северного полюса на дирижабле «Норвегия», поездки с лекциями по Штатам, словно он не нанятый пилот, а настоящий исследователь. Настоящий исследователь. А был ли сам Амундсен исследователем? Что тянуло его из раза в раз идти на риск?

Он крутил головой, и в какой-то момент перестал понимать, где вода, где небо. Всё слилось. Громыхало. Лететь дальше — безумие. Решил приземляться. Штурвал от себя, снизил скорость. Гидроплан «Латам» плохо поддается, боковой ветер управляет им лучше, чем пилот. Будь проклят этот Нобиле вместе со своей проклятой собакой.

Холодно. Амундсен открывает глаза: все белое. Он садится на снег, ощупывает себя. Вроде, цел. Осматривается. Хвост самолета медленно уходит под лёд.

Чудо, что живой. Он поднимается и топчется на льдине, пробует, крепкая ли. Начинает насвистывать песенку про Титину, чтобы как-то себя подбодрить. Любой полярник знает, что никуда не следует с места катастрофы — даже если кажется, что нельзя оставаться на этом месте. Уйти — верная смерть.

— Я в поисках Титины… Титины, ох, Титины… — он выдыхает в ладони и перестает чувствовать холод.

Ему слышится знакомый голос — кажется, итальянская речь. Лает собака. Неужели нашёл? Как здорово: упасть прямо рядом с Нобиле!

— Умберто! Чёрт бы тебя побрал. Умберто, ты где!

Речь становится всё ближе, и Амундсен идет к Нобиле навстречу, довольный, вернувшийся в свой — а он считал его своим — Ледовитый океан, радостно напевая под нос:

— И я ищу Титину, никак не находя!

IV

Всё белое — и как обрадовался Чухновский, когда на этой простыне он увидел красное пятнышко! Палатка! Все уже твердили о «красной палатке», это стало практически топонимом, ориентиром. Темнело. Нужно передать информацию о группе на ледокол и срочно возвращаться. С земли махали руками и радовались. Чухновский сбросил на льдину припасы. Они не подозревали, что при такой скорости и с такими течениями, «Красину» до льдины сутки или двое ходу — теперь итальянцам будет хотя бы физически легче его дождаться.

— Передайте, что на льдине только шестеро, должно быть больше, — обернулся на радиста.

«Красин» — громада, высокий, с креплением для «Юнкерса», достижение Советского Союза — шел медленно, но верно. Эгги и Самойлович постоянно обменивались радиограммами с «Юнкерсом».

Развернулись, полетели назад.

— Борис, смотри, на три часа.

Чухновский качнул крыльями. На льдине — две черные точки. Прыгали, кажется, кричали.

— А вот и остальные. Сообщи.

Повёл «Юнкерс» над остатком группы итальянцев — показать, что заметил, что помощь придет. Знал бы, что выжившие разделились, не сбрасывал бы все припасы. А так даже с собой ничего не взял. Ничего, вернется.

***

Чудом не разбились: садиться с такими неполадками вслепую — полное безумие. Казалось, все уже совсем хорошо, но наскочили на торос и перевернулись. Главное — все целы, пара ссадин. Вдалеке виднелись огоньки шахтёров, Шпицберген.

Идти до них, правда, себе дороже.

Радист передал сообщение о крушении на «Красин».

— Хотят прийти за нами.
— Рехнулись? — Чухновский стоял, держа руки в рукавицах подмышками. — Мы тут пару часов, а итальянцы на льдине пару недель. Пусть даже не думают, нет-нет! Так и передай — сперва пусть подбирают этих, потом нас.

Лёд на море солёный. Чтобы добыть воду, дошли до тороса, о который, видно, и запнулись. Наковыряли льдин с самого его верха, успевших уже опреснеть, растопили. Жить можно.

— Как думаешь, Борис, — экипаж ночевал в кабине. — Спасут этих?
— Да спасут, конечно.
— И нас?
— И нас. Нам еще и по две банки сгущёнки дадут.
— Сгущёнка… Представляешь, а я на суше её не ем почти. А тут — съем, и ещё хочется, и ещё.

Помолчали. Небо над кабиной ясное — через стекла наверху видно звезды.

— Как они там вообще продержались столько?
— Ну, их сколько, шесть на льдине? Не считая собаки. Так всяко повеселее, чем одному сидеть.
— И вы поглядите, все ведь их ищут. Мы пришли из Ленинграда. Шведы ищут, норвежцы.
— Одним итальянцам все равно.
— Конечно. Вы слышали этого чёрта, Муссолини?
— А что он?
— Лучше геройская смерть экспедиции, чем позорное её возвращение.
— Сумасшедший.
— Как же хорошо, что у нас не так.

Помолчали. Немного надышали, стало не так холодно в кабине. Лежали рядом, так теплее. Некоторые из четвёрки пригрелись и клевали носом.

— И всё-таки, — прошептал Чухновский, — здорово, что все их ищут. И не важно, из какой страны.
— Почему? — радист смотрел на силуэт Чухновского в темноте.
— Это о всех нас многое говорит. Что мы всё же люди. А все остальное — честолюбие или тщеславие, паспорта и широты, все это не так важно.
— Умеешь ты красиво сказать, Борис.
— Да я не для того все это. Правда же. Здорово.
— Здорово.

Помолчали. А вскоре — уснули.

V

Нобиле смотрел на этот пустырь и пытался сопоставить его с холмами Рима. Получалось скверно.

Там — кипарисы, сухая трава и камни, нагретые на солнце. Здесь — все одновременно зеленее и при этом более блёкло. Больше влаги, а потому больше грязи. Недавно прошёл дождь, и кое-где ещё не высохли лужи. Грунтовая дорога петляла и уходила за горизонт, в дымку — туда, где должна быть Москва.

— Вот, господин Нобиле. Здесь Иосиф Виссарионович распорядился открыть ваше предприятие — «Дирижаблестрой»! А здесь, собственно, контора.

Они вошли в невысокое деревянное здание, поднялись на второй этаж. Все, встречавшиеся на пути, смотрели на нового руководителя по-разному: кто-то с восхищением, мол, тот самый покоритель Северного полюса; кто-то с ненавистью Нобиле первый спасся и бросил товарищей на льдине, да ещё и Амундсена сгубил. Были и те, кто просто не понимал: неужели в Союзе не нашлось своих трудяг, и как им с итальянцем изъясняться.

Кабинет оказался просторным и светлым: тучи уходили, лучи солнца падали на деревянные стены через стекло с засохшими разводами от капель дождя.

— Не смею больше тревожить! Если понадоблюсь, моя дверь напротив, — помощник кивнул и медленным движением закрыл за собой дверь.

«Пусто», — подумал Нобиле. Он поставил портфель на стул, щелкнул замком и достал увесистую папку. Шкафы только предстояло заполнить книгами, на столе в солнечных лучах грелась пыль — ни единого намёка на бумагу. Нобиле опустил голову, опёрся на спинку стула, постучал по столешнице пальцами. Подошёл к окну.

С грохотом проезжали грузовики с досками в кузове, сновали рабочие с засученными рукавами и сигаретами за ухом, в кепках-таксёрках. С этими людьми и в этой стране ему предстояло вернуться к любимому делу — постройке летательных аппаратов. Теперь Нобиле снова не генерал: Муссолини лишил его этой чести и прогнал из Рима. Советы, однажды уже спасшие Нобиле-путешественника, теперь спасли Нобиле-конструктора. Пригодился не там, где родился.

В окне показалась радуга. В Италии говорят: на другом её конце нет никаких горшочков с золотом, там прячется чудесная страна, где люди не знают никаких невзгод и живут счастливо. В детстве Умберто Нобиле даже убежал из дома, стараясь дойти до этой страны — но конец радуги всё отдалялся и отдалялся. А вечером отец устроил за такой поход серьёзную взбучку.

На подоконнике стояло радио. Он щёлкнул, покрутил тумблер. Радио зашипело, прокашлялось — и внезапно, треща и спотыкаясь, заиграло музыку. Должно быть, попал на какой-то концерт. Голос пел:

Далеко-далеко, за морем,
Стоит золотая стена.
В стене той заветная дверца,
За дверцей большая страна.

Ключом золотым отпирают
Заветную дверцу в стене,
Но где отыскать этот ключик,
Никто не рассказывал мне.

***

Перед тем, как в тридцать девятом году в дверь его квартиры постучали, Рудольф Лазаревич Самойлович тоже успел услышать по радио эти два четверостишия. Двое солдат в галифе рассыпали на пол бумаги из ящиков стола и туда же скидывали книги из шкафов, а один, в синей, как чистый лёд Западного Шпицбергена, фуражке, стоял в двери, скрестив руки за спиной. Самойлович рассматривал фотографии.

Вот он, усатый, в круглых очках — рядом с капитаном ледокола «Красин», Эгги. Улыбаются. Карл Павлович — душа компании. И то плавание на «Красине» за дирижаблем «Италия» их сблизило. Рядом карта Шпицбергена с красной звёздочкой в самом низу — Баренцбург, город Виллема Баренца. Рядом другая фотография — улыбающийся Боря Чухновский, у самолёта.


В стране той пойдешь ли на север,
На запад, восток или юг —
Везде человек человеку
Надежный товарищ и друг.

Прекрасны там горы и долы,
И реки, как степь, широки.
Все дети там учатся в школах,
И славно живут старики.

Чухновский сидел в комнате для допросов, и слышал, как где-то за металлической дверью звучит радио, и, должно быть, за этой же дверью идут дожди, клубятся облака, а потом появляется радуга. Люди ходят по отстраивающейся послевоенной Москве, как и он ходил весь сентябрь сорок пятого, счастливый, что войне — конец, и дальше только солнце, зелёные кроны и тепло.

— Вы понимаете, что авария, которую вы допустили, просто непростительна для такого мастера, как вы? — следователь обеими руками держался за папку, словно боясь упасть, если отпустит.

Чухновский сидел, откинувшись на спинку, широко расставив ноги и слегка склонив голову набок.

— Конечно, да. Понимаю, товарищ следователь.

Следователь улыбнулся, положил папочку и что-то записал.

Там зреют у синего моря
Для всех, без различья, ребят
И персики, и мандарины,
И сладкий, как мёд, виноград.

Когда Коля наконец-то оказался в Ташкенте, он вспомнил рассказы папы, учителя географии, о тепле. И почему-то вкус кураги с орехами. Конечно, это ему сейчас вряд ли светит. Зато светит солнце — и так жарко, что, пожалуй, даже хорошо, что он в свободной тюремной одежде. На вокзале душный воздух сразу умывает лицо и струится пот. Колю и ещё нескольких людей провожают под конвоем к подогнанным грузовикам. В окне вокзала, мимо которого они проходят, звучит, поскрипывая, радио.

Далеко-далеко, за морем,
Стоит золотая стена.
В стене той заветная дверца,
За дверцей большая страна.

Нобиле кладёт на стол чертёжный лист, синий, почти такой же, как небо в Арктике в ясный день. Достаёт золотую ручку. Смотрит на неё, старается дышать потише. Сглатывает слюну и морщит брови. Смахивает с чертежа мокрое пятнышко. В криках рабочих под окном ему мерещится норвежская речь.


Ключом золотым отпирают
Заветную дверцу в стене,
Но где отыскать этот ключик,
Никто не рассказывал мне.

Озерова Валерия. Снежная Королева

Давным-давно среди густых лесов и широких полей раскинулось Царство-Государство. Было оно не богатым, но и не бедным. Не малым, но и не большим. Народ в нём жил не тужил. Стоял в самом центре этого Царства-Государства резной бревенчатый дворец.
Жили в этом дворце молодые совсем Царевна да Царевич – сестра да брат. И пока Царь с Царицей делом были заняты, няньки детей воспитывали да уму разуму учили. Как любому дитю рассказывали им всякие сказки. Сказки то разные были: и про дремучий страшный лес, и про бурлящее грозное море, но больше всего Царевна любила сказку про заснеженные Золотые Земли.
Сказывали няньки: были когда-то те земли тёплыми, зверьём полные. И сиял там замок из злата сделанный, златом сияли и избы, и посуда у люда простого – столь богатым было то Королевство. Жили хорошо, да случилась беда – дочь Короля полюбила злого Колдуна. Сбежала она к возлюбленному, что не знал человеческих чувств, но видел выгоду во влюблённой королевне. Обещал на ней жениться, ежели та донесёт его дар до замка. И влюблённая дочь Короля понесла дар сей через все земли свои, и куда ступала нога её – там мёрзло всё и гибло. Услыхал Король о снежной проказе, что несла его дочь да сквозь слёзы отчие затворил замок свой высокий-превысокий. Билась дочь Короля в ворота, плакала, косы её расплелись, стали белыми-белыми, руки все инеем покрылись, и не дышала более теплом девица. Не отворил замка Король. Так и погибло то Королевство из Злата – и Король погиб, и Колдун, а королевна обратилась в метель. Поговаривали: ежели слышишь, как воет вьюга, то плачет дочь Короля, прощения у отца просит.
Но интереснее печальной сказки для Царевны была легенда, гласившая, что до сих пор замок тот стоит в холодных землях, что полон он злата и каменьев и что, ежели отворить врата замёрзшие, Король и дочь воссоединятся, наградят даром путника, и станет тот великим магом. С мечтами о том и засыпала девочка, во снах видя заснеженные фьорды и представляя, как тянет к ней руки дочь Короля.
Царевна и Царевич росли не по дням, а по часам. Стала Царевна краше всякой девицы, с косой длинной и золотой, с очами голубыми-голубыми и устами сахарными. А Царевич теперь был широк да силён, кулачища его были с камень добротный, лицо его пущай погрубело, но сердце осталось всё столь же ласковым. Стал он богатырём настоящим, а сестра его – невестой желанной.
Но не до замужества было Царевне. Любовь её истинная ни отцом, ни матерью не была принята, ведь любила Царевна простого Купца – сына заморского торговца. Любила его смех и улыбку, а от того ни один принц, королевич или княжич не по сердцу были молодой Царевне. Отказалась она замуж за кого другого выходить.
Была у царских детей давняя подруга – Лесная Ведьма. Прибегала она во двор царский, гоняла кур и цыплят, а затем бросалась прочь от злых сторожевых и звонко хохотала. Царевна как-то раз заметила незнакомку – пока глядела из окошка, мечтая, внизу вдруг чёрную косу разглядела да платье простенькое из грубой ткани. Бежала Лесная Ведьма по двору босиком, а с ней звери мчались, помогая хозяйке избежать чужого гнева.
В следующий раз Царевна сама к Лесной ведьме вышла, хлеба да мёду вынесла.
- Не дичись, - молвила Царевна, - угощайся. Будь мне подругой верной, я тебе царские радости, а ты мне колдовские хитрости.
Взяла Лесная Ведьма краюшку хлеба да кружку мёда, отведала и рассказала Царевне о духах лесных всё, что знала. Лесная Ведьма по вечерам к Царевне ходила, а потому стала Ведьма помощником для Царства-Государства, зверью драть скотину не позволяла, выносила из дикой чащи ягоды и грибы да заблудших путников оберегала.
Вот исполнилось Царевне семнадцать вёсен, и решила она, что пора ей отправляться в путь за мечтой своей. Снарядила Царевна большую суму, велела коня подготовить, а сама к брату в покои вошла, низко поклонившись.
- Братец Царевич, - молвила она, - отправляйся со мной в путь в дорогу, до самих заснеженных Земель. Коли вернёмся, так докажем отцу и матери, что воспитали они в нас волю и дух, привезём им злата и каменьев, и станет наше Царство-Государство самым богатым и самым сильным. Ты великим Царём возвратишься, а мне в моей воле перечить боле не посмеют.
Сел Царевич на сундук, стал думу думать.
- Хорош план, сестрица. Но неужто мы одни в столь далёкое странствие отправимся? Не велишь мне дружины часть взять иль городских кого пригласить?
Молвила Царевна:
- Конечно нет, братец. Глупо это в путь такой одним отправляться, но боюсь дружину брать нельзя, отец с матерью прознают и не поймут нас, дома запрут, пока каждый из нас свадьбу не сыграет. А городские больно трусливы, их первая тень испугает. Но я знаю, кого взять можно.
Царевна улыбнулась широко.
- Позовём мы с собою моего Милого и подругу нашу – Ведьму из леса. Купец всё про людей знает, дороги разные ведает и, как через море переправиться, подскажет. А Лесная Ведьма поможет нам сквозь лес пройти, коней нам заговорит, еды раздобудет. Вместе мы всю Землю-матушку обойдём, вместе злато и богатства получим, вместе героями в отчий дом и возвратимся.
Царевич согласился с идеей сестры, велел он своего коня снарядить, собрал вещи в дорогу и дал строгий наказ верному дружиннику за порядком следить. В город за Купцом послали гонца, объявить о путешествии, а в лес Царевна сама сходила, лично пригласила подругу Ведьму. Договорились они собраться у городских ворот, как только луна из-за деревьев выползет.
Наступила ночь. Была она тихой и тёплой, полной запаха росы и свежести. Выбрались тихо-тихо Царевна и Царевич из дворца, оседлали каждый своего скакуна и поторопились к воротам. Там их уже ждали Купец и Лесная Ведьма – оба были одеты тепло, в руках держал каждый по дорожной суме, а подле них стояли вороной конь и белый рысак.
Поцеловала в румяную щёку подругу Царевна, смущённо обняла за плечи Милого, а Царевич каждому сдержанно кивнул. Купец и Лесная Ведьма сели на своих коней, дёрнули за поводья и вслед за братом и сестрой пошли в густой тёмный лес.
Брели они по лесу долго. Лесная Ведьма всё шикала на кусты и ветви, гоняя лешачат и мавок, чтобы те не решились напасть на коней или всадников. Царевна тихо-тихо с перешёптывалась с любимым, смеялась в ладошку, а потом обеспокоенно оборачивалась к брату. Царевич шёл последним, он внимательно смотрел по сторонам, держа руку на рукояти меча, готовый защищаться в любой момент. Шли они час, второй, третий, лес не расходился, а становился всё гуще и гуще. Остановились они на привал. Слезли с коней верных, расстелили овчины на землю. Лесная Ведьма вмиг разожгла костёр, и был он жаркий, большой, всякую тьму по сторонам разогнал. Сели путники вокруг костра, стали и запасы свои разбирать.
Достали они кто мёда бочонок, кто хлеба каравай, кто мяса коровьего, а кто горшочек с кашей. Принялись они пировать. А лес тем временем светлел. Утро медленно набиралось сил, и перестали ветви деревьев казаться жуткими фигурами и лапами зверей, стал лес пригож, нежен, баюкал своим шуршанием. Так и уснули путники под открытым небом на самом рассвете.
Чуткий сон друзей своих оберегала Лесная Ведьма. Оттого не выспалась она, пропуская сквозь себя силу волшебную, и поутру, когда отправились они далече в путь, была Ведьма печальна и хмура. Заметила это Царевна, забеспокоилась. Знала она, как тяжко подруге ворожить, и сказала брату:
- Возьми Лесную Ведьму к себе, пусть она поспит, пока ты едешь, а я возьму её рысака под вожжи и рядом со своей кобылой поведу.
Согласился Царевич. Посадил Лесную Ведьму за спину свою широкую, а Царевна взяла коня подруги за вожжи.
- Велико сердце твоё доброе, душа моя, - сказал Купец, - столь добра ты к Лесной Ведьме, хотя в прочих государствах я видывал, как царский дом гонял и мучал колдунов, боясь их, как огня по сухоцвету.
- Не стоит столь громких речей, мой ты сокол, - отвечала Царевна, а сама краснела, словно маков цвет, - разве важно, Ведьма она иль Боярыня? Она моя подруга, и только это имеет для меня смысл всякий. Она нас охраняла, пока мы спали, теперь и мы её сбережём.
И пока не видел Царевич, поцеловал Купец Царевну в красну щёку.
Дорога до Синего Моря долгой была. Через дня два они только вышли из лесу, и совсем устала Лесная Ведьма. Ехали теперь через деревни, города, прошли широкие луга, поля пшеницы и ячменя, и через реки широкие да узкие перешли. Много Царевна говорила с друзьями своими. О душевных терзаниях сказывала Лесной Ведьме, и та внимательно слушала, с братом Царевичем мечтали они по вечерам о великом деле для Царства-Государства, а с Милым шутила она и смеялась, скача вдоль широких дорог.
Так кончилась неделя, подходила к концу и вторая. Сменялось лето жаркое осенью мокрой, переходил серпень в рюин, готовились крестьяне пожинать плоды труда своего старательного. Чем дальше ехали путники, тем холоднее становился воздух. Чувствовала Царевна солёную свежесть морскую, слышала, как бились о берег пенистые волны, и всё гнала и гнала кобылу свою нетерпеливо.
И вот сменилась земля тёмная песком золотистым, распушились девичьи косы на влажном ветру, и вышли путники к глади морской. Здесь же деревушка из рыбацких халуп стояла, выходил в воды бурлящие длинный причал. Слез с коня своего Царевич и направился к местному старосте, просить, чтоб судно какое дал..
Подошла к Царевне Лесная Ведьма. Была она бледной и уставшей, посветлела коса её, посинела кожа и очи, некогда ярко-зелёные.
- Подруга моя, - заговорила Ведьма сухими устами, - не здоровится мне. Боюсь я, что от земли оторвавшись и вовсе помру. Тяжко мне, видно, иссякает моя сила вдали от дома. Ежели нет какого пути по земле? Мне пусть и больно будет, но жива я останусь.
Молвила тогда царская дочь:
- Коли чувствуешь себя неладно, не лучше ль развернуть коня своего и вернуться домой? Там далече – Королевство Жаркого Солнца, где нет деревьев и трав, а после него – Океан Бескрайний. Возвращайся в лес наш, а мы тебе богатств привезём, лучшие платья купим.
Повесила голову печальная Лесная Ведьма, но делать нечего. Села она на рысака своего, попрощалась с Царевичем и Купцом да поскакала обратно, роняя горькие слёзы.
- Уверена ль ты, сестрица, - молвил Царевич, - что стоило подругу твою в путь в дорогу одну отпускать, коли ей нездоровится? Аль могли переждать у старосты в доме, покуда не встанет на ноги Ведьма?
- Нет у нас времени, итак затянулась дорога, - отвечала Царевна, поджимая уста свои от досады.
 Не говорили они боле об этом, оставив старосте лошадей своих, уселись в широкую лодку и поплыли по волнам.
Провели в море они ещё несколько дней. Царевич и Купец ловили рыбу, пытаясь показать, кто из них более удачливый рыбак. По ночам спала Царевна рядом с братом, но чувствовала, как прижимался спиною к ней друг милый, и тепло становилось на душе. По подруге, конечно, скучала Царевна. Не хватало ей внимательных ушей её, ласковых слов и простого девичьего понимания. Но всё ближе и ближе были заснеженные земли, и всё тише и тише становилась совесть.
Скоро причалила их лодка ветхая к песчаному берегу, и вышли путники к встречавшим их людям. Были люди те необычны: кожа была их тёмной, волосы коротки и пушисты, и очи все тёмные-тёмные. Одеты они были в разноцветные ткани, шею и руки их украшали браслеты из камушков всяких.
Склонили незнакомцы головы в почтении, а две молодых девицы вытянули руки – одна держала раскрытый кокос, наполненный водой, а вторая - блюдо с овощами и фруктами. Рослый мужчина с грубым лицом взял у путников их сумы, закинул на плечи, и повели гостей местные к своему городу. В городе том был невысокий, но широкий дворец из обожжённой глины, а крыша была его из твёрдой соломы. Вместо лошадей стояли у богатых домов диковинные животные с двумя горбами, украшенные цветными тканями, бусами и подвесками.
Провели во дворец путников. Там их встретила высокая темнокожая женщина в роскошных одеяниях и с бритой головой. Шея её, руки её, ноги её были украшены золотом и рубинами, а подле трона стояли вазы с цветами и широкими листьями. Королева встала и поклонилась Царевне - Царевна поклонилась в ответ.
- Чего забыли вы в землях моих, объятых солнцем, путники севера? – спросила Королева, а сама велела на стол накрывать да лучшие фрукты подать.
Уселись на расшитые ковры гости, и рассказала Царевна всё Королеве. И про мечту, и про богатство, и про путь. Слушал её местный люд, дивился и переглядывался. А как отпотчевали гостей, кивнула Королева.
- Поживите у нас недолго, я подумаю и дам свой ответ. Пройти наши пустыни нелегко, а переплыть Океан – ещё тяжелее. Без корабля и припасов не продержитесь вы и половины пути. Но за просто так помогать вам не стану, а, чтобы с ценою решить, нужно мне время.
На том и разошлись. Выделили гостям покои – Царевну с Царевичем расположили в одних, а Купцу в соседних постелили. Ходили они изо дня в день по горячим пескам, катали их на зверях диковинных да маслами и сладостями заморскими баловали. Королева издалека на них поглядывала, уста свои пухлые поджимала, но к себе боле не звала.
Шли дни, нетерпеливой становилась Царевна. Наскучили ей однотипные пейзажи, устала она от жара и пота, и даже шутки Купца ей надоели. Дома уже близился наверняка студень – холодный и снежный. А здесь что весна, что зима – всё одно и то же. Потому, когда Королевна позвала к себе царскую дочь, то не пришлось ту долго ждать.
Вошла Царевна в покои королевские, вновь дивясь дорогим украшениям и необычной посуде. Королева сидела на троне.
- Я решила, чего желаю, - сказала она, - как видишь, не нужно мне ни злата, ни еды, полна чаша моя. Только одного не хватает, того, чего только ты, девица, поймёшь.
И посмотрела Королева печально на Царевну, тяжело вздохнула.
- Король мне нужен. Красивый и добрый, чтоб за хозяйством моим следил, ежели я отлучусь в дорогу, и чтобы весело мне с ним было на пирах и застольях.
- Брата моего в мужья хочешь? – удивлённо спросила Царевна.
- Нет, молодца второго, торговца. Он мне нужен.
Царевна расплакалась, упала Королеве в ноги, но та была непреклонна.
- Иль оставляешь мне жениха, иль разворачивайтесь и плывите обратно по добру по здорову.
Делать было нечего. Ушла Царевна в глубокой печали, закрылась в покоях своих и прорыдала до самого вечера. Думала она возвращаться домой, но обида и злость не отпускали сердце девичье. Неужели она, почти добравшись до цели, свернёт назад из-за глупых наивных чувств? Царь с Царицею давно ей говорили, что в её жизни боярских и купчих сынов будет ещё множество, так чего от потери одного такого плакаться?
Вернулся Царевич под ночь, застал хмурую сестру, забеспокоился.
- Собирайся, - велела она, - Королева к рассвету соберёт нам еды да корабль свой одолжит. Утром будем уже в Океане, на этом же корабле и возвратимся.
Обрадовался Царевич, стал спешно переодеваться да суму собирать.
- Тогда и Купцу сейчас пойду скажу, чтобы собирался, - молвил Царевич, но Царевна помотала головой.
- Он остаётся здесь. Ныне он Королеве жених, а не мне. Такова была цена.
- Но как?! Как ты могла отдать сокола своего, за которого с отцом и матерью ругалась?
Царевна холодно ответила:
- Иль ты со мной плывёшь, иль вторым мужем останешься.
Царевич промолчал.
Утром, на самом рассвете, пока все в Королевстве ещё спали, провели слуги Царевну и Царевича к берегу Океана, на волнах которого покачивался огромный корабль. Королева поклонилась молодой Царевне, поцеловала её ладонь и отправила с миром. К полудню осталось Королевство Жаркого Солнца позади.
- Неужто стоили того Лесная Ведьма и Купец? - вопрошал Царевич, бродя по качающийся палубе, - были они менее ценны, чем твоя мечта?
- Цели всегда требуют жертв, тебе ли не знать, - молвила Царевна, - тому нас учил отец с малых лет, нарекая на скорейшее царство. В замке том счастье сокрыто, сила и злато. Мы станем другими, когда возвратимся, и может так надо, чтоб возвратились одни мы. Я не намерена столь рано сдаваться, покуда есть я – это всё, что мне нужно в дороге.
Боле они не говорили. Всю дорогу молчали, как рыбы, что плыли под тёмными водами. И шуршала пена у кормы корабля, и кричали чайки, пролетая по небу. В океанской воде провели ещё с неделю Царевич с Царевной, спали на палубе, глядя на звёзды, ели гостинцы с Земель Жаркого Солнца.
Но вот взвилась вьюга, показались ледяные скалы вдали. Царевна надела меховую охабень, а Царевич сапоги из толстой кожи. Всё ближе был заснеженный берег, и уже издали виднелась верхушка ледяного дворца. Он блестел в свете солнца, будто был самоцветами украшен.
Причалил корабль к холодной земле, и спустились путники. Они были уставшие, но их вдохновляла столь близкая цель, оттого шагали Царевич с Царевной резво, хрустя пушистым снегом под сапогами. Волосы Царевны разметались от ветра, но она ничего не замечала, мчась к высокому замку.
- Стой! – закричал Царевич, и в этот момент земля вдруг покачнулась.
 Царевна обернулась на брата и увидала трёх огромных белых медведей. Глаза у них были красные-красные, жёлтые зубища были острее клинка, и мышцы перекатывались под лоснящейся шерстью. Застыла Царевна от испуга, глядя, как Царевич из ножен достал меч свой и принялся биться с зверьём нежданным. Медведи своими лапами пытались придавить брата, рычали они грозно, брызжа слюной, а снег под ними алел.
Поняла Царевна горькую правду: не отбиться им от зверей - те сильнее и быстрее всякого воина да богатыря. Посмотрела на брата Царевна, последний раз глядя на широкую сажень в плечах, на светлые волосы, на лицо грозное и поспешила прочь.
Покуда на Царевича отвлеклись медведи, было время у Царевны добежать до замка целёхонькой и невредимой. Бежала она по сугробам, борясь с метелью и стужей, и слышала вой дикий, что поднимался к самому небу. Не позволяла она себе обернуться, видя перед собой лишь замок с его ледяными вратами и острыми пиками. Боле зверей она не встретила, но и на привал остановиться не решалась.
К вечеру добежала она до широкого заснеженного двора и застыла в удивлении. Замок был высок, блестящ, но как будто печален. Царевна неуверенно отворила ворота, взошла по холодной лестнице и толкнула широкие двери из брёвен. Те заскрипели. Взвилась вьюга, застучала по стеклянным окнам замка, затрещала в досках старых, прорвалась с Царевной внутрь.
Царская дочь со всей силы затворила двери, а потом обернулась. Чудо какое! Внутри замок был роскошен и богат, висели здесь из льда и каменьев украшения всякие, на полу – ковры расписные с птицами и зверями разными, стол стоял длинный- предлинный, а на нём – посуда из злата.
- Здравствуй, Король, - сказала она, подходя к тронной зале.
Не было здесь никого - пусто и тихо. В нерешительность коснулась Царевна посуды, стен, перстнями своими задела каменья, и те зазвенели. Вдруг, увидела Царевна девицу – волосы белые-белые, лик острый и хмурый, а очи, похожие на льдинки, были злы и усталы. Одета молодица была как Царевна и смотрела в самую душу, поджимая уста тонкие.
- Кто ты? – в один голос спросили Царевна и незнакомка.
Замолчали. Подняла Царевна руку – молодица тоже подняла. Нахмурила брови Царевна – молодица тоже белые тонкие брови свела.
- Где моё счастье? – спросила Царевна, - где моя сила? Я ведь пришла, я ведь смогла.
Незнакомка молчала, лишь рот открывала, повторяя за устами Царевны.
- То твоя вина, что отца погубила, - разозлилась вдруг Царевна, - что ради колдуна обрекла Королевство на гибель. Так хоть в чём-то будь честна и добра – отдай мне счастье моё, которого тебе было не видано.
Незнакомка двигала устами, зло головою крутила и руками махала, но ничего не отвечала. Разозлилась Царевна, схватилась за скипетр и как ударила со всей свои силы. Зеркало и рассыпалось на осколки, покрывая пол.
Упала Царевна ниц, расплакалась от досады. Не было счастья здесь её – она его оставила там, в доме родном, где когда-то ходила в лес по грибы с Ведьмой-подругой, где касалась украдкой купеческих плеч и где с братом Царевичем с самых пелёнок росла, не зная горести и бедности в жизни своей.
Отворились двери, ворвалась вьюга в замок. Снесла она и блюда золотые, и сорвала украшения дорогие, закружилась вокруг Царевны. Снег в самое сердце прорезался её, отнял последнее счастье её – чувства человеческие. Стала Царевна пустой и холодной.
Так Замок выбрал для себя новую Королеву. Такую же снежную и ледяную, как он сам.

Полякова Анастасия. Мерцание

Длинный коридор с низким потолком. Такой потолок вдавливает человека в землю, даже если это всего лишь трехлетний ребенок, как я тогда. Впереди меня человеческий силуэт. Я понимаю: это моя мать. Она идет прямо по центру, становясь все дальше и дальше от меня. Я ускоряю шаг. Уже почти бегу. Еще секунда… Гаснет свет.
– Мам!
Меня по-дружески толкают в плечо. Меня, давно уже не ту маленькую девочку, а ученицу одиннадцатого класса.
Произошел перебой электричества. Ничего особенного, у нас, в далеком северном поселке, часто бывает такое. Который год живу здесь и не могу привыкнуть.
Я убираю руку с плеча и цепляюсь взглядом за Саю. Сама серьезность смотрит на меня. И контрастирует с ее сосредоточенным выражением лица лишь до смешного короткая, но такая модная челка.
– Ты норм вообще?
Я оглядываюсь: моя комната. Плесень поглотила стены, завешанные постерами и рисунками.
– Вроде норм.
– Ты… типа замерла сейчас и не реагировала ни на что, – не удержалась от комментария Лиза, вторая моя подруга.
– Бывает, – я улыбнулась, – так что ты говорила про школу?
Лиза пожала плечами.
– А, ну, математичка новая. Знаешь, откуда? Из Москвы! И что ее сюда занесло…
– Говорят, – подхватила Сая, – у нее муж-золотодобытчик. Вот на золотой полюс и переехала.
– Ага, а дети, по ее мнению, тут тоже золотые? – перебила Лиза.
– Ну уж нет, – хмыкнула я.
В ответ на это Сая снова изобразила на лице чрезвычайную серьезность.
– Кстати, Раис, а она ведь хочет тебя увидеть.
Я закатила глаза.
– Ты же знаешь, я работаю и поступать никуда не буду, – это была правда. Я работаю со старшим двоюродным братом в магазине. Денег не хватает, с добычей золота мы, в отличие от большинства местного народа не связаны, тетя то уходит, то приходит, а дома «мелочь». Так я называю младших брата и сестру, тоже двоюродных.
– Я-то знаю. И классуха знает. Но я тебе дословно передаю: «Дети! Ольга Геннадьевна скоро выйдет на тропу войны!»
– Ну ладно, ладно. Я поняла.
Что же, на математику я явилась. Признаюсь, опоздала. Тихо открываю дверь, влетаю в класс. В голове только мысль: «Может, она поймет, что я – упущенный случай, и отстанет?» Все-таки в школе я не собираюсь задерживаться.
А она такая:
– Кто вам разрешил войти?
Началось. Сколько еще было впереди! И «ничего не хочешь сказать?», и «капюшон сними!» (холодно же!) и «почему не ходим?» и, естественно…
– Иди к доске.
Я поплелась, ощущая на себе ее надзирательный взгляд и слыша возмущение вполголоса:
– Что за внешний вид! Нацепят на себя эти толстовки…
«Не на юг приехала», – подумала я. Но стала оправдываться:
– Ну, холодно. Говорю же.
Я взяла мел, начала решать задачу. Математичка палила взглядом уже не меня, а мои каракули поверх белых разводов.
– Это все неверно.
– Почему?
– Надо было на уроки чаще ходить, вот почему.
С первой парты раздался смешок. Ах! Отличница Эллочка уже все решила и тянет руку. Я сделала пару шагов к ее парте, повернула к себе тетрадку с решением.
– Я все правильно сделала.
– Нет, я требую решать так, как мы проходили на уроке!
– Но так же проще!
Если бы атмосферу этой минуты можно было бы попробовать на вкус, она оказалась бы жгучей до помутнения сознания. Едва я представила это, как свет моргнул. Для всех – один миг, для меня…
Длинный коридор. Потолок вдавливает в землю. Холодная плитка каждый мой шаг сопровождает четким, полным оттенков эхом. Впереди идет мама и даже не догадывается, что за ней – я. Боюсь не успеть. Иду все быстрее. Начинаю бежать. Осталось чуть-чуть. Темнота.
– Раиса! Вы меня слышите? Садитесь на место.
Кладу мел, опускаю руки, широкие рукава скрывают пальцы.
– Ну, ты это, не расстраивайся, – шепчет мне Сая, – мы просто твой способ еще не проходили. Откуда ты его знаешь?
– Брат в математике шарит. Я от него научилась.
В конце урока математичка устроила опрос, кто какой вид математики будет сдавать на ЕГЭ.
– Профиль, – сказала я, когда до меня дошла очередь.
Очки этой Ольги… как ее там… сползли на кончик носа, и она скептически на меня посмотрела.
– Только через мой труп!
Лиза кинула на меня взгляд через плечо. Сая наклонилась ко мне.
– Ты же не собиралась?
– Я назло.
Пожалуй, хватит с меня школы. Продолжаю работать. Дни сменяют друг друга, их сумма превращается в неделю, и так повторяется снова. Я расставляю товар на полках магазина. Жизнь крутится вокруг меня, и я кручусь, чтобы жить. Но бывает так, что все замирает. Свет выключается, чтобы снова зажечься. Как тогда. Но только в тот далекий момент, когда зажглись лампы, во вновь светлом переходе я осталась одна.
Телефон пиликнул. Мне пишет Сая.
Сайаана))): Тебя ждут в школе.
Я: Но я же написала пробники.
Я: Чего еще от меня хотят?
Я: :\
Сайаана))): Рай…
Сайаана))): Ситуация критическая.
Тикание часов в кабинете классухи оглашало о каждой прошедшей секунде. Взгляд вонзился мне прямо в глаза. Было ли мне страшно? Стыдно? Неловко? Нет.
– Ольга Геннадьевна вышла на тропу войны.
– Я исправлюсь.
Непродолжительное молчание нарушил вздох, тяжело упавший на мою совесть.
– Раиса, я не знаю, что с тобой делать. Не забудь, ты дежурная сегодня.
Я взяла тряпку и стала стирать с доски. В этот момент в класс кто-то зашел. Математичка! Я накинула капюшон и продолжила водить тряпкой по доске, такой же зеленой, как тоска, укоренившаяся в моей душе.
– Что они опять натворили, Ольга Геннадьевна? – классуха первой перешла в нападение.
– Да вот... – Решительный голос математички содрогнулся, но затем тут же обрел привычную уверенность. – Скажите лучше, как с ними справляться? Я же раньше в лицее преподавала. Там все были такими чистенькими, аккуратными. Эти у меня, – она сделала выразительную паузу, что я чуть было не начала ее жалеть, – как бандиты! И каждый день, как в бою!
– Раиса, выйди, пожалуйста.
Математичка, наконец, наградила меня своим вниманием.
– Нет, Раиса, останьтесь. Я бы хотела с вами поговорить. Вы видели свой результат за пробник?
– Так, а ты не перезаписалась на базу, я не пойму? – вмешалась классуха.
Не дожидаясь моего ответа ни на один из вопросов, математичка снова заговорила.
– Я могу тебя подготовить. Ты поступишь в Москву. Шанс у тебя неплохой. Что скажешь?
Растерявшаяся классуха поочередно смотрела на нас обеих.
– Спасибо, конечно. Дело в том, что я не собираюсь поступать.
В этот момент свет моргнул. В Москву… Три первые года жизни я жила там с мамой, а сейчас храню единственное воспоминание об этом городе. Оно даже больше не о городе, о человеке.
– Я согласна.
Так начались дни усиленной подготовки. Учебники, тетрадки, конспекты, дополнительные занятия с Ольгой Геннадьевной. Порой на ум приходит мысль: может, не такая уж она и плохая. Страница за страницей череда букв и чисел сливается в бесконечную строку. А надо ли оно мне? Но периодически свет мигает. Миг – и я снова учусь, где бы я не была: на работе, дома с «мелочью» или ночью при свете лампы, отражающемся от холодных стен.
Порой Лиза и Сая непонятливо разглядывают мою съежившуюся, безжизненную фигуру. Я кроплю над задачами, а душа – там, между книжных строк, в чернилах ручки, оставленных на клетчатом листе.
– Рая, ты точно ЭТОГО хочешь?
– Да. Я хочу поступить в Москву и учиться в университете. Не мешайте мне.
И все-таки одной ночью, когда брат и «мелочь» уже спали, а я, как обычно, занималась, мигание лампы на долю секунды окунуло меня в прошлое слишком глубоко.
Длинный коридор, низкий потолок. В колком, застуженном воздухе я различаю аромат сырости. Передо мной все то же очертание удаляющегося от меня человека. До жути знакомый сценарий. Я побегу за ней, свет погаснет, я закричу вслед. Шаги учащаются, сердце бьется им в такт.  Успею ли? Ощущаю вибрацию стен, глухой гул автомобильного потока. Чувствую, как накалились лампы. Но свет не гас… Делаю глубокий вдох, воздух щекочет горло.
– Мам!
И только потом темнота.
Еще долго, оцепенев, я сидела при свете лампы. Один маленький нюанс в моем больном воспоминании произвел на меня впечатление такой силы. А ведь каждая деталь играет роль. Все должно быть на своих местах.
Следующим днем брат нашел меня, к обеду еще не вставшую с кровати. Больше всего мне хотелось, чтобы он ушел. На удивление, брат направился в мою сторону.
– Раиса, что случилось? Почему ты не учишься?
– Ничего не случилось. Просто больше не хочу.
– Понятно, – будто бы безразлично сказал он. Но не ушел.
– Я не готова ехать в Москву. Вернее, я не знаю, что мне делать.
– Да что же ты хочешь? – его голос надломился. – Когда уже определишься со своими желаниями? Что творится в твоей голове?
Я молчала.
– Нет, я же вижу, что ты не в себе! Тебе придется сказать.
– Тебе что ли?
– А почему нет? Я даже догадываюсь. Ты не можешь забыть мать. Столько времени прошло после ее смерти. Мы тебя из Москвы забрали сюда, в Нижний Куранах…
– Смерти? Она не умерла, она пропала без вести.
– Ну, да. Прости. Конечно, пропала. Я это и имел в виду.
– Или ты не оговорился? А может, ты что-то знаешь?
Я поднялась с кровати и почувствовала, как горит лицо, раздраженное едкими слезами. Брат смотрел спокойно, и в глазах его вместо прежней ярости читалось сочувствие.
– Что ты знаешь о моей матери? – повторила я. – Говори же! Говори!
Голос сменился воплем. Брат не выдавал себя и не показывал ни одной эмоции. Потом, наконец, схватил меня за руку. Я попыталась вырваться, но хватка была слишком крепкой. Тогда я села смирно рядом с ним.
– Раз не хочешь отвечать, почему перестала заниматься, скажи хотя бы, для чего начинала?
– Я хотела учиться. Поступить в престижный вуз в Москве.
– Могу предложить тебе варианты не хуже и в других городах.
– Нет, я хотела только в Москву. А потом появился страх. Помнишь, когда мама пропала, мне было три года. Была зима. Вы приехали, чтобы забрать меня. Мы шли к машине, и тут я отвлеклась на женщину, которая спускалась в подземный переход. Я побежала за ней. А через несколько минут вы нашли меня в том переходе, замеревшую на полпути. Так вот, это была не просто женщина, а моя мать. Я пыталась догнать ее. Когда мы спустились под землю, свет моргнул. Вернее, я окликнула ее, а потом уже стало темно. Буквально на секунду. Но, когда свет зажегся, никого, кроме меня, вокруг уже не было.
Брат слушал внимательно.
– Ты боишься, что встретишь мать?
– Да. Это странно, потому что, на самом деле, я хочу ее встретить. Ты знаешь, я пытаюсь ее найти и, думаю, когда-нибудь у меня получится. Но… в то же время я не могу принять, что встречусь с ней вот так, лицом к лицу, и она скажет, почему ушла, почему оставила меня… – дышать стало тяжело.
– Раиса. Москва – огромный город. Шанс случайно встретить кого-то стремится к нулю.
Объяснение брата были логичны, но я не хотела их слушать:
– Я знаю, я все понимаю! Но мне это не поможет.
Брат прошелся по комнате, остановился напротив меня и сказал:
– Она умерла.
– Что?
– Ты не ослышалась. Да, твоя мать умерла через два дня после исчезновения. Мы решили не говорить тебе, чтобы не травмировать. Но это так.
–Это невозможно. Я же тебе рассказала. Я видела ее тогда в переходе.
– Значит, это была не она.
– Я не могла обознаться, пойми ты! Я видела свою мать. Скажи, что ты все придумал! Сейчас скажи, что ты молчишь?! Я видела ее, слышишь?
– Прекрати! – брат повысил голос. – Если ты ее видела, почему не пошла за ней дальше? Почему осталась стоять в переходе? А?
Я опустила глаза и ничего не ответила. Брат вышел из комнаты, и я снова осталась совершенно одна.
Я перестала ходить на дополнительные занятия. Лиза и Сая выражали обеспокоенность моим состоянием. Только «мелочь» ничего не замечала. А я сидела и с неистовым трепетом поглядывала на лампу. Мне нужен был скачок напряжения. Ждать долго не пришлось. Свет моргнул, и ничего не произошло. Это повторилось несколько раз. Я сознательно пыталась погрузиться в тот момент, но… он стал одним из обычных воспоминаний.
На улице сильно похолодало. Стены гостеприимно приглашали прохладу в дом, она же пряталась за шторы, забиралась под одеяло и расстилалась по полу. Я опустила ноги на плитку, тут же одарившую меня ознобом, и пошла в комнату брата.
– Пожалуйста, скажи, где у нас гирлянда.
Брат удивился, потому что знал: я ненавидела это противное мерцание огоньков, и потому сей новогодний атрибут был спрятан куда подальше. Однако вскоре принес гирлянду с чердака, мы повесили ее в моей комнате, выключили свет и уселись рядом друг с другом.
– Есть у меня такая особенность… Вернее, была. При моргании света вспоминала в подробностях, как последний раз видела мать.
Огоньки переливались, было даже красиво и немного таинственно. Я вглядывалась в них, и ничего не могла почувствовать. Через какое-то время брат молча вышел из комнаты, а когда вернулся, принес целую коробку гирлянд из ближайшего магазина.
Мы включили их, и вся комната засияла и замерцала, сводя с ума. Я обвила гирлянды вокруг своих рук, опустилась коленями на пол и стала шепотом проговаривать:
– Длинный коридор. Потолок очень низкий. Я иду по центру, и впереди вижу маму.
И вот, наконец, я слышу эхо каждого шага, чувствую, как делаю глубокий вдох, бегу.
Свет не гаснет.
– Мам!
Нет, свет не гаснет. Она оборачивается на секунду. Я вижу ее лицо. Чужое лицо. Издалека она казалась мне матерью, но я понимаю: обозналась.
Свет гаснет и тут же зажигается снова. Она ушла, а я стою и не могу пошевелиться.
Теперь я вспомнила все. Больше меня не мучают эти страхи, надежды. Ум занят только учебой. Я успешно сдала ЕГЭ и готовлюсь к дополнительным экзаменам в вузе. Иду на последнее занятие с Ольгой Геннадьевной. Она желает мне удачи и, хотя не хочет обнадеживать, дает понять: дела у меня идут очень неплохо.
– И все-таки… Сними капюшон, – улыбается она мне вслед.
Подруги прощаются со мной, и я вижу в их глазах огонек доброй зависти и любопытства. Кажется, вся жизнь зависит от одного вопроса: сдам или не сдам? Поступлю или нет?
Ранним утром, в день отъезда, я впервые за долгое время заплела себе косы, примерила белую рубашку и даже единственную мою юбку, которую всегда считала отвратительной (а вообще-то смотрится неплохо). Я еду в аэропорт, с предвкушением смотрю на взлетающие самолеты. Вот, наконец, и мой. Билет я купила на заработанные деньги.
Самолет рассекает небо, и внизу остается все, что за эти годы стало любимым или ненавистным, но таким привычным. Еще недавно я мечтала об этом дне. Но сейчас понимаю, что все изменилось. То, что было настолько волнительным, перестало вызывать прежние эмоции. Я больше не могла уловить то особое чувство, которым жила. Близкие были правы: не этого я хотела на самом деле. А поняла только сейчас. Зато с тем, что имела здесь, была счастлива.
Самолет спрятался в облаках. Я стояла на земле и смотрела на таявшую белую полосу в небе. Пора домой. Я села в такси, водитель добродушно улыбнулся и спросил:
– Куда держим курс?
– Курс на золотой полюс!

Седова Варвара. Сказка о Золотом Крае

Давно то ль было аль недавно, было ли вовсе — никому неведомо, да приключилось то во времена давние. Сказывали странники, мол, жили в деревеньке одной у чащи лесной, за кой чудеса неведанные, люди добрые, работящие. Утром в полях пахали без продыху, к вечеру по печам, по лавкам без задних ног повалятся да спят непробудно. По дням праздничным, бывало, гостей принимали, коль найдётся чем угостить.
Жили – не тужили, как все крестьяне. Вот только барин злющий у них был, как пёс цепной, суровый, как ветер северный. За любую повинность прибить готов был что дитё малое, что старика немощного. А коль не сыщется виновный – сам назначит, сам по миру пустит. Милостивым не слыл даже мальцом будучи: истинно барчонок, про него сказывали.
Но что всё о нём? Был барин, и бог с ним. Жил в поместье своём, и ладно.
Был в деревеньке той и добрый молодец, Ванькой звали. Белобрысый, словно сена стог, глаза голубёхоньки, будто небушко светлое. Ум складный, язык без костей, но не помело. Только хиленький больно, силушки не досталось с младенчества. Ни плуг поднять, ни древо павшее оттащить не мог. Другие мужики с мальства крепенькие, вылитые богатыри былинные. А этот – непутёвый: на дудочке играть, песни складывать горазд, шутки-прибаутки слагать, как скоморох какой. Где ж ему его вопение да язык уболтливый подсобит?
Вот и смотрели на него искоса: уже мужик, а руки не к месту. Невзлюбили его с начала самого, как его привезли с торгов, мол, убогонький. Обывал он сиротинушкой, жил в хлеву с животинкой под боком, к любой скотине подход знал. Нянькой ладной был, да без пригляда не оставляли, а то бы стал опять сказку свою слагать про край чудесный, неведомый, богатый. Бабка его сказывала, мол, в местах здешних, за лесами дремучими, за рекой бегущей, за горами крутыми Край Золотой лежит. И богатство там, якобы, несметное, до скончания хватит. Чушь собачья и только! Не хватало ещё, чтоб детишки в его бредни поверили да в чащу лесную убежали.
И жили б – не тужили дальше, да только горе приключилось. Несчастья градом обрушились. Засадили поля рожью, так налетели птицы, половину склевали. Отогнали птиц прочь в леса, так не кончилась беда! Лето вышло знойное, все ростки взошедшие пожгло, а после дождём залило. Всё, что погнить не успело, жуки пожрали, птиц не страшась. Вот и вышло, как есть: поля голые деревню окружили. Репой прокормятся, да только барину оброк отдавать нечем. Гневаться ведь будет, со зла кого пришибёт, небось, а, как пройдёт ярость слепая, кого-нибудь да продаст аль на коня поменяет.
Загоревали крестьяне работящие, залились матери слезами горькими, деток малых по голбцам да чуланам попрятали от греха подальше. Только Ванька не унывал: завернул репу пареную в платок да дудку за пояс засунул, взял палку, первую под руку подвернувшуюся да побрёл в чащу лесную по курсу верному, как сердце ведает.
Бредет он, кочки перескакивает, овраги переступает, деревца обходит. Увидал вдруг в кустах шипастых ленту золотую. Пригляделся – то не лента вовсе! Змейка! Шипит, извивается, выбраться пытается. Видать, по дереву ползла да с ветки упала. Вроде, и змея подколодная, куснуть насмерть может, а жалко животинку. И очи, пусть краснющие, будто земляника после ливня, а будто людские: в душу глядят.
Ничего не поделаешь – не пойдешь супротив сердца доброго. Всунул палку меж куста, шипы раздвинуть дабы, а рукой принялся змейку вынимать. Та и не противилась совсем, ослабла шибко, обескровилась.
Спасать зверюшку было надобно: понесся к реке, дороги не видя, как сердцем ведая. И прибрёл ведь! Упал у водицы бегущей, омывать стал змейку. Раз – кровь ушла. Два – золотом налились чешуйки. Три – хвостом вильнула. Но головы не подымала.
Живая — и то хорошо. Её, хиленькую, на опушке оставить жаль — пропадёт красавица лесная. Поразмыслил Ванька да решил с собой её взять. Мол, другом будет верным змейка, тяготы пути разделит. Выкинул из платка репку, завернул в него зверюшку, сунул за пазуху, перешёл реку в три шага да в горы направился.
Шёл молодец три дня и три ночи. Все лапти стёр, всю рубаху извозил, все портки износил. Силушки тело покидают, с ног молодец валится. Вдруг почуял, как зашевелилось под рубашкой что-то да как кусанёт! Вскрикнул, навзничь упал, глядит, как из под ворота змеиная голова вылазит. Шипит златая, раздувается, шею опутывает, словно верёвка кручёная, клыки выпячивает.
В бессознанье Ваня валится, мыслит, мол, смерть пришла его. Достал из за пояса дудку, мол, раз уж не поделать ничего, что бы не сыграть раз последний, сердце утешить.
Только запела дудочка ласково на последнем издыхании, остановилась змейка, на молодца глядючи. Да тот уж глаза закрыл...
Очутился Ваня в ущелье тёмном, на камнях холодных. Поднял головушку тяжёлую, огляделся в свете маленькой щелки сверху, как послышался ему стук обувок девичьих. Тук. Тук. Тук. Эхом разносится звук.
Увидал Ваня, как прямо перед ним, словно из ниоткуда, явилась девица красная, испугался чуда дивного. А та стоит, светом сияет, в одеянии златом, нитью златистой пошитой. По плечам косы чёрные спустились, на голове кокошник богатый, увесистый. Стоит, улыбается, плутовка, глазки-землянички щурит.
— Испугался меня, Ванюша? — протянула она голоском певучим, ласковым, — Не страшись, не обижу.
— Благодарствую за добрую волю, — молодец поднялся на ноги да поклонился в пояс, — Коль Вы, сударыня, имя моё знаете, как вас звать-величать? Ведунья Вы аль по душу пришли мою?
— Полно-Полно! — захихикала она, язычок змеиный прикусывая, — Не колдунья и не вещунья я, хоть и ведаю всё. Я здешних мест Хозяйка. Знаю, зачем ты пожаловал.
Хлопнула она три раза, и поднялись из под земли самородки из злата по локоть.
Насупился Ваня, на Хозяйку Златого Края глядя:
— Смеётесь Вы надо мной, государыня? Что ж Вы мне под нос булыжники эти суёте?
— Булыжники?! — обозлилась она, зашипела, — Ты за этими булыжниками шёл без продыху! Я тебя насквозь вижу. Ты мне зубы не заговаривай, мол, не за тем явился! Услужил, от гибели спас, не струхнул, за то награжу: бери, сколь унесёшь, и сгинь с глаз моих!
— Ваш Край Златой — ложь беспросветная, сударыня! Не за каменьями я шёл. И не каменьями Вы владеете, — стал Ваня стены обходить, прощупывать, — Не за злато золотыми Ваши владения названы.
— Видать, меня покинувший поведал тебе о здешнем месте сказ, — Хозяйка подошла к стене голой, едва прикоснулась к ней, как затряслась пещера с ней, покатились камушки маленькие. — Раз известно тебе всё, так любуйся моим сокровищем.
И открылось взору молодца диво невиданное. Всё золотое: небо бескрайнее, поля широкие, река текучая, деревья могучие, цветы пахучие. Тут и звери есть, да не златые, как камни хозяйские — живые потому что: резвятся себе на волюшке. И посреди рая этого — люди в белых одеяния. Кто речь слагает, кто песнь запевает, кто былину сказывает, кто пляшет резвенько, кто диковинку мастерит, кто по полюшку носится, жизни радуясь. По воле своей, как сердце вторит. А сердце у них было будто одно на всех, ибо колотились они в единозвучии, аж слышно было.
— Так что же ты искал в моём краю, добрый молодец?
Ванюша вопроса не услыхал сразу: так заворожил его Край Золотой. В представленье его богатом не был так прекрасен он, как в жизни. Нет, не рай он увидал. Рай далеко, рай незрим и высок. То был словно дом его, будто оттуда его увезли, а не из села господского. И после стольких лет в деревне, что никогда «своей» не назовётся, он в кои-то веки нашёл родную станицу. Молвил он тихо-тихо, очей слёзных от Края не отрывая:
— Я погудку ищу, что в душе осядет. Я слова ищу, что сердце пробудят. Я песнь ищу, что надежду породит.
— Воля твоя, Ванюша, благородна, — произнесла Хозяйка тоскливо как-то, — да то, что ищешь ты, не для языков людских. Погудки в реки журчании, слова в травы шуршании, песни в птиц щебетании. Помогут они только тем, кто слушать их горазд. А людям... Людям подмога вещественная нужна.
Призадумался Ваня, прикручинился, а Змейка-Хозяйка уж было хотела задвинуть вход, да остановила её мысль случайная:
— В Край мой творцы отвергнутые идут: кто по души метаниям находит, кому я помогаю за сердце доброе. В людях их не признали, а здесь… В забытье они, в счастьи вечном. Не ведают, кем были, заботы мирские оставили, — сунула Хозяйка длань в рукав и вынула из него яблочко златое, наливное, пахучее, манящее, протянула его ненавязчиво, — Что тебе та деревня, Ванюша? Один укус. Всего один, Иванушка, и Край мой — дом твой.
— Простить меня прошу, о Хозяйка Края Необыкновенного, — произнёс Иван, опечалившись, голову опустил, на девицу не глядючи, — Да нельзя мне остаться. Лучше подарите мне самородки златые, сколь не жаль.
— Такое богатство в жизни раз предлагают, а ты нос воротишь?! — зашипела она, концы кос поднялись, глаза загорелись, пепелили молодца, — Нет дороги сюда тому, кто отказался от Края Золотого! До скончанья помнить будешь, из головы не выкинешь, а обмолвишься — не поверит никто, дураком прослывёшь! Лишь один, в ком то же сердце горит, в сказ твой уверует, да и то когда при смерти будешь!
Отвернулся от Хозяйки Иван, зажмурился, ланиты поджал, а та за плечи его хватанула, затрясла отчаянно:
— Одумайся! Ты по воле своей вернёшься туда, где не ждут тебя, не любят? Чужой ты им! Был и останешься! Аль богатырём себя былинным возомнил? Мол, ты всем подсобить обязан? Думаешь, после тебя за равного посчитают?
— Посчитают — не посчитают, а помочь им надобно, — произнёс молодец будто не своим гласом, — Пусть я им чужой, да они мне не чужие. А другое и не важно вовсе.
Только коснулся самородка златого, так упал навзничь. Очутился уж у чащи лесной, откуда путь начитал свой. Ни платка, ни дудочки, ни палки. Лишь за пазухой холод. То златые самородки кожу жгли.
А было их видимо-невидимо. На них всю деревню от барина и откупили. А тот, как богатства такие увидал, обомлел. Всё злато, Иваном добытое, к рукам прибрал, коней запряг, да и ускакал достаток свой прожигать. Правда, многих он за неуплату успел извести: кого замучил, кого продал. Но хоть сколько-то людей из кабалы высвободили, и то хорошо.
И зажили люди на свой лад. Ивана, конечно, не прославили, но за бредни его про змейку-девку не обсмеяли. Свели его с девицей славной, на деревне самой хорошенькой. Обзавелись они детишками малыми, хозяйством своим да зажили.
Но не счастливо. Тоска смертная в очах тёмных виднелась. Песни не пелись, дудочка не играла, слова не складывались. Вроде, здоров был, как бык, да сердце будто колотиться его перестало. Дожил бы Иван до старости глубокой, да сгинул неизвестно где. И аукали его, и днём с огнём рыскали. На опушке у речушки сыскали, по ленте золотой, меж кустов мелькнувшей. Подошли — ленты нет, а он лежит. Бездыханный, с улыбкой слабой. И репа за пазухой лежала, и палка крепенькой была, и водица ключевая подле него била. На шейке под воротом два следа крохотных виднелось.
Долго не кумекали: в деревню тащить не стали — где нашли, там и схороняли. Коль ушёл сам, так пусть уж не воротится. Дай бог, так хоть дорогу найдёт Ванюша в Край Золотой.

Серова Дарья. У.У.

Уфимцев был очень широкий и очень весёлый человек. Помню его фотографию пятидесятилетней давности на кафедре – он, мокрый, грязный, с рюкзаком, только из маршрута. И улыбка, которую видно даже через самые густые усы. Кажется, во всей стране его больше уже ничего не удивляло. Наверное, подумал я, впервые его увидев, он знает даже, как попасть на другие планеты.
- Вы же хотите стать хорошим специалистом, правда? – улыбаясь, говорил он перед тем, как отправить товарища-студента на пересдачу. Чтобы удивляться, как Уфимцев, стоило вначале знать столько же, сколько он.
А я правда хотел стать хорошим специалистом. Честное слово, это не он мне навязал. Ночами я листал огромные альбомы с фотографиями. Тёмные тени хвойных лесов на склонах, усеянные шишками полянки, разбивающиеся о камни реки. И мосты… Вброд горную реку не перейдёшь, не позволит. Железные мосты, как скобки, по обеим берегам реки, и сильный поток, разносящий пыль. И, ничего не мог с собой поделать – всё продолжал удивляться.
Уфимцев взял меня с собой в горы первым же летом. На снятой буханке мы въехали во двор, где ютилась полевая кухня и несколько палаток. За лагерем в нескольких метрах высилась скала. Молодые и старые сосны росли на плоских песчаных участках. На покрытых мхом вековых камнях, тут и там разбросанных, встречались акриловые отметки геодезических координат.
Спускалась свежим воздухом южная ночь. Уфимцев подсел ко мне на койку после ужина. В одной руке у него был исписанный блокнот, а другую он сжал в кулак.
- Почитай, пока есть время, - сказал он, улыбаясь и глядя на меня, и положил блокнот на тумбочку. – Там всё, что я узнал об Ушастом Угве.
- Что?
- Это тот, ради кого мы сюда приехали. Мы с тобой сходим с ним на встречу. Взгляни, - он разжал кулак.
Я зажмурился. Маленький золотой кубик, может, с ягодку размером, ярко отражал свет тусклой пыльной лампочки под потолком. Уфимцев поднёс его к моему лицу. Я переборол давление света на глаза, и вдруг увидел, как в глубине кубика открывается дверь. А за дверью были планеты, города, мосты, реки и энциклопедии… Клянусь, я взглянул внутрь кубика лишь на секунду, но был уверен, что рассмотрел в нём всё это.
- Это золотой зипль, - сказал Уфимцев. – Угве обронил его ещё давно. Я бываю здесь каждый год последние тридцать лет и каждый год ищу второй такой же. Мне кажется, теперь он их бережёт. Ну, ещё вопрос, кому зипли нужнее.
Он встал, похлопал по блокноту и, уходя, произнёс:
- Готовься, завтра ночью начинаем. И читай, пока есть время. Ты же хочешь стать хорошим специалистом?
Я кивнул. Мне было одновременно свежо от ветра и душно – то ли от усталости первого дня, то ли от всех грядущих затей.
Сны в последнюю спокойную ночь у меня были кружащиеся, как будто меня засосало в зипль и уносило далеко, далеко, за ту дверь внутри него, и ещё за миллионы таких же. Утром, встав, я понял причину – Уфимцев оставил зипль под блокнотом. Я убрал его в нагрудный карман, отметив себе, что надо бы вернуть потом.

Пришли сумерки, и мы, поев за ужином ухи, выбрались из лагеря. Уфимцев развернул передо мной карту.
- Мы пойдём сюда, ниже стоянки, - указывал он. – Здесь на холме рядом раньше был альпинистский лагерь, теперь он заброшен. Там сухо, потому что возвышенность. А Ушастый Угве водится там, где есть вода. Мы подождём его внизу, у реки, где она входит в скалу, и погоним наверх. Там и найдём у него другие зипли.
Я кивал. Кивал и весь аж трясся. Свежий воздух и желание стать хорошим специалистом кружили меня. А может, это всё ещё были отголоски вчерашних видений.
Мы устроили засаду в кустах. Я даже сначала не поверил, что мы в самом деле собираемся так сделать. Всё-таки Уфимцев серьёзный учёный, лет ему много… Но нет, мы сидели, прикрывшись вечнозелёными ветками, рюкзак Уфимцева подпирал мне бок, а мой рюкзак подпирал его.
Сумерки прошли, и затемнилась ночь. Упала, как кулисы в театре, как это всегда бывает на юге, вместо нежного северного сгущения. Поднялся ветер, загудев далеко-высоко в вершинах. Гудели две пещеры в отвесной горной стене напротив, как две ноздри в черепушке. Река гудела, даже кричала, пенилась, поливала каменные берега. Весь гуд сливался воедино, улетал вверх – наверное, в заброшенном лагере это было слышно будь здоров.
И я вдруг понял, что людей вокруг совсем нет. В лагере все давно спят, дальше – долгие километры до дороги, по ней к ближайшему селению неблизко. Мы тут одни, посреди гор, где нет никого, только мы вдвоём лицом к лицу с ночью, вплелись в эту среду, стали её частью. Я смотрел на две гудящие ноздри. Подумал на секунду, как хорошо бы их фотография смотрелась в альбоме из экспедиции.
В этот момент куст рядом с нами хрустнул и взлетел в воздух.
Я не успел подумать своей головой – белеющий во тьме Уфимцев дёрнул меня за шкирку, и мы помчались.
Мы бежали сквозь лес вверх по склону. Ветки пихт расцарапывали лицо, и мне всё время казалось – за нами бегут по пятам.
Я слышал, как пыхтит Уфимцев. Сердце билось так, что дёргался нерв на лице. Местами мы карабкались почти на четвереньках, и я одновременно желал разглядеть в кустах того, за кем мы сюда пришли, и до смерти этого боялся.
Он достиг нас раньше, чем мы его. Всё перевернулось.
Уфимцев резко остановился практически на вершине холма. Перед нами шумела дикая вода.
- Река… - выдохнул Уфимцев. – Как?..
Кусты позади зашуршали и раздвинулись. Мы с Уфимцевым одновременно обернулись, и его большой мягкий рюкзак глухо огрел меня по физиономии. Я качнулся и упал в реку.
Когда сумел подняться, увидел, что горный лес будто подкрался и обнимает Уфимцева со всех сторон. Уфимцев вскрикнул, протянул ко мне руку – и пропал в темноте.
И вот тогда я впервые увидел Ушастого Угве.

Ушастый Угве жил под мостком через реку внизу холма. Он мечтал о большом, железном мосте с высокими сводами, чтобы ему было, где распрямить хребет.
Он ходил гулять по ночам, потому что днём в пыли у него чесались под шерстью ноги. Он гудел.
Из старого альплагеря на холме мы спустились вниз, в сторону от дороги. Там, где билась холодная речка, ниже по течению был родной мост Угве. Мы сидели под ним всю ночь, и брызги смачивали нас часами напролёт.
Я не знал, правда ли он сожрал Уфимцева или только столкнул его с холма. Может, это вообще был не Угве. Решил не спрашивать. Я держал в голове: если Уфимцев всю жизнь за ним бегал и ничего, а меня Угве подпускает так близко, то надо хвататься за этот шанс.
Пока рядом шумела река, я долго думал, откуда она взялась там, наверху. Угве брал виток речного потока, бесшумно связывал из него узлы, отпускал обратно, как рыбак рыбку, будто из жалости. Может, он её и передвинул.
Начало светать, когда Угве впервые повернулся ко мне. Он смотрел на меня долго, как будто не в глаза, а вглубь переносицы. Он ничего не просил – ждал, когда я сам догадаюсь.
И через полчаса до меня дошло. Я открыл нагрудный карман, достал золотой зипль и подал ему.
Угве загудел, и мне послышалось – конечно, чего только ни выдумает человек, думающий, что все вокруг говорят на его языке – послышалось, будто он очень рад. Он протянул конечность, взял зипль аккуратно, едва касаясь, и вставил в свою пасть с лёгким щелчком.
Я сидел под мостом, смотрел в спину удаляющемуся Ушастому Угве, смотрел, как встаёт солнце, как загорается всеми существующими во всех вселенных цветами зипль у него во рту. Он шёл долго, дошёл до большого камня. Вспыхнули лучи, залив всё вокруг светом, многократно умноженным золотым зиплем. Я зажмурился, а когда открыл глаза, Ушастого Угве уже не было передо мной.

Я вернулся в лагерь почти к обеду.
- Где Уфимцев? – спросила дежурная.
Я помолчал, глядя на то, как вытягивается её лицо.
- Где ты бродил всю ночь? Ведь вы уходили недалеко от лагеря! Я звоню в поисковую… Где ты видел его последний раз?
Ночь после допросов и поисков я спал снаружи тента, расстелив коврик на пыльной земле. Мне было славно и прохладно. К спине я привалил уже собранный для возвращения назавтра домой рюкзак. Заходило солнце, и, закрыв глаза, я вспоминал то, что видел на рассвете, и золотые прикосновения света к моим щекам чувствовал так, будто они утренние.
Если я действительно хочу стать хорошим специалистом, то рано или поздно я узнаю, что же такое этот Ушастый Угве. Даже если придётся пойти туда, где, как думал Уфимцев, он не водится, и сидеть там многие часы. Даже если придётся попасть на другие планеты, способом ли Уфимцева, или другим. Правда, похоже, что для способа Уфимцева мне потребовался бы ещё один Угве…

Симонова Софья. Алтын

Энгельс — город областного значения, не миллионник, наверное даже и трёхсот тысяч населения не наберётся. Расположен в Саратовской области на левом берегу Волги или на правом, смотря, с какой стороны встать.

От Саратова, в сущности, мало чем отличается, разве что длиной — он не растянут по берегу, не уходит вглубь недавно монгольско-немецких степей, а гордо и нервно стоит жирной точкой на волжском песке.

Утро воскресенья, по углам залитого солнцем зала мечется пыль, душно, но не так, как вчера, теперь не несёт спиртным, потом и мешаниной из дешёвых духов, не пахнет ничем, может, немного хлоркой, которой тёть Нюра пытается отмыть замусоленный кедами кафель.

- Ну что ты встала тут, давай, шлёпай уже что ли.
- Ща пойду, тёть Нюр, Вася тут вчера наушники оставил где-то, к Вадику зайти надо, он тут?
- Ага, сидит в подсобке, не выгонишь, «тут чисто», говорит, дуралей, он опять «того» кстати.

«Того» — Юля знает, что это значит, знает, но идёт, привыкла. Клуб «Оскар», пошлые красные занавески, подобие сцены, лаковые, в мелких порезах барные стойки, знаком, как пять пальцев, если не все двадцать. 14 — вообще нежный возраст и немного сумасшедший, чувствуешь себя бесконечно взрослой, оглядываешься назад, не понимаешь, как выжила.

- Опа, утра, киса.
- Час дня, Вад, еле встала. Где наушники?

Лицо у Вадика обычное, со следами от подростковых прыщей, щетины, палёной «Белуги», такое, что всем кажется, где-то его уже видели. А он и в самом деле знаком со всеми, немного тут, немного там, живёт на два города, работает на всех сразу, тусуется по пяти местам за ночь.

- Мда, Юлия Романовна, секретарша из тебя никудышная, возьми в коробке той, кофе хоть принеси.

Неловко, Юля только сейчас замечает, что он даже без треников сидит, в одной футболке. Не сдаётся, выдыхает спущенным шариком, шуршит коробкой. Зажигалки, шнурки, чехлы, карты, чьи-то трусы…

- Фу, господи, вы такое-то зачем оставляете?
- Даже сильным женщинам трусы иногда необходимы.

Улыбка клоунская, вялая, руки лежат на коленях тряпками, только подбородок подрагивает, как стиралка на отжиме. Ясно.

- Нашла, выкидывайте иногда что-то хотя бы.
- Васёк как?
- В театралке, его Фёдоровна пропесочила — показ через две недели, а он репы пропускает, визжит, что в третий состав засунет.
- Ей бы кто-нибудь засунул уже.
- Ну всё, давай трезвей, мне во Фрунзенский ещё за справкой пилить.
- Давай, обнял.

Улица проглатывает наполовину, поливает ледяным, пока не весенним ветром, глушит солнцем, морозит ноги хлипким снегом. Февраль. Пастернаку и не снилось.

До ДК можно доехать на трёх маршрутках: 21, 6, 13, — последние две существуют чисто номинально, увидеть их можно только на расписании на остановке, и то если рассмотреть очертания за листовками «отдых», «подработка», «ломбард». 21-я приедет через полчаса. Значит, пешком.

Энгельс — город маленький, людей на улице почти нет, машин тоже, да и название интересное. Кстати рядом есть ещё Маркс, только с капиталом проблемы, область-банкрот всё-таки, коммунистическая сказка не удалась.

- Да сколько можно уже, Володь!

Стёганый пуховик, высокие сапоги, выжженные рыжей краской волосы, яркий макияж совсем не по возрасту, забившаяся в морщины пудра.

- А я вот от тебя уеду в прекрасное далёко, поняла? Бананы жевать буду.

Жёлтое лицо с пухлым синяком, грязные штаны, сосредоточенность во взгляде отсутствует, тело вяло заволакивается лёгкой женской рукой в подъезд. Плоть этого человека немощна, а помыслы —высоки.

- Ага, уедешь, алкаш несчастный, в штаны бы хоть ссать перестал.

Колоритно, знала бы она, что немощь плоти не исключает силу духа. Наверное думает ещё, бедный, что жена ему мешает, Юля думает, что пора бы перестать насиловать себя философскими книжками с маминых полок.

***

- Лопатки сводим и…в позу дракона. Ксюша, выдыхай сильнее, что ты, как мышь дохлая тужишься!

Хрипы, стоны, агуканья, труппа стоит в кругу, корчит гримасы, скулит на выдохах. Если бы Юля не знала, что это система Станиславского, подумала бы, что попала в центр коррекции.

- Топали да топали, дотопали до тополя, до тополя дотопали, да ноги-то оттопали.

Круг движется гусеницей, шаг вправо, шаг влево.

- Воздух не добираем, курильщиков вычисляю по ноздрям. Диафрагмой дыши, Настя, кому сказала, в кушетке грудь свою показывать будешь. Вася, ты чего ещё тут мне вполсилы работаешь, и так напропускал.

Кажется, Васе плохо, кажется, ещё немного и первая актёрская станет нулевой. Выдох, вдох.

- Драсте, Людмила Фёдоровна, можно мне Васю на пару минут буквально? Там из колледжа дозвониться не могут.
- Да ещё чего, сейчас на сцену работать пойдём уже.

Людмила Фёдоровна — заслуженный деятель культуры РФ, в прошлом —актриса ТЮЗа, в совсем далёком прошлом — талантливая девчонка из театра кукол и масок. Местами жестокая, всегда справедливая, привычный ещё с молодости берет, тонкие полоски губ, обведённые красным карандашом, неизменный кусок хозяйственного мыла в сумке, которым можно и брови под грим уложить, и подъюбник белый застирать. В общем — Атлант, на дряхлых плечах которого вот уже лет 60 держится наш дворец культуры.

- Да мне на секундочку, давайте я вам отчётности позаполняю что ли?
- Да идите, идите с глаз моих уже. Продолжаем: аиоеыюэя!

Похожий на докторскую колбасу розовый кафель, пластиковые подсвечники на стенах, фотки трупп с 70-х годов.

- Ну что ты, Юль, мне правда теперь стоять столбом полпрогона.

Вася красивый, ну просто без прикрас, такой по-типичному симпотный, прям с лица попить. Голубые глаза, светлые, почти золотые кудри, нос в веснушках. Хмурится, по-цеплячьи мажет по щеке губами, Юля жмурится, не от солнца, февраль не балует.

- Я наушники принесла и вообще не хочу одна в Саратов ехать, давай до набки хотя бы со мной?

Не говорит, мурчит по-девчачьи, даже к сильным женщинам puppy love беспощадна. Что бы Вадик сказал?

- Да давай я ей зайду скажу хотя бы…
- Нет, идём, не пустит, знаешь же, что не пустит.

Слова протеста повисают в воздухе, ещё больше любовь беспощадна к мальчикам 16-ти лет. Поздно — по ступенькам в унисон с короткой курткой уже шуршат модные кеды в шашку.

***

Каша из окурков, пивных банок и топкого снега. Запах прелой земли, бензина, свежего хлеба из монастырской пекарни и табака. Вася курит, даёт Юле, у Юли голова кружится с первой же затяжки, пытается не кашлять.

- Да вот увидишь, все норм будет, поступишь ты в театральный, мальчиков там с руками и ногами.
- Я и так уже два года в шараге этой потерял, сейчас с Фёдоровной индивидуалку репетируем, там нормально, ну про танец сама всё знаешь, не моё.
- А вот и твоё, придумываешь сам себе вечно.

Юля не может идти спокойно, кружится, прыгает, вертится, под ногами вместе со снегом мешается. Вот мост Саратов-Энгельс или Энгельс-Саратов, смотря, с какой стороны встать, на остановке угрюмо пыхтит маршрутка.

- До Космонавтов довезёте же?
- Довезу, за проезд передавайте.
- Наличкой.

***

За окном влажными льдинами хрустит Волга, течёт себе, будто не было никакой зимы, обтачивает поблёскивающие берега.

- Вот мне мать всё детство говорила, что батя уехал на Золотой полюс драгоценные металлы добывать. Часто так говорила, обещала, что поедем к нему, а там тепло, солнце светит круглый год, тишина, и всё-всё есть. Ну глупости, понимаешь?

Юля понимает, знает, что отец ушёл, когда Ваське не было и трёх, мать держалась два года, потом начала выпивать, ещё через пару лет — пить. Людмила Фёдоровна рассказывала, как он в подсобке ночевал среди кукол.

- Понимаю, а, может, и правда есть этот Золотой полюс? Ну прекрасное далёко, как из «Гостьи из будущего»?

В голову лезет пьяный мужик с синяком, становится грустно, тихо, только какая-то бабушка влажно кашляет на заднем сидении маршрутки.

- На следующей остановите!

Размашистый прыжок в лужу, мальчишечий мат Васи, девчачий смех Юли. Над Волгой полоской разливается холодное солнце.

- Ну вот, как ты думаешь, что там?
- Ты что, Заводской, конечно, не видишь промку что ли?
- Золотой полюс, дурак, смотри, какое солнце!

Вася смотрит, понимает, что Юля теперь со своим прекрасным далёком не отлипнет. Пусть.

***

Ночь субботы, прошлые выходные вымотали, неделя размотала до конца. Руки обездвижено лежат на диване нитками, тело наоборот — сворачивается в клубок. Родители уехали на дачу, хочется просто спать.

На улице звуки уже совсем весенние: глухие разговоры, шелест мокрых колёс, лай собак, шорох курток, пение птиц. Птиц? Грачи пока не прилетели, голуби бестолково сидят пыжатся на скамейках. Пение птиц всё громче. Точно, звонок. Ноги с влажным хлюпаньем ступают по холодному кафелю.

- Киса-киса, дай мне выпить последний коктейль.

Вася пьяный, не по-весёлому, не по-простому пьяный, а глухо, липко и противно.

- Да сколько можно уже, Вась!

Пускает, закрывает дверь, поворачивается, сосредоточенность во взгляде отсутствует, трясёт не только подбородок, но и руки, дрожь видно даже сквозь широкие штаны и толстые кроссовки.

- Ну, разувайся давай!
- Дорогая, ты загляденье, скрась моё свободное падение…

Становится не смешно, когда рука тянется снять кроссовок и тупо упирается в пол.

- Что с тобой? Ты что брал сегодня?
- Моя душа болит без девок, бабок и таблеток.

Дикции почти нет, «к» — гулким бульканьем опускается куда-то вниз, «в» превращается в «ф», «ш» выходит размокшей и мягкой. Поворот головы, сзади слышатся влажный плеск, хрипы, кашель.

- Господи, иди в спальню, не наступи смотри, я не буду всю квартиру мыть.

Юле страшно, храбрится, приказной тон почти срывается на плач, Васю трясёт так, что пальцы неловко соскальзывают с плеч, идти сам не может. Юля доводит до кровати, снимает олимпийку, берёт тряпку, вытирает, не замечает, как лицо начинает мокнуть, скорую не вызовешь, да и не нужно.

- Юль.

Хриплый стон, бледное лицо, под глазом пухнет синяк, трясёт не как подбородок у Вада, а всего целиком. Поворачивается на бок, что-то горячо шепчет, рука ложится на мокрые волосы.

- Попей пожалуйста, Вась, я тебя прошу.

Всё мокро, липко противно, как в Хрущёвке в июле, дом новый, на улице февраль.

- Мы поедем с тобой на Золотой полюс, слышишь, папку увижу, папка золота там нагрёб наверное.

Не слушает, плачет, сидит тихо, за окном проезжает машина: Мин ал-алтын! Алтын! А-а-алтын! Алтын!
Мин алтын, мин алтын, мин алтын матур чәчәк! — золото-золото-золото, перед глазами кружится, уши закладывает, подготовка к взлету, разгон…

- Уедем, конечно, спи пожалуйста, спи.

***

Мать сказала Васе, что в театралку не пустит, денег не даст, какой-то очередной мужик ещё её пришёл, вдарил Ваську просто так, вроде за то, что тот мать приложить хотел. Куда уж там, какой бургомистр Мушерон в театралке, опять половина репетиций без него. Даже писать Юле почти перестал, только иногда с десятью опечатками, а она вспоминает набережную, солнце, лёд, хочет поехать в Энгельс, Ваду звонить боится, знает, что услышит после сладкого «киса».

Вибрация звонка, странные шорохи на том конце, шум колёс, голоса.

- Привет, Юль, Вася приходил ко мне, мокрый весь, плакал, говорил, что золото мамино в ломбард отнёс. Ты приезжай, если сможешь, денег возьми, сколько есть.

Голос Людмилы Фёдоровны, обычно по-актёрски глубокий теперь застрял где-то у самого корня языка. Страшно, в Энгельс ехать всё-таки придётся, ломбард до девяти, сейчас — семь.

***

Оказалось, что Фёдоровна повеселее, чем кажется, всю дорогу до ломбарда шутила, смеялась, да и на каблучках бежала, как девчонка, только глаза на Юлю часто поднимала по-мышиному боязливо. Потом сторговалась быстро, отдали всё меньше, чем за двадцать тысяч, пару смен в кофейне, и можно будет восстановить 1% — заманчиво.

Вот звук знакомых колокольчиков над дверью, удушливый запах пыли, духов и рвоты. Очень не хватает тёти Нюры, вокруг только одинаковые чёрно-белые тени, натужные смешки, электронные биты. Шаг, ещё один, нога цепляется за провод, кроссовок остаётся позади. Неважно. Совсем. Подсобка. Пахнет хлоркой, мокрыми тряпками и чем-то сладким, Вася, Вад, пару каких-то типов раскидались по мокрому кафелю, как после взрыва.

К горлу подкатывает тошнота. У коробки золотом сверкает шприц…или скрепка. Неважно. Васю хочется вытащить, Вад размашисто шлёпает по заднице, хватает за ноги, Вася не отвечает, улыбается. Опять слёзы, кажется, Волга точно не выйдет из берегов, сносите волгоградскую плотину, Юля отработает за всех. В зале отчаянно смотрит на Пашу за стойкой, Паша понимает, подхватывает Васю за ноги, перекидывает за плечо, Юлю тошнит, колени со стуком падают на землю. Выпустить шасси, стыковка.

- Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко…
- Замолчи, просто замолчи, не могу, не могу.

Пальцы онемело вызывают такси, прядь выпадает из-за уха, адрес выпадает из памяти — набережная Космонавтов, пусть там, главное, чтобы не в Энгельсе, не здесь.

Опять мост, опять пугающая своей темнотой Волга. Кажется, что там степь, что нет никакой воды, захочешь — дойдёшь до городского пляжа без всяких мостов.

- Вот мне мать все детство говорила, что батя уехал на Золотой полюс…

Юля не слушает, радуется, что Вася говорит, главное, чтобы не спал, не спал. Изо рта вылетает какое-то глупое «ага», «да», «конечно». Может, соглашаться и не стоило.

***

- Приехали, выходите, укурки.

Вот это сервис, как с папой проехалась.

Ледяной ветер, льдины все так же трещат, только их самих теперь не видно, везде темно, как в бочке летом на даче. Влажный зной, жужжание пчёл, прелая духота воды в деревянной стяжке, засунешь лицо и не видишь солнечного света, только затылком чувствуешь, как припекает.

Руки морозит гранитная ограда, не Питер, но приятно, летом — лучше, сейчас — сойдёт.

- Да вот что ты за мной вечно ходишь? Любишь что ли? Ну вот и люби тогда, что постоянно таскаешься? Ну на кой чёрт я тебе сдался, ты мне скажи?
- Перестань.
- Нет, ну ты скажи, или хочешь, чтоб я себя мудаком чувствовал? А? Хочешь? Ну скажи уже что-нибудь.

«Ж» — льдинкой на языке, «х» — ночным судорожным хрипом, «с» — глухим шумом воды в кране.

- Не буду, перестань пожалуйста, Вась, пожалуйста…

Хватает за плечи, трясёт, сжимает так, что хочется вывернуться, не получается.

- Да иди и живи на всём готовеньком, замуж выйди за принца из богатенькой семьи. Так тебе хочется? Ну и иди! Не трогай меня.

Трясётся, хочется посмотреть в глаза. Сосредоточенность во взгляде отсутствует. Одно движение, вмятины на куртке, почти оглохла. Юле страшно, храбрится, кажется, не слышит даже треск льдин, только шарканье модных кед по мёрзлому асфальту.

Кажется, над Волгой золотой нитью ползёт солнце, кажется, Васины волосы с ним сливаются, но свет проглатывает только наполовину, остаются грязные чёрные треники. Взят курс на Золотой полюс.

- Ангел мой, иди со мной, ты впереди, я за тобой.

Звук сирен, внимание по БПЛА, угроза — Энгельс-2. Неважно. Совсем.

Чугаева Кира. Индигирка

Видит Бог, я не искал этого пути. Всё происходило само собой, я лишь действовал в рамках обстоятельств. Золото само преследовало меня, гоняло по стране, показывало удивительные вещи и знакомило со странными людьми, которых я никогда не забуду и о которых, впрочем, расскажу дальше. Всё началось давно, когда я был ещё пацаном одиннадцати лет. Тогда я каким-то чудом напросился с братом в школьную экспедицию. Мы вместе с учительницей географии Ириной Сергеевной и её другом Маратом ехали в Г-ск на три дня и две ночи, за сотни километров от города, туда, где не ловила сеть и не было, как нам казалось, людей. Но самым невероятным была цель нашего путешествия - золото.
Это была первая экспедиция, которую организовала Ирина Сергеевна. Поэтому-то нас и было так мало, поэтому никто из  взрослых, наверное, и не воспринимал всерьёз её слова о намерениях мыть драгметалл. О заброшенной добыче и о золотых приисках у нас ходили разные слухи, тем более что преступная неразбериха девяностых только-только начинала утихать. Мы, дети, даже самые старшие, однако, свято верили в успех предприятия и грезили экспедицией. И вот, июльским утром мы двинулись с места на двух машинах: в первой Марат и четверо десятиклассников. Во второй - Ирина Сергеевна, я и всякая дорожная шарабара.
Дорог почти не было. Асфальт закончился быстро, дальше шла грунтовка или гравий. Казалось, что в этих местах давно никто не ездил. Один только раз в засохшей после дождя грязи мы увидели следы от огромных колёс. Прибыв на место, мы вышли из машин, захватили вещи и пошли вниз к реке. Ну а дальше всё было как в тумане. Копали землю на берегу. Сначала оттряхивали в тазиках с разными проволочными сетками, а затем начали мыть. Это значит - трясти тазик с водой и остатками породы в разные стороны и постепенно пустую породу смывать обратно в реку, но так, чтобы золотые крупинки не убежали вместе с песком. Не прошло, однако, и двадцати минут нашего старания, как откуда-то послышался собачий лай. Все замерли. Марат вышел из реки, где стоял почти по колено в своих бахилах. Взрослые переглянулись, но из леса уже показались трое мужчин с винтовками и немецкой овчаркой.
- Что делаем тут? - с вызовом крикнул самый рослый Марату.
Он, не сходя с места, ответил:
- Мы приехали с экспедицией из школы, показываем ребятам, как золото моют.
- Когда вы здесь моете, муть ниже по реке спускается. Плохое место выбрали экскурсию устраивать.
- А куда лучше пойти помыть? - раздался сзади голос Ирины Александровны.
- Лучше вообще не мыть. Женщинам и детям здесь не место. Собирайте-ка манатки и уезжайте.
Чужаки не собирались уходить и ждали, стоя с оружием наперевес. Когда мы забрали всё, что принесли, и пошли обратно, десятиклассник Олег вдруг вскрикнул. Я увидел, как от его ноги в траву стремительно утекло что-то чёрное.
- Змея! - вырвалось у меня, — это была змея!
Сразу началась суета, движение стало заметно и между негостеприимными незнакомцами. Главный из пришельцев раздражённо выругался, опустил автомат и двинулся к нам:
- Это гадюка, не смертельно. Покажите.
Змея прокусила штаны и оставила на коже две красных точки.
- Вот ведь пакость... Зачем кеды надел, а не сапоги? - раздражённо сказал он. - Где аптечка?
- В машине осталась... - растерянно ответила Ирина Сергеевна.
- Экспедиторы .... - процедил сквозь зубы мужчина. - Пойдёте к нам. Поддержите мальчика, только осторожно.
Тогда, вблизи, меня поразила его внешность. Под два метра ростом, с бронзовой кожей, старатель казался сделанным из железа. На его крупном, широкоскулом, русском лице странно выделялись чёрные миндалевидные глаза. Между бровями пролегла глубокая вертикальная складка. Такие лица мало меняются со временем, и при новой встрече я поразился только, насколько углубилась эта жестокая морщина за пятнадцать лет. Об этом, впрочем, после.
Скоро мы были на прииске. На берегу реки было много луж с жёлтой мутной водой, стоял экскаватор, разные драги и сколоченная наскоро хибарка. Олега уложили внутри, наложили повязку, дали лекарство. Он переносил боль без единого слова. Но, по правде говоря, я был благодарен гадюке. И, думаю, не только я.
Поначалу раздосадованные нашим появлением старатели были сердиты. Увидев у меня папину мыльницу, на которую я было достал из рюкзака, отобрали: «Тебе больше не нужно». Усмехнувшись, старатель сказал:
- А ну-ка становитесь все, сейчас вылетит птичка, — и сфотографировал нас.
Потом я бродил по прииску и рассматривал странные машины - драги, деревянные ящики для мытья золота, экскаватор. Когда наскучило, сел к реке, бросать в неё камни с берега. Несколько раз мимо меня проходил старатель. Потом он ушёл в хибарку и вернулся с пыльными тазиками, чуть более плоскими, чем наши.
- Держи, чтоб не скучал.
Остальные ребята тут же оказались рядом с лопатами, и мы снова начали мутить воду в реке. Мы быстро узнали, что такое жажда золота. Это было странное чувство. Как только вымываешь первые золотые песчинки, больше не можешь остановиться. Надежда снова увидеть их на дне лотка больше не оставляет тебя.
Вечером, после ужина, разожгли костёр. Рядом, на раскладной табуретке один из старателей, обросший рыжими космами, играл на гитаре. Глядя на огонь, я сидел, притаившись, под боком у того самого амбала, который ещё часов восемь назад встречал нас с винтовкой в руках. Золотые отблески пламени играли на лицах. И на многие километры кроме нас не было никого.
   Ночью прошёл дождь. Марат, нашедший дорогу в плачевном состоянии, был сердит. Старатель предложил показать более короткий выезд  на асфальтовую дорогу, и повёл ту машину, где раньше ехали мы вдвоём с Ириной Сергеевной.
- А теперь послушайте, — сказал он где-то на середине пути, — вы ничего не видели и здесь не были. А если окажется, что вы здесь были, мы встретимся ещё раз. Больше здесь не появляйтесь и парней не возите.
- Почему?
- Не вернутся. Золото сжирает людей, как чума. Был человек - нет человека. Ошибок не прощает. Вспыльчивый, жадный, торопыга - не вернутся. Большой умник - тоже бывает, что пропадает. Золотая лихорадка - это не шутка, это страшная болезнь. Люди мрут, как мухи, от неё.
Помолчав, он добавил:
- Знал я одного мечтателя на прииске. Золотой полюс хотел найти. Тоже... Сгинул.
- А что такое золотой полюс? - вдруг спросил я и сам испугался своего вопроса.
- Это, брат... Это, говорят, место, где под ногами всё - золото. Нет земли, один золотой песок. Бери, сколько унесёшь. И всем хватит. Только такого места нет. А кто ищет, все сгинают. То-то.
Когда мы выехали на асфальт, старатель, выйдя из машины, сунул руку в карман и вручил мне через окно какой-то камушек размером с канцелярский ластик. Уже потом, при свете я увидел, что камень золотистый и блестит на солнце, как золото. Уж как я был рад, ведь всё, что мы намыли, оставили на прииске. Но мой брат, когда я показал ему подарок старателя, усмехнулся:
- Какой прииск, такое и золото.
- А какое?
- Это золото дураков, чудак, называется «пирит». А прииск чёрный. Нелегальный. Стараются там зеки и авантюристы. Вот и думай.
Надо ли говорить, какое яркое впечатление произвела на меня экспедиция, вид золота, вольные старатели и сказка о золотом полюсе. Впрочем, стремительная детская жизнь брала своё, воспоминания притирались и становились привычными. В следующий раз я столкнулся с могуществом золота через 15 лет, в сибирском посёлке на берегу Индигирки.
***
Я окончил школу и по стопам отца пошёл в юриспруденцию. У меня не лежало, как у брата, сердце к геологии и геофизике, но в конце концов именно он устроил меня корпоративным юристом в одну из крупнейших золотодобывающих компаний страны. Работа оказалась нервная, интересная и разъездная. Командировками я был и в Магадане, и в Куранахе, и на Алдане, на Бодайбо меня возили и на Наталку. Вот так я оказался на Индигирке, где и случилось то, о чём я собираюсь рассказать.
Посёлок был маленький и меня поселили на квартиру к какой-то бабуле-якутке. Она отлично говорила по-русски, но часто лопотала что-то на своём языке, бывало, пела странные длинные песни, пока вязала носки на продажу. Иногда к ней приходила посидеть внучка-сахалярка, с которой они тоже разговаривали по-якутски. Внучку звали Лилей, она была на три четверти русская. Бабушка называла её на свой манер Сардаанкой.
Я решал в посёлке рабочие вопросы, ждал, когда приедет старший сотрудник, чтобы завершить какие-то формальности, и в свободное от работы время скучал. Русских друзей я не завёл, со знакомыми якутами было даже не выпить. До того исскучался, что начал болтать со своей хозяйкой.
- Золото ищете, — усмехалась она на компанию в моём лице, — золото искать мы и без вас умеем. Индигирка богатая река, летом и зимой кормит нас. Только разве в добыче жизнь? Вот, глядишь, пошли бригадой парни вольно мыть, много намыли, да что - передрались все, друг друга переубивали. Одного сына у меня убили. Второй тоже из-за золота сгинул. Золотой полюс искал. Там, мол, богатства немерено.
Последние слова резанули мой слух, в памяти всплыл разговор из детства.
- И прям сгинул?
- Может и нет, только для меня уж совсем как умер. Долго плакала по нём. Разве жив он, да и какой сын он мне, раз за двадцать лет не объявился? Теперь придёт - прокляну.
Больше мы не говорили о золоте.
Ждал я коллегу где-то полторы недели, и когда он приехал, жизнь моя круто переменилась.
Итак, Семён Петрович прибыл: довольно кругленький, рыжеватый человечек с неопрятной бородой и заискивающим взглядом. Всем своим видом он внушал отвращение, так что я стал сомневаться, что он справится с поручением начальства. Из-за предрассудков и недоверия к местным он предпочёл делить со мной комнату в квартире у бабули-якутки, притащив туда раскладушку. Я, быть может, обрадовался бы соседу, да ещё и русскому, но он храпел по ночам, а когда познакомился с Лилей, начал делать ей сальные комплименты.
Самое же тяжёлое было то, что с тех пор я долго не мог от него избавиться. Нам пришлось работать в очень тесной связке. После этой командировки нас вместе отправили в Магадан, где мы и осели на некоторое время. Работа не клеилась, причём отчего-то мне всё время казалось, что Семён ведёт не совсем честную игру или даже наживается на убытках компании.
И вот однажды к нам нагрянула проверка. Сведя все отчёты и сверив документы, я с трепетом ждал первого в моей жизни ревизора. Он зашёл в кабинет, и я едва не подпрыгнул на стуле. Это был амбал-старатель. В строгом костюме-двойке, с отличной стрижкой и глубокой морщиной между бровей. Его раскосые миндалевидные глаза смотрели пристально и, кажется, поймали моё неловкое удивление. Наверняка ревизор списал это на неожиданность. Вряд ли он запомнил меня тогда на прииске, да и запомнив, не узнал бы сейчас.
Но вдруг что-то произошло. Никогда я не видел такой стремительной бледности, хотя ни один мускул на лице ревизора не дрогнул. Повернувшись по направлению его взгляда, я увидел такое же ошарашенное лицо Семёна Петровича. Стараясь не подавать виду, что что-то не так, «вольный старатель» наконец протянул свою широкую ладонь для рукопожатия: «Александр Ерофеевич Марков», — и, познакомившись, мы перешли к рабочим вопросам.
После встречи мой коллега мгновенно исчез из кабинета, и мы остались один на один с ревизором.
- Давно на службе? - спросил он меня.
- Да с полтора года всего.
- Для полутора лет неплохо. Только вам здесь работать не надо. Сгниёте. Поедете со мной юристконсультом? Мне нужен квалифицированный специалист.
- Да, с удовольствием, — сказал я, прежде, чем успел подумать об ответе.
- Тогда завтра пойдите к кадровику, я передам ему моё предложение.
Вот так я и попал на побегушки к своему старому знакомцу из уральских лесов. Работать у него было приятно, он был спецом в своём деле, знал о промышленной золотодобыче всё, и я охотно черпал у него знания. Основное наше занятие было - проверять работу производств на качество и соответствие требованиям. Иногда, однако, Александр Ерофеевич совершенно неожиданно устраивал облавы на золотодобытчиков-нелегалов, всегда точно определяя координаты приисков.
Раз в августе мы заехали и в тот самый посёлок на Индигирке. «На родину еду, Гриша» - сказал задумчиво перед поездкой Марков. Когда мы подбирались на машине к заставе (въезд был по пропускам как на промышленный объект особого значения), я предложил остановиться у Айталины Ивановны, моей якутки. Александру Ерофеевичу это не понравилось. Он настоял на том, чтобы остановиться в общежитии рабочих. Я, однако, всё же зашёл к своим старым знакомым и обнаружил, что Лиля насовсем поселилась у бабушки. Я был с ними уже на короткой ноге и позвал Лилю прогуляться. Оказалось, у неё беда: Семён Петрович стал часто наведываться в посёлок с недвусмысленными предложениями. Звал замуж, в последний раз дошёл до угроз. Лиле же было даже не у кого искать защиты. В прошлый раз ломился к бабе Айталине, но ушёл ни с чем. На этой ноте мы подошли к общежитию. Я увидел Маркова разговаривающим с тремя артельщиками.
- Вон мой начальник, — указал я на Александра Ерофеевича.
- А почему он с этими разговаривает? Они же не из нашей артели. Они вольные.
- Вот оно как... - пытаясь перевести тему и вполглаза поглядывая на Маркова, я спросил:
- А много у вас вообще старателей, которые на себя моют?
- Много, очень, олус элбэх как много. Только они приносят-то всё в предприятие сдавать. Там моют, где наша артель не будет мыть.
- И много берут?
- Побольше артели. И живут лучше.
- А почему тогда всем не разрешить в вольные пойти?
- А перебьют друг друга. Папку моего убили. Дядя сгинул, баба Айталина говорит, тоже из-за того, что мыл самородное в девяностые.
- А куда сгинул?
- Да их сдал один бригадный. И посадили дядю на Урал в тюрьму на 5 лет. С тех пор и сгинул.
- А как звали?
- Дмитрий Петрович, фамилия наша.
У меня в голове почти сложился пазл, но некоторые детали не вставали, куда надо. Вдруг я боковым зрением увидел, что Александр Ерофеевич направляется прямо к нам и начал прощаться с Лилей. Но, говоря ей машинально какие-то формальные любезности, заметил, как округлились её глаза, когда Марков подошёл чуть ближе. При прощальном рукопожатии я сжал ладонь Лили чуть крепче, чем обычно, пытаясь предостеречь её от лишних вопросов. Она поняла и ничем не выдала меня, вежливо поздоровавшись и так же вежливо попрощавшись с Марковым. По пути домой он вдруг спросил меня:
- Как у неё фамилия, ещё раз? - хотя она не представилась по фамилии.
- Лебедева.
- Угу, — что-то буркнул Александр Ерофеевич и замолчал на целый вечер.
С утра я позвонил Лебедевым и позвал Лилю на разговор в кафе. Лиля пришла раздражённая и напуганная.
- Ты знаешь, что твой начальник - мой дядя? Он с молодости не изменился ни капли. Устрой мне встречу с ним, пожалуйста.
Я устроил. Не знаю, о чём они говорили, но Лиля стала гораздо бодрее, а Александр Ерофеевич - гораздо напряжённее. Мы работали как-то очень сдержанно. За весь месяц не было ни одной облавы. Александр Ерофеевич начал огрызаться и чахнуть на глазах.
Однажды утром, выйдя из своей комнаты в общежитии, я нос к носу столкнулся с Семёном Петровичем. Я шёл умываться, и он тоже. А в блоке была всего одна ванная с четырьмя раковинами. Пока я самозабвенно чистил зубы, мой знакомый решил побриться. Такое я видел впервые - он всегда носил клочковатую бородку, отросшие бакены и странной формы усы. И вот я сплюнул в раковину, поднял глаза на зеркало и ужаснулся: бритый человек, отражавшийся в другом зеркале у меня за спиной, точно был мне знаком. Это он играл на гитаре у костра, только он тогда был почти на два десятка лет младше и на пятьдесят килограмм легче. Второй раз за жизнь я поймал себя на мысли, что это прекрасно, когда люди не помнят, кто когда-то встречали тебя. Однако, то, что сказал мне Семён Петрович, сразило меня наповал:
- Доброе утро, коллега! Поздравьте меня, я на днях женюсь.
- Поздравляю! - наигранно весёлым голосом сказал я, — а на ком?
- На Лилии Валерьевне.
- Вот это да, — сказал я уже с неподдельным удивлением, — ну вы даёте, Семён Петрович.
А на следующий день произошло нечто поразительное, и, вместе с тем, произошла катастрофа. Придя на работу, я встретил Маркова в крайнем возбуждении. Это был его последний концерт. Он раздавал задания, звонил, контролировал несколько операций одновременно... Я был его ближайшим помощником, и вот, чем мы занимались: мы одну за другой накрывали бригады нелегалов, самоносов, чёрных старателей... Александр Ерофеевич словно играл в морской бой - и каждый его следующий ход оканчивался для золотоискателей если не «убит», то «ранен».
Около трёх часов дня, когда мы, уже выбившиеся из сил, присели отдохнуть, в коридоре послышался шум. На закрытую дверь навалились снаружи, потом замок был выбит ногой и в кабинет влетел Семён Петрович.
- Ты! - закричал он, — как ты смеешь! Я ведь знаю, кто ты, я знаю, какая ты грязь и шваль! И ты посмел! - он резким движением вынул руку из-за полы пиджака. Раздался выстрел, потом второй, а третья пуля попала уже в потолок - со спины на Семёна Петровича обрушился охранник. Марков даже не успел встать. Если бы пуля прошла чуть левее, Александр Ерофеевич бы умер в тот же день.
***
Расследование показало: Семён Петрович, владелец богатейшего чёрного прииска на Индигирке (на который мы отправили наряд в 11 часов дня), шантажировал Александра Ерофеевича угрозами о раскрытии его настоящего происхождения. Лиля, будучи в сговоре с Марковым, обещала выйти замуж за Семёна Петровича при условии, что тот подаритей слиток золота со своего прииска. Семён Петрович совершил некие махинации для извлечения слитка, понятные Маркову. Они и помогли вычислить местонахождение прииска. Ночью перед судом Семён Петрович неожиданно для всех умер от инфаркта. Айталина Ивановна, узнав, что сын вернулся, прибежала в больницу с жуткой одышкой, и, заливаясь слезами, расцеловала его. С тех пор она приходила каждый день и сидела около постели сына по два часа и больше, пока врачи не просили её идти домой.
Я был в больнице, ждал, когда проснётся Марков, который вчера просил зайти. Я пришёл. Он сказал мне:
- Я умру на днях, Гриша. Вот послушай, что скажу и запомни всё. Ты же и не знаешь ничего... Я ведь, — он был бледен как смерть, — всё потерял, даже имя... но золото - страшная сила. Я новое купил, я себе новую жизнь купил, Гриша, на золото. Я выучился тоже за золото. Старатели говорят, что есть золотое проклятье - оно губит тех, кто вынимает его из-под земли... Я раньше был чёрным старателем, таким, каких в этом году пять сотен в тюрьму отправил... - он закашлялся. - У меня ведь был прииск на Урале. В Г-ском районе. Там прошлая моя жизнь похоронена...
Он приподнялся на постели:
- Подай-ка мне вон ту сумку и ножик со стола.
Я подал. Марков вдруг вспорол подклад по шву и вынул кожаный мешочек, чем-то наполненный до половины.
- Вот это, Гриша, не тебе. Это моей матери отдай... Нет, не отдавай! Снеси куда ты сам знаешь, только всё одному человеку не давай. Это золото я со своего товарища снял. А прежде убил его. От золотой лихорадки. С ума сошёл, Гриша, — вдруг будто взмолился он. В глазах его стояли слёзы. Уже не стесняясь вытереть их передо мной, он продолжал. - А он сказал мне, когда понял, что я задумал: «Если убьёшь и  возьмёшь у меня с пояса золото, то проклятье на тебя.  И если развяжешь, то умрёшь сразу». И я струсил. Я смерти боялся... Мы вместе баланду хлебали, вместе золото мыли, он меня из всех болезней выходил, а я... его убил - он замолчал.
Умер Макаров в ту же ночь. В мешочке, который он мне отдал, оказался пирит вперемешку с песком. То ли товарищ не отличил пирит от золота, то ли решил вот так посмеяться над своим Каином - всё равно.
Через несколько месяцев на Урале нашли заброшенный прииск, достаточно хорошо разработанный. Я не помню, как так вышло, что именно меня поставили разбираться с документацией по этому делу. Я не выдержал и из любопытства поехал туда. Было странно смотреть на тот прииск взрослыми глазами. Всё стало жалко, серо и грязно. Чистой была только вода в горной речушке. Хотя и та, как будто, обмелела. В шурфе нашли скелет мужчины. В хижине на полке, кроме прочего, стояла выцветшая фотография: двое красивых, загорелых старателей, невысокая улыбчивая блондинка, хмурый мужчина в кепке, трое измазавшихся в земле подростков и маленький я.